Текст книги "Содержанка"
Автор книги: Кейт Фернивалл (Фурнивэлл)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)
17
Алексей проснулся в полной темноте. Вокруг поскрипывало дерево, были слышны и удары волн о нос лодки.
– Константин!
В каюте послышалось какое-то движение.
– Что? Подожди, сейчас спички найду.
Вспыхнуло маленькое пламя, зашипела лампа. Щурясь на желтый свет, Алексей увидел Константина, который лежал на расстеленных на полу одеялах, и понял, что занимает его кровать. Рыбак был полностью раздет. Мускулистая спина, светлые курчавые волосы на бедрах. Он повернулся и посмотрел на Алексея, совершенно не стесняясь своей наготы. Голубые глаза его были еще затуманены сном.
– Что случилось? Кошмары снятся?
– Нет. Где мой пояс с деньгами?
Константин похлопал белесыми ресницами.
– Пояс с деньгами? Какой еще пояс?
– На мне был пояс, когда…
– Мой друг, я не вор.
– Я тебя и не обвиняю.
– А мне показалось, именно это ты и делаешь. – Он развел руками, как будто показывая, что ничего не прячет. – Ты бы себя видел, когда я вытащил тебя из воды. Весь в крови, одежда порвана и порезана в клочья, но никакого пояса на тебе не было, это точно. – Он негромко усмехнулся. – Думаешь, я бы не заметил?
Алексей повалился на подушку и закрыл глаза.
– Извини. Давай спать.
Свет тут же погас. В темноте Алексей услышал, как по половицам прошлепали ноги его соседа, и почувствовал прикосновение к волосам, потом рука скользнула по щеке.
– Тебе сколько лет, Алексей? – шепотом спросил Константин.
– Двадцать шесть.
– Такой молодой. И такой… чистый.
Тишина, черная и вязкая, как смола, разделила двух мужчин. Алексей лег на бок, повернувшись спиной к рыбаку, так, чтобы сбросить руку.
– Спокойной ночи.
Шаги тихо удалились.
Пропало все. Деньги, драгоценности – все, что он прятал от посторонних глаз. Наверное, они смеялись над его наивностью.
Алексей почувствовал, как злость комком подступает к горлу. Он– то знал, что причиной того, что произошло, была вовсе не наивность, а его слепая самонадеянность. Он знал, чего ожидать, догадывался, чем может грозить встреча с Михаилом Вышневым на мосту в ту морозную ночь. Но не сомневался, что сумеет справиться со всем, что мог придумать этот чертов лагерный аппаратчик, и получить от него нужные сведения.
Как же он ошибался! Какой непростительной была ошибка!
Он заставил себя закрыть глаза. Но образы не покинули его, они точно кислотой жгли мозг. Все, что имело ценность, пропало. Все.
Тонкие лучики солнечного света проникли в тесную каюту через ряд отверстий в занавеске на иллюминаторе. Яркие слезы раскаяния – вот чем показались они Алексею, когда он открыл глаза и увидел дорожку светлых пятнышек на своем одеяле и дальше, на столе. Солнце только-только поднялось над горизонтом, и рассвет лениво растекся по поверхности реки. Ему спешить было некуда.
А мне есть куда. Я должен как можно скорее вернуться в Фелянку.
Алексей откинул одеяло и свесил ноги с кровати. Когда он оттолкнулся и встал, его голова чуть не раскололась от боли, к горлу подступила тошнота. Из легких вырвалось несвежее лихорадочное дыхание. Он выругался. Опасно раскачиваясь, Алексей попытался перевести дух и в эту секунду увидел Константина, который, лежа на полу в своем гнездышке из одеял, молча смотрел на него.
– Ты еще совсем слаб, – сказал рыбак. – Куда собрался?
– Мне пора.
– Нет. – Это короткое слово прозвучало, как тихий стон. – Еще рано. Ты еще не поправился.
– Мне нужно идти.
Алексей распрямил спину. Ему было холодно стоять босыми ногами на голом полу. Он поискал взглядом свои ботинки. Они стояли в углу у ведра и были начищены. С трудом он подошел к ним и натянул на ноги. Это отняло почти все силы. Константин безмолвно наблюдал.
– Моя одежда? – спросил Алексей.
– Я тебе говорил, она вся была изорвана, поэтому я выбросил ее. Можешь оставить себе мою, а пальто твое – в том шкафчике.
Алексей достал пальто. Плотная материя спереди была вспорота, но разрез был тщательно зашит.
– Как мне отблагодарить тебя?
Константин закутался в одеяло.
– Хлеб и холодная свинина в…
– Нет. Но все равно спасибо. Ты и так слишком много для меня сделал.
– Я бы дал тебе денег, но у меня нет.
– Мне нужен только нож.
Рыбак качнул головой в сторону одного из шкафов. Алексей выбрал нож с самым острым и тонким лезвием, потом подошел к своему спасителю и протянул ему на прощание руку.
– Спасибо, Константин. Ты – настоящий друг. – Ему вдруг захотелось сказать больше, чем просто «спасибо». – Я так благодарен, что не знаю, как и…
– Похоже, не так уж и благодарен. – Голубые глаза закрылись. – Иди.
Алексей наклонился, сжал его плечо и вышел из каюты.
Попков обругал ее. Это потрясло Лиду.
Он начал проклинать ее с той секунды, когда она вышла из поезда в Фелянке. Она бросилась к нему по обледеневшей платформе, но он не сделал в ее сторону ни шагу, лишь громогласно поносил ее. Сверкая единственным черным глазом, он возвышался над всеми, разъяренный медведь, вставший на задние лапы, так что остальные пассажиры в страхе обходили его стороной. Он был без шапки, и длинные жирные волосы торчали во все стороны, грязная глазная повязка съехала набок.
Сколько он дожидался ее здесь?
Сколько поездов встретил?
Сколько часов провел под снегом и дождем?
– Лев! – крикнула она и побежала, путаясь ногами в полах пальто.
Казак сдвинул густые брови, и взгляд его сделался еще злее. Он выглядел так, будто был готов в эту секунду убить кого-нибудь. Подбежав к Попкову, в холодном воздухе Лида ясно услышала яростные слова:
– Сука! Ты где была? Какого черта ты уехала без меня? Почему? Дура безмозглая, девчонка, да ты уже могла валяться в дерьме, в какой-нибудь грязной канаве…
Лида остановилась перед ним.
– Тише, – негромко произнесла она. – Тише, – повторила она и с широкой нежной улыбкой посмотрела ему в лицо.
Черный глаз опалил ее огнем.
– Будь ты проклята, – бросил он.
– Я знаю.
– Иди к черту.
– Наверное, я туда и пойду.
– Глупая маленькая дура. – Его лапа опустилась ей на плечо, чуть не свалив с ног.
Никогда еще не было такого случая, чтобы он назвал ее плохим словом. Ни разу. Вот, значит, как тяжело ему пришлось.
– Извини, – сказала она, и почти одновременно, выпустив из трубы дым, оглушительно вздохнул паровоз, едва не заглушив ее слова.
Она подошла к Попкову, обвила руками могучую грудь и прижалась щекой к его грязному, вонючему пальто. Жесткие волосы у него на подбородке кольнули ее кожу, когда он поцеловал ее в лоб. Обхватив Лиду огромными руками, он до того сильно прижал к ребрам хрупкое тело, что она чуть не задохнулась. Она услышала, как он сглотнул. Потом еще и еще.
– А ну отойди от него, – раздался из-за спины насмешливый женский голос. – Хватит жаться. Этот казак мой.
То была Елена.
Алексей воткнул кончик ножа в подошву ботинка и повернул. Ничего не произошло.
Черт! У него не хватает сил даже оторвать каблук от подошвы. Он выронил нож и облегченно опустился на мокрую от дождя траву, не обращая внимания на холод и влагу, просачивающуюся через одежду. Сойдя с лодки, он отправился на север через равнинную местность вдоль русла реки, заставляя ноги безостановочно двигаться часами. Только сейчас он позволил себе упасть на берегу.
Несмотря на то что с реки срывался колючий ветер, все тело Алексея было покрыто потом. Кристаллики льда в воздухе секли кожу, как крошечные сабли. Во рту было сухо, руки тряслись. Впереди показалась деревня. Деревянные домики выдыхали через металлические трубы завитки дыма, в воздухе чувствовался запах жареного мяса. Ему были нужны деньги. Без денег он далеко не уйдет. Этим и объяснялось то, что он сейчас кромсал ботинок, пытаясь оторвать каблук.
Под стальным небом он прижался щекой к траве, чтобы остудить огонь, который бушевал у него под кожей. Ох, Лида. Только дождись. Черт возьми, потерпи еще немного. Я вернусь, обещаю. На него снова неожиданно нахлынуло чувство стыда. Ведь он подвел ее. Алексей с трудом поднялся и снова взялся за нож. Его пояс с деньгами забрала эта сволочь в Фелянке, но в каблуке каждого ботинка было спрятано несколько сложенных рублей. Может, их было не так много, но этого хватит, чтобы добраться до Фелянки и…
Каблук отскочил и повис на подошве на одном гвоздике. В выемке, которую он сам проделал, было пусто. Алексей какое-то время изумленно смотрел на пустое пространство, потом потряс ботинок, как будто деньги могли выпасть из какого-нибудь другого отверстия. После этого схватил второй ботинок, одним яростным рывком оторвал каблук. Пусто. На этот раз он даже не стал трясти его.
Холодное отчаяние кольнуло в сердце. Он попытался собраться с мыслями. Пальто? Он вывернул пальто наизнанку, надрезал подкладку, воротник, манжеты. Все пусто. Не осталось ничего. Ни рублей, ни серебряных долларов. Ни надежды купить отцовскую свободу.
Он отклонился в сторону, и его вырвало вчерашней рыбой.
– Эх, Константин! Вор, чертов ублюдок…
Ярость лишила его слов. Он понял, что все кончено. Алексей поднял нож, без колебаний взрезал ткань на брюках и вонзил лезвие себе в бедро, в то место, где уже был грубый шрам. Из раны по бледной коже хлынула кровь и собралась лужей на траве. Кончиком ножа Алексей извлек что-то маленькое и твердое из своей плоти и положил это в рот. На ладонь он выплюнул чистый алмаз. Слишком маленький, чтобы стоить дорого, тем более в такой собачьей дыре. Оставалось лишь надеяться, что этого хватит, чтобы добраться до Фелянки.
Это было последнее, что у него осталось. Алексей отрезал длинный кусок от повязки на боку и перевязал бедро. Кровь все еще сочилась, но он не обращал на это внимания. Теперь каждый шаг причинял ему боль, но он был рад этому, потому что она приглушала другую боль. Боль в груди, которая едва не поглотила его, когда он, прихрамывая, вошел в деревню.
– 1908?
– Да, там так было написано. Вернее, выложено из камней. «Нет» и «1908». – Лида нахмурилась и повернулась к Елене. – Я не понимаю, что это значит. Что случилось в 1908 году?
В поезде, всю дорогу до Фелянки, она пыталась понять значение числа 1908, но, даже воскресив в памяти все, что ей было известно о российской истории, Лида не смогла докопаться до смысла этого загадочного послания.
– 1908? – снова спросила Елена. – Ты уверена, что это было не 1905? В 1905-м Кровавое воскресенье случилось. С него в Санкт– Петербурге первая революция началась. Может быть, они хотели сказать тебе, что он в Санкт-Петербурге?
– Нет, это точно была не пятерка, а восьмерка.
Со станции они отправились домой пешком и остановились у палатки, торговавшей пирожками. Пока пирожки жарились, Лида протянула руки к горячей печке и посмотрела на широкую спину Попкова, который неприветливо отвернулся в ожидании. После того как они вышли из вокзала, он не сказал ей ни слова. Стоя на утоптанном снегу, она переминалась с ноги на ногу, расстроенная его молчанием и тем, что им никак не удается разгадать послание. Лида энергично потерла руки в перчатках одну о другую, чтобы согреть пальцы, и повернулась к Елене.
– А не в 1908-м на Тунгуску метеорит упал?
– Да, но я не вижу связи.
– Я тоже. Единственное, что взрывом там повалило миллионы деревьев, а заключенные тоже деревья валят. – Лида посмотрела на женщину. – Я надеялась, что ты что-нибудь придумаешь…
Елена с сожалением покачала головой.
– Хотя это должно быть что-то очевидное, иначе бы они не стали писать. Может, это как-то связано с тобой?
– Нет, я родилась позже на четыре года.
– А твои родители?
– Они тогда еще не были женаты. Но оба жили в Петербурге. Ты думаешь, это может быть как-то связано с чем-то, что в этом году произошло в Петербурге?
– Например?
Они посмотрели друг на друга и молча покачали головами.
Попков откусил кусок пирожка и, обдав женщин горячим дыханием, вручил по пирожку каждой.
– Это не год, – прорычал он и повернулся к продавщице за добавкой.
– Что? – удивилась Лида.
– Ты слышала.
Она толкнула его в спину.
– Что значит: это не год?
Он сунул в рот очередной горячий пирожок. Как он себе язык не обжигает?
– Откуда ты знаешь, что это не год?
Попков медленно повернулся к ней, и она увидела, что казак все еще сердится на нее. Злость щетинилась с его одежды, пряталась в его густой косматой бороде. Ей и хотелось извиниться, пообещать, что больше такого не будет, но она не могла себя заставить.
– Скажи, Лев, – мягко произнесла она, – если 1908 – это не год, тогда что же это?
Он посмотрел на нее и поправил грязным пальцем глазную повязку.
– Когда охранники напиваются, они болтают разное. От некоторых я слышал, что есть такие важные места, которые для секретности называют цифрами. 1908 – это какое-то место. Я слышал, это число упоминалось.
– Что же это за место?
– Секретная тюрьма.
– Секретная тюрьма? – Холод точно проник внутрь Лиды, добрался до самых костей.
– Да. Я слышал, что это где-то в Москве, но, где именно, понятия не имею.
Лида взялась за отвороты его пальто.
– Значит, туда мы и поедем. В Москву.
18
Тишина. Покой. Однообразие. Это воры. Они лишают тебя ощущения собственного «я».
В одном из ярко освещенных подвалов, соединенных туннелями глубоко под улицами Москвы, высокий человек склонился над разложенными на столе чертежами и на какой-то миг задумался, жив он или мертв. Иногда он не был уверен в ответе.
Одинаковые дни складывались в недели. Электрический свет не выключался никогда, и темнота стала представляться ему роскошью. Работал он, когда сам того желал. Когда мог сосредоточиться, когда он мог заставить себя забыть о времени и рутине. Сейчас день или ночь? Он понятия не имел. Мужчина бросил на деревянный стол циркуль только для того, чтобы услышать звук, отличающийся от гудения труб с горячей водой, которые тянулись вдоль стен.
Он обхватил голову руками. А что сейчас делают другие люди? Едят? Поют? Или самое приятное – разговаривают? Он позволил своему мозгу создать целый мир наверху, у себя над головой. Город, в котором снег густым кружевом падает на золоченые купола церквей. Где звуки приглушены, где слышится шуршание полозьев и бойкие уличные мальчишки продают дрова, таская их за собой на санках.
Над его головой была Москва. Живая и веселая. Он чувствовал запах теста в печах, ощущал вкус сметаны на языке… Но только во сне. Когда он не спал, не существовало ничего, кроме тишины, покоя и единообразия.
– Так, значит, у тебя есть дочь.
Иене Фриис не ответил. Он чинил карандаш, когда охранник, звеня ключами, открыл тяжелую металлическую дверь и с неприятной миной на лице вошел в камеру. На сей раз это был толстяк Поляков. Не самый плохой из этих ублюдков. Поляков любил поговорить, пусть даже делал он это только ради того, чтобы вытащить, выбить заключенных из их тщательно сооруженных оболочек. Йене не был против. Он выработал в себе умение не замечать насмешек, отвечать на них замечаниями, которые иногда втягивали охранников в разговор.
Но это… «Так, значит, у тебя есть дочь». Это было что-то другое.
Йене откинулся на спинку мягкого удобного кресла, в котором обычно думал, но не подал виду, что удивился.
– Что вы имеете в виду?
– Твою дочь.
– Ошибаетесь. У меня нет семьи. Моя семья пропала во время террора в семнадцатом году.
Тюремщик прислонился к дверной раме. Живот у него выпирал так, что, казалось, пуговицы на его рубашке вот-вот оторвутся. Круглые карие глаза наполнились удивлением. Это был плохой знак.
– У тебя нет дочери?
– Нет, – повторил Йене.
– Ты уверен?
– Да, – ответил Йене, но сердце замерло в груди.
Поляков достал сигарету, закурил. Спичку бросил на пол, глубоко затянулся и улыбнулся заговорщически.
– Мне-то зачем врать, Фриис? Я думал, я – твой друг.
Здесь, по крайней мере, их называли по фамилиям. В лагере это были просто безликие номера. Йене решил, что эти слова – очередная попытка вывести его из себя, и не стал заглатывать наживку.
– Может, закурить дадите? – вместо этого спросил он.
– Да ты лучше послушай, что я тебе хочу сказать, Фриис. Похоже, твоя дочь наведалась в твой лагерь. Не делай такое удивленное лицо. Она тебя ищет, но не в том месте. За тысячи километров отсюда. Забавно, правда? – Сначала он усмехнулся, но потом, увидев выражение лица заключенного, рассмеялся. – Есть у этой глупышки шанс найти тебя здесь, а?
Шанс.
Йенсу захотелось задушить его. Сдавить эту толстую жирную шею. Он резко встал, и, как только он это сделал, в ту же секунду, на него вдруг обрушилось воспоминание: огненные локоны, изящное личико в форме сердца, озорная улыбка, которая могла растопить его сердце. Лида? Это ты? Моя Лида?
Неужели это могла быть она? Неужели его дочь жива? После стольких лет, когда он считал ее погибшей. Ее и свою жену.
Господи Боже, сделай так, чтобы моя Валентина была жива. Чтобы моя маленькая Лида… Он задохнулся и закашлялся.
Двенадцать бессмысленных лет он жил без них, даже без воспоминаний о двух людях, которых любил больше всего в этом мире. Если бы он думал о них, представлял себе их лица, улыбки, чистые голоса, это погубило бы его. Двенадцать одиноких лет он существовал без любви и надежды. Только сейчас, когда Поляков произнес с хитрой усмешкой «она тебя ищет», его пронзило воспоминание о той минуте, когда он потерял их.
Он снова представил себе ледяные сибирские равнины, белые и унылые. Поезд с теми, кто бежал от красного режима, тянущийся по просторам России в поисках свободы. Серые замерзшие доски вагона для перевозки скота, переполненные страхом и неистовой яростью. Дыхание Валентины на щеке, вес их ребенка, который спал у него на руках. Потом он увидел ружья, всадников с глазами, полными ненависти, услышал плач женщин и детей, которых большевики вытаскивали из вагонов. Тут же к нему пришло и другое воспоминание: холодный безжалостный взгляд красноармейского командира, наблюдавшего за тем, как мужчин уводят на расстрел. Глаза Валентины, сделавшиеся огромными от отчаяния. Тонкий и пронзительный крик Лиды. Смертельный ужас вокруг, такой же твердый, как замерзший снег у них под ногами.
Он отдернул свой разум от этой мысли так же, как отдернул бы руку от раскаленного железа.
– Валентина… – прошептал он.
– Что еще за Валентина? – тут же поинтересовался Поляков.
В ту же секунду Йене возненавидел этого охранника за то, что он вернул в его жизнь надежду. Надежда была мертва. Давным-давно он уничтожил ее, уничтожил это многоголовое чудовище, которое делает жизнь в тюрьме невыносимой. Но теперь оно восстало из мертвых, чтобы снова мучить его. Карандаш в его пальцах хрустнул.
19
– Ее здесь нет.
– Когда она съехала? – спросил Алексей.
– Да давно уже.
– Неделю? Месяц? Как давно?
Консьержка покачала головой. Это была крепкая здоровая женщина, которая к работе своей относилась очень серьезно.
– Я не могу уследить за каждым шагом всех постояльцев.
Можешь, еще как можешь. Не сомневаюсь, что именно этим ты и занимаешься.
Но она явно не была настроена делиться информацией. Он не мог ее винить за это. Выглядел он ужасно. Грязная вонючая одежда и изможденное небритое лицо не располагали к доверию.
– Я ее брат.
– Ну и что?
– Я не мог к ней раньше приехать. Я думал, она все еще здесь, в Фелянке.
– Как видите, нет.
– Она ничего не оставила? Может быть, записку?
– Нет.
Алексей положил руки на ее стол и так сильно подался вперед, что даже сам понял: она могла подумать, будто он хочет ее поцеловать. Консьержка улыбнулась, но неприветливо.
– Я думаю, все же оставила, – уверенно произнес он.
Женщина на миг задумалась.
– Я проверю.
Она отодвинула стул, выдвинула ящик, сделала вид, что внимательно просматривает его содержимое, и наконец достала конверт. Крупными прописными буквами на нем было написано его имя: «Алексей Серов». Он вдруг понял, что за все то время, пока они вместе путешествовали, он ни разу не видел что-либо, написанное сестрой. И надо сказать, что почерк удивил его. Он был очень четким, но это не самое главное. Не ожидал Алексей увидеть такую мягкость линий, неуверенные окончания слов и слишком тщательно выведенную заглавную «С».
Ох, Лида, куда тебя понесло на этот раз? Почему ты не дождалась меня?
Его охватила тревога. Он подумал, что она могла поехать в лагерь и ее там арестовали.
– А мужчина, который был с нами? Высокий…
– Я помню его, – первый раз улыбнулась консьержка, и от улыбки лицо ее даже сделалось почти привлекательным. – Его тоже нет. Они вместе уехали.
Похоже, к ней возвращалась память, и Алексей решил вновь закинуть удочку.
– Я в своем номере оставил сумку. Она еще…
– Любые оставшиеся в номерах вещи хранятся три дня, после чего продаются для покрытия неоплаченных счетов.
– Но я уверен, что моя сестра оплатила все счета.
Однако женщина лишь с безразличным видом пожала плечами. Она начинала уставать от разговора.
– Что ж, спасибо, – вежливо произнес он и улыбнулся.
– Пожалуйста.
– А не могли бы вы проверить, может быть, моя сумка тоже затерялась где-нибудь и осталась в гостинице?
Произнес он это вполне любезным тоном, но одного взгляда Серову в глаза хватило, чтобы консьержка заколебалась. Она покачала головой, встала и скрылась в темном помещении у себя за спиной. Пробыла она там не больше минуты и вышла с пустыми руками.
– Нет, – сказала она. – Ничего.
– Спасибо, товарищ, за… помощь.
«Дорогой мой Алеша, я пашу в надежде на то, что ты еще вернешься сюда, в Фелянку. Мне бы очень хотелось, чтобы это письмо попало в твои руки. Я ждала тебя. Три недели. Но от тебя не было ни слова. Ты не вернулся. Где ты? Меня разрывают беспокойство и жуткая злость на тебя за то, что ты оставил меня. Неужели ты совсем не думаешь о том, что мучаешь меня?
О делах:
1. Я оставляю немного денег. На тот случай, если с тобой что-то случилось.
2. Твоей сумки в твоем номере не оказалось, поэтому я делаю вывод, что ты планировал свой отъезд. Попков обошел все пивные и кабаки в поисках тебя, но никто ничего не говорит. Может быть, они и правда ничего не знают.
3. Теперь главное: я еду в Москву. С Попковым и Еленой. В Елене я не уверена (почему она все время держится рядом с нами?), но, похоже, они с моим любимым медведем нравятся друг другу.
4. Почему в Москву? Папа там. Подумай только, Алексей, папа в Москве, а не в какой-нибудь угольной шахте. Когда я узнала об этом, я готова была рыдать от счастья. Мне передали число: 1908. Сначала я подумала, что это год, но оказалось, что нет. Попков сказал, что это название секретной тюрьмы в Москве. Слава Богу, что у нас есть Попков!
Сегодня мы уезжаем. Как жаль, что ты не с нами. Будь осторожен, мой единственный брат. Если ты найдешь это письмо и решишь ехать в Москву, ты найдешь меня в полдень у храма Христа Спасителя. Я попытаюсь каждый день бывать там в это время.
С любовью… и злостью,
Лида».
Денег в конверте не было. Разумеется. Консьержки как никто умели вскрывать над паром запечатанные конверты. В советской России этот факт был так же известен, как и то, каким становится цвет снега в пригородах, когда ветер дует со стороны заводов. Все об этом знали. Кроме Лиды, похоже.
Деньги исчезли, и не существовало способа доказать, что они там когда-то были. Но сейчас это волновало его меньше всего. Алексей сидел на железной скамье в пустынном парке с красивыми фонарными столбами из кованого железа и допивал водку. Он хотел этой жидкостью выжечь густой комок, который застрял у него где-то пониже горла.
Мой любимый медведь.
Слава Богу, что у нас есть Попков.
Так писала она. Ну и черт с ним, с этим тупым казаком. Как, наверное, радуется сейчас эта скотина. То, что он был когда-то слугой в доме ее деда и перенес свою собачью преданность на Лиду, не дает ему права командовать и везти ее за семь верст киселя хлебать. В Москву! Он что, не понимает, насколько это опасно? Да и не может быть, чтобы Иене Фриис оказался там. Эта затея – страшная трата времени и денег. И что самое непонятное: как поступить ему? Остаться здесь, в Фелянке, дожидаясь их неминуемого возвращения, или же попытаться догнать их и вернуть обратно?
Неужели ты совсем не думаешь о том, что мучаешь меня?
Я думаю, сестренка. Я думаю.
Дело было в волосах. Густая и блестящая мягкая волна, ниспадающая на плечи, и несколько темных прядей, заколками собранных наверху в замысловатую прическу. Алексей узнал их сразу же, хотя поначалу не смог вспомнить, кто эта женщина.
Близился вечер, день был серым. Железно-серым, под стать железному городу, сказал себе Алексей с кривой улыбкой. Он шел по главной улице Фелянки, стараясь держаться подальше от пышных зданий и обходя кучи грязного снега, сваленного вдоль тротуара. Направлялся он в районы попроще, где уличные торговцы не заламывали таких цен на свои товары. Он устал. Чувствовал себя нездоровым и был ужасно голоден. Уже два дня он ничего не ел. В кармане у него лежало несколько рублей, но он не хотел их тратить.
Тогда-то Алексей и увидел эти волосы и длинную серебристую шубу, которая покачивалась, когда женщина двигалась. Она собиралась перейти оживленную дорогу, стоя в том месте, где снег был расчищен для прохода пешеходов. Женщина крутила головой в стороны, и на какой-то короткий миг их взгляды случайно встретились.
Соображал он медленно. Лихорадка и истощение сделали свое дело, и реакция Алексея замедлилась. Если бы он был сыт, если бы у него было что-то такое, что придало бы ему силы, прояснило мысли, возможно, все сложилось бы иначе. Посмотрев на Серова, женщина отступила от края дороги и так уверенно зашагала по замерзшему тротуару в его сторону, что он понял: ей что-то от него нужно.
– Вижу, у вас неприятности.
Не такого приветствия он ожидал. Женщина не улыбнулась, а принялась осматривать его сверху донизу, как какое-нибудь платье на вешалке. Тут-то он и вспомнил, кому принадлежали эти темные волосы. Это была жена начальника лагеря.
– Добрый день, – произнес Алексей. – Странно, что вы узнали меня. – Он провел рукой по щетинистой бороде. – Но вас, – галантно добавил он, – забыть невозможно.
Она посмотрела ему в глаза.
– Не лгите. Вы не сразу вспомнили, кто я.
– А вы наблюдательны, – улыбнулся он. – Прошу прощения, я болел.
– Это заметно.
– Вы же выглядите даже лучше, чем обычно.
– Просто прическу сменила. Нравится? – Она прикоснулась к уложенным прядям, и ее карминовые губы растянулись в ожидании комплимента.
– Очаровательно. – Он обвел жестом улицу. – Здесь это особенно заметно. Вы словно яркое пятно на фоне всеобщей серости. – Алексей внимательно осмотрел ее узкое ухоженное лицо и заглянул в глубоко посаженные глаза, как будто специально спрятавшиеся в тень. – Наконец-то на улицах Фелянки увидят, что такое элегантность.
Она засмеялась, но смех этот был искусственным, что было ясно обоим. Алексей догадался, что она лет на пять старше его, скорее всего, немного за тридцать, но в ней чувствовалась какая-то хрупкость, которая никак не сочеталась с яркой улыбкой и уверенной походкой. Он сунул руку в карман и выдернул те жалкие рубли, которые у него остались.
– Товарищ, – улыбнулся он, – для меня будет огромным удовольствием угостить вас чем-нибудь.
– Я ищу девушку, с которой вы были в Селянске.
– Ее здесь нет, – ответил Алексей.
– Я это уже сама поняла.
– А почему вы ею так интересуетесь?
– Она меня кое о чем попросила. Я уже третий раз пытаюсь разыскать ее, но она, – женщина поиграла пальцами в воздухе, словно разгоняя клуб дыма, – похоже, исчезла.
– Я ее брат. Можете мне все рассказать, и я передам ей, когда…
– Так она вам не любовница?
– Нет.
Этот вопрос вызвал у него раздражение, как и то место, где они находились, – гостиница имени Ленина. Он не ожидал, что обстановка здесь будет такой изысканной. Это место явно не было предназначено для трудящихся пролетариев. В большом фойе с высоким потолком и лепным карнизом стояли удобные диванчики с глазетовой обивкой, точно перенесшиеся сюда из Петербурга его молодости. На стенах – ряды зеркал в золоченых рамах, отражавшие свет. Алексей пришел в ужас, увидев в них свое отражение. Он выглядел даже хуже, чем ему представлялось. Управляющий гостиницы не пустил бы его и на порог, если бы не Антонина.
– Все в порядке, Владимир, – лучезарно улыбнулась она, легким движением руки отпуская изумленного управляющего. – Принеси нам чаю… и два коньяка, – распорядилась она и направилась в зал.
Алексей прекрасно представлял, какое впечатление производят его замызганная одежда и неопрятный вид. Он с отвращением посмотрел на свои черные ногти. Зачем она привела его сюда? Серов осмотрелся. В одном углу зала мужчина, куривший трубку, склонился над несколькими картонными папками, в другом несколько хорошо одетых женщин пили чай и, не скрывая любопытства, глазели на Алексея. Антонина помахала им рукой, но не подошла. В дальнем конце, рядом с небольшой танцевальной площадкой, пожилой мужчина с моржовыми усами сидел за роялем. Он был полностью погружен в свой собственный мир и играл незнакомые грустные мелодии, которые разносились по залу, навевая печаль, соответствующую настроению Алексея.
– Расслабьтесь. – Она отпила коньяку, серьезно глядя на него.
– Вы часто приводите сюда мужчин?
Она нахмурилась.
– Конечно нет. И не нужно грубости. Я всегда останавливаюсь здесь, когда бываю в городе. У меня в этой гостинице открыт счет. Хочу напомнить вам, что мой муж в этих краях – важная фигура, – на лице ее появилась улыбка, она указала на свой стакан с коньяком, – так что насчет этого не беспокойтесь. Если хотите, я могу заказать вам сигару.
– Нет. Но спасибо.
Они сидели друг напротив друга за небольшим кофейным столиком из красного дерева. Ему нравилось смотреть на нее. Алексей давно уже не оставался с женщиной наедине. Лида не в счет – она была сестрой да к тому же еще совсем ребенком. Он почувствовал желание прикоснуться к гладкой ткани платья этой женщины, синевато-серого цвета, плотно прилегающей к бедрам. Платье почти ничего не открывало: длинные рукава, высокая горловина. Оно бы даже выглядело скромным, если бы не безупречный покрой, подчеркивающий стройность фигуры и пышность бюста. Единственное, что ему не нравилось, – это то, что она не снимала перчаток. Перчатки были прекрасны, из тонкой жемчужно-серой кожи, но ему хотелось увидеть ее руки. Руки многое могут рассказать о человеке.
Он чуть придвинулся к столику и поднял стакан с коньяком.
– За удачную встречу, – улыбнулся он.
– За это я выпью.
Ощутив на языке вкус золотистой жидкости, Алексей вспомнил другие коньяки, которые он пил на других террасах и в других курительных комнатах. А взглянуть на него теперь! Даже одежда – и та с чужого плеча. Почувствовав абсурдность этого, он не удержался и хмыкнул.
– Что вас рассмешило?
– То, какая странная штука – жизнь. Никогда не знаешь, что или кто ждет тебя впереди.
Она улыбнулась, и впервые взгляд ее перестал быть настороженным.
