Текст книги "Содержанка"
Автор книги: Кейт Фернивалл (Фурнивэлл)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)
42
Шум. Жар. Лязг металла, грохот машин. Бряцанье и стук висящих над головой подъемных цепей. Все это обрушилось на мозг Чана, точно боги начали в гневе топать ногами и извергать огненное дыхание внутри его черепа.
Как человек вообще может работать здесь?
Открытая пасть домны жгла немилосердно и превращала лица рабочих в алые, исходящие потом маски демонов, когда раскаленный добела чугун вытекал через лётку. Чугунолитейный цех наполнял оглушительный гром. Этот адский звук должен был наполнить Китай, если его страна когда-нибудь ступит на путь к прогрессу, – Чан знал это. Сталин превращал Россию в мощную державу, силу, с которой будут считаться во всем мире. Такой индустриальный подъем – это то, чего так недостает Китаю. За механизацией – будущее. Но мог ли Мао Цзэдун как лидер привести свою страну к этому? Он все еще был поглощен войной и удовлетворением собственных желаний. Это означало, что Китаю пока придется подождать, а если китайцы и отличаются чем-то, то это терпение. Их день еще придет. Но пока этого не случилось, они будут ждать. В этом была их сила.
Делегация продвигалась по заводу следом за русским экскурсоводом. Чан видел, насколько восхищены и зачарованы его соотечественники масштабами производства. Так и было задумано. Они стояли группой и наблюдали за человеком, который управлял паровоздушным молотом – тяжеленным кулаком, который рубил листы стали. Для каких целей могли использоваться получаемые детали, Чан не представлял, и шум, издаваемый при этом, был столь оглушителен, что спросить об этом кого-нибудь было невозможно. Русский рабочий, видя, что за ним наблюдают, смиренно не поднимал взгляда. Руки его находились в постоянном движении. Снова и снова одно и то же движение, один и тот же рывок рычага, один и тот же поворот колеса лебедки, грохот листа стали, проезжающего по роликам, снова грохот, и новый лист.
Делегация отправилась дальше, но Чан задержался. Он наблюдал и ждал, когда рабочий посмотрит на него. Чан знал, что рано или поздно рабочий не удержится и поднимет глаза. И тогда Чан поймет душу русского рабочего. В Китае было то же самое, та же крестьянская сущность, когда все скрывается под раболепно опущенными глазами. Чана это злило – их нежелание поднять голову, выделиться из толпы. И это была одна из причин, по которым ему понравилась Лида: ее готовность смотреть прямо в глаза этому миру. Он улыбнулся образу, возникшему у него в мыслях, и тронул пальцем то место на шее, которого касались ее губы.
И именно в этот миг рабочий поднял глаза. Чан увидел обычное русское лицо с широкими скулами, длинный нос, челюсть, скрытую под каемкой бороды. Но глаза рассказали ему все, что он хотел узнать. Бледно-серые, измученные, от рассвета до заката отражающие движение парового молота. Эти глаза не были глазами довольного жизнью пролетария, одного из тех тысяч счастливых тружеников, которые, как их пытались убедить, работали на заводах по всей советской России.
Какую-то секунду они смотрели друг другу в глаза, и постепенно Чан почувствовал жар. Но на этот раз он шел не от горна, а от самого рабочего. Этот жар был острее. Как раскаленный в огне клинок. Чан сразу его узнал. Это была ненависть.
– Куань.
Она остановилась и стала ждать его. Чан догнал их, когда они переходили через двор завода. Снегопад превратился в дождь, но этот дождь колол лицо ледяными иголками. Их должны были отвести на митинг, и это была последняя возможность поговорить так, чтобы слова не попали в чужие уши. Она не стала спрашивать, что ему нужно, только внимательно посмотрела на него яркими черными глазами. Несмотря на сумрак, Чан увидел в них огонь.
– Завод производит впечатление, – сказал он.
– Ты видел, сколько людей здесь трудится?
– Да. Коммунизм в действии. Он работает. Здесь, в сталинской России, мы видим, как ленинские идеи воплощаются на практике. Сейчас они куют счастливое будущее своей страны. Это то, чего так не хватает Китаю. Крепкая рука.
– Отеческая крепкая рука.
– Да, но эта рука не только наказывает, но и ласкает. Не только берет, но и дает.
– Чан Аньло, – как обычно, негромко и спокойно произнесла Куань, но он услышал в ее голосе тревогу. – Я беспокоюсь.
– О судьбе Китая?
– Нет, о твоей судьбе, мой друг.
– Беспокоиться обо мне нет причин.
– А по-моему, есть.
Эта женщина в толстой синей куртке, с короткими черными волосами, обрамляющими широкое лицо, могла бы быть дочерью какого-нибудь крестьянина, выращивающего рис где-то среди бескрайних просторов Китая, одной из миллионов ей подобных, обреченных на жизнь в рабстве на арендованном земельном наделе или в семейном доме. Но глаза ее рассказывали иную историю. Это были глаза умного, образованного человека. За плечами Куань было юридическое университетское образование, и разум ее был способен видеть проблемы и эффективно решать их. Чан не хотел быть одной из этих проблем.
– Куань, – сказал он, – не отвлекайся от того, ради чего мы сюда приехали. Сосредоточь внимание на цели. Наш вождь, Мао Цзэдун, требует от нас внимательности. В Москву мы приехали для того, чтобы чему-то научиться.
– Разумеется. Ты прав. – Она вытерла капли дождя с лица. – Это именно то, на чем все мы сосредоточены. Каждый из нас в делегации допоздна пишет отчеты. – Она задумчиво посмотрела на него. – Но я не уверена, что ты предан делу коммунизма так, как прежде. Твои мысли, кажется, заняты чем-то другим.
Чан едва не покачнулся. Его ступни как будто поскользнулись на льду.
– Это не так, товарищ Куань. Я думал, как нам лучше воспользоваться теми возможностями, которые здесь перед нами открываются, и, мне кажется, настало время попросить показать нам что-нибудь другое. Что-то более… необычное.
Он улыбнулся, видя, как подозрение в ее взгляде уступает место возбужденному предвкушению.
– О чем ты говоришь, товарищ Чан?
Он двинулся за остальными участниками делегации, и она пошла рядом. Люди – как рыбы в реке Пейхо, напомнил он себе. Все, что нужно, – это правильно подобрать наживку.
– Покажи свою татуировку.
– Там нет ничего интересного, Лида.
– Для меня есть, – решительно произнесла Лида.
Она должна была увидеть, что они с ним сделали, потому что хотела знать. Знать, чем обязана ему. Он сидел на краю ее кровати в расслабленной позе, вытянув ноги и скрестив лодыжки, чистый, похорошевший, в белой рубашке и пахнущий новым незнакомым одеколоном. Теперь он больше походил на того, прежнего Алексея, которого она помнила. Лида была этому рада, но в то же время чувствовала, что с ним все же произошла какая-то перемена. Она ощущала это во взгляде брата, в том, как он держал голову, и не знала, радоваться ей или огорчаться. Он начал расстегивать рубашку. За спиной Лиды молчали Попков и Елена. Она чувствовала их неодобрение так же ясно, как чувствовала бы дыру в ботинке. Пальцы Алексея двигались быстро, и она не замечала в нем никаких признаков стыда, который наверняка он должен был бы испытывать в эту минуту.
– Пожалуйста, – сказал он, сбрасывая с плеч рубашку.
Лида почувствовала отвращение. Татуировка была больше, чем она думала. Изображение храма занимало всю грудь. Было такое впечатление, что это сооружение давит на него, с хрустом ломает ребра. Один изящный купол в виде луковицы упирался в то место, где сходились ключицы.
– Красиво, – произнесла Лида.
За спиной она услышала ворчание, но не обратила на него внимания.
Алексей, подняв бровь, ответил:
– Тут дело не в красоте.
– А в чем?
– В том, что на мне стоит их клеймо. Оно указывает, что я – один из них. На всю жизнь.
– Ох, Алексей, мне жаль тебя.
– Не нужно меня жалеть.
Она улыбнулась.
– Просто теперь ты не сможешь купаться так часто, только и всего.
– А я и так никогда не любил плавать и мерзнуть, – улыбнулся он в ответ, и от этого на глаза ей навернулись слезы.
– И теперь, когда ты стал вором, одним из них, чем они могут помочь?
– Я еще не знаю.
Он накинул рубашку и начал застегивать пуговицы. Не спеша. И в первый раз ей пришло в голову, что для него членство в этом братстве могло значить намного больше, чем ей казалось.
– У меня новый отец, – со спокойным видом произнес он. – Он поможет мне.
От этого неожиданного заявления у Лиды перехватило дыхание. Она закашлялась и посмотрела на свои руки, потому что они, точно ожив, вдруг вцепились друг в друга. Нужно было заговорить о чем– то другом. Немедленно. О чем угодно.
– С тобой хочет встретиться Антонина, – сорвалось у нее с языка.
В ту же секунду голова его дернулась, в зеленых глазах появились огонь и интерес.
– Ты разговаривала с ней?
– Да. Завтра я тебя к ней отведу.
– Спасибо.
Этим все закончилось. Оба они сказали достаточно. Лида подошла к двери и сняла с крючка пальто.
– Высыпайся, брат, – негромко промолвила она и вышла на темную лестничную площадку.
Прежде чем она достигла погруженного во мрак двора, с ее аккуратной тенью слилась большая, грозная, превратив ее в двухголовое чудовище, рыщущее в ночи. Это был Лев Попков. Они не разговаривали. Он просто шагал радом с ней, и ей пришлось ускорить шаг, чтобы успеть за ним, когда они вместе растворились в темных московских улицах. Только доведя ее в безопасности до того места, куда она направлялась, он вернулся в теплые объятия Елены и в свою кровать.
Распятие все еще висело на стене, и комната была наполнена тенями, но для Лиды это не имело никакого значения. В эту минуту для нее ничто не имело значения. Чан зажег газовую лампу.
– Чтобы я мог смотреть на тебя, – пояснил он.
Когда она вошла в комнату, он нежно обхватил ее лицо ладонями, ощупывая пальцами кости, как будто они могли рассказать ему о чем– то. Глаза его долго изучали ее, потом он поцеловал ее в лоб и обнял.
И это было именно то мгновение, когда все остальное перестало иметь значение.
Она лежала на его обнаженной груди, расслабленно раскинув руки и ноги, и водила пальцами по его телу. С особенным наслаждением она растирала сияющие капельки пота. В желтом свете казалось, будто его кожа смазана маслом. Каждый раз, когда ее пальцы нащупывали один из ломаных шрамов у него на груди, она поднимала голову и легонько прикасалась к нему губами, чувствуя его соленый вкус. Со старыми шрамами, как, например, на тех местах, где когда– то были мизинцы, она могла смириться – это были всего лишь внешние повреждения. Но что скрывалось под этой красивой кожей? Какие новые раны получил он, пока она была вдали от него? Раны, которые были недоступны взгляду?
Она прижала ухо к его груди, чтобы услышать, что творится у него на душе, но услышала лишь размеренный барабанный бой сердца и негромкое шипение воздуха, входящего и покидающего какие-то тайные полости внутри него. Его рука была скрыта в переплетении ее локонов, скользила в них, пробовала пальцами, зарывалась глубже.
Первая их близость была безудержной, они накинулись друг на друга, как изголодавшиеся животные на еду. На этот раз они позволили себе размеренность, словно им не нужно было думать о том, что в любую секунду их могут разлучить. Тела их начали расслабляться. Появилось доверие. Они легко подстраивались под ритм друг друга, и Лида вновь почувствовала уже знакомое болезненное влечение к нему, от которого ее не могло избавить никакое ощущение его твердости внутри нее, когда он превращался в ее физическую часть.
Она погладила длинную упругую мышцу его бедра и увидела, как он вздрогнул от наслаждения.
– Расскажи, – шепнула она, – что так жжет тебя изнутри.
– Сейчас, когда я рядом с тобой, вся боль прошла.
Он улыбался. Она чувствовала это по его голосу, хоть и не видела его лица.
– Ты хорошо лжешь, любовь моя.
Рукой, все еще погруженной в ее волосы, он чуть-чуть приподнял ее голову, так, чтобы ее подбородок уперся ему в ребра и он мог видеть ее лицо. Черные миндалевидные глаза его улыбались.
– Это правда, Лида. Когда мы вместе, остальной мир не существует. То, что находится там, – он посмотрел на черное окно, и на какую-то секунду улыбка исчезла, – со всеми трудностями, просто прекращает быть. – Он отвел с ее лба прядь огненных волос и провел пальцами по лицу к губам. Она приоткрыла рот, и он прикоснулся к ее зубам. – Но мир вдет нас.
Вторая его рука опустилась ей на грудь и с силой сжала. Она вдруг быстро перекатилась и легла всем телом сверху на него. Их плоть и кости слились воедино, ее лодыжки нашли место между его лодыжками, ребра ее соединились с его ребрами. Чувствуя жар у него между бедрами, она ощутила потребность соединить его со своим. Поставив локти по бокам от его головы, она всмотрелась в его серьезные глаза.
– Расскажи мне о Китае, – приказала она.
Огонек блеснул и тут же погас, как будто закрылись черные ставни где-то в темной глубине его глаз. Но этого было достаточно. Теперь она знала, что была права. Она поцеловала его красивый нос.
– Скажи, – голос ее смягчился, – что произошло в Китае, что тебя так мучает?
На его лице медленно проступила улыбка.
– Ты слишком хорошо меня знаешь, моя Лида.
– От меня ничего не скроешь.
– Я не скрываю. Просто забочусь о тебе. – Его рука поднялась и легла на ее поясницу. – У тебя и здесь, в Москве есть о чем подумать. У тебя и так хватает… забот.
– Если не скрываешь, так расскажи. – Она уткнулась своим подбородком в его. – Иначе я буду лежать так всю ночь и весь день, пока не расскажешь.
Он засмеялся.
– Если так, я ничего не стану рассказывать. – Я жду.
Грудь его вздымалась равномерно, и она приспособила свое дыхание к его ритму. Тишина, повисшая в маленькой комнате, накрыла их теплым уютным покрывалом. Его ноздри расширились, и она поняла, что он расскажет.
– Мао Цзэдун все еще воюет с гоминдановской армией националистов Чан Кайши. – Говорил он спокойно, но мягкость, с которой были произнесены эти слова, привела Лиду в волнение. – Я верю, что победа будет за Мао и нашей коммунистической Красной армией. Когда-нибудь настанет такой день, когда вся власть будет в их руках. Может быть, это произойдет не скоро, но в конце концов народ Китая поймет, что для него единственный путь к свободе лежит через коммунизм. Для такой страны, как Китай, это единственный путь развития. Мы увидели это здесь, в России. Нам показали достижения, к которым нужно стремиться.
– А как же… – начала она и замолчала.
– Как же что?
– А как же ошибки? – Она быстро махнула в сторону окна и прошептала: – Весь этот страх там, снаружи?
Чан положил обе руки на ее обнаженную спину и крепко прижал к груди.
– Это ошибки руководителя, Лида, а не коммунистической системы. России нужен другой руководитель, не такой, как Сталин.
– А Мао Цзэдун?
– Я сражался за него. Рисковал ради него своей жизнью и жизнью своих друзей и сослуживцев.
– Я думала, ты работаешь в штабе. Ты же говорил, что занимаешься дешифровкой секретных сообщений.
Он улыбнулся с извиняющимся видом.
– Я занимаюсь этим. Иногда.
Но она думала не об этом. «Рисковал своей жизнью», – сказал он.
Его пальцы успокаивающе погладили ее по спине.
– Но, как и Сталин, – продолжил он, – Мао – не тот вождь, который нужен Китаю. Он порочный человек и приведет страну к погибели, если возьмет власть в ней в свои руки.
Она приложила губы к впадине у основания его шеи, чувствуя его пульс.
– Чан Аньло, если это так, ты должен перестать сражаться за него.
Он обнял ее еще крепче, так, что она чуть не задохнулась.
– Я знаю, – сурово произнес он. – Но к чему это приведет Китай? И к чему это приведет меня?
43
Сегодня в тюрьме было холодно. Воздух белел перед лицом от дыхания. Такое время от времени случалось, и Йене не знал наверняка, в чем причина. Несовершенство системы отопления? Возможно. Но у него было неприятное подозрение, что это делается специально – таким способом полковник Тарсенов напоминал своим заключенным, как они проводили зимы в лагерях, шахтах или на строительстве каналов. Такие воспоминания обостряли работу мозга.
Йене сидел за широким письменным столом в своей рабочей комнате. Перед ним были разложены чертежи, точно большие прямоугольные озера, в которые он мог окунуться с головой, чтобы забыть обо всем. Глядя на них, он невольно испытывал гордость. И, конечно, ему не хотелось отдавать их в чужие руки. Эти продуманные до мельчайших деталей точнейшие инженерные расчеты были плодом тяжелой, кропотливой, многочасовой работы. Даже после стольких лет, проведенных за отупляющей мозг работой на лесоповале в сибирских лесах, он не разучился думать, чертить, проектировать.
Не утратил он и желания жить.
Особенно сейчас, когда узнал о Лиде.
– Встать!
Дверь с грохотом открылась. Рослый Бабицкий, который всегда потел, какой бы ни была температура, вытянулся по стойке смирно, и Йене почти физически ощутил его страх. От этого у него самого волосы на затылке зашевелились.
Группу старших инженеров и ученых вывели из их отдельных рабочих кабинетов и свели в общий зал. Это было довольно красивое помещение с высокими потолками и продуманной планировкой. До революции, когда это здание было особняком какого-то аристократа, а не мрачной тюрьмой с решетками на окнах, здесь находилась столовая. От нее здесь остался лишь большой стол из красного дерева, который сейчас был завален чертежами и техническими документами. Никаких серебряных подсвечников, никаких хрустальных бокалов. Здесь не был слышен смех. Практичность и утилитарность – вот новые боги советской России. Впрочем, это вполне устраивало Йенса, потому что он был воспитан практичным человеком.
Они выстроились в ровную шеренгу. Руки у всех заведены за спину. Головы опущены. Никаких разговоров. Точно так, как их строили в лагерях. Высокообразованные, умнейшие люди должны были вести себя, как дрессированные тюлени. Стоявшая рядом с Йенсом Ольга едва слышно фыркнула с отвращением, и он, покосившись опущенными глазами на нее, заметил небольшую дыру на подоле ее юбки.
– Товарищи, – говорил полковник Тарсенов, – сегодня вы встречаетесь с посетителями.
Сердце Йенса дрогнуло. Лида? На какой-то миг ему в голову пришла глупая мысль, что это дочь пришла повидаться с ним. Он на секунду поднял глаза и неожиданно увидел прямо перед собой полковника, рядом с которым стояли Бабицкий с нервно подергивающимся лицом и Поляков, который был лишь немного спокойнее. Значит, какие-то важные птицы пожаловали. За ними вместо рыжеволосой молодой женщины, которую он так неразумно надеялся увидеть, стояла группка из шести людей азиатского вида: четверо мужчин и две женщины, хотя из-за того, что все они были одинаково одеты, различить их было не так-то просто. На рукавах их синих курток были повязаны красные ленты. Коммунисты. Китайские коммунисты? Он даже не представлял, что в Китае есть коммунисты. Внешний мир, очевидно, менялся очень быстро. Но чего ради, спрашивается, их привели на секретный объект?
– Товарищи, – снова произнес полковник Тарсенов. Обычно в разговоре с ними он не использовал это пролетарское обращение.
Как правило, он называл их по фамилиям или номерам. «Товарищи» было слишком уж уважительным обращением. – Сегодня мы имеем честь принимать у себя наших товарищей из Коммунистической партии Китая.
Он вежливо кивнул стоявшему впереди группы мужчине с пепельно-седыми волосами и ничего не выражавшим морщинистым лицом. Однако Йене успел заметить, что Тарсенов быстро перевел взгляд на высокого молодого китайца, стоявшего чуть дальше. Как будто именно ему принадлежала власть в этой группе. Или именно он был источником какого-то беспокойства.
– Товарищ Ли Минь, это наши главные сотрудники, – сообщил Тарсенов старому китайцу, обвод я рукой покорный строй, как какой-нибудь фермер, демонстрирующий своих свиней. – Лучшие ученые.
– Вы правильно сделали, что собрали вместе такие силы. – Старик говорил по-русски почти без акцента. – Они должны гордиться тем, что работают для государства и для вашего великого вождя товарища Сталина.
– Я уверен, что они гордятся.
Гордятся ли? Вряд ли на этот вопрос у кого-то из заключенных был ответ.
– А теперь мы осмотрим их рабочие комнаты. Они расположены ниже, – объявил Тарсенов.
Нет. Не приближайтесь к моей комнате.
Полковник прекрасно знал, что все они ужасно не любят, чтобы несведущие руки рылись и даже просто прикасались к их бумагам. Но Тарсенов настаивал на этом. Таким образом он напоминал заключенным, кем они являются.
– Сначала я хочу поговорить с ними.
Все разом посмотрели на высокого китайца, который произнес эти слова. Брови полковника Тарсенова беспокойно нахмурились. Чтобы не показаться невежливым, он должен был согласиться. Но вопрос безопасности требовал ответить отказом. Йене видел, какая внутренняя борьба отразилась на лице Тарсенова, и не удивился, когда китаец вышел из группы красноповязочников и широкими шагами подошел к шеренге работников, как будто уже получил разрешение. Эта решительность заставила Йенса улыбнуться, потому что он представил себе, что сейчас творится в голове полковника. Посетитель остановился в начале шеренги и осмотрел их.
– Они все заключенные?
– Да. Только, пожалуйста, не спрашивайте у них имен.
Полковник повел остальных членов делегации к выходу, надеясь, что молодой китаец последует за собратьями, но тот не обратил на это никакого внимания. Его черные глаза по очереди впивались в лица пяти заключенных мужчин. На двух женщин он вовсе не обратил внимания. Когда взгляд его пал на Йенса, в нем появилось вопросительное выражение, но Йене не смог понять, что это значило. Что-то в этом молодом человеке взволновало его и одновременно захватило. Ему вдруг стало понятно, что перед ним – независимый разум, не лишенный грубой государственной системой внутренней силы и своеобразия. Йене почти уже забыл, каково это, поэтому столь неожиданная встреча заставила его улыбнуться. Китаец приблизился, но остановился сначала перед стоявшим рядом с Йенсом Ивановичем, который был почти одного роста с ним.
– Чем вы занимаетесь? – спросил юноша, внимательно всматриваясь в лицо зэка.
– Товарищ Чан, – тут же всполошился Тарсенов, – подобные подробности не…
– Я не спрашиваю у него, над чем он работает. Просто хочу узнать, кто он по профессии. – Черные глаза замерли на лице полковника, и на какое-то время стало тихо.
– Хорошо, – наконец произнес Тарсенов и неохотно кивнул Ивановичу.
– Я занимаюсь взрывчатыми веществами.
Йене увидел, что интерес в темных глазах исчез, так же как отходит отлив, оставляя за собой голый берег.
– А вы? Чем вы занимаетесь?
Йене посмотрел на Тарсенова. Тот кивнул.
– Я инженер.
Китаец ничего не сказал, лишь негромко вздохнул и внимательно осмотрел Йенса. Пристально всмотрелся в его лицо, глаза, одежду, словно для того, чтобы сохранить все это в памяти. Неожиданно этот осмотр начал раздражать Йенса. Он отвернулся.
– Я инженер, – отрывисто произнес он. – Не животное в зоопарке.
– Хороший инженер?
– Лучший. Поэтому я здесь и нахожусь.
Помимо воли он снова посмотрел на китайца. В черных глазах что-то переменилось. Где-то глубоко в них появилась улыбка. Кем бы ни был этот человек, он привнес дыхание внешнего мира в эту душную клетку.
– А вы, товарищ Чан, – чуть улыбнувшись, обронил Йене, – вы тоже лучший в том, чем занимаетесь?
– Увидите, – ответил китаец.
К удивлению Йенса, он протянул руку и дотронулся до его груди. Просто легонько похлопал, больше ничего, однако прикосновение это стало для Фрииса истинным потрясением. Неожиданно высокий стройный юноша перед ним развернулся и ушел. Только в дверях, как и подозревал Йене, китаец обернулся и посмотрел на него снова. Их глаза встретились, и все закончилось. Дверь закрылась, заключенные расслабились и принялись жаловаться на то, что их снова оторвали от работы из-за пустяка.
– Что с тобой, Йене? – спросила Ольга. – Ты побледнел.
– В этой дыре все мы бледнеем, – со злостью в голосе ответил он. – Скоро вообще невидимыми станем.
– Не расстраивайся, Йене. Пусть они относятся к нам, как к животным в зоопарке, но мы-то все равно тут. Все еще живы.
– Это можно назвать жизнью?
– Пока бьется твое сердце, ты живешь.
Прикоснувшись к груди, он улыбнулся.
– Тогда я точно жив, потому что оно у меня колотится, как молот о наковальню.
– Я рада. Так держать.
Она одарила его ласковым взглядом и повернулась, когда ее кто– то окликнул. Йене в ту же секунду сунул пальцы под отворот куртки и вытащил записку. В том, что она там окажется, он не сомневался.
«Йене Фриис, я – друг вашей дочери, Лиды. Она здесь, в Москве. Теперь, когда я узнал, где вы, будьте готовы к тому, что она попытается с вами связатьсяЙене сидел на краю кровати, согнувшись над запиской, чтобы скрыть ее от посторонних глаз. Он в тысячный раз перечитал ее и стал рвать на мелкие кусочки, которые, как конфетти, сыпались на его колени. Поняв, что порвать обрывки еще мельче не удастся, он начал сыпать их в рот и глотать. Руки дрожали.
Лицо Лиды словно одеревенело. Она улыбалась, и мышцы, двигающие челюсти, по-прежнему сокращались, но ей приходилось прикладывать усилия. Ее взгляд то и дело норовил скользнуть на лицо Малофеева, который сидел рядом с ней, попивая кофе. Лида сама диву давалась, как ей удается разговаривать с ним, вместо того чтобы выплеснуть на него содержимое своей чашки. Ему было известно, где содержится ее отец. Об этом он проговорился жене, но ей отказывался признаваться.
– Лида, хочешь еще?
Это сказал Алексей. Он сидел за одним столом с ними, напротив сестры.
– Конечно, спасибо. Такая вкуснятина.
Брат придвинул к ней тарелку с золотой каймой, на которой лежали глазурованные пирожные с засахаренными вишенками сверху. Она кивнула в знак благодарности, но не за пирожные. Он предупреждал ее. Дмитрий заметил, что она его рассматривает, и это его очень заинтересовало.
– Ешьте, ешьте, моя дорогая девочка, – беззаботным тоном обронил Дмитрий. – Пусть ваши чудесные кости хоть немного обрастут плотью.
– Спасибо.
Она взяла очередное пирожное и улыбнулась в ответ, но так и не отправила в рот угощение. В эту секунду оно бы задушило ее. Здесь, в этом дорогом ресторане, они оказались с подачи Дмитрия. Это он предложил выпить утренний кофе здесь, а не у себя дома, как предлагала Антонина. Сейчас рука его лежала на столе, на затянутых в белую перчатку пальцах Антонины, а взгляд его быстро перемещался с лица Лиды на Алексея и обратно. В таком месте, как это, Лиде хотелось побывать с детства. Еще совсем маленькой она заглядывала с улицы в окна подобных заведений, мечтая о том, чтобы ей когда-нибудь разрешили зайти внутрь, туда, где на столах на белоснежных скатертях стояла фарфоровая посуда, а полы были устланы такими мягкими коврами, что ступать по ним – все равно что гладить кошку. По сейчас, когда она попала сюда, ее одолевали совсем иные чувства. Ей не нравилось, что официанты не смотрели в глаза, к тому же ее не покидало ощущение, что откуда-то из-под стола тянет мертвечиной.
Разговор не клеился. Лиду это не особенно беспокоило, но Дмитрий выглядел несколько удивленным, и она не могла представить почему. Антонина и Алексей пили кофе и курили сигареты, почти не разговаривая. Антонина была в черном и держала в руке изящный мундштук из слоновой кости, который очень нравился Лиде. За столом царило напряженное ожидание, непонятное для каждого из присутствующих.
– Как вы распорядились едой, которую я принес вам? – поинтересовался Дмитрий, рассматривая Лиду поверх кофейной чашки из тончайшего фарфора.
– Щенку окорок понравился.
Зачем она это сказала? Наверное, чтобы позлить его.
– Это предназначалось вам, Лида.
Она наклонилась над столом, упершись локтями в чистейшую белую скатерть, поймала его взгляд и спросила:
– Дмитрий, скажите, пожалуйста, вам не удалось узнать, где содержится Иене Фриис?
– Вы не сдаетесь. Что ж, я отвечу на ваш вопрос.
– И?
– Нет. Извините. Мне это неизвестно.
Не сводя с него глаз, Лида нахмурилась.
– Из вас никудышный лжец.
Он запрокинул голову и от души рассмеялся.
– Нет, ты только послушай эту девочку, Антонина. Она думает, что из меня плохой лжец.
Его жена чуть склонила голову набок, как какая-то черная птица с яркими глазами, и на секунду задумалась.
– Она не знает тебя, так, как знаю я.
Он снова засмеялся.
– Беда женщин в том, – обратился он к Алексею, – что они считают, что знают тебя лучше, чем ты знаешь себя сам. Согласны?
– Насколько я могу судить по своему опыту, – немного сдержанно, но вежливо ответил Алексей, – они обычно знают больше, чем мы подозреваем.
Чтобы хоть чем-то заполнить наступившее неловкое молчание, Лида покрутила в руках серебряную ложечку так, чтобы та звякнула о краешек блюдца, и посмотрела на брата. После того как она вернулась домой ранним серым утром, он держался отчужденно и был немногословен. Он не скрывал, что не одобрял ее связи с Чаном и считал, что китаец только отвлекает их от цели. Лида в свою очередь не скрывала, что не одобряет его неодобрение.
– Похоже, ваш брат – знаток женщин. – Насмешливо произнес Дмитрий. – Что думаешь, Антонина?
Его жена повернула голову и окинула внимательным взглядом сидевшего рядом с ним Алексея.
– По-моему, он выглядит уставшим, – коротко произнесла она и улыбнулась. Сначала Алексею, потом Дмитрию.
Как долго ты собираетесь пробыть в Москве, товарищ Серов? – спросил Малофеев.
– Пока не закончу здесь свои дела.
Малофеев наклонил голову.
– Если я могучем-то помочь вам – обращайтесь. У меня в этом городе есть связи.
– У меня тоже, – вежливо отозвался Алексей.
Под столом Лида наступила брату на ногу.
– Не сомневаюсь в этом, – произнес Малофеев, и голос его прозвучал уже не так приветливо. Пока он молча рассматривал своего гостя, его жена вставила в мундштук очередную сигарету. – Я просто предлагаю помощь. Если вам она понадобится, – добавил он.
– Вы и моей сестре предлагали помощь. У вас такая привычка? Помогать незнакомым людям?
Черт! Лида бросила взгляд на Антонину и увидела, что та улыбается. Глаза ее весело блестели. Она как будто помолодела на десять лет, и впервые ее руки лежали спокойно.
– Лида, – сказала она, – вам нравится здесь? По-моему, это очаровательное место. – Она кивнула на хрустальные люстры и шелковые кувшинки, плавающие в ароматной воде в фонтане посреди зала. – Здесь так культурно.
– Культурно, – негромко повторила Лида. Злость тонким кончиком иглы впилась ей под ребра. Она резко повернулась к Дмитрию. – Наверное, совсем не похоже на то место, где вы раньше работали.
Малофеев замер. Дмитрий сидел так неподвижно, что Лиде показалось, что он даже перестал дышать. На этот раз рассмеялась Антонина. Она постучала кончиком мундштука по руке мужа.
– Что скажешь, мой дорогой? Москва – более культурное место, чем Тровицкий лагерь? Или наоборот? Я, например, вижу аргументы в пользу обоих предположений.
