Текст книги "Содержанка"

Автор книги: Кейт Фернивалл (Фурнивэлл)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

32

– Ложись спать, Лида, – раздался из-за занавески негромкий голос Елены.

– Я еще немного.

– Нет смысла больше ждать.

– Есть.

– Он не придет, девочка. Не сегодня. Не может он. Он же сказал тебе, что за ним все время следят.

– Ты не знаешь его.

Послышался приглушенный смех.

– Нет, но я знаю мужчин. Даже самый преданный не станет совать голову в пасть льва, если знает, что не вытащит ее обратно. Дай ему время. Ты слишком спешишь.

– Чан Аньло не такой, как остальные мужчины.

– Ну, если ты так говоришь…

– Это правда, Елена.

Вдруг с противоположной стороны занавески послышался недовольный, заспанный голос Попкова. Их разговор разбудил его.

– Какого черта?! Ложитесь спать. Обе.

– Заткнись, старый козел, – ласковым голосом произнесла Елена, и скрип пружин сообщил о том, что она села на кровать рядом со своим мужчиной.

Лида, не вставая со стула, задула свечку на подоконнике, но не легла, а продолжила всматриваться в ночную тьму.

Чан увидел, как погас свет. Он ждал во дворе – черная тень среди черных теней. Он не мог знать наверняка, что это было ее окно и что это ее свеча горела в нем, но он был уверен в этом так же точно, как был уверен в собственном сердцебиении.

Он знал, что она будет ждать, но не приближался. Пронизывающий ветер стонал под черепицей на крышах, духи ночи влекли его вперед, пытаясь лишить осмотрительности, распаляя его кровь. И все же он оставался совершенно недвижимым на мощеном булыжниками дворе, чувствуя, как его тело кусочек за кусочком через подошвы отделяется от него, поднимается с ветром вверх, наподобие дыма, и летит к заветному окну, ища в нем трещинки, чтобы проникнуть внутрь.

Приходить сюда было рискованно, но он не мог удержаться. Ему не составило труда выскользнуть из окна гостиничного туалета, вскарабкаться наверх по водосточной трубе и по-кошачьи незаметно пройти по крышам. Нет, то была небольшая опасность. Гораздо опаснее было здесь, рядом с ее дверью. Неужели она думала, что ей позволят близко сойтись с человеком из партийной элиты, мужчиной с волчьими глазами, и за это не придется платить? Отныне за ней будут следить. Ежесекундно. Теперь будет четко фиксироваться, с кем она встречается, куда ходят, что делает и, самое главное, кто к ней приходит. Днем и ночью. Но здесь, в тени, он был невидимым.

Моя Лида, моя любимая. Будь осторожна.

В гостиницу он вернулся тем же путем, каким из нее вышел, хоть покрытые льдом скользкие крыши и были смертельно опасны. Пробравшись через окно в туалет, он прислушался, но все было тихо. Было четыре часа утра, и все постояльцы спали в своих уютных номерах под теплыми одеялами.

Прямо в туалете он переоделся в пижаму. Ее он достал из кожаного мешка, висевшего за спиной, потом запихнул в него обувь и одежду. Чан пустил воду из крана, чтобы невидимые, но слушающие уши зафиксировали, что в туалете кто-то был. Заставил сердце биться ровнее и открыл дверь. В коридоре не было никого. Босыми ногами он неслышно прошел к своей комнате, скользнул внутрь и тихо прикрыл за собой дверь.

– Вернулся.

В темноте рука Чана скользнула к висевшему у него на ремне ножу. Второй рукой он включил свет.

– Куань, – произнес он. – Что ты делаешь в моем номере?

Она поднялась с кресла. Лицо ее горело, и Чан слишком хорошо знал ее сердце, чтобы понимать, что это означает. Она сердилась.

– Дожидаюсь твоего возвращения.

– Я вернулся.

– Где ты был?

– Это мое дело, Куань, и оно не имеет к тебе отношения.

На девушке был простой хлопковый голубой халат. Чан увидел, как она сунула руки в карманы и крепко сжала их там в кулаки, однако голос ее оставался негромким и спокойным.

– Чан Аньло, за то, что ты сегодня сделал, тебя могут арестовать.

Чан медленно вздохнул. Грусть проникла в его кровь и растеклась по венам. Возражать было слишком поздно.

– Нас всех могут арестовать за то, что ты сегодня сделал, – продолжила она напряженным шепотом. – То, что ты тайком вышел из гостиницы, означает, что ты делаешь что-то такое, что хочешь утаить от властей.

– Куань, – произнес он так тихо, что ей пришлось подойти к нему на несколько шагов, чтобы расслышать слова. – Если в этой комнате стоят подслушивающие устройства, а это очень вероятно, твои слова только что приговорили нас к трудовому лагерю в Сибири.

Щеки ее покраснели еще сильнее. Темные глаза взволнованно расширились, она быстро обвела комнату взглядом, как будто тайные устройства можно было увидеть.

– Чан, – шепнула она. – Извини.

– Иди в свой номер. Поспи.

– Как я могу спать, когда…

Он открыл дверь и придержал ее рукой.

– Спокойной ночи, Тан Куань.

Не глядя ему в глаза, она поклонилась и бочком вышла в коридор. Он выключил свет и сел на кровать. Закрыл глаза, сфокусировал мысли и позволил Лиде прийти к нему. Он вспомнил, как сегодня она танцевала с ним. Представил, как его руки держали ее, как пламенные языки ее волос выжигали из него всякое чувство осторожности, как ее янтарные глаза снова увлекли его душу, укрепили связывающую их нить. Он снова представил себе поворот ее головы, высоко поднятый подбородок, слегка вздернутые уголки губ, даже когда она не улыбалась. Далее мысли его задержались на том, как его рука прикасалась к ее спине, когда они двигались по залу, когда он каждым сантиметром кожи ощущал под своими пальцами движение ее молодых упругих мышц, ее ребра, ее длинный прямой позвоночник.

Во имя Китая, во имя той страны, которую он любил, он уже однажды отказался от нее. Такого больше не будет. Не в этот раз, да простят его боги. Он открыл глаза и стал смотреть в темноту.

Мороз ударил Лиду в лицо, когда она вышла во двор. Небо не начало светлеть. До рассвета оставалось несколько часов, поэтому дворник еще не вышел на свой обычный пост. Чаще всего он стоял, опершись на широкую лопату для уборки снега, и с сигаретой в зубах жаловался на нерадивость женщин, которые, набирая из колонки, разливали воду. Это затрудняло его работу, потому что вода моментально замерзала и ему приходилось колоть лед. Лев всех дворников называл осведомителями ОГПУ, считал, что они постоянно следят за жильцами своих домов и, если что, докладывают, кто куда ходит и о чем разговаривает. Правда это или нет, но Лиде не хотелось попасться дворнику на глаза.

Она быстро вышла из двора и направилась в сторону жилищной конторы, где они уже бывали с Еленой. На очистившемся ночном небе бесчисленные звезды сверкали так же ярко, как блестки на черном платье Антонины, в котором она была вчера вечером в «Метрополе». Лида старалась не думать о том, что Антонина и Алексей могли сойтись, но чем-то эта женщина привлекала ее. Она была личностью, не желала (а может, не могла?) подгонять себя под советский трафарет, несмотря на то что была замужем за представителем сталинской элиты. А теперь еще уверенность в том, что Алексей тоже едет в Москву…

Скорее, брат. Я буду ждать тебя. Сегодня у храма, я обещаю.

– Эй! Просыпайся.

Лида ударила ногой по картонной конуре. Та зашаталась, но не упала.

– Выходи, я хочу поговорить с тобой.

Она стояла рядом с коробкой, приготовившись перехватить ее обитателя, если тот вдруг вздумает бежать, но никакого движения не последовало.

– Вылезай сию же минуту и на этот раз держи свои крысьи зубы при себе! – грозным голосом крикнула она.

Ничего. Лида уже начала подумывать, что в коробке никого нет. Было еще слишком темно, чтобы внутри можно было что-нибудь рассмотреть, поэтому девушка даже не стала заглядывать, а только еще раз ударила ногой по хлипкой стенке. Изнутри донеслось негромкое повизгивание и тут же резко оборвалось.

– Я принесла печенье для Серухи.

Она стала ждать. Внутри что-то зашевелилось, потом послышался шорох, и перед ней появилась темная фигура.

– Чего надо? – В голосе мальчика слышалась настороженность.

– Я же сказала. Поговорить.

– Печенье?

Лида протянула печенье. Мальчик выхватил его и целиком, даже не став делить, дал щенку, которого держал на руках. Тот жадно проглотил его и принялся изо всех сил облизывать руки мальчишки, прося добавки.

– Тебя как зовут? – спросила Лида.

– А тебе-то что?

– Ничего. Просто так легче общаться, вот и все. Меня зовут Лида.

– Отвали, Лида.

Она развернулась и пошла прочь, на ходу бросив:

– Значит, ты не хочешь есть и тебе не нужны деньги. Вижу, я просто ошиблась в тебе, глупый крысеныш.

Сперва она подумала, что все испортила, но за спиной неожиданно раздался торопливый топот, и в следующую секунду мальчишка уже стоял перед ней. Лида не остановилась, так что ему пришлось двигаться спиной вперед. Лунный свет тонкой струйкой прошелся по его заостренному подбородку, голубым зеркальным глазам и молочным волосам, придав какой-то странный, неземной вид.

– Покормишь? – Да.

– Денег дашь? – Да.

– Сколько?

– Это мы обговорим, когда будем есть кашу.

– И Серухе дашь?

– Конечно.

– И чего мне нужно делать?

– Отнести записку.

Мальчик рассмеялся. Этот чистый, искренний смех вселил в Лиду надежду.

Мальчика звали Эдик. Сидя на краю Лидиной кровати, он жадно поглощал кашу, не произнося ни слова, а щенок у его ног обнюхивал пол рядом с опустевшей миской. Живот у Серухи раздулся и выпирал. Лида сидела в кресле, поглядывая то на них, то на Льва с Еленой, которые пили горячий чай и сквозь пар, поднимающийся над чашками, настороженно наблюдали за мальчиком.

Лида нагнулась, подхватила щенка и усадила себе на колени. В ту же секунду влажный розовый язычок лизнул ее в подбородок. Лида рассмеялась и погладила маленькую серую голову. У щенка были большие желтовато-коричневые глаза и толстые лапы.

– Ты где ее нашел? – спросила она у мальчика. – Серуху, я имею в виду.

– В мешке. – Ребенок говорил, не отрывая глаз от тарелки, с набитым ртом. – Какой-то дядька хотел утопить ее в реке.

– Бедная Серуха, – улыбнулась Лида, потрепав щенка по голове между тонкими ушами. – Повезло тебе.

– Лида.

– Да?

– Извини, что укусил тебя.

– Извиню, если пообещаешь, что больше не будешь так поступать.

– Я испугался, что ты не отпустишь…

– Знаю. Я уже забыла об этом.

На миг их глаза встретились, но потом он снова уткнулся в кашу. В сторону Льва мальчик даже не смотрел. Лида начала было подумывать, что все складывается на удивление хорошо, но неожиданно Лев лениво поднялся со стула, подошел к Эдику и ухватил за белесые волосы. Вскрикнув от боли, мальчик выронил ложку.

– Выбрось этого мелкого гаденыша обратно на улицу, Лида. И это животное вместе с ним.

– Лев, отпусти его. Он поможет мне.

– Лида, – на этот раз заговорила Елена, – ты только посмотри на него. Он грязный. Эти беспризорники живут на улице. У него наверняка блох и вшей полная голова. И у его собаки тоже. Прошу тебя, послушай Льва.

– Пошел отсюда! – рявкнул Лев.

Собака прыгнула к ногам Льва и схватила зубами за его голые пальцы. Рука здоровяка отпустила голову мальчика и потянулась к животному. Он схватил щенка так, будто собирался швырнуть его через всю комнату.

– Нет! – закричала Лида, вырвала щенка из богатырской пятерни казака и ударила его по руке. – У тебя нет сердца.

Единственный глаз Льва уставился на нее со смешанным выражением удивления и обиды.

– Они паразиты, – проворчал он и вылетел из комнаты, хлопнув дверью.

– Для нас это честь, Чан, – заметил Ху Бяо.

Он шагал рядом с Чаном. Китайцы выходили из гостиницы «Триумфаль». Остальные члены делегации следовали за ними. Куань двигалась в самом конце. С ночи она еще не разговаривала с Чаном.

– Это великая честь, Ху Бяо, – поправил он своего младшего помощника достаточно громко, чтобы услышали сопровождавшие китайцев русские. Он говорил на мандаринском диалекте, но переводчик постоянно был в шаге от него. – Это приглашение в Кремль на беседу с самим Сталиным позволит нам передать Мао Цзэдуну, о чем думает великий вождь. Мао будет благодарен и скромно примет любой совет, ведь Китаю так нужна дружеская помощь в деле распространения идей коммунизма среди нашего народа.

Бяо едва заметно покосился на собеседника, и Чан подавил улыбку. Даже этому молодому солдату было известно, что в Мао нет и следа скромности. Но доступ к самому сердцу советской системы, встреча в Кремле и разговор с человеком, в руках которого сосредоточена огромная власть, были бы для него весьма интересны. Понимая, что исход столь серьезного мероприятия нельзя предугадать, члены делегации нервничали и почти не разговаривали. Как будто из Кремля они могли не вернуться, прилипнув там, как мухи, попавшие в паучью сеть.

День выдался солнечный, снег на улицах начал таять. Вчерашние тучи развеялись, небо радовало взгляд свежей голубизной, но на сердце у Чана было тяжело, потому что ноги его стремились унести хозяина отнюдь не в сторону Кремля. Обледеневшие ветки деревьев соблазнительно сверкали на солнце, молодые пары ходили, открыто взявшись за руки. Чан отвернулся.

Куда бы ни направлялась делегация, солдаты расчищали для нее путь, расталкивали людей в стороны, словно они могли заразить чем– то китайцев. Или, наоборот, спасали прохожих от какой-то заразы? Улица перед входом в гостиницу была освобождена от москвичей. У тротуара терпеливо гудели в ожидании три служебные машины с флагами с изображением серпа и молота на капотах. Главная сопровождающая китайцев, энергичная женщина в форме, встретив делегатов сухой улыбкой, открыла дверь. Но едва Чан собрался сесть в салон, раздался крик.

Причиной этому был мальчик. Лет десяти-двенадцати, не более. Худой, как щепка, но проворный, как хорек. Он проскользнул мимо одного солдата, вывернулся из рук другого и теперь со всех ног бежал через пустую площадь к входу в гостиницу.

Сердце Чана раскрылось. В два прыжка он оказался радом с мальчиком, подтолкнул его, лишив равновесия, и тот упал. Находились рядом они не дольше секунды. Потом солдатская рука в перчатке схватила ребенка за воротник и встряхнула с такой силой, что тряпка, которой была обмотана его голова, свалилась, открыв белесые волосы, матово блеснувшие на солнце. К этому времени рядом с Чаном уже была главная сопровождающая. На лице ее было написано крайнее недовольство. Но это было не единственное чувство, которое можно было рассмотреть в ее глазах. Был там и страх. Страх, что ее могут обвинить в некомпетентности.

– Товарищ Чан, – быстро произнесла она, – я прошу прощения. Мальчик будет наказан.

– Отпустите его.

– Нет. Этому беспризорнику нужен хороший урок.

– Отпустите его, товарищ.

Чан говорил спокойно. Сопровождающая пару секунд смотрела на китайца, потом поправила воротник военной формы.

– Отпустите его, товарищ, – повторил юноша. На этот раз было очевидно – это приказ. Женщина в форме повернулась к солдату, который удерживал мальчика, выкрутив его худую, как хрупкая веточка, руку за спину. – Освободите его. Он мне ничего не сделал.

Сопровождающая кивнула, и солдат разжал пальцы. В ту же секунду мальчик пробежал дальше по улице и юркнул в толпу, быстрее, чем крыса, ныряющая в водосточную трубу. Не произнеся ни слова, Чан занял свое место в машине. Он очень внимательно слушал сопровождающую их женщину, которая рассказывала о новых зданиях, встречавшихся у них на пути, о том, насколько улучшилось уличное освещение и расширились городские магистрали.

– Очень хорошо, – одобрительно кивал он головой.

Лишь когда она и остальные члены делегации оказались за кремлевскими стенами, Чан незаметно сунул руку в карман пальто. Там лежал сложенный листок бумаги.

33

– Нельзя не восхищаться, глядя на такое.

– Согласен, – ответил Йене Фриис стоявшей рядом с ним Ольге. Они, задрав головы, смотрели вверх. – Я чувствую это каждый раз, когда вижу.

– Как огромный летающий беременный кашалот.

Йене рассмеялся. Дыхание поднялось мерцающим белым облачком в чистом утреннем воздухе.

– Эх, Ольга, ты несправедлива к нему. Это воздушный корабль. Ты только посмотри, какой он изящный, какие у него гладкие бока. Гигантская серебряная пуля, которая так и ждет, когда кто-нибудь спустит курок.

Он гордился внешним видом творения. Он ненавидел его и гордился им. Трудно перестать любить ребенка, даже если он плохо себя ведет. Дирижабли имели гораздо больший военный потенциал, чем аэропланы, и этот, оснащенный двумя бипланами, являлся оружием, которое могло решать исход битв и уничтожать целые города.

Вздрогнув, Ольга отвела взгляд от зависшего у них над головами громадного летательного аппарата и посмотрела на молодого Филиппа, который возился с тросами на безукоризненно чистом цементном полу. Потом взглянула на свои руки, умелые руки опытного химика.

– Ольга, – мягко произнес Йене и незаметно коснулся ее плеча, когда никто не смотрел в их сторону. – Ты не виновата. У тебя нет выбора. Как и у всех нас.

Она устремила на него безрадостные голубые глаза.

– Так ли, Йене? Неужели это действительно так?

Колоссальный ангар своими поразительными размерами и сложной конструкцией напоминал гигантский храм. Его потолок возвышался над их головами, точно новое рукотворное небо, только внутри этого мира не светило солнце. Инженеры и ученые, которые деловито принялись за работу, казались внутри этого исполинского сооружения крошечными рабочими муравьями.

Сегодня Йенсу предстояло восстановить спусковые механизмы на газовых контейнерах и установить крепежи нового образца на нижней части стоящих в соседнем ангаре бипланов. Вес каждого из бипланов имел принципиальное значение для равновесия дирижабля, поэтому ему было необходимо выверить свои расчеты с идеальной точностью. За ним постоянно наблюдали. И не только охранники, которые сновали до ангару с винтовками за спинами и, чтобы хоть как-то согреться, хлопали себя руками по ребрам, но и другие. Ему не было известно, кто эти люди и чем они занимаются. Их было двое, седовласые наблюдатели с тощими лицами, облаченные в неизменные черные костюмы. Фриис называл их «черные вдовы», потому что они медленно расхаживали по всему ангару и внимательно, как ядовитые пауки, следили за всем, что происходит.

Оба носили очки. Один из них постоянно снимал их с носа, удерживая за дужку, и протирал линзы белоснежным платочком, который, похоже, предназначался исключительно для этой цели. Эти двое почти не разговаривали, просто следили за всем, что он делал. Иногда, когда Йене, работая, бросал на них косой взгляд, какая-нибудь лампа отражалась в стеклах их очков, и ему казалось, что в глазах наблюдателей полыхает адский огонь.

Рядом с ангаром, развалившись на погруженной в туман скамейке, сидел Елкин. Он курил сигарету и ощупывал ожог на тыльной стороне ладони. Вообще-то курение было строжайше запрещено как внутри ангара, так и рядом с ним, но здесь на это не обращали внимания, тем более что стены гигантского строения служили хорошим укрытием от пронизывающего ветра.

Йене тоже закурил (одним из преимуществ было то, что им бесплатно выдавали сигареты) и сел рядом с коллегой на скамейку, поджав под сиденье длинные ноги.

– Елкин, – сказал он, – нам с вами нужно серьезно поговорить насчет сроков. Вы сказали Тарсенову, что мы управимся за две недели.

– Да, это вполне возможно.

– А по-моему, это весьма сомнительно. Нам же еще несколько испытаний надо будет провести.

– Господи, Фриис, не нужно ко мне относиться, как к одному из этих тупиц. – Кончиком сигареты он указал на охранника, сидевшего на верхней ступеньке каменного склада, примыкавшего к окружавшей зону кирпичной стене. Оттуда охраннику было их видно, но что они говорят, он явно расслышать не мог.

– Елкин, вы только подумайте о том, чем мы здесь занимаемся, – прошептал Йене. – Подумайте над тем, какое чудовище мы создаем.

– Я могу думать только об освобождении, которое ждет меня, когда мы закончим. Нам ведь обещали свободу.

– Какой же вы дурак, Елкин.

– Какого черта, Фриис?

– Подумайте своим ученым мозгом. Мы занимаемся совершенно секретным делом. Вы что, в самом деле, верите, будто, когда мы закончим работу, они распахнут перед нами двери и позволят уйти? – Да!

– Значит, вы все-таки дурак, как я и сказал.

Елкин вскочил и посмотрел на Йенса, который не встал, не желая привлекать внимание охранника.

– Фриис, я девять лет провел в сибирских лагерях, из них три года – на золотом прииске на Колыме. Мне, черт возьми, вообще повезло, что я в живых остался. И я не хочу упустить единственный шанс стать свободным человеком, вернуться к семье только потому, что вам так приспичило играть в благородство и кого-то спасать.

– Нам всем повезло выжить. И все мы хотим оказаться на свободе.

Елкин пригнулся так, что его лицо со шрамом оказалось в нескольких сантиметрах от лица Йенса, и яростно зашипел:

– В таком случае не мешайте нам своими чертовыми задержками. – Он развернулся и зашагал обратно к ангару. Его фигура быстро скрылась из виду в тумане.

Йене не пошевелился. Его недокуренная сигарета упала на влажную траву. Отгоняя нахлынувшую черную волну печали, он глубоко вздохнул. Йене Фриис постоянно пребывал в подавленном состоянии и давно привык к этому. Оно приходило к нему и верным псом преследовало до тех пор, пока датчанин не привык к его вонючему гнилостному дыханию, как к своему. Но теперь у Йенса было оружие против него: осознание того, что его дочь жива.

Инженер закрыл глаза и вызвал ее образ. Сказочное танцующее существо. Он попытался представить ее нынешней, семнадцатилетней девушкой, с волосами цвета огня и чистыми янтарными глазами, которые смотрят прямо на тебя. Лицо, скрывающее тайные мысли за легкой, чуть насмешливой улыбкой. Но у него не вышло. Эта семнадцатилетняя исчезла в тумане, также как фигура Елкина, и ее место заняла смеющаяся девочка, которая мотала головой, вбегая в комнату, или сосредоточенно хмурила чистый лоб, когда помогала отцу вбивать гвозди в какую-нибудь планку или чертить прямой угол. Ему представилось личико в форме сердца, горящие глаза и счастливая улыбка, которая расцветала, когда он гладил ее маленький подбородок и говорил: «Молодец, малышка».

– Я рада, что у тебя есть повод улыбаться.

Йене открыл глаза и увидел стоящую перед ним Ольгу. Ему нравилась ее робкая неуверенность, от которой у него просыпалось нестерпимое желание крепко сжать ее ладонь в своей руке и увести отсюда на свободу. Если бы только не увенчанная витками колючей проволоки десятиметровая стена, окружавшая полигон и ангары, и не вооруженные охранники, обходившие периметр день и ночь.

Поэтому он всего лишь произнес тихим голосом, который, кроме нее, никто не мог услышать:

'—Меня ищут.

– Кто?

– Моя дочь.

Глаза Ольги удивленно распахнулись. Эти мягкие небесные глаза, которые так точно угадывали его настроение.

– Я даже не знала, что у тебя есть дочь.

В ее голосе послышалась какая-то непривычная нотка, что-то похожее на сожаление, но он был слишком увлечен представившимися ему образами, чтобы заметить это.

– Я думал, что она погибла, – сказал он.

– А что случилось?

В эту секунду он явственно различил выстрел и быстро повернулся, еще не успев понять, что звук прогремел лишь у него в голове.

– Мы ехали в поезде. – Он вспомнил вагон для перевозки скота. Лютый холод, который превращал кровь в лед, режущий вены изнутри. Снова увидел синеющие на морозе губы жены и дочери, их кожу, сделавшуюся белее снега, покрывавшего бескрайние сибирские просторы. – Большевики были везде, – промолвил он. – Они останавливали всех белых, бежавших из страны. Выводили их из вагонов и…

Он скривился и закурил еще одну сигарету, чтобы не чувствовать появившийся во рту вкус смерти.

– Расстреливали? – спросила Ольга.

Он кивнул.

– Мне повезло. Из-за того, что я датчанин, меня не расстреляли, а отправили в трудовой лагерь. – Он сделал глубокую затяжку. – Повезло, – горько повторил он. – Смотря какой смысл вкладывать в это слово, верно?

– А твои жена и дочь? Что с ними случилось?

– Я считал, что их убили.

– А теперь услышал, что дочь жива?

– Да. – Он неожиданно широко улыбнулся, удивив и Ольгу, и самого себя. – Ее зовут Лида.