Текст книги "Содержанка"
Автор книги: Кейт Фернивалл (Фурнивэлл)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)
– Не это ли делает ее такой интересной?
– Нет. Не для меня. Я предпочитаю быть готовым, а для этого нужна информация.
– Понятно. Вам что-то от меня нужно.
Он расслабленно откинулся на спинку кресла и негромко засмеялся.
– Так же как вам что-то нужно от меня.
Выражение ее лица не изменилось, разве что взгляд снова сделался пристальным.
Алексей одним глотком допил коньяк и встал.
– Прошу вас, – он протянул руку, – потанцуйте со мной.
Глаза ее изумленно округлились и пробежали по его грязной одежде.
– Не беспокойтесь, – сказал он, – я не замараю вас.
Они оба знали, что слово «замарать» означало в советском государстве. Провокаторы здесь могли замарать пролетариат. Диссиденты – свои семьи и друзей. На миг ему показалось, что она откажется, но он ошибся. Она явно была отчаянным человеком. Бросив быстрый взгляд на остальных женщин, она поднялась и взяла его руку. Чувствуя через перчатки теплоту ее пальцев, Алексей провел ее к танцевальной площадке. Покосившись на них в удивлении, пианист тут же заиграл вальс.
Алексей, как и обещал, держался на расстоянии, и все же он почувствовал терпкий запах ее духов, увидел, рассмотрел тени под глазами, которые она пыталась скрыть косметикой.
– От вас пахнет, – улыбнулась она.
– Я прошу прощения, – рассмеялся он.
– Ничего. Мне это даже нравится. Вы…
– Тише, – шепнул он и чуть-чуть приблизил ее к себе. Рукой, лежавшей у нее на спине, он чувствовал плавные обводы каждого ее ребра. – Просто танцуйте.
20
– Скажи, Алексей, зачем ты носишься по России, как сумасшедший? – Антонина прижалась к его плечу. – Зачем тебе это безумие?
Серов сел и выругался про себя из-за того, что раны все еще мешали ему свободно двигаться. Потом осторожно повернулся и опустил ноги с кровати на скомканное шелковое одеяло, лежавшее на полу. Теперь он сидел к ней спиной. Он услышал шуршание и почувствовал, как легонько качнулась кровать, когда ее затянутые в перчатки пальцы мягко прикоснулись к его голой спине и стали спускать вдоль позвоночника от шеи до ягодиц. Нежно и настойчиво.
– Расскажи, Алексей.
Ее губы нашли точку между его лопаток, где неутомимо пульсировала жилка. Алексей запрокинул голову, коснулся затылком ее волос, и в ту же секунду она обвила его руками, прижалась обнаженной грудью к спине, прошлась пальцами по шраму на боку. Какое– то время не было слышно ничего, кроме биения их сердец.
– Я родился и вырос в Ленинграде, хотя для меня это все еще Санкт-Петербург, – сказал он. – Человек, которого я считаю своим отцом, был приближен к правительству. Он выполнял прямые распоряжения Думы и царя. Я почти не видел его. – Помолчав, он задумчиво добавил: – И я совсем не знал, какой он человек.
Ее тонкие пальцы, выглядевшие в своем сером кожаном облачении странно эротично из-за того, что больше на ней не было ничего, нашли шрам на его бедре и стали плавно очерчивать вокруг него круги. От взгляда на это движение у него закружилась голова.
– А моя мать, – продолжил он, – вела великосветскую жизнь. Постоянные балы, приемы, званые вечера. У меня был свой учитель. Других детей я не видел. Меня окружали только взрослые.
– Скучная жизнь для мальчика.
– Был один человек. Я называл его дядя Йене. Каждую неделю он приходил, и с ним я узнавал, каким на самом деле должно быть детство.
– Ты улыбнулся, – рассмеялась она, хотя его лица ей не было видно. – Этот дядя Йене мне уже нравится.
Ее волосы, как бархат, прошлись по его коже, и он снова почувствовал подступающий к чреслам жар.
– Мать увезла меня в Китай, когда мне было двенадцать. – О большевиках он не упомянул. – Как только ей стало известно, что мой отец погиб в гражданскую, она сразу вышла замуж за французского фабриканта.
– Только не говори, что ты жил в Париже. Я умру от зависти. Там такие платья!
– Такты, оказывается, легкомысленная! – рассмеялся он. – Нет. Мы остались в Китае. Там большая русская община, и меня, когда я подрос, разумеется, взяли в связную часть, потому что я говорю и по-русски, и по-китайски.
Она потянула его за прядь сальных волос.
– Значит, где-то здесь, под всей этой доброй советской грязью, находится совсем не глупый мозг.
Он опять засмеялся и почувствовал, до чего это хорошо. Он уже и забыл, как сильно помогает смех. Развернувшись, он обхватил руками ее обнаженное тело, поцеловал ее губы и отдался наслаждению, которое принес их мягкий, податливый ответ. Но через секунду она оттолкнула его от себя. Ее ладонь осталась у него на груди.
– И?.. – настойчиво произнесла она.
– И что?
– И как ты из офицера связи в Китае превратился в грязного бродягу в этом захолустном советском городке?
Он легко коснулся губами ее скулы и подумал о том, какие из его слов будут переданы кому-нибудь еще, но уже не мог остановиться.
– Все очень просто. Я узнал, что у меня есть единокровная сестра. – Он заглянул в темные беспокойные глаза Антонины, и ему не захотелось обманывать ее, делать тени на ее прекрасном лице еще темнее. И все же он произнес: – Мне надоела вся эта буржуйская жизнь. Да и все равно в то время я уже собирался вернуться в Россию. Навсегда.
– Зачем?
– Я хотел быть частью этого великого дела. Формирования целой новой нации, передела мысли и преобразования материалистического общества в идеалистическое.
Она высвободилась из его рук и легла на подушки, вытянула стройные ноги и стала водить руками по бедрам, как будто они принадлежали кому-то другому. В этом медленном показном движении было что-то отстраненно-чувственное.
– Так вы приехали сюда вместе, – промолвила она, не глядя на него, – ты и твоя Лида, чтобы найти Иенса Фрииса?
– Да.
– В Тровицком лагере его уже нет.
– Ты уверена? Ты приехала, чтобы сказать Лиде об этом? – Да.
– Так где же он сейчас?
– В Москве.
– Черт!
Москва. Выходит, казак был прав. Будь он проклят!
Она серьезно посмотрела на него.
– Ты узнал то, что хотел. Теперь ты уйдешь?
– Антонина, – улыбнулся он. – Ну где еще я смогу побриться и принять ванну? Конечно же, я останусь.
Она рассмеялась, провела большим пальцем ноги по его руке от кисти до плеча, добралась до подбородка и запустила палец в отросшую бороду.
Кожа ее пахла оливками. Теплым летним светом на хорошем бургундском с крупными спелыми оливками. Она пахла ухоженностью. То, чего Алексею так недоставало. Он был сыт по горло серостью, грязью, жизнью ради выживания. Он хотел оливок.
Он поцеловал шею Антонины и почувствовал биение ее пульса, когда провел языком по хрупкой линии ее ключицы, услышал ее возбужденный вздох. Как ребенок, который тайком изучает подарки под новогодней елкой. Его дыхание участилось, когда он провел рукой по ее обнаженному бедру, погладил нежный живот, там, где маленький голубоватый шрамик нарушал гладкое совершенство кожи, и прошелся кончиками пальцев по ее грудям и по ложбинке между ними. Она тихонько застонала, прошептала что-то непонятное, закрыла глаза и приоткрыла в улыбке губы, чуть вздрогнув от наслаждения. Он прикоснулся языком к ее зубам и почувствовал вкус коньяка.
– Это опасно? – тихонько произнес он.
– Конечно, опасно. Поэтому ты и здесь.
– А ты? – Он поцеловал оба ее века. – Ты тоже здесь поэтому?
– Я здесь, потому что…
Тишина, нервная, напряженная, вдруг заполонила комнату. Потом ее веки неохотно поднялись, и он смог заглянуть в ее глаза. Они были темными, там плескалось смущение. Медленно они начали наполняться слезами.
– Ох, Антонина, что же ты делаешь!
Он нежно обнял ее, покачал, прижав к груди, и опустился вместе с ней на подушки. Поцеловал темные блестящие волосы и крепче сжал трепещущее тело. Он не знал эту женщину, не знал, что за боль жжет ее изнутри. Но он знал, что ему не хотелось отпускать ее. Если бы он был женат на ком-то, кто каждый день посылает голодающих людей, как рабов, таскать телеги или добывать уголь голыми руками, он бы тоже стал искать способы облегчить их страдания. Он бы, наверное, тоже не снимал в постели длинные, по локоть, перчатки. Алексей медленно вдохнул аромат ее духов и вдруг ощутил какую-то связь с этой женщиной. Положив голову на лоб Антонины, он прижался к ней, чувствуя, как тепло ее тела вливается в него.
Разве можно предугадать свои поступки, не совершив их? – Коля.
Молодой светловолосый водитель оторвал взгляд от «Правды» и с любопытством посмотрел на Алексея. Его глаза говорили о том, что этому человеку интересно все. Забросив газету в кабину, он стал разглядывать приближающегося Алексея.
– Чем могу?
Алексей специально дождался его на открытой бетонной стоянке рядом с дорогой к заводу. Водители останавливались там в ожидании своей очереди на загрузку или разгрузку. Иногда им приходилось ждать очень долго, и там поставили торговые палатки, где можно было купить квас, чай и блины.
– Я куплю тебе чего-нибудь выпить, – предложил Алексей, кивнув в сторону палаток.
Коля усмехнулся.
– Я б лучше сейчас водочки.
– Организуем. – Алексей извлек из кармана бутылку, отпил из горла и передал Коле, который не задумываясь сделал то же самое.
День был пасмурный и унылый. Уже было не так холодно, как месяц назад, снег со стоянки разгребли, и теперь он лежал грязными промасленными кучами по краю двора.
На секунду Алексей задержал дыхание, подумав о том, насколько он сейчас рискует. Ему нужно было досконально разобраться в этом человеке, потому что он не сомневался: у ОГПУ везде есть тайные осведомители. Неожиданно откуда-то с берега реки, чуть подальше от них, взлетела красивая птица. Сибирский журавль, расправив белые крылья, принялся легко кружить над грузовиками, как будто наблюдая за ними. Посмотрев на него, Алексей громко рассмеялся, повернулся к водителю и хлопнул его по спине.
– Ну что, дружище, готов делом заняться?
– Да. В этом городе скучно, как в морге, – белозубо улыбнулся Коля.
– Ну, тогда давай сегодня вечерком и встретимся. Покалякаем.
Алексей толкнул дверь. В кабаке было полно людей. Поднимающийся клубами сигаретный дым собирался в безжизненное облако, густой пеленой нависавшее над головами посетителей, где оно соединялось с дымом из печки. Здесь, по крайней мере, было тепло, а это уже что-то. Алексей потопал, чтобы сбить с ботинок снег (к вечеру снова замело), и стал проталкиваться к прилавку. Он заказал водки и пива для двоих. Симпатичная молодая крутобедрая узбечка в вышитой блузке подала заказ и завлекающе повела черными бровями, но он покачал головой. Собрав напитки, Алексей направился к столику в глубине зала, где его уже дожидался молодой водитель.
– Вечер добрый, – приветствовал он Колю и поставил водку и пиво на заляпанный стол.
Коля улыбнулся, показав сверкающие крепкие зубы, и в ответ предложил закурить. Алексей отказался, потому что, хоть он и был уже вымыт и чисто выбрит, на коже его все еще чувствовался аромат духов Антонины. Ему это нравилось, и он не хотел забивать этот запах никотином. Расставание с ней далось ему тяжело, у него как будто что-то сдвинулось внутри – Алексей не знал, увидит ли ее снова.
– Привет. Спасибо. – Коля принял напитки и со смаком отпил водки. Кружку пива он обхватил ладонями. – Так что это за гад, который у тебя деньги стырил?
Алексей чуть наклонился вперед.
– Так мы договорились?
– Да. Я получаю половину того, что верну тебе.
– Если не обманешь.
– Не беспокойся, я не вор. Мои друзья тоже. – Коля многозначительно кивнул в сторону группы мужчин в грубых водительских робах.
Взгляды у всех одинаково хмурые, неприветливые. Алексей подумал бы дважды, прежде чем связываться с ними. Оставалось надеяться, что Вышнев тоже так подумает.
– Итак, – Коля хлебнул пива, – как его зовут?
– Михаил Вышнев, это лагерный…
– Я знаю его. Худой, как рыба сушеная, и трубку курит.
– Да, это он. Сволочь.
Коля вдруг резко откинулся на спинку стула и отпил половину кружки пива.
– Этот кусок дерьма слинял.
– Слинял?
– Несколько недель назад он завалился сюда, купил всем выпить и сказал, что уезжает в Одессу. Там, мол, начнет жить со своими деньгами…
– С моими деньгами, – внес уточнение Алексей. – И поедет он не в Одессу. У него хватит ума замести следы.
– Вот гад.
– Похоже, мы оба в убытке.
– Вот гад, – угрюмо повторил Коля, как будто потеря денег затормозила работу его мозга.
Алексей выпил водки. Что еще ему оставалось делать? Разве что разгрохать стакан о стол. Какое-то время Серов сидел молча и неподвижно. Мысли его разбегались в разные стороны и снова сталкивались.
– Коля, ты куда в следующий раз груз везешь?
– В Новгород.
– Когда?
– Послезавтра.
– Тогда увидимся послезавтра. На вашей стоянке. Будь пораньше. – Алексей бросил на стол свои последние копейки. – Купи друзьям выпивку от меня.
Он поднялся и, выйдя на улицу, произнес вслух ненавистное имя: Михаил Вышнев. Тут же сплюнул в канаву, чтобы избавиться от него.
Алексей зашагал, сначала медленно, позволяя снегу оседать на коже, потом быстрее, скользя по обледеневшему тротуару. В голове начало проясняться. Двадцать четыре часа. Двадцать четыре драгоценных часа, чтобы чувствовать на своей коже ее запах, чтобы снова ощутить на себе вес ее тела и увидеть взгляд ее задумчивых карих глаз, который проникал в самые темные и холодные места внутри него. Впереди показались яркие огни гостиницы имени Ленина.
21
Снова вспомнить о Лиде Чана заставило зеркало. Юношу везли в большом черном «седане», салон которого пах новой кожей и сверкал начищенным хромом. Сидел он на заднем сиденье и видел перед собой только фуражку водителя, молодого солдата, умевшего хранить молчание. Чан просто так, без особой причины, поднял глаза и посмотрел в зеркало заднего вида. Он увидел в прямоугольном окошке край одного из черных глаз водителя, и внутри него как будто что-то взорвалось.
Другая машина. Другой водитель. Другой город. Другой прямоугольник зеркала. Но все равно чувство было такое, будто она в эту секунду сидит рядом с ним. Ощущение было столь сильно, что он даже повернул голову, ожидая увидеть перед собой яркую улыбку Лиды, но вместо этого увидел лишь суматошную улицу Гуанчжоу, промокших под дождем рикш, уворачивающихся от бамперов беспорядочно снующих автомобилей, бесчисленные маленькие грузовики. Чан приподнял руку, провел ею в воздухе над пустующим местом по соседству, согнул пальцы, будто прикасался к ней, насторожился, словно слушая ее дыхание.
Медленно его рука стала опускаться, пока не легла раскрытой ладонью на кожу сиденья. Обивка была красновато-коричневого цвета, и ему вдруг подумалось, что на ней не будут заметны следы крови, которая была у него на руках. Юноша вздрогнул. Откуда кровь? Оба обрубка его пальцев уже давно зажили.
Может быть, это из-за нее? Из-за Лиды? Ей были нужны его руки? От этой мысли у него перехватило дыхание.
Каждое утро и каждый вечер он, склонив голову, молился богам, чтобы они сохранили ее. Он подкупал их дарами, предлагал собственную безопасность в обмен на ее, обещал им невероятные вещи, сулил еще более ценные подношения и клялся честью, что выполнит все, лишь бы только они вернули ему его Лиду, целую и невредимую. Он обещал вечную преданность святыням и жег в храмах свечки, фимиам и бумажные изображения страшных драконов. Он зарезал быка, чтобы придать ей силы. И все это вопреки коммунистическим идеалам, которые отвергали подобные действия как глупые предрассудки. Все это ради ее безопасности. Он был даже готов отказаться от нее, от своей девушки-лисы, и провести вечность в слезах.
Но сегодня ему почудилось, что она здесь. Рядом с ним… На коричневом сиденье. И его сердце на какой-то ослепительный миг вернулось в тот день, когда она сидела рядом с ним в машине и он смотрел в зеркало заднего вида, пытаясь отыскать там глаза водителя, чтобы понять, попал ли он в ловушку.
Она взяла в свои ладони его перебинтованные руки и прижала к груди, как могла прижимать младенца, и, несмотря на яростную лихорадку, от которой глаза мутнели, как вода в пруду, а мозг соображал хуже, чем у бешеной собаки, он знал, что запомнит этот миг. На какую-то короткую минуту она прижалась щекой к его плечу, и волосы ее, как языки пламени, легли на рубашку у него на груди. Ему больше ничего и не нужно было – только бы видеть ее бледную щеку, смотреть в ее чистые янтарные глаза. Тогда это удержало его на краю.
Она казалась хрупкой. Испуганной. Но там, на заснеженной улице Цзюньчоу, она силой усадила его в машину Тео Уиллоуби под самым носом у полиции, когда националисты уже не сомневались, что он наконец окажется у них в руках. Она тогда, поддерживая, обвила рукой его плечи, ему же в ту минуту меньше всего хотелось потерять сознание в машине ее учителя, ведь это скомпрометировало бы ее.
– Благодарю вас, сэр, – вежливо сказала тогда Лида человеку за рулем. – Спасибо, что согласились подбросить нас.
Учитель посмотрел на Чана в зеркало. Даже на грани обморока Чан заметил знакомые признаки: желтоватая кожа вокруг губ, немного отстраненный взгляд, как будто обращенный в себя. Этот англичанин по ночам курил «трубку мечтателя». Ему нельзя было доверять.
– И что это у нас тут? – спросил Уиллоуби с любопытством, которое совсем не понравилось Чану.
– Это мой друг, Чан Аньло.
– А, юный бунтарь! Слышал, слышал.
– Он коммунист и сражается за справедливость.
– Это почти одно и то же, Лидия.
– Не для меня.
Подумав, Уиллоуби сказал:
– Мне очень жаль.
– О чем вы?
– О тебе.
– Не нужно.
– Ты переступаешь черту, которая слишком широка для твоих юных ног.
– Просто помогите нам, пожалуйста.
– Как? Он того и гляди дух испустит.
– Отвезите нас куда-нибудь, где солдаты не станут нас искать.
– Куда, Лидия? В больницу?
– Нет, там они его найдут. В школу.
Учитель поперхнулся, как будто проглотил лягушку.
Лида повернулась к Чану и прикосновением нежным, как крылышко мотылька, взялась ладонями за его щеки. Он наполнил свои легкие ее сладким сильным дыханием.
– Не умирай, любимый, – прошептала она.
Он почувствовал, как все ее тело задрожало.
Он уже был близок к дороге, ведущей туда, где его ждали предки, он знал это. Он уже слышал их тихие голоса. Еще один шаг, и он соскользнет в… Глаза его закрылись, веки словно накрыли их свинцовыми монетами. Но вдруг он почувствовал на них прикосновение ее губ.
– Открой, – прошептала она.
Он открыл и увидел ее глаза, совсем рядом, всего в паре сантиметров. Они вернули в него жизнь, не позволили покинуть этот мир.
– Чан Аньло, какого цвета любовь?
Он хотел что-то сказать, но слова перестали существовать.
– Он умер, – сказал учитель.
– Нет! – вскрикнула она и сжала ладонями его череп. – Скажи. Скажи!
– Слишком поздно, Лидия, – промолвил учитель, и в голосе его послышалось искреннее сочувствие. – Ты же видишь, он умер.
Она не обращала на него внимания, не слышала ничего, кроме дыхания, идущего из легких Чана.
– У нее цвет моих глаз, – зашептала она. – Моих губ, моей кожи. Моей жизни. Не смей покидать меня, любимый.
Он не покинул ее. В тот раз.
22
– Подходите, девушка. У меня есть для вас часы. Хорошие, мраморные, с…
– Мне не нужны часы. – Лида покачала головой и отошла от палатки.
Она любила уличные базарчики с их криками, толкотней и развалами товаров на любой вкус. Они напоминали ей о доме. Нет, спохватилась Лида, неправильно. Она хотела сказать, что они напоминали ей о Китае, а Китай уже не был для нее домом. Признай. Мать умерла, отчим сбежал в Англию, а Чан Аньло был… был где? Где? Где?
Она посмотрела вокруг и увидела обычную базарную суету и неразбериху: овощи, разложенные рядом с кучей старой обуви, домашнюю консервацию между книгами и хлебом. Лида даже заметила старинный микроскоп с латунными ручками и колесиками рядом с разноцветными рулонами ткани. Продавцы, закутанные с ног до головы, торговались из-за копеек так, будто это были золотые слитки.
Москва стала для Лиды потрясением. Совсем не этого ожидала она. Большевики поступили правильно, решила девушка, переместив столицу советской России из Ленинграда с его буржуазно– упаднической утонченной красотой, города, где прошли первые пять лет ее детства. Теперь Москва была центром вращения гигантского колеса. Лида даже слышала звук этого вечного вращения.
Едва сойдя с поезда, она влюбилась в этот город. Алексей говорил, что Москве не хватает изящества и красоты Ленинграда, что она представляется грязной индустриальной свалкой, но брат ошибался. Он забыл упомянуть о том, что новая столица излучала энергию, которой нельзя было не заразиться. Жизнь здесь била ключом. Улицы ее как будто искрились, отчего у Лиды мурашки бегали по коже. И над всем этим витал явный дух власти и силы.
За Москвой было будущее. В этом не было сомнения.
Но было ли с новой столицей связано будущее Лиды? И, что еще важнее, было ли с Москвой связано будущее ее отца?
– Я тут, папа, – прошептала она. – Я вернулась.
– Чему ты, черт возьми, так радуешься? – раздраженно бросила Елена, глядя на Лиду.
– Я подумала, – сказала Лида, осматривая убогую комнатку, в которую они только что зашли, – слава Богу, что Алексея сейчас нет с нами. Ему бы это место ужасно не понравилось.
– Мне оно тоже ужасно не нравится.
– Ничего, на первых порах подойдет. Теперь, по крайней мере, у нас есть где остановиться. Я видела места и похуже, – рассмеялась Лида. – Да что там, я даже жила в местах похуже этого.
– Нашла чем гордиться, – проворчала Елена и уселась на кровать.
Металлические пружины отозвались тонким скрипом.
– Комната маленькая, признаю.
Лида принялась медленно обходить ее, пытаясь увидеть хоть что-нибудь такое, за что это жилище можно было бы похвалить. Воздух здесь был несвежим, он напоминал о давно умерших надеждах прошлых обитателей. Бумажные обои на стенах, покрытые многочисленными пятнами, кое-где отставали от стен. Оконное стекло пересекала трещина, а над одной из кроватей из стены торчал электрический кабель с пучком оголенных проводов. Лидии он показался ужасно похожим на змею с отрубленной головой.
– А потолок ничего, – заметила она. Потолок в комнате был высоким, с изящными лепными карнизами. – И пол. Может, он и потертый, но это настоящий паркет.
Елена брезгливо закатила глаза.
– Посмотри на эти тряпки!
– Да, половички немного староваты, но чего ты ожидала от коммуналки?
– Ничего, – буркнула Елена.
– Ну, это как раз то, что мы имеем. Ничего.
Это было не совсем так. Теперь у них была крыша над головой. Для Л иды это было главное, и ее не сильно беспокоило то, что находилось под этой крышей. Она научилась мириться с трудностями. Когда они с матерью жили впроголодь в Цзюньчоу, от того, лежали ли в синей чашке на каминной полке деньги за аренду, зависело, будешь ли ты есть, будет ли тебе где спать, будет ли тебе тепло или ты будешь страдать от холода. Жилье, которое им удалось подыскать, находилось в задымленном промышленном районе, и их дом был зажат между шинным заводом, изрыгавшим жуткие запахи, и небольшим кирпичным зданием, в котором какая-то семья изготовляла собачьи поводки, Сам дом был разделен на многочисленные квартирки, у него имелся свой внутренний двор, а у входа стояла будка сапожника, армянина с тремя золотыми зубами, который занимался еще и тем, что точил ножи и ножницы. Попков сразу объявил его осведомителем ОГПУ, но Лида не поверила казаку. Попков во всех видел сотрудников управления, но если бы это было так, спорила с ним Лида, просто не осталось бы, на кого доносить. Сейчас же она стояла, задрав голову, и осматривала потолок. Потолок был ровный, без трещин. Да, когда лежишь в кровати, можно подумать и о красоте, но сейчас важнее было то, что этот потолок хотя бы не протекал.
– Не жалуйся, Лена.
– Я сама решу, когда мне жаловаться. – Женщина уперла руки в широкие бедра. – Ты думаешь, мы втроем, ты, я и Попков, сможем жить в этой картонке и не поубиваем друг друга через три дня?
Лида расправила занавеску, разделявшую комнату на две половины. Когда они перестали видеть друг друга, создалось впечатление, что у каждой своя, отдельная территория.
– Не беспокойся, Лена, – рассмеялась она. – Я буду затыкать уши.
– Триста, триста двадцать, триста сорок… четыреста, четыреста десять…
– Лида, считай хоть всю ночь, от этого ничего не изменится. – Попков стоял, заслонив огромными плечами почти все окно.
Он был в длинном черном пальто с поднятым воротником и наблюдал за тем, как Лида на кровати раскладывает содержимое своего денежного пояса.
– Четыреста десять рублей, – невесело произнесла Лида. – Этого мало.
– Придется обходиться. Больше у нас нет.
– Разрешение на жительство и продовольственные карточки нам обошлись слишком дорого.
– У нас не было выбора.
– Я знаю. Ты говорил.
– Такая у них цена на черном рынке. Я пытался, Лида, но…
– Это не твоя вина.
Она сгребла в кучу оставшиеся деньги, погладила, перемешала, как будто от этого их количество могло увеличиться. Поэтому они отказались даже от самых дешевых гостиниц и сняли одну комнатку в многолюдной коммуналке на маленькой грязной улочке. Да и то им повезло. Они с Еленой несколько дней простояли на холоде в очереди у жилищного комитета, и жилье им досталось только после того, как мужчина, стоявший перед ними, свалился прямо у них на глазах с сердечным приступом, когда узнал, что ему наконец выделили комнату. Теперь каждый рубль, который проходил через пальцы Лиды, как будто прожигал дыру в ее желудке, и никакое количество плохо пропеченного черного хлеба, который продавался в московских магазинах, не могло заделать ее. Она вздрогнула, провела тыльной стороной ладони по губам и взялась за подбородок. Губы ее вдруг пересохли.
– В чем дело? – спросил Попков. За его спиной была видна луна, которая медленно приобретала тот странный оттенок серого, который бывает перед самым закатом. Голуби начали усаживаться на крыши. – В чем дело? – второй раз спросил он, не дождавшись ответа.
– Ни в чем.
– Не похоже.
– Ни в чем. Но спасибо, что спросил.
Он издал недовольный грудной звук, больше всего похожий на злобное рычание. Но Лида сосредоточилась на комнате, на голых стенах. Все четыре были на месте. Уж они-то никуда не денутся, хотя бы в этом она могла быть уверена. Трехэтажное здание с внутренним двором когда-то можно было бы даже назвать красивым, но несколько лет назад оно перешло в руки жилищного комитета, который разбил его просторные внутренние помещения на крохотные комнатушки и вселил туда жильцов. Нескольких квадратных метров хватало только на то, чтобы поставить кровать, а те, кому повезло, могли позволить себе личное кресло и сервант. Лиде не повезло. Она получила кровать, а Попков занял кресло.
Ванная и кухня были общими и располагались в конце коридора. Пользоваться удобствами и убирать места общественного пользования приходилось по графику. За соблюдением очередности зорко следил управдом, которого звали товарищ Келенский. Этот человек в плохо скроенном костюме и с неизменным выражением недовольства на лице ежедневно обходил с проверкой квартиры, и Лиде один раз уже попало за то, что она недостаточно тщательно вымыла лестницу. Она дважды, как было положено по инструкции, отдраила ступеньки, но потом, когда у нее уже с трудом разгибалась спина, соседский мальчишка прошелся по ним грязным мячом. Келенский заставил Лиду все перемывать. Пока она возилась с тряпкой, Попков сидел, уставив локти на колени, наверху крутой лестницы, как черноглазый апостол Петр у врат рая, напевал себе под нос частушки и лузгал семечки. Девушка не могла тогда сказать наверняка, зачем он там торчит: для того ли, чтобы в случае чего защитить, или же следил, чтобы она не наложила на себя руки.
Лида аккуратно сложила рубли обратно в пояс, потемневший от пота и местами протертый, и застегнула его.
– Твоему брату нужно было поделить деньги между вами поровну, – проворчал Лев.
– Он не доверял мне.
Окно загремело: порыв ветра налетел на разбитое стекло, и день стал еще больше походить на серую зимнюю ночь. Комната погрузилась в молчание. Лида надежно закрепила пояс у себя на талии, забралась на кровать с ногами, натянула на плечи одеяло и стала наблюдать, как великан достает старую потертую оловянную табакерку и неторопливыми привычными движениями скручивает папиросу. В его огромных пальцах самокрутка казалась совсем маленькой. Вставив ее между губами, казак с недовольным видом произнес:
– Каждый день ходить и ждать у церкви – пустая трата времени.
– Не надо, Лев.
– Я серьезно, Лида. Он не придет.
– Придет.
– Я не хочу… – Он осекся.
– Не хочешь чего?
– Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Опять. – Попков зажег сигарету, затянулся и принялся рассматривать ее горящий конец, чтобы не смотреть на Лиду.
Девушка сглотнула, она была одновременно тронута и обижена. Рассердило ее то, что казак сомневался в Алексее.
– Лев, Алексей придет. Я знаю, он придет. Завтра, или послезавтра, или на следующий день, но однажды я поднимусь по лестнице храма Христа Спасителя, и он будет ждать меня там…
– Нет. Он уже не вернется. И так для него же лучше.
– Не надо, Лев, – снова сказала она.
Он оторвался от подоконника, и его богатырская фигура как будто заполнила все свободное пространство. Елены не было, она куда-то ушла по своим делам, но даже без нее маленькая комнатка казалась слишком тесной. Тусклые стены словно давили. Лида расстегнула пояс, достала купюру и бросила ее на кровать перед казаком.
– Купи себе что-нибудь выпить, Лев. С твоим отвратительным характером…
– Да что, на нем свет, что ли, клином сошелся? Вы же всегда с ним только то и делали, что собачились. Этот твой Алексей – гаденыш надутый, нам без него только лучше.
Лида молниеносным движением сбросила с себя одеяло, вскочила на ноги и в следующую секунду оказалась рядом с казаком. Она стукнула его кулаком по гранитной труди.
– Глупый казак! – закричала она на него. – А ну возьми свои слова обратно!
– Нет.
– Возьми!
– Нет.
Горящими глазами они смотрели друг на друга.
– Он мой брат, разве ты не понимаешь? Твой глаз совсем ослеп? Для меня Алексей – все! Он – вся моя семья, пока мы не найдем отца. Не смей говорить, что мне без него лучше, ты, безголовый осел!
– Черт, Лида, – обозлился Попков, – он не стоит того, чтобы…
– Он мой, – задыхаясь, продолжала негодовать Лида. – Я обязана ему. Всем.
– Не городи ерунды, девочка. Ты ничем ему не обязана. Когда стало действительно горячо, он тебя просто бросил, а до этого он только то и делал, что жаловался.
– Ты не прав!
– Ха, скажи, в чем?
Долгий вздох вырвался из легких Лиды, она плюхнулась на край помятой постели, крепко обхватила себя руками и наклонила голову. Волосы ее свесились вперед, закрывая лицо.
– Разве ты не помнишь, – негромко произнесла она через огненный занавес, – как он отдал приказ, который спас жизнь Чану Аньло, когда он попал в руки националистов? Ведь из-за этого Алексею пришлось бежать из Цзюньчоу. Националисты хотели отомстить. Он пожертвовал всем ради меня. Он Чана спас ради меня.
