Текст книги "Содержанка"

Автор книги: Кейт Фернивалл (Фурнивэлл)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Кейт Фернивалл
Содержанка

Дорогие читатели!

Об эпохе Сталина уже писали много и подробно – историки, романисты, публицисты. В книге американской писательницы Кейт Фернивалл сюжет также разворачивается в 1930-е годы в СССР и в Китае. Однако это не исторический роман в традиционном смысле слова, не хроника эпохи. Сибирско-московскую панораму мы видим глазами, по сути, иностранки, пятилетним ребенком вывезенной из России в эмиграцию. Спустя двенадцать лет Лида Иванова возвращается, чтобы найти своего отца, датского инженера Йенса Фрииса, ныне узника Тровицкого лагеря. Внимание автора (и такой подход определенно усиливает своеобразие этого произведения) сосредоточено на характерах: Кейт Фернивалл интересно раскрывать личность своих героев через призму подчас фантастических событий (чего только стоит попытка вызволить человека из исправительно-трудового лагеря!), составляющих перипетии увлекательного сюжета. Таким образом, создается удивительный эффект: главное и второстепенное в изображении автора часто меняются местами, смысл обретают детали, которым современник не придал бы значения.

Кейт Фернивалл – уроженка небольшого приморского городка в Уэльсе (Великобритания). Детство матери писательницы, Лили, прошло в России, Китае и Индии. Однако Кейт узнала о своих русских корнях лишь в 1988 году, когда Лили было 73. Женщина долгие годы скрывала, что вместе со своей матерью, Валентиной, бежала в Китай от красного террора. «Мысль, что мои прабабушка и прадедушка танцевали вальс в роскошных салонах Санкт-Петербурга или прогуливались под сводами Зимнего дворца, вызывает во мне трепет и чувство принадлежности к огромному и широкому миру», – так говорит об истории своей семьи Фернивалл.

Как упомянула писательница в одном из интервью, в «Содержанке» описаны вымышленные персонажи и события. Однако Кейт, по ее словам, унаследовала «страсть к жизни моих русских предков и мой инстинкт выживания – от Лили и Валентины», и роман – гимн этому «русскому наследству». По мнению Кейт, любовь – та самая необоримая сила, заставляющая людей сражаться, ибо «единственное, что имеет значение – то, что происходит в вашем сердце». Поэтому ее роман о любви. И не только о любви Лидии и Чан Аньло, но о любви к жизни, к идее, к родине, к родным…

Немало эпизодов, включенных в роман, не найдут своего подтверждения в исторических сведениях о жизни в СССР 30-х годов прошлого века. Но именно эти сюрреалистические детали пунктиром обозначают «взгляд извне» – то беспристрастный, то заангажированный; то свежий, то шаблонный… Необъятные просторы России и легендарная славянская душа остаются для мира вещью в себе.

Благодарность

Хочу поблагодарить Джоанну Дикинсон и всех в «Little, Brown Book Group» за чуткую редакторскую поддержку. В особенности Кэтрин Данкен, а также Эмму Стоунекс за внимательное отношение к мелочам в рукописи.

Особая благодарность моему агенту Терезе Крис за то, что она всегда рядом, и за готовность выслушать, ободрить, а когда надо, и поругать, в зависимости от того, что мне больше всего требуется в ту или иную минуту.

Большое спасибо также Елене Шифриной за ее самоотверженное исследование московских реалий и за помощь с русским языком.

И наконец, за все остальное огромная благодарность и Норману, которого я очень люблю

Эдварду и Ричарду, Лиз и Энн с любовью

1

Россия, 1930

Лида Иванова не могла заснуть. Ей казалось, что мыши точат ее мозг, отрывая от него кусочек за кусочком. С тех пор как она приехала в Россию, ночи для нее стали невыносимы, и долгими темными часами ей мерещилось, будто острые желтые зубки вгрызаются в череп. Иногда она чувствовала их запах. Что еще хуже, иногда ей чудилось: хрум, хрум, хрум.

Она злилась на себя за то, что прислушивалась к ним. В ее-то семнадцать лет! Она села в узкой кровати и тряхнула гривой спутанных волос, чтобы избавиться от этого звука, выдернуть мышей из головы за хвосты. Разум ее должен оставаться свежим, но в этой гостинице, в этом сталинском бетонном кроличьем садке, где было совершенно невозможно ориентироваться, не выпадало спокойных ночей. Лидия постоянно терялась среди коридоров, и это пугало – слишком опасно это было. Девушка крепко прижалась подбородком к груди, зажмурилась и попыталась представить то светлое теплое место, воспоминание о котором хранилось в ее душе, но сегодня это было невозможно. Из соседнего номера доносился громогласный храп, в другом номере, дальше по коридору, кто-то громко спорил.

Лиде захотелось, чтобы поскорее наступило утро. Девушка жаждала действий, ее так и подмывало встать с кровати и пройтись по своей крошечной комнате. Но она училась быть постоянно настороже, обуздывать свои желания, чтобы хватать за горло каждый новый день. Поэтому, чтобы как-то убить время, она расстегнула потайной пояс у себя на талии, который не снимала даже ночью, – на ощупь он был теплым и мягким – и достала из него советский паспорт. В просачивающемся с улицы желтом свете газового фонаря он был почти неотличим от настоящего. Но это была подделка. Хорошая подделка, которая обошлась ох как недешево, и все же каждый раз, когда она отдавала его на проверку, сердце точно тисками сжимало в груди от страха.

Потом Лида достала свой британский паспорт, провела пальцами по тисненому изображению льва на обложке и горько усмехнулась. Именно британский паспорт был настоящим (отчим Лиды был англичанином), но для нее он представлял еще большую угрозу, чем фальшивый советский. Она хранила его в потайном поясе вместе с рублями, потому что за каждым иностранцем, у которого хватило глупости сунуться в советскую Россию, с первого же дня велось постоянное и пристальное наблюдение, это в лучшем случае, а в худшем – его задерживали и допрашивали.

Наконец Лида извлекла пачку рублей и решила было снова их пересчитать, но справилась с искушением и просто взвесила деньги на ладони. Пачка была значительно легче, чем вначале. Издав глухой звук, почти стон, девушка заставила себя не думать о том, что будет, когда деньги закончатся. Быстрым движением она сунула рубли обратно и застегнула пояс, как будто спрятала в нем свои страхи.

Рука потянулась к тонкому ремешку на шее, к висевшему на нем амулету. Это был дракон, вырезанный из кварца. Могучий китайский символ. Розовая фигурка уютно устроилась у нее на груди.

– Чан Аньло, – прошептала она.

Уголки ее губ приподнялись в улыбке, когда она представила себе светлое и теплое место. Она закрыла глаза, ноги понесли ее, она полетела через леди снега, почувствовала, как утреннее солнце протянуло золотые руки, чтобы погладить ее кожу, пальцами ног она вдруг ощутила мягкий податливый песок, и рядом с блестящей полосой воды увидела фигуру…

Неожиданно где-то грохнула дверь, и образ растворился. Черт! Небо на улице было все еще таким же темным и непроглядным, как и ее секреты, но она больше не могла ждать и поднялась с кровати. Натянув длинное коричневое пальто, которое она использовала вместо халата, Лида босиком вышла в коридор и отправилась в общественную уборную. Зевая, она толкнула дверь и с удивлением увидела, что там горит свет. Кто-то стоял у одного из рукомойников.

В уборной стоял отвратительный запах. Странная смесь лаванды, дезинфицирующего средства и чего-то еще более гадкого. Но Лида воспринимала это стоически: приходилось вдыхать запахи и похуже. Намного хуже. Эта уборная была приличнее большинства подобных заведений, в которых ей приходилось бывать в последнее время. Стены, выложенные белым кафелем до самого потолка, на полу – крапчатая черная плитка, три рукомойника на одной стене. Да, один был надколот, у второго не было пробки (украли, наверное), но все было очень чистым, даже зеркало над рукомойниками. В углу стоял узкий высокий шкафчик, его дверца была приоткрыта, и внутри стояла мокрая швабра, ведро и бутыль с дезинфицирующим средством. Явно сегодня здесь уже поработала уборщица.

Откинув назад непослушные волосы, Лида шагнула к одной из трех кабинок и вдруг замерла. Женщина у одного из рукомойников… Лет за тридцать. Среднего роста, стройная, в шерстяном бордовом халате, на ногах – маленькие изящные красные с золотым тапочки. На пальце – тяжелое золотое обручальное кольцо, кажущееся слишком громоздким для ее маленьких аккуратных рук. Однако не это остановило Лиду. Напряженный взгляд девушки был устремлен на гладкие черные волосы, связанные в свободный узел на затылке, и на шею. Тонкую, длинную и хрупкую.

На какой-то ослепительный миг Лиде показалось, что это ее мать. Валентина. Восставшая из мертвых, чтобы помочь дочери с поиском своего пропавшего мужа, Йенса Фрииса.

Острая холодная боль где-то под ребрами заставила ее вернуться к реальности. Лидия торопливо вошла в одну из кабинок и закрыла дверь на шпингалет. Это не Валентина. Конечно же, это не она. Разум говорил ей, что это невозможно. Просто какая-то женщина того же возраста и с похожими волосами. А шея… Такая же белая с желтоватым оттенком, беззащитная шея.

Лида тряхнула головой и несколько раз моргнула. Валентина мертва. Она умерла в прошлом году в Китае. Так почему же разум играет с ней такие шутки? Мать погибла от взрыва ручной гранаты, нацеленной на кого-то другого. Вина этой прекрасной женщины заключалась в том, что она случайно оказалась рядом. Лида держала в руках ее изувеченное мертвое тело. Так почему же? Как могло ей такое померещиться? Она зажала рукой рот, чтобы сдержать рвавшийся наружу крик.

Лада не представляла, сколько времени просидела в закрытой душной кабинке, но ей показалось, что она провела там целую вечность. Наконец девушка отперла дверь, подошла к одному из рукомойников, сполоснула руки и брызнула холодной водой на лицо. Щеки горели. К изумлению Лиды, женщина все еще мыла руки. И Лида не смотрела в зеркало, потому что не хотела видеть свое лицо. А тем более лицо этой женщины. Но взгляд ее приковало движение стоявшей рядом. Движение это завораживало.

Уверенными ритмичными рывками она терла деревянной щеткой для ногтей руки, от локтя до кончиков пальцев, снова и снова. Спокойно и неторопливо, но безжалостно. Она медленно поворачивала руки так, чтобы мыльная пена попадала и на внутреннюю сторону предплечий, сначала одного, потом другого. Затем снова возвращалась к первому. Сильные, решительные взмахи. Лида не могла заставить себя оторвать взгляд от этих рук. Женщина пользовалась лавандовым мылом, запах которого стоял в уборной и от которого вода в раковине покрылась пузырчатой пеной. Это было не советское мыло. Жирное хозяйственное мыло пузырьков почти не давало. Скорее всего, это было французское мыло, из магазина для советской партийной элиты, располагавшегося неподалеку, за углом. На поверхности пузырьков поблескивали крошечные алые точки. Кожа женщины казалась истертой до крови.

Не отрываясь от своего занятия, женщина произнесла:

– У тебя все в порядке?

Голос был совершенно спокойным и невозмутимым. Вопрос застал Лиду врасплох.

– Да, – ответила она.

– Ты долго там просидела.

– Правда?

– Ты плакала?

– Нет.

Женщина погрузила в мыльную воду в раковине руку до плеча и то ли от облегчения, то ли от боли громко вздохнула. После этого она бросила взгляд на Лиду, и та, наконец, увидела ее глаза. Они оказались темно-карими, совсем не такими, как у матери. Кожа у незнакомой женщины была совсем бледной, как у человека, который всю жизнь проводит в четырех стенах, не выходя на улицу.

– Нечего пялиться, – грубовато бросила женщина.

Лида моргнула и снова опустила глаза на раковину перед собой.

– Каждый сам находит себе занятие по душе, – сказала она, поплотнее запахивая пальто на груди. В уборной было довольно холодно. – Чтобы как-то чувствовать себя лучше, я имею в виду.

– Например, закрывается в туалетных кабинках.

– Я не про это.

– И чем же, – женщина снова с любопытством посмотрела на Лиду, – занимается такая молоденькая девушка, чтобы чувствовать себя лучше?

– Я ворую, – вырвалось у Лиды.

Она смутилась. Наверное, так подействовал на нее столь ранний час.

Одна тонкая темная бровь женщины взметнулась вверх.

– Зачем?

Лида пожала плечами. Она не могла забрать свои слова обратно, было слишком поздно.

– Обычная история. Мы с матерью были бедняками, и нам нужны были деньги.

– А сейчас?

Лида снова пожала плечами. Из-за этого движения, как говорил ее брат, она казалась легкомысленной. Был ли он прав? Неужели она и в самом деле казалась такой?.. Девушка задумалась и рассматривала аккуратные красные тапочки стоявшей рядом женщины.

– Вошло в привычку? – спросила брюнетка.

– Да, наверное, что-то вроде того.

Лида подняла глаза и заметила устремленный на нее через зеркало изучающий взгляд. Незнакомка, заметив ее гладкие белые руки, машинально посмотрела на свои, покрасневшие. В зеркальном отражении мелькнула и какая-то нерешительность, затаившаяся в темных глазах, как будто где-то там, в глубине, зияла трещина. Лида улыбнулась. В такое раннее утро обычные правила поведения были не совсем уместны. Женщина улыбнулась в ответ, вынула из воды руку и махнула в сторону окна, где на подоконнике стояла красивая кожаная сумка.

– Если это тебя радует, можешь у меня что-нибудь украсть, – предложила она.

– Не искушайте меня, – усмехнулась Лида.

Женщина засмеялась и взялась за сияющее непорочной белизной полотенце, висевшее у нее на плече. Но, как видно, она потянула слишком сильно, потому что полотенце соскользнуло с плеча и упало на пол. Лида увидела, как болезненно исказились брови на бледном лице.

– Ничего страшного! – поспешила она успокоить женщину, наклоняясь, чтобы поднять полотенце. – Пол чистый, его недавно вымыли.

– Я знаю. Это я его вымыла. Я все здесь вымыла.

Лида заговорила тем успокаивающим тоном, каким разговаривала со своим ручным кроликом, когда тот чего-то пугался:

– Не волнуйтесь, ничего страшного ведь не произошло. Можете вытереться другой стороной, той, которая не прикасалась к полу.

– Нет!

– Тогда вон, на стене, висит гостиничное полотенце.

– Нет! Я даже прикасаться не хочу к этой… вещи! – Последнее слово она произнесла так, будто полотенце на стене было покрыто отвратительной слизью.

– У вас есть другое?

Женщина громко вздохнула, кивнула и указала на сумку. Лида тут же подошла к окну, открыла сумку, извлекла из ее глубин бумажный пакет и заглянула в него. Внутри оказалось такое же белоснежное полотенце. Не прикасаясь к ткани, девушка протянула пакет женщине, но держалась от нее на расстоянии вытянутой руки. Лида догадывалась, что, подойди она ближе, возникла бы неловкость, которую почувствовали бы они обе.

– Спасибо.

Мелкими промокательными движениями брюнетка стала осторожно вытирать мокрые руки. Присмотревшись, Лида заметила на ее коже тонкие царапинки.

– Вам нужно их смазать кремом, – посоветовала она.

– У меня есть перчатки.

Женщина подошла к сумке и осторожно, указательным и большим пальцами, извлекла из нее пару длинных белых хлопковых перчаток. Сунув в них руки, женщина облегченно вздохнула.

– Лучше? – поинтересовалась Лида.

– Намного.

– Хорошо. Тогда я пойду. – Она направилась к двери.

– До свидания, и… спасибо. – Лида уже открыла дверь, когда женщина негромко добавила: – Тебя как зовут?

– Лидия. А вас?

– Антонина.

– Вам хорошо бы выспаться.

Голова женщины медленно качнулась из стороны в сторону.

– Нет. Мне некогда спать. Понимаешь… – Она замолчала, подбирая слова, и на какой-то миг в уборной повисла неловкая тишина. Потом женщина пробормотала: – Мой муж – начальник лагеря, поэтому… – Ей снова не хватило слов.

Неуверенно нахмурившись, она уставилась на свои белоснежные перчатки.

Тишину нарушил шепот Лиды:

– Лагеря? Вы имеете в виду исправительно-трудовой лагерь в Тровицке?

– Да.

Лида не удержалась и поежилась. Не говоря больше ни слова, она быстро вышла из уборной. Но, когда дверь закрылась, девушка снова услышала скрежет маленьких зубов у себя в голове.

2

В тот вечер ничего не изменилось: лабиринт коридоров в гостинице, люди, жалующиеся на холодную зиму, хотя на самом деле им хотелось пожаловаться на отсутствие порядка на железной дороге. Все ждали один и тот же поезд, который все не приходил. У Лиды болели ноги из-за того, что ей приходилось целыми днями стоять на промерзлой платформе, но она гнала прочь мысли об этом. Необходимо было сосредоточиться.

В столовой, расположенной в глубине гостиницы, стояла невыносимая вонь. Здесь смердело, как в верблюжьем загоне, – сегодня привезли навоз для топки. В этом большом грязном помещении было слишком много распаленных водкой и жадностью глаз. Затаив дыхание, Лида наблюдала за происходящим. Жадность чувствовалась в самом воздухе, она, точно живое существо, переползала с одного человека на другого, вливалась в их рты, ноздри, проникала в пустые желудки и огрубевшие легкие. Она должна была точно выбрать время. Секунда в секунду, иначе рука Льва Попкова не выдержит и сломается.

Деньги переходили из рук в руки. Мужчины перекрикивались через весь зал, и к потолку поднимались спиральки сигаретного дыма, из-за чего воздух был серым и густым, как мех кролика. В одном углу позабытая хозяином собака рвалась с массивной цепи, заходясь лаем. Ее костлявая грудная клетка, казалось, готова была лопнуть от неистового возбуждения.

Все взоры были устремлены на стол посреди зала, на котором шла борьба. Стулья давно были грубо отброшены. Каждый старался пробиться сквозь толпу поближе к борющимся, чтобы получше рассмотреть капли пота и вздувшиеся вены, походившие на змей под кожей. За столом друг напротив друга сидели двое мужчин. Двое крепких мужчин. Мужчин, которые выглядели так, будто забавы ради могли завалить медведя. Лица с густыми бородами были искажены от неимоверного усилия. Засаленная черная повязка на глазу одного из них соскользнула набок, приоткрыв пустую изуродованную глазницу, затянутую синей, как спелая слива, кожей. Их могучие правые руки были сцеплены.

Мысль о том, чтобы бороться, пришла в голову Льву Попкову. Поначалу Лиде эта затея ужасно не понравилась, хотя каким-то странным образом одновременно и привлекала ее. Отвращение и влечение, ненависть и любовь. Лида поежилась. Граница между ними не толще волоска.

– Да ты что, из своего казацкого ума выжил? – ответила она Льву, когда тот, проглотив полстакана водки, впервые заговорил об этом.

– Нет.

– А что, если ты проиграешь? У нас ведь совсем мало денег осталось, каждый рубль на счету.

– Ха! – Попков тряхнул огромной косматой головой. – Смотри, маленькая Лида!

Он подтянул вверх рукав грязной рубашки, схватил ладонь девушки своей лапой и прижал к мощному бицепсу. Мышца не походила на человеческую плоть. Она скорее напоминала полено для печи. Лиде приходилось видеть, как одним ударом этой руки он превращал человеческое лицо в кровавое месиво.

– Попков, – прошептала она, – ты дьявол.

– Я знаю. – В черной бороде сверкнули белые зубы, и казак и девушка рассмеялись.

Лида бросила быстрый взгляд на галерею над головами борющихся. Она тянулась вдоль двух стен зала и вела в коридор, в который выходили двери обувных коробок, которые в гостинице принято было называть спальными номерами. Там, наверху, маячила высокая фигура. Склонив голову, человек внимательно наблюдал за происходившей внизу борьбой, положив руки на перила так, будто не хотел прикасаться к их поверхности.

Алексей Серов. Ее единокровный брат.

У них был общий отец. Но сходства между ними не было никакого.

Каштановые волосы Алексея были зачесаны назад, что подчеркивало породистый лоб, унаследованный от матери-аристократки, русской графини Серовой, Но пронзительные зеленые глаза он получил от отца, которого Лида почти не помнила. Йене Фриис, так звали родителя, хотя его дети не носили эту датскую фамилию. До 1917 года, при последнем русском царе Николае II, он работал инженером, и теперь, спустя тринадцать лет, из-за него они с Алексеем и неугомонным Попковым преодолели горы и оказались здесь, в этой забытой Богом дыре в русской глубинке.

Крик заставил Лиду вернуться к тому, от чего девушка отвлеклась, и ее юное сердце вдруг сжалось. Попков проигрывал. Не притворялся, что проигрывает, а проигрывал на самом деле.

Лидия почувствовала приступ тошноты. Монеты сыпались на грязный платок, разложенный на прилавке, за которым принимали деньги, и теперь все ставки были против Попкова. В этом и состоял расчет казака и девушки – дождаться этого момента, только на сей раз она опоздала, не подала вовремя сигнал, чтобы он начал бороться во всю силу. Черные волосы на его мощной руке уже почти касались поверхности стола, а противник его продолжал давить с неослабевающей энергией.

Нет, Попков, нет!

Господи, как она могла так забыться? Ведь она знала, что он скорее позволит сломать себе руку, чем проиграет.

– Черт подери, Попков! – закричала она изо всех сил. – Ты что, бабка старая? Да напрягись ты хоть немного!

Она увидела, как сверкнули его зубы, как вздулись мышцы на плече. Кулак казака немного приподнялся, хотя единственный глаз Попкова ни на секунду не оторвался от лица противника.

– Да все, ему крышка! – крикнул кто-то.

– Точно. Значит, сегодня напиваюсь как свинья.

Со всех сторон захохотали.

– Кончай его! Он твой…

Капли пота падали на грязный стол, собака в углу лаяла в унисон быстрому биению сердец собравшихся, пока кто-то не угомонил псину. Лида протиснулась через толпу и остановилась за спиной Попкова, энергично растирая собственную правую руку, как будто могла этим движением вселить новую силу в рвущиеся мышцы казака.

Она не могла допустить, чтобы он проиграл. Не могла!

К черту деньги!

Наверху, на галерее, Алексей закурил черную сигарету и бросил погасшую спичку в толпу.

Девочка невыносима. Она что, не понимает, что творит?

Столб дыма, который въедался в его волосы и кожу подобно дыханию мертвеца, заставил его прищуриться. Под ним толпилось около тридцати мужчин плюс несколько женщин в однообразной темной одежде: тяжелые серые юбки и коричневые платки. Это ему больше всего не нравилось в сталинской России – тоскливое однообразие. Однообразие во всем, даже новые города здесь были одинаковыми. Унылый серый бетон, серая одежда, и серые лица. Бесцветные глаза, которые смотрели на серые тени, плотно закрытые рты. Алексею не хватало буйного китайского разноцветия, так же как и китайских покатых крыш и заливистых птичьих песен.

С Лидой оказалось сложнее, чем он рассчитывал. Когда он усаживал ее перед собой и принимался описывать, какие их здесь ждут опасности, она начинала смеяться своим беззаботным смехом и, тряхнув пламенной гривой, отвечала, что, хоть ей всего лишь семнадцать, она уже повидала на своем веку немало опасностей и не растеряется, если что.

«Но здесь другие опасности,  – терпеливо втолковывал ей он. —Здесь опасность повсюду. Она в самом воздухе, которым ты дышишь, в хлебе, который ты ешь, и в подушке, на которой ты спишь. Это Россия Иосифа Сталина. Сейчас тридцатый год. И никто не может чувствовать себя в безопасности».

– Давай, давай, давай!

Пьяные игроки хором повторяли эти слова, и Алексею эти выкрики напомнили блеянье стада овец. Местные жители, ставившие жалкие копейки на своего, окружили тесной толпой двух борющихся мужчин, которые крепко вцепились друг в друга, как пара любовников в момент наивысшей страсти: открытые рты, серебряные нити слюны между губами. Руке Попкова оставалось лишь дрогнуть, и она прикоснулась бы к деревянной поверхности стола. Черт возьми, в эту щель, наверное, не прошло бы и лезвие ножа! Алексей почувствовал, что сердце его забилось быстрее, когда Лида наклонилась и зашептала что-то на ухо казаку. Она казалась совсем маленькой и хрупкой между широкоскулыми смуглыми лицами и толстыми раздутыми животами, но ее волосы точно огнем вспыхнули, когда приблизились к черным засаленным кудрям Попкова.

Понадобилась какая-то секунда. Не больше. А потом могучая рука начала подниматься, пересиливать руку противника. Сначала по толпе прокатился шепот, а потом – то ли стон, то ли вой. Противник Попкова, раздув широкие ноздри, зарычал от натуги, но это ему не помогло. Руку казака уже нельзя было остановить.

Дьявол, что она ему нашептывала?

Еще миг – и битва была закончена. Бешено взревев, Попков положил мясистую лапу соперника на стол. Удар был таким сильным, что стол скрипнул как будто от боли. Дождавшись, когда сестра бросит быстрый взгляд в его сторону, Алексей оттолкнулся от перил, развернулся и двинулся в свой номер. Глаза Лиды ярко пылали победным огнем.

Алексей прислонился к двери номера Лиды и обвел взглядом комнатку. Помещение мало чем отличалось от тюремной камеры. Узкая кровать, деревянный стул, на двери – металлический крючок. И все! Однако Лида никогда не жаловалась на условия, какими бы плохими они ни были. Упрекнуть ее в привередливости брат не мог.

На улице было темно. Ветер громыхал отставшими кусками гонта на крыше, и голая лампочка под потолком то и дело мигала. В России Алексей научился ничего не принимать на веру. Здесь ты ценишь все, потому что не знаешь, когда можешь этого лишиться. Сегодня электричество есть, завтра его может не быть. Трубы отопления трясутся и гремят, как трамвай на Невском, наполняя спертый воздух теплом, но на следующий день они могут замолчать и остыть. То же и с поездами. Когда прибудет следующий? Завтра? Через неделю? Или вообще в следующем месяце? Чтобы путешествовать по этому огромному и суровому краю, нужно быть терпеливым, как Ленин в его чертовом мавзолее.

– Не ворчи.

Взгляд Алексея остановился на Лиде.

– Я не ворчу. Я вообще молчу.

– А я слышу тебя. Слышу, как ты про себя ворчишь.

– Почему я должен ворчать, а, Лида? Скажи, почему?

Девушка откинула волосы и внимательно посмотрела на брата. Она так часто делала, заставая его врасплох. Заставляя думать, будто ей под силу заглянуть ему в голову, прочитать его мысли. Она сидела на кровати, скрестив ноги и накинув на плечи лоскутное одеяло. Между коленей разложен квадратик зеленой материи. Проворные пальцы раскладывали выигранные монетки на небольшие столбики.

– Потому что ты злишься на меня из-за этого соревнования. – Лида задумчиво посмотрела на деньги. – Но тут нет ничего плохого. Я ведь не ворую.

Он на это не клюнул. Сейчас ему не хотелось обсуждать ее былые «подвиги», то, как раньше она таскала кошельки и часы из карманов зевак, словно лиса – кур под носом у хозяев.

– Не воруешь, – сказал он. – Но кое-что ты отняла у тех людей внизу, и они тебя за это не поблагодарят.

Лида пожала худыми плечами и снова взялась за свои миниатюрные башенки из монет.

– Я забрала их деньги, потому что они проиграли.

– Я не про деньги.

– А про что?

– Про их гордость. Ты отняла у них гордость, а потом еще и ткнула их в это носом, когда отбирала их копейки.

Она все так же смотрела на платок.

– Мы честно выиграли.

– Честно выиграли, – эхом отозвался он. – Честно выиграли. – Алексей зло тряхнул головой, но через миг заговорил тихо, тщательно подбирая слова: – Не в этом дело, Лида.

Она покрутила в пальцах монетку и снова зыркнула на него.

– Тогда в чем же?

– Они тебе не простят этого.

Легкая улыбка коснулась ее губ.

– И что?

– А то, что, когда сюда явится кто-нибудь и начнет задавать вопросы, они с удовольствием вспомнят все. Не только то, как ты выглядела, какого цвета у тебя волосы, сколько стаканов водки ты влила в Попкова, твое имя, твой возраст или имена тех, кто был рядом с тобой. Нет, Лида. Они вспомнят и номер твоего паспорта, и номер твоего путевого разрешения, и даже номер билета на поезд, который ты прячешь в своем поясе.

Глаза ее удивленно распахнулись, на щеках появился румяней.

– Да зачем же кому-то это запоминать? И кому может понадобиться об этом расспрашивать? – Неожиданно ее коричневые с рыжинкой глаза взволнованно забегали. – Кому, Алексей?

Серов оторвал плечи от двери и выпрямился, ему хватило полшага, чтобы оказаться у кровати. Он сел рядом с сестрой.

Матрас был твердым как камень, и три столбика монету нее между коленей лишь слегка покачнулись.

Она удивленно улыбнулась, но взгляд был настороженный.

– Что?

Он наклонился к самому ее уху. Так близко, что расслышал звук, с которым сомкнулись зубы под ее гладкой округлой щекой.

– Во-первых, говори тише. Здесь стены не толще картона. И это не из-за нехватки денег и не ради экономии. Их специально такими сделали. – Он говорил без голоса, одним лишь дыханием. – Чтобы все могли подслушивать друг друга. Пожалуйся хоть вполголоса, хоть полусловом на цену на хлеб или на несовершенство железной дороги, и твой сосед обязательно услышит тебя и донесет.

Она посмотрела ему прямо в лицо и так драматично закатила глаза, что Алексей чуть не рассмеялся. Однако, подавив смех, он строго сомкнул брови и произнес:

– Черт возьми, Лида, послушай.

Она взяла его руку в свою, сгребла один из столбиков и высыпала ему на раскрытую ладонь двадцать монет.

– Мне твои деньги не нужны, – промолвил он, но она мягким движением сомкнула его пальцы, один за другим.

– Возьми, – шепнула она. – Когда-нибудь это может тебе пригодиться.

А после этого она поцеловала его в щеку. Ее губы были теплыми и мягкими, как пушинка. У Алексея сдавило горло. Впервые она прикоснулась к нему так нежно. Они были знакомы уже больше полутора лет, хотя большую часть времени не знали о своем родстве. Он даже видел ее совсем раздетой – в тот страшный день в лесу под Цзюньчоу. Но поцелуй… Нет, такого не было.

Он неуверенно поднялся, чувствуя дрожь в коленях. Комната внезапно как будто уменьшилась. Сделалось очень тихо. Слышен был лишь женский храп за стеной.

– Лида, я просто стараюсь защитить тебя.

– Я знаю.

– Так почему же ты так все…

– Усложняю?

– Да, черт подери! Усложняешь! Как будто тебе это нравится.

Лида пожала плечами. Брат какое-то время смотрел на нее неотрывно. Грива огненных волос, которые она отказывалась стричь, аккуратное личико в форме сердца с твердым подбородком и кожей цвета восковой свечи. Ей было семнадцать, и этим все сказано. Ему нужно было заставить ее понять, вникнуть, но он знал, что она давно научилась быть упрямой, научилась быть достаточно сильной и изворотливой, чтобы справляться со всеми невзгодами и лишениями. Ему это было известно. Что-то внутри, какое-то неосознанное чувство, влекло его к ней, вызывало желание подойти ближе, прикоснуться, погладить плечо или непослушные волосы, убедить. Но он не сомневался, что это сестре не понравится. Он проронил:

– Нам ведь нужно работать вместе, Лида.

Но она не взглянула на него и не ответила.

С ее губ сорвалось лишь какое-то едва слышное бормотание, и, к его удавлению, звук этот показался ему неприятным и тоскливым. Алексей увидел, что взгляд ее вдруг сделался отстраненным, а губы беззвучно зашевелились. Она ушла. Иногда с ней бывало такое. Когда становилось слишком сложно, она исчезала, оставляла его и уносилась в какой-то свой внутренний мир, который приносил ей… Что? Счастье? Уют? Может быть, там она забывала об этой мерзкой комнате и об этой мерзкой жизни?