Текст книги "Медицинский триллер. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Кэти Райх

Соавторы: Робин Кук,Кен Макклюр,Кит МакКарти,Майкл Палмер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 79 (всего у книги 318 страниц)

– Он производил такое приятное впечатление. Я его даже в дом не впустила бы, если бы знала…

Сорвин, чувствуя, как в нем закипает раздражение, заставил себя не отводить взгляда и продолжить.

– Нет, миссис Глисон, вы меня не поняли…

Однако миесис Глисон совершенно не интересовало, что думает Сорвин.

– Если бы я знала, я никогда не впустила бы такого постояльца, – не унималась она, подстегиваемая зудом возмущения. – Но теперь, когда я вспоминаю, мне кажется, я с самого начала чувствовала в нем что-то неприятное…

Казалось, она закончила и погрузилась в какие-то размышления, но, прежде чем Сорвин успел открыть рот, продолжила:

– У меня приличное заведение. И плату я всегда беру за месяц вперед.

Сорвин уже привык к подобному поведению свидетелей, особенно пожилых и относящихся к определенной социальной группе. Миссис Глисон была маленькой женщиной, и природа, как водится, наградила ее многочисленными жировыми отложениями, поэтому теперь ее большая грудь неприятно вздымалась всякий раз, когда ее обладательница испытывала потрясение, возбуждение или удовольствие. Фетр, судя по ее лицу, готова была сразу заковать миссис Глисон в наручники, но Сорвин, более искушенный в общении со странным зверем по имени «люди», проявил большую сдержанность. Он понимал, что ничто не сможет поколебать убежденности миссис Глисон и, независимо от того, что они станут говорить, она все равно будет рассказывать окружающим то, в чем уверена.

Поэтому, исчерпав все средства, Сорвин просто спросил:

– А мистер Мойниган, случайно, не выписывал чек?

– Да.

– И вы его обналичили?

Миссис Глисон вспыхнула и, смутившись, направилась к буфету. Последовало длительное шуршание перебираемых бумаг в трех разных ящиках, прежде чем она повернулась к посетителям с обеспокоенным выражением лица.

– Наверное, да. – Все ее лицо сморщилось – казалось, она признается в непредумышленном убийстве.

– Не волнуйтесь, миссис Глисон. Мы всегда сможем связаться с банком.

– Неужели это было так важно? Я даже не подумала…

– Ничего страшного. Садитесь.

Все еще не веря тому, что ее не подвергнут наказанию, она вернулась на место, а они уселись на диван, давно вышедший из моды. Вся комната была заставлена фарфоровыми фигурками, которые могли представлять немалую ценность, а могли быть обычной дешевкой, но ни Сорвин, ни Фетр в этом не разбирались.

– Значит, в первый раз вы увидели мистера Мойнигана шестнадцатого числа?

– Да, кажется, так. Это было в тот день, когда мистер Уильям отправился к ветеринару.

Последовала пауза, при этом миссис Глисон, в отличие от своих внимательных слушателей, чувствовала себя уверенно и спокойно, в то время как они терялись в догадках и мысленно блуждали в окружении самых странных образов.

– Мистер Уильям? – переспросила наконец Фетр.

– Да, мой сиамец. Он прожил у меня двенадцать лет, а это немало для сиамского кота. – Миссис Глисон понизила голос. – Сиамцы живут меньше других котов, – сообщила она и окинула взглядом заставленную безделушками гостиную, словно опасаясь, что ее могут услышать. – Я назвала его так в честь своего первого…

Фетр и Сорвин обменялись вопросительными взглядами. К счастью, им не пришлось уточнять, что она имела в виду, так как миссис Глисон сама поспешно добавила:

– Усопшего мужа.

Впрочем, она так и не объяснила, какой смысл вкладывает в слово «первый», что опять-таки озадачило полицейских, поскольку их собеседница, казалось, была вдовой с самого рождения; однако ни у инспектора, ни у констебля уже не было сил на то, чтобы слушать ее объяснения. Сорвин отогнал от себя пугающую картину умственной деятельности миссис Глисон и продолжил:

– Вы можете описать его?

Миссис Глисон глубоко задумалась, как будто пыталась разгрести завалы собственной памяти.

– Он довольно высокий.

– Насколько высокий?

– Выше меня.

Это мало чем могло помочь, так как миссис Глисон, скорее всего, понадобилась бы стремянка даже для того, чтобы поменять лампочку в торшере.

– Больше шести футов?

Женщина снова задумалась.

– Да, – неохотно ответила она. – Думаю, да.

Фетр добросовестно записала полученную информацию, а Сорвин, уцепившись за эту ниточку, поспешно задал следующий вопрос в надежде, что он поможет ему разобраться в бессвязных мыслях миссис Глисон:

– Вы не помните, он не носил каких-нибудь украшений? Перстней, колец или еще чего-нибудь?

Последовал тот же ритуал. За креслом висели настенные часы с кукушкой, и Фетр начала считать движения маятника в ожидании ответа.

– Кажется, у него был перстень с печаткой, – наконец изрекла миссис Глисон.

– На каком пальце он его носил?

Последовало еще с десяток «тик-таков».

– На правой руке. Кажется, на мизинце. Уильям всегда называл его малышом, а я ему объясняла, что это вульгарно…

Она улыбнулась, погрузившись в счастливые воспоминания, и ни один из полицейских не решился спросить, кого она имеет в виду – кота или мужа.

Фетр подняла с пола планшет, в пластикатовом кармане которого лежало несколько фотографий, выбрала одну из них и протянула ее свидетельнице.

– Может быть, этот?

Миссис Глисон взяла ее, наклонилась и уставилась на нее сквозь очки с толстыми стеклами.

– Может быть, – промолвила она, и по ее тону сразу стало понятно, что перстень с равным успехом мог принадлежать совершенно другому человеку. Фетр забрала фотографию, ощутив большее разочарование, чем Сорвин, который догадывался, что миссис Глисон будет верна себе.

– К нему приходили гости? – спросил он.

Как ни странно, на этот раз миссис Глисон не выразила никаких сомнений.

– Нет. Мне не нравится, когда постояльцы принимают гостей в своих комнатах, и я всегда прошу, чтобы они делали это в гостиной. Но к нему никто не приходил.

– Он часто бывал дома?

– Нет. У него были устоявшиеся привычки. В восемь он спускался завтракать, а без четверти девять уходил из дому – даже по выходным. Я даже сказала мистеру Уильяму – такое ощущение, будто он ходит на работу.

– А вы его не спрашивали? Может, у него была работа?

– Нет, он сказал, что ищет работу. И еще говорил, что раньше работал в этих местах.

– А вы не знаете, где именно он искал работу?

Этого она не знала.

– В округе есть масса мест, где можно найти такую работу.

– А поместье Вестерхэм он не упоминал?

Однако углубление в подробности вновь привело к торможению мыслительного процесса миссис Глисон.

– Возможно, – после длинной паузы изрекла она.

– И насколько я понимаю, у него была машина?

– Да. Красная.

– А вы не можете вспомнить марку? Или год выпуска?.. – Еще не успев договорить, Фетр поняла, что с таким же успехом могла попросить миссис Глисон вспомнить точное значение числа «пи».

– Простите… Но, по-моему, она была несколько потрепанной. Мистер Уильям…

Но Сорвин вдруг понял, что ему совершенно наплевать, о каком мистере Уильяме идет речь – двуногом или четверолапом.

– А он не говорил о том, что раньше работал в поместье? Около восьми лет тому назад.

Миссис Глисон покачала головой.

Сорвин попробовал зайти с другой стороны:

– Может, он рассказывал, откуда приехал?

– Говорил, что с севера, – смущенно ответила она, словно извиняясь за то, что ей не удалось оправдать высокого звания любопытной сплетницы.

Сорвин, чувствуя себя потерявшимся в бесконечных тупиках разговора, пытался нащупать какой-нибудь продуктивный ход.

– Значит, каждое утро он уезжал. А когда возвращался?

– В шесть часов. У меня всегда к шести часам готов чай. Я неизменно предупреждаю своих постояльцев о том, что если они едят по вечерам, то это должно происходить не позже шести вечера. Я ложусь в девять, а от поздних трапез у меня начинается несварение…

– И он каждый день возвращался в шесть вечера?

– Да. Кроме разве что одного случая…

На мгновение Сорвину показалось, что она сейчас расплачется, но миссис Глисон, проявив огромное мужество, сдержала слезы.

– А после ужина он куда-нибудь уходил? – продолжил Сорвин.

– Обычно да.

– Вы не знаете куда?

– Наверное, в паб. Мистер Уильям обычно тоже так делал. Я не возражала – ведь надо же было ему чем-нибудь заняться. Лучше, чем весь вечер сидеть перед телевизором.

На этот раз Фетр готова была поклясться, что речь идет о муже, но, поскольку это не имело отношения к их расследованию, она решила не уточнять.

– А вы знаете, в какой именно паб он ходил? Миссис Глисон не знала, а рядом с ее домом находилось по меньшей мере полдюжины таких заведений.

– И когда он обычно возвращался? – спросил Сорвин.

Этого она тоже не знала.

– Я уже спала. И он никогда меня не будил. Всегда проявлял предупредительность.

– А какое у него было настроение? Может, он был мрачен? Раздосадован? Или подавлен?

Она задумалась, но не надолго.

– О нет. Ничего похожего. Напротив, он был вполне жизнерадостен.

Больше спрашивать было не о чем, оставалось лишь произвести осмотр.

– А теперь нам надо осмотреть его комнату, – пояснил Сорвин.

– Да-да, конечно. Пойдемте, – с готовностью вскочила миссис Глисон.

Остальные помещения дома оказались менее заставленными. Они поднялись по лестнице и повернули налево. Позади располагалась ванная, впереди кладовка, а справа – две запертые двери.

– Это моя комната, – объявила миссис Глисон, выглянув из-за спины Сорвина и указывая на дальнюю дверь, словно предупреждая их о том, чтобы они даже не думали туда заходить. – А это комната, которую я сдаю.

За дверью оказалась спартанского вида комната с односпальной кроватью, туалетным столиком, стоявшим у окна, и шкафом. Ее обстановка резко контрастировала с убранством остальных помещений. Миссис Глисон попыталась войти внутрь, но Сорвин остановил ее.

– Я предпочел бы, чтобы вы этого не делали.

Та остановилась и обернулась с возмущенным видом. Но прежде чем она успела открыть рот, Сорвин пояснил:

– К сожалению, мы вынуждены настаивать на том, чтобы в комнату заходило как можно меньше людей до тех пор, пока мы ее как следует не осмотрим.

Однако она была явно раздосадована, и ее недовольство только усугубилось, когда Сорвин спросил:

– Надеюсь, вы туда не заходили?

– Конечно нет! Я не вмешиваюсь в личную жизнь своих постояльцев.

Он улыбнулся.

– Ну конечно. Я в этом не сомневаюсь.

И Сорвин проскользнул внутрь в сопровождении Фетр, натягивавшей на руки одноразовые перчатки.

Миссис Глисон оставалось лишь отступить в коридор, и Фетр, закрывая за собой дверь, ободряюще ей улыбнулась.

Почти с минуту хозяйка молча смотрела на покрытую краской дверь, затем развернулась и, качая головой, двинулась обратно к лестнице, бормоча что-то себе под нос. В это время через кошачий лаз в дом вошел мистер Уильям, и она кинулась ему навстречу, но тот холодно проигнорировал ее старания.

Кукушка в часах оповестила о том, что пробило три часа.

Сорвин вздохнул, неосознанно повторяя манеру миссис Глисон.

– У меня дежавю. Некогда у меня была точно такая же тетушка.

– А мне она нравится. Она умеет постоять за себя.

Сорвин не стал утруждать себя ответом и вместо этого вновь принялся осматривать комнату.

– Думаю, это не займет у нас много времени.

– Похоже, он оставил не много следов своего присутствия здесь.

Фетр передала Сорвину перчатки, и они принялись просеивать песок жизни в поисках золотых крупиц.

Им мало что удалось обнаружить, однако и среди этого немногого оказались поистине бесценные находки.

Уильям Мойниган вел в доме миссис Глисон жизнь аскета. Ни книг, ни журналов и минимум предметов личного обихода. С огромной радостью они обнаружили на туалетном столике расческу, которая тут же была помещена в стерильный мешок. Затем они стянули с небрежно застеленной кровати одеяла и простыни, однако под ними ничего не обнаружилось, равно как и под самой кроватью, куда не преминула заглянуть Фетр. В одном из ящиков стола оказалось три пары темно-серых носков, две белых майки и три пары белых трусов, в следующем лежал толстый темно-зеленый свитер, в последнем же обнаружились водительские права, чековая книжка и потертый кожаный бумажник с одной-единственной банковской карточкой. Все эти документы тоже были разложены по стерильным пакетам и заклеены. Затем Фетр и Сорвин переместились к шкафу, где их взорам предстали две чистые, но неглаженые рубашки, брюки и чемодан, который они извлекли наружу. Открыв его, они нашли внутри толстый помятый конверт, который не был надписан. Сорвин взял его в руки и, подойдя к кровати, вытряхнул на нее содержимое.

Внутри оказалась целая пачка банкнот, перевязанных эластичной лентой.

Часы.

И фотография.

Пока Фетр пересчитывала банкноты, Сорвин занялся изучением часов, а затем фотографии.

– Пятьсот тридцать фунтов. Правда, есть несколько старых купюр, которые уже не в ходу.

Сорвин слушал ее вполуха. Золотые дамские часики были явно дорогими. Сзади на крышке виднелась надпись «Пенелопе от Клода на память». И Сорвину это что-то напомнило. Он переключил внимание на фотографию, старую и замусоленную, на которой, впрочем, вполне отчетливо была видна пожилая пара, сидевшая на садовой скамейке. Снимок был сделан летом. Худой мужчина широко и приветливо улыбался, женщина с округлым лицом, прорезанным смешливыми морщинками, держала его за руку. И снова Сорвину показалось, что ему это что-то напоминает.

– Сэр?

– Да? – Он повернулся к Фетр.

– С вами все в порядке?

– Конечно. А что?

– У вас такой… ну, не знаю… нездоровый вид.

– Не болтай глупости, Фетр, – отмахнулся он. – Положи это в мешки.

Дальнейшие поиски оказались бесплодными. Последние дни жизни Уильяма Мойнигана, несомненно, были просты и незатейливы.

Когда они сняли перчатки и спустились вниз, стараясь не слишком досаждать пожилой хозяйке, из гостиной, откуда доносились звуки работавшего телевизора, возникла миссис Глисон.

– Спасибо вам, миссис Глисон, – улыбнулся ей Сорвин. – Надеюсь, мы вас не очень потревожили.

Однако миссис Глисон не была готова так легко отказаться от участия в этой увлекательной и романтичной истории.

– Вы что, не будете брать у меня показаний? – изумленно осведомилась она.

Особой необходимости в этом не было. Она ничего не могла им рассказать. Однако Сорвин слишком часто видел людей, которые оставались разочарованы общением с полицией.

– Через пару дней к вам еще зайдут, миссис Глисон, – ответил он.

Они уже подошли к входной двери, когда она предприняла новую попытку.

– А что с комнатой? Мне по-прежнему нельзя в нее заходить?

– Ни в коем случае, – с очень серьезным видом ответил Сорвин, открывая дверь. – Это же место преступления. Никто не должен входить туда.

И он вышел на улицу, провожаемый изумленными взглядами как Фетр, так и миссис Глисон.

– По-моему, это жестоко, – промолвила Фетр, когда они подошли к машине.

Сорвин рассмеялся.

– Напротив. Теперь ей будет чем заняться.

Тереза доставала покупки на кухне, и внезапное появление Хьюго стало для нее полной неожиданностью.

– Мама! – тихо окликнул он.

Он расплылся в широкой улыбке, прорезавшей покрасневшие от холода щеки. В левой руке он держал перчатки, а правой расстегивал молнию на куртке.

– Хьюго! – Тереза поставила на стол банку с консервированными помидорами и, улыбнувшись так же, как он, кинулась ему навстречу. – Мерзкий мальчишка. Ты меня чуть до инфаркта не довел, – отстраняясь, добавила она.

Он рассмеялся и, склонившись, поцеловал ее в щеку.

– Ну, тебе это не грозит. У тебя сердце львицы.

– И я крепка как старая калоша.

– Не без этого.

Она нахмурилась, изображая гнев.

– Ну, довольно. С этим не обязательно было соглашаться, знаешь ли.

Он покаянно склонил голову. И чтобы показать ему, что он прощен, Тереза спросила:

– Как прошло Рождество? Надеюсь, работы было не слишком много?

– Достаточно. По крайней мере, отдохнуть не удалось.

На лице Терезы появилось выражение сочувствия.

– А как вы? – спросил Хьюго.

– Прекрасно, – ответила Тереза и тут же добавила, чтобы не обидеть сына: – Но мы скучали по тебе. Я так рада тебя видеть. – Она снова обняла его. Он воспринял это терпеливо, как некую неизбежность.

– Как тут дела?

Тереза уже открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент задняя дверь распахнулась и на кухню вошли Том и ДомиНик.

– Привет, Доминик. – Хьюго вновь широко улыбнулся и повернулся к племяннику. – Привет, Том, старина. Как ты?

Том не ответил, однако было совершенно очевидно, что он рад видеть дядю. Он тоже просиял и со всех ног кинулся к нему. Хьюго подхватил его на руки.

– Боже милостивый, Том! Каким ты стал огромным! – Он повернулся к Терезе. – Чем вы его кормите? Дрожжами?

Том захихикал.

– Дядя Хьюго! Ты приехал! А где мой подарок? – осведомился он с непосредственностью, на которую способен только ребенок.

– Подарок? Какой подарок? – рассмеялся Хьюго. – С чего бы это мне дарить тебе подарки?

– Сейчас же Рождество!

– Нет, – покачал головой Хьюго. – Рождество уже было и прошло. Так что ты опоздал, старина.

Глаза Тома начали расширяться и округляться. Казалось, на них вот-вот выступят слезы, однако гнев оказался сильнее, и он, взвыв, принялся колотить Хьюго по груди кулаками. Хьюго рассмеялся, а Доминик подошла ближе и начала урезонивать своего подопечного:

– Том, перестань! Так нельзя себя вести!

– Не волнуйся, – продолжая смеяться, откликнулся Хьюго. Затем он поставил мальчугана на пол и схватил его за локти. – Я же шучу, Том. Конечно, у меня есть для тебя подарок. Замечательный подарок. И сегодня вечером мы его откроем, идет?

Том перестал беситься и немного успокоился.

– Правда?

– Правда-правда, – смеясь, заверил его дядя.

– Напрасно ты его дразнишь, Хьюго, – строго заметила Тереза. – В этом возрасте дети очень возбудимы.

– Ерунда, – отмахнулся Хьюго. – Дядюшки для того и существуют, чтобы дразнить племянников. А где твоя мама, старичок? – поворачиваясь к Тому, спросил он.

Том пожал плечами, и вместо него ответила Доминик:

– Она пошла гулять. Она сегодня не очень хорошо себя чувствует.

– Как наша красавица Нелл? – спросил Хьюго у матери.

– Хорошо… хорошо… – как можно жизнерадостнее откликнулась Тереза, не отводя взгляда от Доминик, которая наливала Тому сок. Хьюго это тоже почему-то заинтересовало.

– Так как тут идут дела? – с отсутствующим видом осведомился он.

– Ты, конечно, не слышал, но у нас произошел несчастный случай.

Том пил апельсиновый сок, а Доминик направилась мыть посуду.

– То есть?

Тереза принялась рассказывать о теле, обнаруженном в сгоревшей машине, а Хьюго продолжил наблюдать за Доминик. У него были поразительно темные глаза и длинное узкое лицо, напоминавшее физиономию Тристана. Сейчас он сидел нахмурившись, и его лоб прорезали глубокие морщины.

– О господи. Какой ужас – сгореть заживо в машине. Бедняга. – Это было сказано настолько равнодушным тоном, что исключало даже намек на сочувствие. – Но это не повод для всеобщего уныния. Кем бы он там ни был, он не член нашей семьи.

– Да, но все равно это ужасно!

– Ты бы посмотрела на то, чем я занимаюсь, – ухмыльнулся Хьюго. – Только на этой неделе мне пришлось иметь дело с парнем, который умудрился сесть на столбик крикетной калитки…

Даже Доминик отвлеклась от своего занятия, вообразив себе эту картину. Тереза кинула взгляд на Тома, который очень любил крикет и теперь с интересом взирал на своего дядюшку.

– Не сейчас, милый, – заметила она сыну.

Хьюго улыбнулся и подмигнул Тому.

– Нелл будет тебе очень рада, – явно стараясь сменить тему, промолвила Тереза. – К тому же у нас в гостях Елена со своим приятелем.

– Господи, конечно! Я и забыл. – Хьюго замер, не развязав до конца шнурки на ботинках. – Елена! После стольких лет…

– Она была больна.

– Да, я помню. Рак груди. Бедняжка.

– Она еще не окрепла окончательно, поэтому обращаться с ней надо с нежностью и любовью.

– Несомненно, – с очень серьезным видом откликнулся Хьюго.

Картина была восхитительной. Они смотрели на солнце, которое уже начало клониться к западу и теперь отбрасывало неровные лучи. Водная гладь простиралась до узкой темной полоски противоположного берега, которая затем плавно закруглялась слева и справа от них. Вода и берег были усеяны стаями водоплавающих птиц. А порывы ветра поднимали рябь, которая плясала по поверхности озера, создавая причудливые узоры.

Грошонг выключил двигатель и вышел из машины. Елена и Айзенменгер последовали за ним. Снаружи было холодно, но воздух оказался настолько чист, а пейзаж настолько прекрасен, что все остальное уже не имело значения. Где-то слева от них закрякала утка.

– Лет пять тому назад мы его углубили и выпустили в него форель. Так что теперь неплохо зарабатываем, продавая права на рыбную ловлю.

– А каких оно размеров? – спросил Айзенменгер.

– Два километра с востока на запад и километр с севера на юг.

– Когда-то мы устраивали здесь пикники. Купались, хотя, насколько я помню, вода всегда была холодной. – Елена вздрогнула, хотя трудно было понять, вызвана ли эта дрожь воспоминанием о холодной воде или она действительно замерзла.

– А пиратский корабль вы строили? – не удержавшись, спросил Айзенменгер.

Грошонг либо не расслышал, либо предпочел не отвечать, и Елена наградила его таким взглядом, который мог бы испепелить цветущее дерево.

– А разве тут не осталось дорожки, которая ведет прямо к замку? – спросила она. – Мы обычно ходили по ней пешком.

– Да. Она ведет к северной террасе, а начинается вон там. – Управляющий указал вправо. – Но это длинный путь, да и дорожка сильно заросла.

Айзенменгер заметил, как легкое облачко печали пробежало по лицу Елены, как будто пренебрежение этой дорожкой означало утрату счастливого прошлого.

– Ну? – внезапно произнес Грошонг, и все снова забрались в «лендровер».

Грошонг дал задний ход и, проехав так метров двадцать, нашел удобное место, чтобы развернуться. Затем он вновь набрал скорость, и Айзенменгер был вынужден снова вцепиться в спинку переднего сиденья. А когда Грошонг резко свернул в лес, Джону стало еще хуже. Папоротники и ветки хлестали уже не только по бокам машины, но и по ветровому стеклу. Езда становилась все более экстремальной.

– Этой дорогой редко пользуются, – спокойно заметил Грошонг.

Елена расслышала сзади слабый стон Айзенменгера.

Однако минут через пять дорога расчистилась, и теперь Елена по крайней мере не сомневалась в том, что память ее не подвела и они не были первопроходцами.

– А куда мы едем? – спросила она.

Грошонг напоминал наездника, объезжающего на родео дикого жеребца.

– К Стариковской Печали.

– Прошу прощения? – Айзенменгер вскинул голову, несмотря на свои страдания.

– К Стариковской Печали, – чуть громче повторил Грошонг.

У Айзенменгера уже не было сил продолжать расспросы, но Елена добавила:

– Это небольшая пустошь на самой границе поместья.

Дорога вновь пошла вверх, делаясь все круче. И сквозь переплетения ветвей над головой стали заметны первые признаки сгущавшегося сумрака. Лес постепенно редел, образуя то рощи, то прогалины. У Айзенменгера заложило уши, и он начал делать глотательные движения.

А потом они оказались на открытой местности, где возникло ощущение опасной незащищенности. Дорога доходила до середины пустоши и там обрывалась. Грошонг сбросил скорость и затормозил на самом краю обрыва.

– О да, – прошептала Елена с восхищенным и в то же время печальным видом. – Конечно. Теперь я вспомнила.

И даже Айзенменгер понял, что она чувствует. Они стояли на склоне гряды холмов, окружавших поместье с севера, и перед ними расстилалась вся его территория. Озеро у подножия холма казалось серебряным зеркалом, обрамленным коричнево-зеленым зимним лесом. Вдали вздымался замок, освещаемый лучами желтого солнца, а от него тянулись длинные серые щупальца теней. Солнечный свет подчеркивал и дополнял все оттенки цвета, заставляя мерцать камни, оживляя дремлющий лес и заставляя блестеть поверхность озера.

Грошонг, не говоря ни слова, вышел из машины и остановился возле капота. Елена и Айзенменгер встали рядом с ним, и на долгое время между ними воцарилось молчание.

– Ваша мать очень любила это место, – промолвил наконец Грошонг, и Елена бросила на него быстрый взгляд.

– Я не знала этого, – ответила она. – Я помню, что мы часто приходили сюда во время прогулок, но я никогда не думала…

Внезапно она вздрогнула, и Айзенменгер, который постоянно следил за состоянием Елены, обнял ее за плечи. Грошонг опустил голову – он стоял у самой кроличьей норы, однако она, судя по всему, не представляла особого интереса.

– А почему это место называется Стариковской Печалью? – спросил Айзенменгер.

Грошонг вновь принял свой обычный невозмутимый вид.

– Видите тот холм? – осведомился он, указывая налево, где посреди пологой ложбины виднелось небольшое возвышение. – Говорят, там находится его могила.

Грошонг двинулся по направлению к ней, и Елена с Айзенменгером последовали за ним. На краю ложбины он остановился.

– Его звали Эбенизер Барлоу. Он жил здесь, а в то время это было не просто. Немного овощей, несколько овец. А потом он женился на девушке, которая была гораздо младше его, – а такие вещи к добру не приводят. – Его тон недвусмысленно свидетельствовал о том, что он не одобряет фривольности и абсолютно уверен, что ее последствия неизменно оказываются плачевны. – Она забеременела от другого мужчины и бросила его, забрав все, что у него было. А старик повесился вот на этом дереве. – И он указал на мертвый остов дерева, который высился над ложбиной и могильным холмом.

Все это звучало довольно грустно, но Грошонг продолжил с какой-то мрачной веселостью:

– Говорят, он повесился на колючей проволоке.

– Ну…

– Так говорят, – пожал плечами Грошонг. Однако если он и пытался разрядить атмосферу, ему это не удалось – при всей своей красоте это место теперь казалось проклятым.

– Может, поедем? – спросила Елена. – Я что-то замерзла.

– Привет, Нелл!

Нелл не ответила. Глаза у нее расширились, рот открылся, и она сделала глубокий вдох, – вид у нее стал абсолютно ошарашенный. Потом она вскрикнула, лицо ее просияло, и она бросилась навстречу брату.

– Хьюго!

Он обхватил ее руками.

– Сюрприз! – прошептал он ей на ухо и отстранился, продолжая держать сестру за плечи. – Как ты, Нелл? Я уже видел Тома. Он стал таким капризным мальчуганом!

– О, Хьюго! Как я рада тебя видеть! Рождество было ужасно скучным.

– Ну, тогда надо попробовать сделать Новый год повеселее.

– Ты надолго?

– На пять дней, – улыбнулся он.

– Всего на пять?

Он рассмеялся.

– Нелл, у меня пациенты. Они ждут меня.

– А мы? – с грустью улыбнулась она. – А я?

Он снова рассмеялся. Левой рукой он продолжал держать сестру за плечо, а указательным пальцем правой провел по ее щеке.

– У тебя есть мама и папа.

– А если этого недостаточно? – чуть ли ни со слезами на глазах спросила она.

– Ну же, ну же. Вполне достаточно.

Она прильнула к его груди, и ее последующие слова были приглушены слезами:

– Я скучаю по тебе, Хьюго.

Он осторожно отстранился и заглянул в ее мокрое от слез лицо.

– И я скучаю по тебе, Нелл. Поэтому давай возьмем лучшее от тех пяти дней, которые у нас есть.

Она улыбнулась и затем кивнула.

Фетр въехала на широкий, покрытый гравием двор перед центральным входом в замок. В машине вместе с ней находился Орам. Время приближалось к семи вечера, на улице было темно и холодно. Возвышавшийся над ними замок был частично освещен прожекторами, свет которых заставлял светло-коричневый камень мерцать, придавая изогнутым линиям башен и прямоугольным амбразурам странные неевклидовы формы, словно уходившие в иные измерения. Замок и при дневном свете выглядел эффектно, а морозным вечером, с искаженными сумраком очертаниями, он производил ошеломляющее впечатление.

– Я согласился бы жить здесь, – заметил Орам.

– Боюсь, ты не осилил бы счета за отопление.

Смерзшийся гравий под ногами казался ровным покрытием. Датчик на приборной доске машины показывал, что снаружи минус шесть градусов, однако, когда они вышли, Фетр подумала, что приборы недооценили степень холода.

Их взорам предстал длинный каменный портик с крытой галереей. Свод аркады уходил настолько далеко ввысь, что, когда Фетр запрокинула голову, ей показалось, что он теряется в бесконечности, и лишь ряд слабых желтоватых лампочек немного разгонял густую тьму. Фетр заметила даже несколько мотыльков, вероятно, облаченных в морозоустойчивое нижнее белье, которые вились вокруг этих далеких огней.

Почтовый ящик на массивных двойных дверях отсутствовал.

– Интересно, и где почтальон оставляет почту? – осведомился Орам, любивший лично приносить официальные повестки.

– Наверное, стучит в дверь.

Кнопка звонка была выкрашена ярью-медянкой, Когда Фетр нажала на нее, изнутри не донеслось ни единого звука. Казалось, они ждали целую вечность, так как восприятие времени нарушилось под влиянием холода и сомнений в том, что их кто-нибудь услышал. Стопы у Фетр совсем окоченели, и она принялась переминаться с ноги на ногу.

– Наверное, им далеко идти.

Ожидание затягивалось. И когда дверь внезапно и без всяких предупреждений распахнулась, они были удивлены. На пороге возникла миловидная женщина лет двадцати.

– Да? – осведомилась она.

Фетр и Орам предъявили свои удостоверения.

– Констебли Фетр и Орам, – пояснила Фетр. – Мы хотели бы поговорить с Тристаном Хикманом, если это возможно.

Вышедшая особа забрала удостоверения и принялась их изучать, прищурив глаза.

– Не знаю, – переведя взгляд на Фетр, ответила она. – Он только что приехал…

– Это важно.

Ее собеседница продолжала колебаться, однако властная интонация, документы и настойчивый вид Фетр были достаточно убедительны. И девушка уступила.

– Проходите, пожалуйста.

Она сделала шаг в сторону, и они вошли под своды замка, оказавшись в просторном зале, убранном в средневековом стиле: он был заставлен доспехами, старинной, но изящной мебелью, на стенах висели портреты маслом, а в центре располагался огромный камин.

– Следуйте за мной, пожалуйста, – промолвила женщина.

Петляя между многочисленными украшениями, роялем и чучелом медведя, которому явно надоело стоять на задних лапах, взирая на исключительно изысканный образчик мейсенского фарфора, они прошли через зал к лестнице и, поднявшись по ней, свернули направо, в галерею, а затем налево, в коридор, уходивший в глубь замка. И наконец они оказались в той самой комнате, в которой Елена и Айзенменгер накануне пили шампанское.

– Пожалуйста, подождите здесь, а я посмотрю, освободился ли мистер Хикман.

И она вышла, оставив их наслаждаться великолепием обстановки.

– Черт побери! – заметил Орам. – Я не отказался бы с ней поразвлечься.

– Да что ты говоришь? – вздохнула Фетр.

– Интересно, у нее есть кто-нибудь?

– Интересно, она считает тебя таким же отвратительным, как и я?

– Она – иностранка.

– Да?

– Ты что, не слышала? Никто из них не умеет правильно произносить слово «мистер». Наверное, француженка.