Текст книги "Медицинский триллер. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Кэти Райх

Соавторы: Робин Кук,Кен Макклюр,Кит МакКарти,Майкл Палмер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 318 страниц)

И когда Айзенменгер не ответил, он вышел, так же не говоря ни слова. Когда дверь за Людвигом закрылась, Айзенменгер вздохнул и выключил компьютер. Конечно же, он мог отказаться, но, по правде говоря, он сам хотел зайти в морг, что давало ему официальный повод не только сделать это, но и задать интересовавшие его вопросы.

Он вышел из кабинета и направился к лестнице. Морг располагался в темном и неуютном подвале, пронизанном сквозняками и обилием труб. Айзенменгеру еще предстояло познакомиться с этим помещением, так как он был в нем всего один раз – в свой первый рабочий день, когда его знакомили с санитаром морга Кевином Льюи.

Ему предстояло сделать три вскрытия – непривычно большое число, – и только теперь до Айзенменгера дошло, почему у Людвига так неожиданно разболелась спина. Он устроился в небольшом кабинете, чтобы просмотреть записи, а Льюи занялся приготовлением кофе.

Это был закрытый больничный морг, и в нем не проводилось следственных вскрытий. И поскольку больничные вскрытия не приносили дополнительного дохода и к тому же зачастую были долгими и обременительными, патологоанатомы не слишком любили ими заниматься. Большинство судебных вскрытий не требовало особой подготовки – обычно умники из прокуратуры присылали сопроводительные тексты типа «найден мертвым», «упал на улице» или «перестал дышать», – больничные же вскрытия требовали просмотра огромного количества документов. Теоретически все они должны были располагаться в логической последовательности, однако, судя по всему, это была неэвклидова логика из другой параллельной вселенной, в которой время закручивалось петлями и некоторые дни вовсе отсутствовали. Как бы там ни было, на то, чтобы понять, что именно требуется от вскрытия, уходило огромное количество времени. Все это не представляло бы проблемы, если бы дежурный ординатор, в обязанности которого входила подготовка всех материалов, не находился в очередном отпуске.

Возможно, именно поэтому у Людвига обострились проблемы со спиной.

К половине одиннадцатого Айзенменгер находился в разгаре второго вскрытия, чувствуя, что ему удалось установить рабочий контакт с Кевином Льюи.

Льюи был слишком молод для своей должности и, как вскоре стало ясно, не блистал особыми способностями, однако Айзенменгера это вполне устраивало. Джон знал, что способные сотрудники слишком много думают; а чем ниже интеллектуальные способности, тем реже переключатель ротовой полости оказывается во включенном состоянии.

– Значит, вы теперь сами по себе.

Льюи в это время взвешивал внутренние органы некоего мистера Мэтью, которые Айзенменгер вырезал из «потрохов». На нем были ярко-желтые перчатки, которыми щеголяют в рекламных роликах домохозяйки, однако почему-то это не вызывало смеха. Что-то настраивало на серьезный лад – то ли его мускулатура и татуировки, то ли то, как он обращался со скальпелями и ножами.

– А? – поднял он голову, отрываясь от своего занятия.

– Раньше в морге работали четыре человека.

– А, да.

– И что же произошло?

– Все развалилось. Судебные вскрытия перенесли на Кристмас-стрит, а это место оставили только для больничной работы. Я уже три года здесь работаю.

Айзенменгер сделал семнадцать срезов печени с механической точностью, на какую способен лишь опытный мясник. Печень заплыла жиром, так как усопший страдал диабетом.

…и бронхитом.

…и сердечной недостаточностью.

…и почечной недостаточностью.

Поэтому Айзенменгеру предстояло определить не столько причину смерти, сколько то, каким образом больному удалось так долго прожить.

– И давно вы занимаетесь этим делом?

На лице Кевина Льюи появилась легкая гримаска. Айзенменгер уже заметил, что, как только санитару приходилось напрягать свои мыслительные способности, лицо его слегка искажалось.

– Около пяти лет.

Айзенменгер, прекрасно знавший, сколько лет Кевин Льюи работает в морге, проявил искренний интерес к этим сведениям.

– Значит, вы были знакомы с Пендредами, – добавил он с таким видом, словно ему это только что пришло в голову.

Если этот вопрос и показался Льюи необычным, ему удалось это скрыть.

– Да, конечно, – бодро ответил он. – Они работали на Мол-стрит, когда я только пришел туда.

– На Мол-стрит?

– Да, в старом здании морга.

– И что они собой представляли?

Льюи быстро почувствовал, что ситуация изменилась: до этого момента он был подчиненным, а теперь превращался в лидера, обладающего информацией, а Айзенменгер оказывался в невыгодном положении просителя. У Льюи были маленькие усики и короткие черные волосы, так что он чем-то походил на новобранца. С точки зрения Айзенменгера, он был вполне компетентным служителем морга и не более того.

– Они были очень странными. Как ни крути. Чертовски странные ребята. Я как только увидел их, сразу понял, что с ними что-то не так.

«Да, – уныло подумал Айзенменгер, – в общении с интеллектуально недоразвитыми личностями есть и неприятная сторона». Все, что он собирался узнать у Льюи, похоже, было уже искажено в его сознании последующими событиями. Однако он поборол в себе желание выяснить, что же такого странного было в Пендредах, и вместо этого спросил:

– Сколько они уже работали в морге, когда вы пришли?

– Кажется, три года.

– Вы с ними ладили?

Льюи закончил взвешивать внутренние органы и полностью погрузился в воспоминания о Пендредах. Айзенменгер занимался вскрытием легочных артерий и основных бронхов, прежде чем перейти к срезам легких.

– В общем да. С такими ребятами, как они, трудно найти общий язык. Они вообще редко когда рот открывали. К тому же они никогда не смотрели собеседнику в глаза. Поэтому все время казалось, что они что-то скрывают.

Легкие находились в крайне плачевном состоянии, хотя ими пользовался всего один человек. Они были пронизаны антракозом, и все срезы были поражены мелкими пятнами.

– Но ведь они справлялись со своими обязанностями? У них все получалось?

– Да, они занимались секционной работой. И у них это выходило отлично: они могли вынуть все потроха за три минуты, и еще две у них уходило на мозг. Однако бумажная работа им совсем не удавалась, и ее за них делал Джо.

– Джо?

– Джо Брокка. Он тогда был начальником.

Айзенменгер перешел к сердцу. Оно было «бычьим» вопреки положенным ста тридцати восьми граммам. Последовательные поперечные срезы коронарных сосудов выявили сужение до диаметра булавочной головки вследствие обилия атеросклеротических бляшек.

– Кроме того, у них были проблемы с зашиванием тел. По крайней мере у Мартина, – добавил Льюи.

– Проблемы? – поднял голову Айзенменгер. – А какие именно?

– У нас было несколько жалоб на расхождение швов.

Айзенменгер задумался:

– Ну и как вы выходили из положения?

Льюи пожал плечами:

– Джо все улаживал.

Айзенменгер вернулся к сердцу. Он взял большие ножницы и с их помощью, следуя извилистому расположению мышцы, вскрыл сначала правое предсердие вплоть до желудочка, включая трехстворчатый клапан, а затем легочную артерию, разрезав сердце таким образом на две половинки. Затем он осуществил ту же процедуру с другой стороны, вскрыв через митральный клапан левое предсердие вплоть до левого желудочка. Сердечная мышца была уплотнена, однако выглядела бледной и вялой. Внутреннюю поверхность покрывали сгустки крови, присосавшиеся к ней, как пиявки.

– А когда начались убийства, вы стали подозревать Пендредов?

Айзенменгер сразу обратил внимание, что Льюи разрывают два противоположных желания: с одной стороны, ему хотелось похвалиться собственной прозорливостью, с другой, объективность мешала ему это сделать; однако победила человеческая слабость.

– Я сразу сказал Джо, но он велел мне молчать и не соваться в это. Но когда арестовали другого типа, я решил, что, может, я ошибаюсь.

Чарли Меррика, директора похоронного бюро.

Айзенменгер подошел к раковине, чтобы смыть с перчаток и передника кровь и частицы плоти, а затем двинулся к небольшой нише, где стоял диктофон. Он записал свой отчет, сводившийся к тому, что смерть наступила в результате сердечной недостаточности, вызванной ишемической болезнью сердца, которая, в свою очередь, была вызвана коронарной атеромой и хронической закупоркой дыхательных путей как сопутствующим фактором. Льюи тем временем собрал в два резервуара оставшиеся органы и поместил их обратно в полость тела.

Закончив с отчетом, Айзенменгер вышел из ниши, чтобы приступить к последнему вскрытию.

– Значит, когда арестовали Мелькиора, это стало для вас неожиданностью?

– Наверно, – пожал плечами Льюи. На подбородке у него было несколько порезов от бритья, которые изогнулись, когда он в очередной раз скорчил гримасу. – Но лично я с самого начала его подозревал.

– Только Мелькиора или обоих?

Этот вопрос заставил Льюи задуматься.

– Думаю, обоих. На самом деле их невозможно было разделить. Во-первых, они были похожи друг на друга, а во-вторых, вели себя совершенно одинаково. Так что сделать это могли оба.

Айзенменгер снова ощутил какое-то внутреннее напряжение. «Но у Мартина ведь было алиби», – успокоил он себя.

И тем не менее что-то его тревожило.

– Вы же наверняка общались тогда с полицией, – заметил он.

– Еще бы. Они без конца вызывали в участок Мартина и Мелькиора, так что всю работу приходилось делать нам с Джо. А затем они арестовали Мелькиора и целую неделю торчали в морге в поисках улик и поджаривали на медленном огне меня и Джо. Мы потом в течение нескольких недель наверстывали упущенное.

– А Мартин продолжал работать в морге после того, как арестовали Мелькиора?

Льюи улыбнулся с хитрым видом:

– Не-а. Начальство воспользовалось случаем и закрыло морг; они давно уже планировали организовать объединение моргов, и Мартина перевели в санитары. Джо без хлопот отправили на пенсию, а я перешел сюда.

Айзенменгер вернулся к последнему телу с вполне очевидным раком поджелудочной железы. Льюи зашивал предыдущее.

– Они могли бы сразу догадаться, что это он, – неожиданно заметил санитар. – После того, что он сделал с Баддом.

– А кто такой Бадд? – поднял голову Айзенменгер.

– Подсобный рабочий.

– И что он с ним сделал?

У Льюи наготове была еще одна история, и Айзенменгера это явно обрадовало.

– Это случилось вскоре после того, как он начал здесь работать. Бадд сказал ему что-то обидное.

– Что именно?

Льюи нахмурился, пытаясь вспомнить.

– Что-то о его родителях. Что-то грубое. Бадд не стеснялся в выражениях.

– И что произошло дальше?

– Это не было доказано. – Льюи вдруг словно опомнился.

– Что не было доказано?

– Что это сделал Мелькиор.

– Так что произошло?

– Кто-то набросился на Бадда, когда он возвращался домой после вечерней смены. Его сбили с ног и разрезали ему спереди всю одежду. А потом сделали неглубокий надрез от горла до самого члена. Ничего угрожающего для жизни, но кровищи было море. – Льюи было явно не по себе от этих неприятных воспоминаний. – Но, как я уже сказал, им не удалось доказать, что это Мелькиор, и у Бадда не было никаких улик, однако с тех пор никто даже не пытался придраться к Пендредам.

Арнольд Кокс не имел ни малейшего представления о том, что произошло, пока ему в дверь не позвонил первый репортер. Поскольку его жена уехала к своей сестре, он поздно встал, не побрился и даже не подумал о том, чтобы включить радио или телевизор. Поэтому он был совершенно не готов к последовавшему штурму. К несчастью, его смущение и неведение, пропущенные сквозь соответствующую журналистскую призму, очень подходили для превратного истолкования.

– Старший инспектор Кокс?

Кокс сразу понял, что перед ним репортер, хотя никогда прежде не встречался с этим человеком. В нем тут же сработала защитная реакция, достигшая автоматизма за предыдущие годы, однако механизм ее заржавел, так как он давно ею не пользовался.

– Да?

Возникший из кармана диктофон тут же оказался перед его носом.

– Что вы можете сказать по поводу случившегося?

– По поводу случившегося?

– Да, сэр.

– А что, собственно, случилось? – Он уже начинал догадываться, но ему нужна была исчерпывающая информация для соответствующего ответа. К несчастью, его неведение было истолковано как безразличие.

– Как, вы не знаете? – Этот вопрос был задан с несказанным изумлением.

Кокс покачал головой, а репортер, производивший впечатление такого неоперившегося юнца, словно его только оторвали от материнской груди, продолжил:

– Совершено новое убийство, точно такое же, как первое. И оба они идентичны тем, из-за которых вы упекли за решетку Мелькиора Пендреда.

Кокс закрыл глаза, вдруг ощутив, как ему на плечи навалилась вся тяжесть прожитых лет.

– Старший инспектор? Вы можете это как-нибудь прокомментировать? Что вы ощущаете, осудив невинного человека? Вас не мучит совесть из-за того, что он скончался в тюрьме?

– Уходите, – устало произнес Кокс, пытаясь закрыть дверь, но, как все бойкие журналисты, его посетитель уже протиснулся в проем.

– Значит, вам наплевать.

– Пожалуйста, уходите.

– Неужели вы не чувствуете раскаяния? – размахивая диктофоном, продолжил журналист.

Кокс налег на дверь, довольно сильно прижав бедро журналиста, но это никоим образом не отбило у того желания получить информацию.

– Я так понимаю, что вам не только не стыдно за смерть Мелькиора Пендреда, но вас также нисколько не волнует гибель Дженни Мюир и Патрика Уилмса?

Когда и следующая попытка закрыть дверь не произвела никакого впечатления на профессиональный раж репортера и он продолжил выпаливать свои вопросы, каждый из которых еще больше усугублял вину Кокса, тот не выдержал. Он оставил свои попытки раздавить всмятку ногу репортера и неожиданно распахнул дверь.

– Убирайся! – закричал он. – Вон из моей частной собственности! Оставь меня в покое!

Репортера это нисколько не удивило, и он не проявил ни малейшего намерения последовать рекомендациям Кокса. Более того, у него эта эскапада вызвала только улыбку. Он уже открыл рот, чтобы продолжить свои расспросы, но Кокс не дал ему это сделать.

– Вы – паразиты! Стервятники!

– Вы позволите это процитировать? – с еще более широкой улыбкой осведомился репортер.

Кокс принялся его выталкивать, как делал это в молодости, когда его еще не мучили боли в груди.

– Уходите! Пожалуйста, уходите!

Репортер чуть отступил, не давая закрыть дверь – кованый носок предохранял ногу от каких-либо повреждений.

– Старший инспектор, поделитесь своим мнением, и я тут же уйду.

Однако Кокс был хорошо знаком с прессой и знал, что журналисты хуже самых закоренелых преступников, с которыми ему доводилось встречаться, потому что они прикидываются дружелюбными. Он глубоко вздохнул и ощутил первый укол знакомой боли, однако решил, что успеет со всем разобраться, прежде чем она разрастется, как это бывало уже не раз.

– Послушайте, мне нечего вам сообщить.

– Неужели вас не удручают последние убийства?

– Конечно, удручают… – Он оборвал себя, но было уже поздно. Ловушка беззвучно захлопнулась, и лишь удовлетворенная улыбка на лице репортера сказала Коксу о том, что его ждет. Но это было уж слишком.

– Негодяй! – крикнул он и, широко раскрыв дверь, вышел наружу, всем своим видом демонстрируя решимость. Репортер попятился, и улыбка на его губах сменилась выражением надменной угрозы.

– Совсем не обязательно проявлять агрессию.

– Обязательно, шакал. Все вы как вампиры. А ты – худший из худших. Подонок. Несчастный мерзавец.

Он ненавидел ругательства и зачастую упрекал своих подчиненных за их использование, но сейчас иных слов ему подобрать не удавалось. Кокс продолжал наступать, и репортер начал пятиться по дорожке, шедшей через ухоженный сад с его розами, кизиловыми кустами и невысоким лавром, росшим посередине подстриженного газона. Боль в груди становилась все сильнее, но теперь Кокс не обращал на нее внимания; пара таблеток под языком должны были ее снять.

Они добрались до ворот, и репортер, оглянувшись, поспешно выскользнул на улицу. Оказавшись на тротуаре за пределами собственности Кокса, он вновь осмелел:

– Что-нибудь еще в заключение, старший инспектор?

Кокс бросился вперед, но это была не столько попытка настигнуть своего мучителя, сколько театральный жест. У него началась одышка, а боль с ревнивой лаской лениво заструилась вверх к левому плечу и шее. Журналист отскочил и двинулся прочь.

– Я так понимаю, что это значит «нет», – кинул он через плечо, пытаясь нанести последний удар.

Однако Коксу было уже наплевать. У него перехватило дыхание, и его гнев начал испаряться, по мере того как сердце все сильнее колотилось о грудную клетку, а кожа становилась влажной и липкой.

Он развернулся и медленно двинулся к дому. Закрывая входную дверь, он увидел, как перед домом остановилась машина, из которой вышли мужчина и женщина. Женщина держала диктофон, а мужчина видеокамеру.

Льюи принял душ и предложил Айзенменгеру чашку чая. Они устроились в маленьком кабинетике на драных стульях из секонд-хенда и принялись болтать о всякой ерунде, поедая шоколадное печенье; они начали с самых общих тем – Льюи интересовало, где Айзенменгер работал раньше, – а затем разговор неизбежно перешел на его новых коллег.

– Ну и что вы о них думаете?

Айзенменгеру не раз приходилось встречаться с ассистентами при моргах, и он знал, что они собирают сплетни для того, чтобы в дальнейшем пользоваться ими как разменной монетой. Поскольку их обязанности неизбежно обрекали их на одиночество и способствовали отчуждению от остального больничного персонала, они пользовались этой разменной монетой, чтобы пробить себе дорогу в общество.

Однако Айзенменгера было не так-то просто купить.

– Забавная компания, – ответил он с понимающей улыбкой.

– Еще бы.

– Они вам сильно надоедают?

Льюи задумался.

– Только профессор. Постоянно критикует меня за отсутствие порядка и всякое такое, но я не обращаю на него внимания. – Льюи явно относился к числу людей, которых не могут встревожить какие-то профессорские замечания. – Хотя на самом деле он редко сюда спускается. Только в дни экзаменов.

Речь шла о практических экзаменах для кандидатов на поступление в Королевскую коллегию патологоанатомов.

– А кто является вашим непосредственным начальником?

– Доктор фон Герке.

Айзенменгер откусил кусочек печенья.

– Ну, наверное, с ней у вас нет проблем.

Льюи уловил заговорщический тон и кивнул:

– Нет. Она лапочка.

В этом разговоре было что-то убаюкивающее. Айзенменгер пил чай, а Льюи не сводил глаз с перевернутой крышки черепа, в которой держал свои заметки.

– Даже более того для некоторых, как я слышал, – помолчав, добавил он.

Айзенменгеру никогда не удалось бы намеренно разговорить Льюи, но он инстинктивно сумел подготовить для этого почву.

– Неужто? – осведомился он, пытаясь с помощью интонации скрыть похотливый интерес.

– Да. А вы что, не слышали? Об этом все знают.

Но Айзенменгер, судя по всему, был или слишком глуп, или слишком глух.

– У нее что-то было с доктором Людвигом, – пояснил Льюи.

Айзенменгер нахмурился и с невинным видом осведомился:

– Но он ведь женат, разве нет?

Льюи широко ухмыльнулся и прикрыл глаза.

– Ну да. На богатой. Его тесть, Джордж Крабб, занимается недвижимостью.

– Ну надо же, – восхищенно прошептал Айзенменгер.

Льюи вздохнул, и на его лице появилось рассеянное выражение.

– Поневоле задумаешься. Как можно с ней трахаться? Да она убить может своей грудью, если будет сверху. – Айзенменгер вынужден был признать, что картина оказалась достаточно захватывающей. – Трудно себе представить, что он видит в этом старом цеппелине, если не считать грудей размером с молочного поросенка, – продолжил Льюи. – Впрочем, он и сам не лучше. То есть я хочу сказать, что редко встретишь такого урода.

– «Цеппелине»?

Льюи окончательно расслабился.

– Это ее прозвище. Фон Цеппелин. – И он сделал руками жест, изображая огромную грудь.

– А-а, понятно. – Айзенменгер на мгновение задумался. – А как это стало известно? Их что, застукали?

– Да, пару раз видели, как они целовались. А однажды я застал их прямо здесь. В раздевалке. Они как раз выходили оттуда. Уховертка заявил, что там был паук, которого она просила поймать. Но, думаю, он там оказывал ей другие услуги.

Айзенменгер догадался, что Уховерткой Льюи называл Людвига.

– И их связь продолжается до сих пор?

Льюи пожал плечами:

– Насколько мне известно, да.

– И все об этом знают?

– Сотрудники отделения знают.

– А миссис Людвиг нет.

Льюи снова пожал плечами:

– Было бы неплохо, если бы она узнала. Он отвратительный тип. Двух слов со мной не скажет. Всегда брюзжит и наезжает на младший медицинский персонал. Так что я очень рад, что сегодня вы вместо него. Чем меньше его видишь, тем лучше.

Айзенменгер тоже не испытывал особой любви к Людвигу, но и соглашаться с Льюи считал не слишком правильным, поэтому просто сменил тему:

– А что насчет других? Что вы знаете о докторе Шахине? Вы с ним ладите?

Льюи допил чай, но не спешил возвращаться к работе. Айзенменгер понимал, что и он мог бы заняться более продуктивной деятельностью, но любопытство было одним из его пороков.

– Когда он только пришел, он был страшно высокомерным типом, – чистосердечно признался Льюи. – Но стоит сойтись с ним поближе, и он становится дружелюбным. – Льюи помолчал и добавил: – Для араба он вполне нормальный.

Айзенменгер пропустил мимо ушей эту расистскую выходку, хотя либеральная и свободолюбивая часть его души бунтовала.

– Мне это только кажется или у него действительно напряженные отношения с доктором Людвигом?

– Он чертов расист, – без тени иронии ответил Льюи. – Он считает, что Шахин годится лишь для того, чтобы работать погонщиком верблюдов.

Проигнорировав вспышку лицемерия, которой сопровождалось последнее высказывание, Айзенменгер попытался спокойно переварить эти сведения. Они полностью соответствовали тому, что он и сам уже успел заметить. Льюи, однако, не унимался.

– Я сам слышал, как он говорил здесь ординаторам самые мерзкие вещи о Шахе. – У Льюи, судя по всему, были прозвища для всех, и это заставило Айзенменгера задуматься, какую же кличку санитар даст ему. – Что он ни к черту не годится, что получил эту должность только благодаря своему положению и всякое такое.

– А какое у него положение?

На лице Льюи снова отразилось удовольствие от того, что он знает вещи, неведомые Айзенменгеру, и он склонился ближе.

– Это зависит от того, что вам больше нравится. – После чего он, как был вынужден признать Айзенменгер, выдержал мастерскую паузу. – Во-первых, я слышал, как Уховертка рассказывал Цеппелину, что его отец – судовладелец-миллионер. И судов у него больше, чем у всего Королевского флота. Как бы там ни было, папочка заплатил Пиринджеру за его исследовательскую работу, которая как-то связана с его заболеванием. Поэтому когда папенькин сынок явился и попросил Пиринджера об устройстве на работу, тот сказал: «Конечно. Никаких проблем». Хотите что-нибудь еще?

– А что, вы знаете и другие версии?

Льюи расширил глаза и выдохнул сквозь сжатые губы.

– Пожалуй. – Он понизил голос, чтобы его не могли уловить многочисленные прослушивающие устройства. – Милрой довольно недвусмысленно намекал на то, что у Шаха роман с профессором.

Айзенменгер не сразу понял, о чем идет речь.

– Они гомосексуалисты?

Льюи, подтверждая это, расплылся в широкой улыбке.

– И вам это рассказал Милрой?

– Со всеми подробностями. Он та еще язва. Терпеть их не может.

Айзенменгер встал и подошел к раковине, чтобы вымыть свою чашку.

– Ну, похоже, Уилсон ни к кому не испытывает симпатии, – заметил он.

Льюи протянул руку за очередным печеньем.

– Он считает всех своих коллег сборищем идиотов. Постоянно вспоминает прошлое и утверждает, что нынешнее поколение ни на что не годится.

– А как насчет Виктории Бенс-Джонс? – неожиданно спросил Айзенменгер. Он специально сформулировал его таким образом, чтобы Льюи, отвечая, имел свободу выбора.

Тот нахмурился.

– А вот с ней все было странно. Когда она только появилась, он не мог сказать о ней ничего дурного. А потом вдруг все изменилось. Он как-то зашел сюда, когда она подписывала документы о кремации, и, стоило ей его увидеть, она начала вести себя очень странно. Лицо у нее вытянулось, и на нем появилась какая-то усмешка. Однако она не сразу ушла.

– Почему?

– Не знаю.

– А что доктор Милрой? Как он отреагировал?

– Просто рассмеялся. А когда она ушла, сказал, что у нее критические дни.

– И как давно это было?

Льюи задумался.

– Наверное, пару месяцев назад.

Айзенменгер промолчал и вскоре отправился прочь, зажав под мышкой истории болезней и свои диктофонные записи. Поднимаясь по лестнице, он задумался о том, почему его так взволновал последний рассказ Льюи. Возможно, все дело было во времени. Виктория Бенс-Джонс заболела всего через три недели после этого инцидента с Милроем.

Конечно, ничего существенного, и все же что-то его тревожило, когда он сел за стол в своем кабинете и уставился на паутину в углу потолка.

Пиринджер возвращался с собрания Королевской коллегии патологоанатомов, когда в коридоре его остановил Уилсон Милрой. Поскольку на верхнем этаже отделения располагались лишь фотолаборатория, кабинет секретаря и роскошные покои Пиринджера, профессор был несколько удивлен, встретив там Милроя.

– Уилсон! Чем я могу вам помочь? – Пиринджер всегда пользовался задушевным тоном, обращаясь к Милрою.

– Не могли бы мы побеседовать?

И вместо того чтобы пройти мимо секретаря, они вошли в кабинет Пиринджера прямо из коридора.

Профессор сел за стол, Милрой устроился в маленьком кресле напротив, и Пиринджер повторил:

– Так чем я могу вам помочь, Уилсон?

Уилсон Милрой улыбнулся. Пиринджеру уже не впервой приходилось сталкиваться с подобной неприятной ситуацией, но, несмотря на это, ему так и не удалось выработать в себе эффективного противодействия. Он напрягся и сделал все возможное, чтобы не отвести взгляд.

– По-моему, мы должны поговорить.

– Конечно.

Милрой продолжал улыбаться.

– Об Амре. – Казалось, эта улыбка пристала к нему навсегда.

– А в чем дело? – учтиво осведомился Пиринджер.

– У него есть старший брат.

Пиринджер не сразу понял, о чем идет речь, однако это сообщение вызвало у него интерес.

– Правда?

Уилсон изменил позу, положил ногу на ногу, но улыбка так и не покинула его лица; Чеширский кот умер бы от зависти.

– Да. И он говорит, что его маленький братишка – гей.

Пиринджер опустил взгляд на свои сжатые под столом руки и поднял его на Милроя с некоторым запозданием.

– Ну и что?

Милрой устало опустил глаза.

– Вы хотите, чтобы я выразился более откровенно?

Пиринджеру вдруг показалось, что голова его сжалась и все мысли из нее вылетели, однако ему хватило ума ничем не выдать этого и воспользоваться стандартной уловкой, изобразив негодование.

– О чем вы говорите?!

Улыбка на устах Милроя оставалась непоколебленной.

– Я говорю об Амре Шахине и о том, как он получил свою должность, Адам. О том, как ему удалось отодвинуть меня в сторону.

Пиринджер поднял глаза к потолку и вступил в предложенное ему соревнование улыбками.

– Опять за старое.

– Не пытайтесь уйти в сторону, Адам. Я так и не получил ответа. В конце концов, выбор консультанта является серьезным вопросом, который следует рассматривать с максимальной тщательностью, анализируя все «за» и «против».

– Насколько я помню, вопросы были только у вас, Уилсон.

– Вот именно. – Чувство юмора наконец изменило Милрою.

– Что вы имеете в виду? – устало осведомился Пиринджер.

Милрой хрюкнул.

– Мы с вами разумные люди, Адам. Неужто мне надо все озвучивать?

– Возможно. Похоже, я сегодня не отличаюсь догадливостью.

Милрой пожал плечами:

– Вы ведь тоже гей, не так ли?

Пиринджер вздрогнул. На какое-то мгновение на его лице отразилось изумление, затем ярость, и лишь потом ему удалось взять себя в руки.

– Какое отношение к этому имеют досужие домыслы о моей сексуальной ориентации? – невозмутимым голосом, свидетельствовавшим о притворстве, осведомился он.

Однако Милроя не интересовали ни пустые угрозы, ни увертки Пиринджера.

– Вы ведь раньше работали с Шахином?

Пиринджер чувствовал себя слишком уставшим, чтобы пускаться в бессмысленные отрицания.

– В течение некоторого времени, – тихо ответил он.

– В течение четырех лет, – снова хрюкнул Милрой.

– Я работал со многими людьми, Милрой. – То, что Пиринджер назвал его по фамилии, свидетельствовало о том, насколько обострились их отношения.

Милрой откинулся на спинку кресла, словно они отдыхали в клубе после отменного обеда.

– Ну так и что же мы будем делать? Он гей, и вы гей. Вы проработали вместе несколько лет и успели сблизиться. Причем настолько, что, когда вы получили здесь место, решили и его сюда устроить. Насколько я понимаю, не исключено, что вас до сих пор связывают интимные отношения.

Пиринджер замер, словно все его члены сковал какой-то злобный кукловод. Лицо его побледнело, губы вытянулись в ниточку.

– Это ложь.

– Что же из вышесказанного является ложью? И кстати, с кем вы живете в настоящее время?

– Не ваше дело. Это никого не касается, кроме меня.

– Нет, касается, если вы распределяете посты, руководствуясь личными отношениями. И я заслуживаю большего.

Пиринджер наконец обрел способность двигаться и несколько неуверенно поднялся на ноги, однако это не помешало ему выглядеть устрашающим.

– Убирайтесь! Вон из моего кабинета!

На Милроя это не произвело никакого впечатления.

– Конечно, – с высокомерным видом ответил он, вставая.

Он уже повернулся к двери, когда Пиринджер прокричал ему вслед:

– У вас нет доказательств. И если вы позволите себе повторить эти инсинуации за пределами этого кабинета, я вас уничтожу, Милрой. Зарубите себе на носу – уничтожу!

Уилсон Милрой величественно дошел до двери и лишь после этого снизошел до ответа.

– Сомневаюсь, Адам. Дело в том, что у меня есть доказательства.

После чего он вышел в коридор, не закрыв двери и оставив Пиринджера в состоянии глубокого потрясения.

– Ты сегодня поздно. Что-то случилось?

– Нет, все в порядке, – поспешил заверить ее Питер.

Однако его поспешность насторожила Беверли.

Они заказали кофе с ликером и устроились за столиком у окна. Они болтали о разных мелочах, но Беверли не покидало ощущение, что над ними нависла неминуемая угроза.

– Ты меня ни о чем не спрашиваешь, – промолвила Беверли.

– О чем? – изобразил удивление Питер.

– О деле Пендредов, – ответила Беверли, подумав, что лучше бы он не задавал этого вопроса.

– А-а. – И прежде чем спросить, он заглянул в свою чашку капуччино. – Ну и как оно продвигается?

– Плохо, – ответила она, чувствуя, как у нее под ногами разверзается черная бездна отчаяния.

Елена сразу все поняла, как только они вошли в кабинет. Она не нуждалась в словах, которые с улыбкой на устах собирался произнести хирург-маммолог Джеймс Энджелман. Возможно, он считал их обнадеживающими, но для Елены они звучали абсолютной ложью, к которой прибегают тогда, когда необходимо сообщить человеку самое ужасное из всего, что он когда-либо слышал в своей жизни. Скольким уже приходилось выслушать то, что он собирался сообщить ей, подумала Елена и пришла к выводу, что не одной тысяче.