Текст книги "Освобождение (ЛП)"
Автор книги: Кери Лейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
– Как тебе вино, дорогая? – звук этого голоса пробегает по моей спине, и всё то спокойствие, которого мне удалось достичь ранее, превращается в тугие струны напряжения.
Кэлвин. Дьявол во плоти.
– Я не слышала, как ты вошел, – я выплёскиваю недопитое вино в раковину и ставлю бокал на белую, выложенную плиткой стойку.
– Больше не хочешь пить?
– Нет.
– Очень жаль. Ты мне нравишься, когда немного выпьешь.
– Мы же договорились. Тебя здесь быть не должно.
Раз в неделю я имею неудовольствие всю ночь исполнять все его желания в обмен на то, чтобы он не появлялся у меня на работе, дома или в продуктовом магазине. Последние пять месяцев это работало. Он остается на своей стороне Лос-Анджелеса, а я – на своей. Суббота, вне всяких сомнений, худшая ночь в моей жизни – день недели, которого я все семь дней боюсь почти как удаления гребаного зубного нерва. Но учитывая, что власти так и не потрудились меня от него защитить, я считаю это своим огромным достижением. Я восемь лет не могу отделаться от этого придурка и до сих пор не знаю, чем он зарабатывает себе на жизнь, но у меня нет никаких сомнений в отношении его связей с полицией, судьями, адвокатами и представителями бизнеса. Я видела, как он пожимал руку политикам и важным людям города, которые общались с ним как со старым другом, но я понятия не имею, откуда они его знают.
Временами Кэлвин носит костюм и галстук, и, принимая во внимание его мощное телосложение, я догадалась, что он телохранитель или что-то в этом роде. Иногда он упоминал о военном прошлом, и сегодня на нем джинсы и серая камуфляжная футболка. Мне известно, что он убивал – в этом я ничуть не сомневаюсь, как и в том, что он настоящий социопат. Тот самый, что, словно под кожей, прячет под напускным очарованием, сокрытое в нем зло.
Мне не нужно на него смотреть, чтобы понять, что он прищурил глаза и скрестил руки. За долгие годы общения с этим козлом я научилась чертовски точно угадывать роящиеся у него в голове мысли, которые сейчас, должно быть, занимает вопрос, где меня носило весь день.
– Я заходил. Тебя здесь не было.
Да неужели.
– Где ты была?
Прибираться в почти безупречно чистой кухне – явно плохая попытка убедить его в том, что его присутствие меня ничуть не взволновало.
– Выходила.
– Ты ведь в курсе, что это не прокатит, – он проходит вглубь комнаты, зажимая меня своим большим и внушительным телом в угол между раковиной и плитой. – Я всегда должен знать, где ты находишься. Таков уговор.
– Да? Как и не появляться в моей квартире. Почему ты здесь?
– У меня покрасили стены. Этот чёртов запах краски меня убивает. Так что я позвал ребят сюда.
Его слова тонут у меня в голове, словно груда кирпичей в океане.
– Нет. Ни за что. У меня нет места для…
Схватив меня за горло, он пригвождает меня к стене, практически приподняв над полом. В лёгких кончается воздух, и я приоткрываю рот в попытке сделать хоть один вдох. Кэлвин поглаживает своим большим пальцем мою пульсирующую артерию, словно проверяя остроту лезвия.
– А по-моему, я могу идти, куда захочу. Разве не благодаря мне ты все еще живешь в этой дыре?
Он оглядывается вокруг, затем его глаза снова впиваются в меня и опускаются на мои груди. Кэлвин обхватывает одну из них и со всей силы сжимает ее в своей ладони, от чего тело пронзает разряд боли. Сделав над собой усилие, я отворачиваюсь, он тем временем тискает меня, явно наблюдая за моей реакцией.
– Парни придут сюда к десяти. У нас еще целый час. Я подумал, мы могли бы испачкать твою чистую белую постель.
Нет. Я ни за что не буду снова в ней спать, если он меня там трахнет.
– Я не в настроении, – хриплю я сквозь сдавленное горло.
Он фыркает и, неодобрительно покачав головой, опускает меня на пол.
– А когда мне было дело до твоего настроения, тупица? – он резко щиплет меня за сосок, от чего мое лицо искажается от боли, и я в отчаянии сжимаю челюсть.
– Мне плохо. Меня недавно стошнило, – выдыхаю я, потирая рукой ноющую грудь.
– Так вот чем от тебя воняет?
Самое отвратительное в нем – это его улыбка, потому что она демонстрирует белоснежные зубы, подчеркивающие холеность его лица, на которое он с такой тщательностью наводит по утрам марафет. Даже дольше чем я.
– Иди приведи себя в порядок.
– Я позже приму душ.
– Ты примешь душ сейчас. Я не хочу, чтобы ты распугала всех моих друзей, потому что от тебя несет, как от пакета скисшего молока.
– Зачем ты так по-скотски себя ведешь? Какая тебе польза от того, что ты делаешь меня несчастной?
– Несчастной? Так вот какой я тебя делаю? Интересно, какой бы несчастной ты сейчас была, если бы выплачивала городу сорок штук баксов, а? Жила бы в гребаной консервной банке из-под тунца, потому что твоей дерьмовой зарплаты не хватит даже на сраный ночной горшок, – он наклоняется ко мне, и меня обдает запахом его жевательного табака. – Может, малышка, тебе стоило чуть раньше оторваться от своей бабули, и тогда ты бы не оказалась в таком положении.
– Пошёл нахер. Пошел. Нахер! – уперев ладони ему в грудь, я отталкиваю Кэлвина на шаг назад, и его улыбка превращается в рычание.
Где-то сбоку я замечаю молниеносную вспышку, и мою щеку пронзает резкая боль, которая стремительно разносится по носовым пазухам и отбрасывает мою голову в сторону.
Прежде чем я успеваю среагировать на сотрясающий череп удар, пальцы Кэлвина с такой силой впиваются мне в челюсть, что начинают ныть зубы.
– Если ты еще хоть раз притронешься ко мне без разрешения, я измудохаю тебя до потери сознания и трахну, пока ты в отключке.
Покосившись на него, я хватаю Кэлвина за запястье, чтобы вырваться из его хватки, но он только крепче сжимает моё лицо.
– Поняла? Скажи: «Да, папочка».
– Пошёл. Нахер.
Мне известно, что лучше его не испытывать. Я уже научена горьким опытом, но меня так обуял гнев, что я даже соображать нормально не могу. Мой мозг твердит мне притормозить, но слова вырываются у меня изо рта сами по себе.
Его рука скользит вниз к моему горлу и резко его сжимает, от чего у меня перед глазами вспыхивают звезды, и становится нечем дышать.
– Похоже, ты хочешь поиграть, да? Моей маленькой шлюшке захотелось испытать пределы своих возможностей? А? Хочешь посмотреть, сколько я буду тебя душить, прежде чем ты отключишься?
Я беспомощно царапаю руку Кэлвина, не в силах ее разжать, и плывущие перед глазами звезды становятся все ярче и ярче. Я открываю рот, чтобы ответить, но с губ слетает лишь хриплый вздох. Я пытаюсь набрать в грудь немного воздуха, мои мышцы изо всех сил напрягаются в отчаянном стремлении высвободиться из его хватки.
Он приближается губами к моему рту и пропихивает между моими зубами свой требовательный язык, от чего меня еще сильнее охватывает паника, и я впиваюсь в него ногтями, пытаясь вдохнуть хотя бы один глоток кислорода.
На меня надвигается темнота, поле зрения сужается, но тут он бросает меня на пол, и я куда-то проваливаюсь.
Я хриплю и жадно ловлю ртом воздух, отчаянно пытаясь наполнить легкие кислородом.
– Иди, бл*дь, почисти зубы. Меня чуть не стошнило, пока я тебя целовал.
Не обращая внимания на его слова, я смотрю на люстру, что висит над маленьким кухонным столом. Вокруг становится все темнее и темнее, в конце концов мое зрение сужается до размеров точки, сквозь которую я ничего не вижу.
Откуда-то издали до меня доносятся голоса, и я к ним прислушиваюсь. Мужские голоса. И громкий смех.
– Слишком много, бл*дь, вина, – от звука голоса Кэлвина у меня внутри все переворачивается, и я морщусь.
Я открываю глаза и сквозь туман вижу четырех мужчин, сидящих вокруг моего кухонного стола. На люстре сломаны рожки. От запаха пива и сигарет меня снова начинает мутить. Поднявшись в сидячее положение, я понимаю, что все это время пролежала на кухонном полу, онемение в щеке и плече только это подтверждает.
– Ребята, смотрите-ка, кто у нас проснулся! – выпуская из приоткрытых губ дым, Кэлвин тасует колоду карт, в то время как остальные трое быстро оглядываются на меня. – Пришлось немного переделать твою люстру, эта дебильная хрень все время била Джимми в лоб. Он, должно быть, сломал одну из тех маленьких хрустальных штуковин, когда по ней долбанул.
В голове пульсирует боль. Я пытаюсь встать и, оступившись назад, хватаюсь за плиту, чтобы не упасть.
– Подойди-ка сюда на секунду, любовь моя. Я должен тебя кое о чем спросить.
– Мне нужно прилечь.
– Через минуту. Просто подойди сюда.
Я не обращаю внимания на его слова, сейчас мне действительно необходимо унять царящую у в голове круговерть. Когда я прохожу мимо стола, кто-то сильно дёргает меня за руку, отчего я неуклюже падаю к Кэлвину на колени. Он тут же обхватывает меня своими руками; я извиваюсь, все мои мышцы такие ватные, словно мне до сих пор не хватает кислорода.
– Отпусти меня!
– Я же говорил вам, ребята. Она такая злющая! – сквозь последовавший за этим общий смех, я чувствую, как мое бедро обжигает сильный шлепок. – Пока ты была в отключке, я взял на себя смелость покопаться в твоем телефоне и случайно наткнулся на нечто очень интересное.
Одно это признание уже приводит в ужас, но у меня в голове просто не укладывается, что это чудовище рылось в моем телефоне.
Отложив карты, он берет откуда-то рядом мой телефон.
– Парни, вы когда-нибудь слышали об эротических романах в жанре реверс-гарем?
Боже. Несколько недель назад я скачала книгу – реально похабную историю о женщине, взятую в плен бандой преступников. Я не дочитала и до середины, как история приняла совершенно скверный оборот, а мужчины заставляли свою жертву делать такие отвратительные вещи, что стали вызывать жуткое омерзение. К сожалению, я забыла удалить эту книгу из приложения.
– Судя по тому немногому, что я прочитал с того места, где остановилась Айви, это похоже на какую-то фантазию об изнасиловании или типа того. По всей видимости, девчонка из этой книги питает слабость к каким-то извращенствам.
– Я ее не читаю. Это отвратительно.
– Что-то не похоже, что отвратительно. И, как я видел, ты прочитала довольно много, любовь моя.
Подо мной подпрыгивает его колено, подталкивая меня. Я вырываюсь, чтобы уйти, но он заламывает руки мне за спину, выпячивая вперед мою грудь.
– Посмотрите на эти сиськи, парни. Кто-нибудь хочет их полапать? – надавив мне на локти, он толкает меня к сидящему рядом мужчине. – Давай, это твой единственный шанс. Я не люблю делиться тем, что мне принадлежит, но сегодня вечером… Парни, я сделаю для вас исключение.
Повисает пауза, мужчина опускает взгляд на мою грудь и хищно проводит языком по губам.
– Не смей ко мне прикасаться!
– В книге девчонка тоже так говорила, но все мы знаем, что это притворство. Эти сучки ведут себя так, словно они все независимые и против изнасилования, – по-прежнему держа меня своей мёртвой хваткой, Кэлвин кладет голову мне на плечо, и мне приходится сдерживаться из последних сил, чтобы не двинуть головой ему в нос. – Но ведь они обожают читать эту хрень, правда?
– Пошел нахер. Я никогда не говорила, что хочу этого! Это вымысел, невежественный осел.
Честно говоря, я фантазировала о сексе втроём и вчетвером, и даже иногда по весьма сомнительному согласию, но относилась к этому только как к фантазии, и уж точно не собиралась заниматься таким с этим придурком и его бандой неудачников.
Ухватившись пальцами за вырез моего платья, он дергает его вниз, обнажив мой черный лифчик.
– Посмотри на этот красивый лифчик. В книге один из ублюдков запихивает его в рот той сучке, прежде чем трахнуть ее фаллоимитатором. Это не кажется тебе забавным, Айви? Как по мне, звучит совсем неплохо? А? – он снова подталкивает меня коленом, при этом движении моя грудь небрежно подскакивает. – Потрогай ее, Майк. Почувствуй, как отлично эти сиськи впишутся в твою ладонь.
Я впиваюсь взглядом в сидящего рядом со мной ублюдка и сжимаю челюсти.
– Только тронь меня, мать твою, и я отрежу тебе член.
У меня из-за спины раздается неприятный смех.
– Нихрена она тебе не отрежет. Я держу ее за руки. Давай, я разрешаю тебе ее полапать. Не бойся. Я просто чуткий любовник, исполняющий тайную фантазию своей девушки.
Улыбаясь, толи взаправду, толи лишь для того, чтобы угодить Кэлвину, мужик протягивает руку и, схватив меня за одну грудь, сминает ее в ладони.
Скрипя зубами, я сверлю глазами лицо этого парня, представляя на его месте кровавое месиво.
– О, да, – стонет Кэлвин, толкая меня сквозь джинсы своим членом. – Ну, и как ощущения, любовь моя? Это тебя заводит? Может, мы положим тебя на стол, и каждый из них тебя трахнет? Как ту девчонку из книги? Я буду джентльменом и подержу тебя, так что до каждого дойдет очередь.
– Хватит! Хватит, мать твою! Прекрати, бл*дь, меня трогать!
Он шлёпает меня ладонью по губам, и я впиваюсь зубами в плоть, ногтями освободившейся руки царапаю его пальцы.
– Ты можешь шуметь сколько угодно, сука. Давай не будем забывать, что случилось в последний раз, когда сюда по жалобе заявилась полиция.
В прошлый раз всё кончилось тем, что моему соседу порезали шины и сломали палец. Да заори я сейчас благим матом, не думаю, что, кроме миссис Гарсиа, кто-нибудь из них хоть как-то обеспокоится. И, к сожалению, без своего слухового аппарата она тоже крепко спит.
– Мужик, оставь ее в покое.
Напротив Кэлвина, сцепив перед собой руки, сидит настороженный молодой парень. Опрятный, в рубашке с воротником на пуговицах, с зачесанными назад волосами, он не похож на двух других головорезов. Он выглядит величественно, может быть, какая-нибудь большая шишка. Еще один таинственный деловой партнер.
– Я пришел сюда не для того, чтобы сюсюкать с твоей подружкой. Я пришел поиграть в карты, и, если ничего такого не будет, я ухожу.
– Вы только послушайте этого Мистера «Я трахаю только супермоделей». Что? Моя девушка недостаточно горяча для тебя?
– Она слишком горяча для тебя, придурок. Но я бы не стал подбирать твои объедки, даже если бы мне за это заплатили. А теперь давайте играть в карты.
По кухне эхом разносится взрыв смеха, и Кэлвин отпускает мои руки. Смеясь вместе со всеми, он сталкивает меня со своих колен, и я, спотыкаясь, иду к двери.
– Согрей мне постель, – говорит он, продолжая тасовать карты. – И, если тебе повезет, я захвачу с собой в кровать огурец.
Под сопровождение их отвратительного смеха я иду в ванную, и к моим глазам подступают слёзы. Оказавшись внутри, я закрываю за собой дверь и сползаю вниз по стене.
– Эй, не задерживайся там слишком долго! – доносится из-за двери голос Кэлвина. – Тони нужно отлить!
Я обхватываю голову руками. Если бы я могла вернуться на восемь лет назад, то ни за что не продала бы свою душу этому дьяволу. Уж лучше бы я умерла от голода.
3.
Дэймон
Пройдя через заднюю дверь дома приходского священника, я спускаюсь вниз. Наверху живет отец Руис, который ведёт испанскую мессу, ну а я выбрал цокольный этаж. Даже когда мы оба дома, то редко друг с другом сталкиваемся. Практически всё его свободное время занимает большая семья, полная братьев и сестер, поэтому вне Церкви мы с ним пересекаемся лишь в часовне во время утренней молитвы или на кухне, когда кто-нибудь из нас готовит. В остальном всё здание, по сути, принадлежит только мне и моему серому коту Филиппу породы Шартрез, до которого Руису нет дела.
Справа находится наполовину отремонтированная комната отдыха, в которой стоят тренажеры для тренировок. Моя спальня примыкает к расположенной в конце коридора комнате для гостей. Планируется, что в какой-то момент ее займет семинарист, но пока там тихо и пусто. Я бы обрадовался этой тишине, не меньше, чем в любой другой вечер, если бы у меня не шла кругом голова.
Не включая свет, я шагаю в кромешной темноте к гардеробной напротив моей кровати и дергаю за свисающую цепочку. Раздается щелчок, и внутри загорается голая лампочка.
Уставившись в пустоту, я снимаю с себя пасторский воротничок и рубашку и остаюсь в одной белой майке. Я все еще слышу скрипучий голос того мужчины. Чувствую запах его дыхания. Запах виски и сигарет. В его словах не было ни капли раскаяния. Нет, ему доставляло удовольствие безнаказанно причинять боль ребенку, невинному агнцу. И если он не солгал, то этот ребенок зарыт где-то на Энджелс Пойнт – признание, которое я не смогу ни подтвердить, ни опровергнуть, пока не выясню это лично завтра на рассвете, до утренней мессы.
Массируя раскалывающуюся от боли голову, я тяжело дышу через нос. В мыслях полный хаос. Битва между моим долгом священника, верностью приходу и инстинктами человека, побывавшего в наихудших глубинах ада. И хотя я искренне верю, что все мы заслуживаем Божьей милости, среди нас встречаются такие… настоящие волки среди овец, что по самой своей природе нераскаявшиеся хищники, охотящиеся на самых безобидных и уязвимых.
«Он может ошиваться где-то поблизости, может причинить вред другому ребенку».
Я бью кулаком в стену. Из гардеробной доносится дребезжание, а по костяшкам пальцев пробегают волны боли. Схватившись за дверной косяк, я прислоняюсь к нему головой и до ноющих спазмов стискиваю зубы.
Каждая клеточка моего тела, всё, что делает меня больше мужчиной, чем священником, умоляет меня выследить этого человека и придушить. Сама эта мысль оскверняет все мои принципы, но мне и так известно, что я не такой, как мои собратья-священники. Уже одно мое прошлое отличает меня от других, но мои мысли, а также причины, по которым я избрал такой путь, тоже были иными, чем у остальных семинаристов. Все они стремились посвятить свою жизнь тому, чтобы помочь людям познать Бога, а я – убежать от переполнявшей меня жажды насилия, видоизменить и превратить свой гнев и боль во что-то менее разрушительное, и обрести, наконец, покой после той самой ночи, когда весь мой мир распался на части. Каждый день я из последних сил стараюсь сдержать гнев, сохранить с трудом сокрытые тайны, а этот человек, этот нераскаявшийся грешник своим признанием сломал лёд и выпустил на свободу всю эту ярость.
И несмотря на это, даже моя глубоко укоренившаяся природная сущность находится в полном раздрае, потому что духовнику запрещено обращать услышанное на исповеди во вред кающемуся. Именно так гласит Каноническое право. Именно это на протяжении долгих веков ценой своей жизни защищали священники. Перед моими глазами проносятся имена Яна Непомуцкого, Христофора Магалланеса, хорошо известных святых отцов, которые в условиях войны и под угрозой пыток не нарушили тайну исповеди, в то время как я сдерживаю растущую во мне ненависть. Я не имею права сдать его властям, даже если это желание обуревает меня сильнее, чем струящийся по венам гнев, внушающий мне причинить этому мужчине вред.
Как-никак, тайна исповеди неприкосновенна, это акт доверия, исключительная встреча кающегося с Богом.
Я дал клятву укреплять доверие моих прихожан. Защищать их. Клятву, оберегая которую мои предшественники терпели жестокие мучения и шли на смерть. Нарушение такой клятвы повлечет за собой автоматическое отлучение от Церкви. Latae sententiae. (лат. буквально «заранее вынесенное решение» – термин, употребляемый в Каноническом праве Римско-Католической церкви. Определяет конкретные поступки, за которыми следует автоматическая экскоммуникация, предполагающая соответствующие духовные наказания и определённую процедуру обратного соединения с Католической церковью. – Прим. пер.)
И что тогда? Мне слишком хорошо известно, что происходит, когда все исчезает, когда остаёшься наедине со своими мыслями, не имея ни цели, ни отдушины. В одном шаге от смерти. Я это уже проходил.
Я сделал, как меня учили, – призвал его обратиться к властям.
Но я не могу оставить без внимания жестокое убийство ребенка. Не могу.
Открыв глаза, я вижу у своих ног какой-то предмет. Клочок бумаги, на котором оранжевым карандашом написано: «Папа, я тебя люблю». Я опускаюсь на колени, чтобы его поднять, и от подступивших слёз обрывок расплывается у меня перед глазами. Я мысленно возвращаюсь в ту ночь, восемь лет назад, когда, работая над новой сделкой, засиделся за столом до позднего вечера и, потянувшись в карман пиджака, вытащил из него эту записку, ставшую теперь не более чем воспоминанием.
Когда я ударил кулаком в стену, она, должно быть, выпала из запрятанной на верхней полке коробки. Из той самой, где хранятся фотографии и воспоминания – остатки прошлого, в которое мне невыносимо больно возвращаться. Я тянусь к полке, наощупь нахожу открытую коробку и бросаю в нее записку. Подтянув коробку к краю, я вижу на ней нарисованные разноцветными мелками звезды и сердечки.
От одного их вида у меня в груди нарастает паника, я быстро закрываю крышку и отодвигаю ее обратно, с глаз долой.
За восемь лет я так и не нашел в себе силы в нее заглянуть.
Схватив с одной из нижних полок пару свитеров, я снимаю с себя пасторское одеяние и, натянув черную футболку, выхожу из гардеробной.
На маленьком столике в углу стоит мой ноутбук, и я включаю его, чтобы сделать кое-какие заметки для воскресной проповеди. Открыв интернет, я набираю в строке поиска «Убийство Эймс» и тут же вижу лицо ребенка с бледной кожей, светлыми кудряшками и ярко-голубыми глазами, которые, кажется, сверкают на экране. Лия Эймс. Согласно статье, она пропала из своего дома в Лос-Анджелесе более года назад. Ее обезумевшая от горя мать просила всех сообщить хоть какую-то информацию о ее дочери, которая потеряла зрение в следствии ретинобластомы. (Ретинобластома – злокачественная опухоль глаза, развивающаяся преимущественно в детском возрасте из тканей эмбрионального происхождения – Прим. пер.). Как сообщила ее няня, 18 февраля 2016 года они обе находились на заднем дворе загородного дома, где жила девочка, однако ей пришлось отойти, чтобы принести ребенку воды. Вернувшись, женщина обнаружила, что Лии нет. По словам няни, собака-поводырь Лии даже не залаяла, и это подтолкнуто их к мысли о том, что девочка могла сбежать.
Неожиданно мне на колени прыгает увесистое тельце. Выгнув спину, Филипп устраивается у меня на бедрах, толкаясь мордочкой мне в руку, чтобы его погладили. Фыркнув, я качаю головой и провожу ладонью по его мягкой серой шёрстке.
– Как прошел твой день, приятель? Держу пари, лучше, чем у меня.
Мой взгляд снова останавливается на застывшей на экране девочке. Я переключаю свое внимание на Филиппа, и его золотисто-янтарные глаза возвращают меня на восемь лет назад.
Изабелла лежит, прижавшись ко мне, а я читаю последнюю страницу ее любимой книги «Маленький принц». Я возненавидел эту книгу, потому что с тех пор, как моей дочери поставили диагноз, концовка этой истории приобрела для меня новое значение, но поскольку это ее любимая книга, я прочитал все до последнего слова. Я провожу ладонью по ее гладкой макушке, по привычке лаская длинные каштановые волосы, что когда-то струились непокорными локонами, такими же, как и у ее матери. Волосы, которых она лишилась в первые недели химиотерапии. На коленях у Изабеллы мурлычет Филипп, наслаждаясь ее недолгим вниманием. Теперь, он не ложится спать, как раньше, в ее постели, и пока не кончилась химиотерапия, приходит по ночам к нам с Вэл.
– Папа? – спрашивает она, когда я закрываю книгу и кладу ее на стоящую рядом тумбочку. – Ты позаботишься о Филиппе, когда я умру?
Я напрягаюсь всем телом и хмуро смотрю на нее сверху вниз.
– Эй, не говори так. С тобой все будет хорошо. Химиотерапия поможет.
– У брата Дженны была лейкемия, и он умер.
– Ну, Белла, лейкемия бывает разной, и результат зависит от многих факторов.
– Но у него была такая же. И он казался намного сильнее меня. Мог за пять секунд преодолеть рукоход. Раньше у меня на это уходило двенадцать секунд, – у нее подрагивает нижняя губа, и по всему видно, что Изабелла вот-вот расплачется. – Мама зовет Филиппа надоедливым котом, поэтому, когда я уйду, кто будет его гладить, если тебе придется работать по ночам?
– Послушай, ты никуда не уйдешь. Как только твоя химиотерапия закончится, Филиппа будут гладить так часто, как он и вообразить себе не мог.
– Но если она не поможет, ты обещаешь мне, что будешь всегда заботиться о Филиппе? И когда ему будет грустно и одиноко будешь гладить его за меня?
– Обещаю.
Я моргаю, чтобы сдержать слезы, а Филипп спрыгивает с моих колен и неторопливо выходит из комнаты. Скользнув взглядом к гардеробной, я вижу лишь край задвинутой вглубь коробки. Часть меня хочет схватить бутылку виски и утонуть в этих воспоминаниях. Вытащить спрятанную в коробке книгу, и вернуть то забытое чувство, когда моя маленькая дочь лежала у меня в объятиях, а я ей читал.
Другая часть не понаслышке знает, как трудно после этого всплыть на поверхность, поэтому я встаю из-за стола и направляюсь в комнату отдыха.
Весь следующий час я занимаюсь на тренажерах, выкладываясь по полной, пока моя кожа не покрывается потом, а мышцы не горят от напряжения. Быстро приняв душ, я накладываю себе в тарелку картофельного супа с ветчиной, который днем принесла наша секретарша, Миссис Касл. Еда помогает мне привести в порядок мысли, выбраться из чёрной дыры, которая вот-вот меня поглотит.
Позже я целых полчаса лежу в постели, уставившись в потолок и пытаясь вспомнить хоть один период в своей жизни, когда мне не приходилось бы сталкиваться с чем-то таким, что шло вразрез с моей совестью. Когда я был ребенком, моя мать погибла в автокатастрофе, оставив меня на попечение тёти по отцовской линии, набожной католички, которая помогла мне пережить последующие дни, и заставила меня поверить, что я могу вести нормальную жизнь без моей мамы, не борясь с постоянным чувством вины. Повзрослев, я столкнулся с трудностями, связанными с тем, что мой отец являлся криминальным авторитетом Нью-Йорка, и меня воспитывал и готовил к жизни человек, который по определению не должен был этим заниматься. Тот же самый человек, который научил меня обманывать систему, отмывать деньги и приобретать куда больше врагов, чем друзей.
То, что случилось сегодня вечером, было еще одним испытанием. Еще одним ударом по моей совести, который я должен отложить до утра, когда могут проясниться ответы.
В наступившей тишине мои мысли возвращаются к женщине, которую сегодня стошнило в исповедальне. Какой она казалась встревоженной, а мой разум был так поглощен гневом и чувством вины, что едва мог сосредоточиться на нашем с ней разговоре. Я всегда умел откладывать на время свои проблемы и заниматься нуждами прихожан, но сегодня все обстояло иначе. Я мыслил не как рассудительный исповедник, а как человек, желающий защитить и наказать.
Бдительный пастырь, приглядывающий за паствой.
Она почувствовала, что что-то не так, прочла это в моих глазах. Я тоже видел, что ее что-то беспокоит, и мне хотелось бы все исправить и помочь ей.
К сожалению, я сомневаюсь, что теперь когда-нибудь снова ее увижу.
