Текст книги "Освобождение (ЛП)"

Автор книги: Кери Лейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Святой отец? – доносится словно откуда-то издалека голос Арасели, но довольно действенно выводит меня из транса.

Я делаю вдох, выдох, и по телу разливается боль от лезвия ножа.

– Давай убираться отсюда, – произношу я голосом, походящим на хриплое сочетание смятения и боли.

Я не собираюсь вытаскивать нож. Только не здесь.

Хромая назад к своей машине, я прижимаю пальцы к ране по обе стороны от воткнутого ножа в неудачной попытке предотвратить боль. Сзади раздаются голоса, и я вижу, что из дома выходит один из тусовщиков и спускается по лестнице.

– Эй, Мигель! Ando bien pedo, – судя по его икоте, он и впрямь так пьян, каким кажется. (Ando bien pedo (исп.сл.) – «Капец я набухался» – Прим.пер.)

Арасели пробирается на пассажирское сиденье, а я совсем не грациозно падаю на водительское. Крики пьяного парня становятся громче, истошнее. Он явно обнаружил неприятный сюрприз в виде своего избитого до полусмерти друга, и это его несколько отрезвило. Услышав выстрелы, я понимаю, что пора бить по газам, принимая во внимание, что другие тусовщики уже оповещены о своем павшем товарище.

Раздается визг шин, и по поверхности машины чиркают две пули, но не попадают ни в меня, ни в девушку. Я вижу, как дом скрывается из моего зеркала заднего вида, и облегченно вздохнув, выезжаю на главную дорогу.

– Я очень сожалею. Что Вас пырнули ножом, – в голосе Арасели слышны слёзы, а ее глаза устремлены на наполовину торчащий из моего тела клинок. – Вы как, справитесь?

– Да, со мной все будет в порядке. Об этом не волнуйся, – я бросаю на нее взгляд, замечая, как дрожат ее сжатые на коленях руки. – Куда мне ехать?

– Вы знаете, где находится Холдридж-стрит?

Когда я киваю, она продолжает:

– Я живу на углу Сапфир и Холдридж.

Насколько мне известно, шикарный район. Не то чтобы я ожидал чего-то другого, она как-никак дочь мэра города.

– Спасибо Вам за то, что Вы сделали, – ее голос все еще дрожит, словно нить, которая тут же оборвется, стоит только Арасели остаться одной.

– Ты знаешь этого парня?

– Мигеля? Совсем немного. Он какое-то время учился в моей школе, но бросил ее.

– Как ты оказалась на вечеринке?

– С этими парнями тусуется моя подруга. Она ушла с одним из них домой и оставила меня одну.

– Вряд ли ее можно назвать подругой.

– Да. Я знаю. Ума не приложу, как я ей вообще доверяла.

Я бросаю на нее быстрый взгляд и вижу, что у Арасели блестят глаза, и подрагивает подбородок, затем она сжимает губы в слабой попытке сдержать слезы.

– Он на меня разозлится.

– Твой отец?

– Мигель.

– Но ты ведь сказала, что едва с ним знакома. Он не твой парень. Какая тебе разница?

– Вы не понимаете. И это трудно объяснить, – говорит она, беспокойно сжимая свои длинные и тонкие пальцы с идеальным маникюром. – Эксилио связаны с Синалоа. Они управляют этим городом. (Синалоа – Тихоокеанский картель, самый крупный наркокартель Мексики, на долю которого приходится до 60% всего наркотрафика в США. – Прим. пер.)

– Эксилио? Что это такое? Банда?

– Это пешки. В основном подростки, но у них есть связи с более крупными картелями. И если кого-нибудь из них разозлить, они придут за расплатой, – Арасели всхлипывает, глядя сквозь лобовое стекло. – Он этого так не оставит.

– Эй, – не сводя глаз с дороги, я наклоняю голову, чтобы привлечь ее внимание. – Обещай, что пойдешь в полицию, идет? Не дай ему выйти сухим из воды. Твой отец – важная персона в этом городе.

– Он – марионетка.

Ее слова ставят меня в тупик. Они слишком мудры для подростка, еще не знакомого с таким уровнем коррупции. С другой стороны, у меня никогда не было отца-политика. Мой дергал за ниточки, как любой другой криминальный авторитет.

– Но он может тебя от него защитить. Марионетка или нет, но он твой отец.

Похоже, я ее не убедил, но Арасели все равно кивает и указывает на лобовое стекло.

– Вон тот дом на углу.

Даже в темноте мне видно, что это отличный трехэтажный дом, с частным забором и с кедровой беседкой, украшенной лампочками.

Подождав несколько секунд, девушка кладет руку на дверцу машины.

– Святой отец... если бы Вас там не оказалось... он бы..., – произошедшее начинает оседать в ее сознании. Скоро это будет постоянно всплывать у нее в памяти, стоит ей закрыть глаза.

Я только надеюсь, что вовремя его остановил, и он не зашел слишком далеко. Я наклоняюсь к Арасели и, обняв ее, даю ей возможность поплакать, прежде, чем она пойдёт объясняться с родителями.

– Если тебе нужно, чтобы я пошел с тобой…

Девушка мотает головой, задевая мою грудь.

– Все в порядке. Вы уже достаточно для меня сделали. Еще раз спасибо.

Она, наконец, отстраняется и открывает дверцу машины.

Еще минуту или около того я сижу и смотрю, как она проскальзывает через парадную дверь своего дома, а затем завожу машину.

На пути к дому приходского священника у меня в голове вертится множество мыслей, и чтобы хоть немного развеять этот сумбур, я включаю радио.

«После убийства Мачете Мака от свидетелей поступила новая информация, которая могла бы связать погибшего бойца ММА с картелем, орудующим в Южной Калифорнии и Мехикали. Власти расследуют заявления о том, что расправа над Маком была якобы осуществлена одним из его членов, значащимся в списке самых разыскиваемых преступников ФБР. По мере поступления дополнительной информации, мы будем держать вас в курсе последних событий».

Так я и знал. То, что я увидел в блокноте Хавьера имя Мака, не было случайностью. Он записал его не просто так.

35.
Айви

Окидывая взглядом притихший район, я нажимаю кнопку звонка дома приходского священника. Очень надеюсь, что правильно расслышала слова секретаря церкви, когда на мой телефонный звонок она ответила, что здесь проживает всего один священник. Дэймон говорил, что живет прямо за церковью Девы Марии Гваделупской, и я молюсь, чтобы это был тот самый дом, иначе какой-нибудь бедолага возненавидит меня за то, что я трезвоню ему в дверь посреди ночи. Я хотела сделать Дэймону сюрприз, но к моему удивлению в столь поздний час не застала его дома.

Бросив взгляд в сторону, я замечаю, что одно из нижних окон слегка приоткрыто. Напротив дома стоит складное кресло, и, судя по всему, с его помощью я легко смогу забраться внутрь.

Что, черт возьми, не так с Дэймоном, что он оставляет свой дом открытым для незваных гостей вроде меня? То, что он священник, не спасёт его от кражи со взломом. А после недавних нападений, о которых он упоминал, уж точно нет никакого смысла так рисковать.

Я раскладываю под окном ржавое, скрипучее кресло. Видя, как оно шатается, я начинаю сомневаться, что оно меня выдержит, но мне нужно всего лишь подтянуться, а дальше я сама заберусь внутрь. Опершись одной ногой о кресло, я резко подпрыгиваю и, ухватившись за подоконник, пытаюсь приоткрыть окно пошире. Оно поддается не сразу, приходится подпрыгнуть несколько раз. Как только оно распахивается, я полностью забираюсь на хлипкое старое кресло. Не обращая внимания на то, как оно подомной шатается, я хватаюсь обеими руками за подоконник и пытаюсь удержатся на ногах. Как только мне удается слегка подтянуться к окну, кресло опрокидывается на землю, а я болтаюсь, держась за подоконник.

Тихо вскрикнув, я шарю ногами по виниловому сайдингу дома в поисках хоть какой-нибудь опоры. Мне удается зацепиться и, вскарабкавшись по стене дома, влезть в окно.

Содрогаясь всем телом, я, словно тюлень, плюхаюсь на подоконник, но тут теряю равновесие, и падаю вниз головой на нечто похожее на пушистый ковёр.

Застонав от того, что, вне всяких сомнений, является ковровым ожогом, я ползу дальше в темноту комнаты, шаря по полу в поисках какой-нибудь мебели. Мои пальцы натыкаются на что-то твердое, я провожу рукой по гладкой поверхности и нащупываю цепочку ночника. Один щелчок, и комната озаряется светом.

Маленькая и простая, она кажется очень подходящей для Дэймона, однако в ней нет ни одной его вещи. И при мысли о том, что я могла ошибиться домом, меня прошибает озноб. Выпрямившись, я осторожно выхожу из комнаты, ловя глазами любое движение, прислушиваясь к малейшему постороннему шуму. Где-то сзади раздается щелчок и мурашками пробегает у меня по спине. Я останавливаюсь и поворачиваюсь к комнате, из которой только что вышла.

Услышав чьи-то голоса, я в ужасе распахиваю глаза и ищу, где-бы спрятаться. Укрывшись в расположенной напротив ванной комнате, я наблюдаю за выходящими из спальни незнакомцами.

«Какого черта…»

Неужели все они влезли в окно, как я?

Я точно ошиблась домом. Вот дерьмо.

–¡Silencio! El padre está dormido. («Тише! Священник спит.» (Исп.) — Прим. пер.)

Мальчик лет четырнадцати-пятнадцати ведет по коридору небольшую группу мужчин, женщин и детей. Все они сжимают в руках сумки и личные вещи, которые шуршат и издают жуткий шум.

Я понятия не имею, что он сказал, но уловила слово «el padre», которое, как мне известно, означает «отец». То есть отец Дэймон?

Пригнувшись, я выглядываю из-за угла и вижу, как группа останавливается у двери в другую комнату. Присев, я иду следом за ними и замечаю, что они оставили дверь слегка приоткрытой – вполне достаточно, чтобы я могла заглянуть внутрь.

Мальчик встает перед книжной полкой, вынимает оттуда одну книгу, и стена отодвигается в сторону.

Вся стена.

Прямо как в фильме про Джеймса Бонда или типа того.

Мальчик загоняет группу людей в образовавшийся в стене темный проход, и я задаюсь вопросом, не снится ли мне это. Может, я упала на улице с кресла и ударилась головой?

Как только все они оказываются внутри, мальчик снова говорит что-то по-испански, но единственное, что я понимаю, это «mañana»: «завтра».

Завтра что-то произойдёт.

Вернувшись в свое укрытие, я, еле дыша, смотрю, как мальчик возвращается в спальню и исчезает с другой стороны кровати.

Словно он шагнул в параллельную вселенную или типа того.

Мысленно посчитав до тридцати, я даю парню несколько секунд, чтобы убежать, а затем прокрадываюсь в комнату и вижу, как дверь тумбочки захлопывается, и снова все стихает. Если не считать пары оставшихся на ковре пятен грязи, нет практически никаких свидетельств того, что через эту комнату только что прошла дюжина людей.

Спустя несколько секунд я подползаю к тумбочке и, открыв ее, вижу зияющую в ней дыру с лестницей.

Ни хрена себе. Туннель, который и впрямь похож на портал в другой мир.

Незаконный ввоз мигрантов прямо здесь, в этом доме.

Заглянув в дыру, я пытаюсь разглядеть, что там внизу, и провожу рукой по гладким, холодным земляным стенам.

– Айви?

При звуке знакомого голоса я вскрикиваю и, упав на задницу, устремляю взгляд на Дэймона.

– Что ты здесь делаешь?

Прижав палец к губам, я велю ему замолчать и машу рукой в сторону комнаты с книжной полкой.

– Целая группа. Семьи: мужчины, женщины, дети. Они вылезли из той дыры в тумбочке, и он привел их сюда, в эту комнату.

– Кто? Кто он?

– Мальчик. Лет пятнадцати, не больше. В общем, он достал с полки одну книгу, и вся чертова стена тут же сдвинулась!

– Ты это видела?

– Да! Своими собственными глазами! Вся. Чертова. Стена!

– Какую книгу?

– Вон ту, красную. Но не трогай её! А что если они настроены враждебно?

– Это мое личное пространство. Если здесь кто-то есть, я хочу об этом знать.

– Я думала, ты знаешь! Парень прошептал что-то об el padre. Все остальное было по-испански, поэтому я ничего больше не разобрала.

– Это все, что ты узнала?

– Он сказал что-то о завтрашнем дне.

Не успеваю я его остановить, как Дэймон пересекает комнату, а я жду у двери, словно трусливый заяц. Он вытаскивает красную книгу, и стена приходит в движение.

В открывшемся проходе темно. Дэймон заглядывает внутрь, затем с хмурым видом поворачивается ко мне, и я понимаю, что за стеной пусто. Я подхожу к нему и смотрю в углубление.

– Здесь никого нет, – говорит Дэймон.

– Дай мне свой телефон.

Когда он это делает, я направляю фонарик влево, где из щели в стене виднеется другой проход, который, похоже, тянется далеко за пределы света.

– Это, должно быть, какая-то подземная железная дорога или типа того.

– Что ж, это утешает.

– Что ты имеешь в виду?

– Я думал, что этот туннель использовался для контрабанды наркотиков. Беженцы еще куда ни шло.

– Да, за исключением того, что, если их операция провалится, то все будет выглядеть так, будто всем этим заправляешь ты.

– Ну, до этого еще надо дожить. У меня сейчас есть дела поважнее. Например, узнать, как ты сюда попала.

– На автобусе? Прямо перед церковью есть остановка. Транспорт ходит до полуночи. А где в это время был ты?

– На вечеринке.

Я вскидываю брови, и мое внимание привлекают красные разводы. До этого я не замечала на его черной рубашке этого пятна, но, подойдя поближе, вижу, что оно темное и влажное. Я касаюсь его рукой, и на моих пальцах остается липкий красный след.

– Дэймон? Это твоя кровь?

– Я стал свидетелем ограбления и проследил за ворами до вечеринки. Там я предотвратил изнасилование и избил пистолетом какого-то члена банды, который, как оказалось, связан с картелем Синолоа. В какой-то момент меня пырнули ножом. Видишь? Есть дела поважнее.

– Хм. Дерьмо, – я опускаюсь на колено и, приподняв его рубашку, вижу большую рану, из которой все еще сочится кровь. – Нам нужно привести это в порядок. Господи, Дэймон, тебе нужно наложить швы.

– Я сам вытащил нож. Он был воткнут не так глубоко, как я думал.

– Ну, рана далеко не поверхностная, – я беру его за руку и прижимаю ее к ране, чтобы остановить кровь. – В ванную. Давай все хорошенько промоем.

Я иду впереди и, оглянувшись, вижу, что он нехотя придерживает свою рану.

– Надавливай на нее, Дэймон.

Он усмехается и качает головой.

– Может, я и выгляжу не совсем подобающе, но для меня это пустяки.

– С чего это?

– Меня не в первый раз пырнули ножом.

За последние пару недель он слегка приоткрыл завесу своей прошлой жизни. Кое-какие разрозненные факты, резко контрастирующие с образом того человека, которого я знаю сейчас.

– Я знаю. Думаешь, я этого не понимаю?

– Дай я кое-что возьму. Встретимся в ванной.

Кивнув, я продолжаю рыться в его шкафчиках в поисках спирта, ватных тампонов и пластырей-бабочек, которые никак не могу найти. Я ненавижу сообщать плохие новости, но этому мужчине, скорее всего, придется отправиться в больницу, потому что рану необходимо зашить, а такого я ни за что не вынесу.

Когда Дэймон возвращается, я немедленно принимаюсь за работу и промываю рану, молясь, чтобы она не была такой глубокой, как мне показалось всего несколько минут назад. Но она глубокая. Я вижу темно-красное мясо и чувствую в горле першение и подступающую тошноту.

– Дэймон, она довольно глубокая.

– Не глубокая. Поверь мне. Я повидал по-настоящему глубокие раны, – он достает из кармана белый пузырёк с надписью «Gorilla Glue».

– Сейчас я покажу тебе один фокус.

Разинув рот, я смотрю, как он сжимает края раны и, аккуратно придерживая их пальцами, проводит клеем по шву.

– Это не идеальный вариант, но позволяет избежать швов.

– Сколько именно раз тебя ранили ножом?

– Достаточно, чтобы я не сомневался насчет этого клея, – он убирает пальцы, и рана остается склеенной. – Вуаля! Все в порядке.

Наклонившись, я внимательно рассматриваю образовавшийся на его коже тонкий блестящий слой и, проведя пальцем по шву, вижу, что он уже высох.

– Вау. А что, если будет заражение? Там остались бактерии.

– Тогда, думаю, меня порежут ножом еще раз.

Подавив рвотный позыв, я откашливаюсь и отхожу от его раны.

– Это все ты. Я не хочу иметь ничего общего с этим процессом.

– Ну, тогда, надеюсь, что ты хорошо все промыла, и мы можем продолжать.

Я прикладываю к его ране кусок марли, проверяя, не прилипла ли к ней вата, и приклеиваю края пластырем.

– Наверное, нам стоит закрыть эту книжную полку, а?

Кивнув, Дэймон выходит из ванной, проводя рукой по наложенной на бок повязке. Пользуясь возможностью, я любуюсь красивым рельефом его мышц, которые перекатываются под кожей при каждом движении.

– И что же теперь будет? С парнем, которого ты избил пистолетом?

– Он меня узнал, но не думаю, что скоро заговорит.

– Ты надеешься.

– Да. Я надеюсь, – он ставит книгу обратно на полку, и дверь снова закрывается.

– А теперь, может, объяснишь мне, почему ты решила нарушить мой недвусмысленный приказ держаться отсюда подальше?

– Да. Во-первых, ты хоть и святой отец, но мне ты не отец. А во-вторых, я по тебе скучала.

– И я по тебе скучаю, но…

Я прижимаю палец к губам, которые мне так хочется поцеловать.

– Давай на этом и остановимся. Это опасно, я понимаю. Но ни одному картелю в мире не удержать меня от того, чего я хочу больше всего.

Дэймон проводит пальцем по моему лбу и заправляет мне за ухо прядь волос.

– И чего же ты хочешь больше всего?

– Тебе нужно помассировать член, не так ли?

– Сейчас бы это совсем не помешало, – улыбается он и прижимается к моим губам в поцелуе, от которого замирает сердце.

– А если за этим книжным шкафом толпа народа?

– Пусть они станут свидетелями моего пиршества. «Ибо сказываю вам, что никто из тех званых не вкусит моего ужина, ибо много званых, да мало избранных».

С улыбкой я обнимаю его за шею и чувствую, как его ладони крепко стискивают мою задницу.

– Это стих из Библии, или ты сейчас говоришь, как развратный ревнивый бойфренд?

– И то, и другое. Притча о Великой вечере.

– Мне нравится.

Приподнявшись на цыпочки, я целую его, чувствуя, как его мышцы расслабляются, и Дэймон прижимает меня к стене.

– Ты сейчас так мне нужна, Айви. Я рад, что ты пришла.

Я поигрываю его волосами и, вдумавшись в слова Дэймона, представляю себе, какой он должно быть испытывает стресс, если это признал.

– Я тоже.

36.
Дэймон

Когда злишь опасных преступников, самое страшное это не вероятность смерти, а ее ожидание. Я сижу в исповедальне, ожидая, пока за перегородкой устроится очередной кающийся, но мои мысли сейчас где угодно, только не здесь.

– Здравствуйте, Padre.

Я с облегчением слышу знакомый голос Гордона. Это хоть как-то отвлекает меня от желания начать царапать ногтями стены этой душной деревянной кабинки.

– Добрый вечер. Что привело Вас на исповедь?

– Я тут, э-э... кое о чем думаю.

– Продолжайте.

Он осеняет себя крестным знамением и откашливается.

– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил. С моей последней исповеди прошло две недели.

– Расскажите мне, что Вас тревожит.

– Мой внук. Он... он очень сильно пострадал.

– Печально это слышать.

– Знаю, что сейчас мне следует быть рядом с ним. На случай, если ему вдруг станет хуже. Но меня не отпускает жгучее желание найти этого мерзкого, поганого ублюдка, разбившего ему лицо.

У меня холодеет кровь, и на мгновение мне кажется, что он чувствует перепад температуры. Во рту становится сухо, я пытаюсь проглотить подступивший к горлу ком и ёрзаю на скамейке.

– Я всю ночь думал о том, что сделаю с этим сукиным сыном, если только до него доберусь. Жуткие, аморальные вещи.

– Вы знаете, кто его избил?

– Еще нет. Говорят, этот скользкий тип ушел с Арасели. Избил моего мальчика и сбежал с его подружкой.

– И все же, кто бы это мог быть?

– Разве это имеет значение? Дело в том, что я сейчас просто тону. У меня голова идет кругом. Кроме этого парня у меня никого нет. Он хороший мальчик. Я этого не заслужил.

Видимо, он плохо знает своего мальчика.

– И вот из-за этих гневных мыслей о возмездии Вы и пришли исповедоваться?

– Нет. Я пришел, чтобы снять с груди тяжкий груз. Последние пару дней я все размышлял о том, где же я ошибся с Мигелем. Я был строг с его отцом. Часто поднимал на него руку, с Мигелем было тоже самое.

– Вся прелесть родительства в том, что никогда не поздно измениться, – эти слова срываются у меня с губ автоматически. Все мои мысли крутятся вокруг того, знает он, что это я, или просто со мной играет.

– Вы же не думаете, что я уже погубил этого мальчика?

Возможно, он рассчитывает, что я облажаюсь и отвечу так, будто знаю, что на самом деле представляет из себя его мальчик.

– Я не знаю, погубили Вы его или нет. Я говорю лишь о том, что, если Вы совершили ошибку, то никогда не поздно признать это и покаяться.

– Вы умный, святой отец. Это хороший совет. Рад, что сегодня пришел с Вами поговорить. Итак, каков мой приговор?

– Я не думаю, что родительские испытания требуют покаяния. Если бы дело обстояло так, я бы выслушивал признания до глубокой ночи.

– Ну что ж, хорошего Вам вечера.

Из-за перегородки доносится скрип дерева – знак, что он уходит.

Мне нужно на воздух. Исповедальня официально стала слишком тесной, слишком удушающей.

Я открываю дверь и вижу, что Гордон стоит рядом с перепуганной на смерть Арасели, и тут же иду к ним. Мужчина хватает ее за руку, и она вырывается.

Гордон бросает взгляд на меня, потом снова на нее.

– Люди многое видят. И поговаривают. Я выясню, кто это сделал.

И, не сказав больше ни слова, он уходит, прежде чем я успеваю к нему подойти.

На лице Арасели блестят слезы, у нее такой вид, будто она в любой момент рухнет на пол. Я с некоторой осторожностью обнимаю ее, чтобы успокоить.

– Он очень расстроен, вот и все.

– Я просто пришла сказать Вам... убедиться, что с Вами все в порядке, и еще раз поблагодарить. И..., – она оглядывается на дверь, из которой только что вышел Гордон. – Я никому ничего не говорила. Даже отцу. Он думает, что вчера ночью меня отвезла домой подруга.

Я киваю.

– Я благодарен тебе за то, что ты не упомянула обо мне, но ты сама как? В порядке?

Ее брови ползут к переносице, и она вытирает со щек слезы.

– Понятия не имею. Я все время об этом думаю. Снова и снова.

– Ты сказала отцу, что это Мигель?

– Я ничего не могла ему сказать. Меня не должно было быть на той вечеринке. Я солгала и сказала ему, что мы с подругой поссорились, и я вернулась домой. Знаю, врать нехорошо, но... пожалуйста, святой отец, ничего ему не говорите.

– Даю тебе слово. Но надеюсь, что ради твоего же блага, ты все же с кем-нибудь поговоришь о произошедшем. Не дай ему лишить свободы твой дух.

Плотно сжав губы, она кивает и шмыгает носом.

– Я не позволю ему меня запугать. Я с кем-нибудь поговорю.

– Хорошо. Береги себя, Арасели, – я кладу руку ей на плечо и легонько сжимаю, после чего она отворачивается и направляется к ожидающей ее в притворе семье.

Я сижу за столом и, глядя на висящее на стене распятие, размышляю о том, как иногда опасно поступать так, как мы считаем правильным. Уверен, что Иисус не стал бы во имя справедливости разбивать лицо подростку. Это отец привнес в мою душу частичку чего-то дьявольского.

Мой старик его бы убил. Просто прикончил бы и зарыл так глубоко, что никто и никогда бы не узнал, что с ним случилось. Так же, как я поступил с Кэлвином и педофилом, чье имя я сейчас даже не вспомню. Теперь он – такая же часть той вонючей жижи, которая в тот вечер начала разъедать его труп. Как, должно быть, ужасно жить жизнью, настолько отягощенной злом, что никто даже не узнает о твоей смерти.

Мои раздумья прерывает раздавшийся стук в дверь. Выпрямившись в кресле, я начинаю перебирать какие-то бумаги, чтобы не было так очевидно, что последние два часа я просидел тут без дела в полной тишине.

Ко мне в кабинет заглядывает Хавьер.

– Дэймон? – он останавливается у двери, несмотря на мое приглашение присесть. – Я буквально на пару минут. Сегодня днем у меня назначена встреча по запланированной на выходные Кинсеаньере. Я просто хотел передать, что Гордон просил тебя зайти в больницу, чтобы помолиться с ним и его семьей.

– Меня?

– Он специально попросил тебя. Сказал, что ранее ты дал ему пару очень дельных советов, и, по-видимому, твое присутствие очень его успокаивает. Ты сможешь это для него сделать?

– Да, конечно. Я с удовольствием помолюсь.

За парня, чье лицо разбил рукояткой собственного пистолета.

Самое нелепое приглашение из всех возможных.

– Хорошо. Я дам ему знать.

Я приезжаю в больницу сразу после восьми вечера. Перед самым отъездом Хавьер сообщил мне номер палаты и нужный телефон на случай, если по дороге я заблужусь.

В палате уже толпятся люди, а у дверей дежурят трое молодых парней с загорелой кожей и черными волосами.

Рядом с кроватью стоит Гордон и со слезами на глазах смотрит на внука, но у видев меня, тут же расплывается в улыбке.

– Отец Дэймон, рад, что Вы пришли.

Все люди, которые, как я полагаю, являются семьей и друзьями парня, расходятся в стороны, пропуская меня к кровати. При одном взгляде на лежащего на кровати Мигеля с сизым опухшим лицом и торчащей из носа с трубкой, я понимаю, что это будут самые мучительные тридцать минут в моей жизни.

Пожилая женщина с седыми волосами и морщинистой кожей тянется к парню и всхлипывает что-то по-испански. Когда я подхожу, она берет меня за руку и целует костяшки моих пальцев, будто я сам Папа Римский. Сквозь слезы она бормочет что-то по-испански, из чего я могу разобрать только «mi hijo» и «padre». (Mi hijo (исп.) – «мой мальчик», padre (исп.) – «отец» – Прим. пер.)

Гордон наклоняется и кладет руку мне на спину.

– Бабушка Мигеля со стороны его матери. Одна из этих суперрелигиозных бабулек. Думает, что святая вода отгоняет демонов, и все такое.

– Если Вы не возражаете, я бы хотел начать.

– Да, я был бы Вам очень признателен.

Я читаю молитву очень быстро и официально, так же, как и сотни раз до этого. При этом пытаюсь не смотреть на парня слишком часто. Я изо всех сил стараюсь не забывать о причине, по которой он сейчас лежит на больничной койке. По правде говоря, мне хотелось бы объяснить это его семье, которая трясётся над ним, словно над каким-то великомучеником.

Хотя после этого они безусловно меня прикончат.

– Спасибо, что пришли, падре. Это очень много значит для нашей семьи и друзей.

– Конечно. Держитесь.

Жалкий финал этого дерьмового шоу, но я рад, что оно закончилось. Ополаскивая руки в раковине, я оглядываюсь на болтающего с молодой женщиной Гордона, и вдруг слышу голоса говорящих у палаты мужчин.

– Сегодня вечером. Мы схватим девчонку. Пара часов, и она заговорит. А потом покажем избившему ее гандону, как мы заботимся о своих.

Дерьмо. Они нападут на Арасели. И, по-видимому, на меня, но мне сейчас важнее судьба девушки.

– Скажи Гордо, что мы уходим. Мы завалим этого pinche maricón ещё до полуночи. (Pinche maricón (исп.) – «грёбаный педик» – Прим. пер.)

Один из мужчин проскальзывает позади меня, и я краем глаза за ним наблюдаю, задержавшись у раковины. Когда он снова поворачивается в мою сторону, я вытираю руки и даю этой троице отдалиться от меня на некоторое расстояние. Как только они спускаются в холл, я следую за ними, ругая себя за то, что у меня все еще не созрел никакой план.

Не спуская с них глаз, я выхожу из больницы на парковку, и, когда они наконец выезжают на главную улицу, держусь от них на расстоянии нескольких машин.

Надеюсь, мне не придется молиться еще над тремя телами. Но если такое случится, или Арасели пострадает от задуманной этими прихвостнями мести, я готов сказать пару не совсем тёплых слов от имени Господа.

Мы едем по уже знакомой мне дороге до самого Холдридж-стрит, а я изо всех сил напрягаю мозги в поисках плана. Я не могу себе представить, что они ворвутся к родителям Арасели, но это ведь члены банды, а не наемные убийцы. Они скрываться не привыкли.

Я готовлюсь свернуть на Сапфир-стрит, но к моему удивлению они едут дальше. Внутреннее чутье подсказывает мне оставить машину возле дома Арасели и понаблюдать, но, вдруг им известно, где она сейчас. Возможно, у подруги.

Дорога обрывается в тупике, и я чувствую в груди первый неприятный холодок, когда стоящая передо мной машина вдруг поворачивается ко мне. В моем зеркале заднего вида вспыхивает яркий свет фар, и я вижу на обеих сторонах улицы еще две машины, заблокировавшие мне путь назад. Вокруг продолжают загораться фары, и я понимаю, что окружен машинами.

Я в ловушке.

Как бы то ни было, я осторожно наклоняюсь к бардачку и кладу на колени пистолет. Расправив плечи, я торопливо проверяю под рулем, достаточно ли в нём патронов. Даже близко не хватит для намечающейся тут бойни.

В свете горящих фар мерцает приближающийся к моей машине силуэт человека. Он идет медленным и легким шагом победителя.

– Руки на руль, чтобы я их видел, падре.

Мужчина держится на расстоянии и, наставив на меня пистолет, расплывается в улыбке под стать своему самодовольному тону. Когда я медлю, слишком занятый подсчетом своих шансов, он качает головой.

– Да брось. Ты не настолько глуп. В смысле, тебе конечно удастся всадить нехилую пулю мне в череп, но ты окружен по меньшей мере полудюжиной автомобилей, в каждом из которых тебя держат под прицелом три-четыре ствола. Шансов выжить у тебя примерно столько же, сколько и у пирога из дерьма на слёте мух.

Даже когда он это говорит, я все еще судорожно соображаю, но теперь ясно одно.

– Ты – Эль Кабро Бланко. Белый Козёл.

– Знаю, что ты, скорее всего, ожидал чуть больше помпезности.

Даже если они откроют по мне огонь и изрешетят меня свинцом, я все равно смогу прикончить человека, уничтожившего мою семью. Человека, убившего моего сводного брата.

– Должен признать. Ты не был первым в моём списке подозреваемых. Ты мне и впрямь нравился, падре. У меня разрывается сердце от мысли, каким же мерзким куском дерьма ты оказался.

Мои пальцы сжимают спусковой крючок лежащего у меня на коленях пистолета. Как он и сказал, всего один быстрый выстрел в голову. И в все будет кончено. Я думаю о Вэл и Изабелле. О справедливости, которую я восстановлю, убив этого ублюдка. Я думаю об Айви и о том, как прикончив его, не дам ему сделать ее следующей жертвой.

– Что скажешь, если ты сейчас положишь руки на руль, как я просил, и мы немного поговорим. По-моему, справедливо?

Еще несколько секунд я обдумываю свои шансы, которые просто невозможно просчитать.

Наконец, я выпускаю из пальцев лежащий у меня на коленях пистолет и кладу руки на руль.

– Конечно. Давай поговорим.