Текст книги "Освобождение (ЛП)"
Автор книги: Кери Лейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
17.
Айви
Устроившись на полу своей квартиры с бутылкой вина и сигаретой, я разворачиваю письмо от mamie. Наверное, сейчас не самое лучшее время его читать, но в данный момент ее слова мне нужнее, чем когда-либо. Я отдала бы все на свете, чтобы она сидела рядом со мной, гладила меня своей теплой морщинистой рукой и твердила мне, что все будет хорошо.
Она всегда говорила, что в конце концов все образуется.
Хотя, может, это и не так. Может, это не относится к женщине, которая предала единственного мужчину, заставившего ее что-то почувствовать.
Я не врала, когда говорила Дэймону, что не знала о том, что Валери и Изабелла были его семьей. В тот момент о муже информации имелось крайне мало, он словно сквозь землю провалился. Просто исчез. В новостях ни разу не показали его фото, даже в тот короткий миг, когда в самом начале он был объявлен подозреваемым. А в таком городе, как Лос-Анджелес, где убийства происходят каждый день, они не долго остаются в центре внимания и быстро становятся историей.
Когда mamie рассказала мне о том, что ей сообщила работавшая в том отеле подруга, я целую неделю не могла есть. Мне хотелось пойти в полицию и во всем признаться, даже если это означало бы выдать себя, но Кэлвин уже пригрозил, что, если я хоть слово скажу о медицинской карте, замучает mamie до смерти. А с такими связями в полиции, как у него, мне не верилось, что кто-то там примет мое признание.
Дрожащими руками я тушу сигарету и читаю письмо.
Моя дорогая Айви,
Вся твоя жизнь была пропитана болью и чувством вины. Печалью оттого, что тебя бросила мать. И отец тоже. Чувством вины за то, что ты несешь на своих плечах чужой грех. Дело в том, что люди каждый день делают выбор, поступить правильно или нет. И иногда во имя чего-то правильного они поступают неправильно. Я хочу, чтобы ты простила себя и научилась принимать прощение от других. Это не грех – любить кого-то так безоговорочно, что готов сделать для него все, что угодно. Но самый тяжкий грех – это не дать Богу возможности тебя простить.
On se reverra un jour, mon petit moineau. (On se reverra un jour, mon petit moineau (франц.) – «Мы с тобой еще увидимся, мой маленький воробушек»– Прим. пер.)
Je t’aime.
Mamie.
Мои слезы падают на листок бумаги, и я прижимаю ее последние слова к груди, желая выгравировать их на своем сердце. Я опрокидываю бутылку вина, с жадностью глотая своё лучшее Каберне, но тут вздрагиваю от внезапного стука в дверь и проливаю вино на письмо.
– Айви! – в доносящемся из-за двери голосе слышится явная угроза, и меня охватывает дикий ужас.
«О, нет. Только не Кэлвин. Только не сейчас».
Я тянусь к телефону, о котором за последние два часа совсем забыла, и вижу, что Кэлвин написал мне еще дюжину сообщений, и каждый раз во все более рассерженном тоне. Борясь с подступившей к горлу тошнотой, я тихонько подхожу к двери и, посмотрев в глазок, встречаюсь с его яростным взглядом, который тут же подтверждает все мои опасения.
– Айви! Открывай!
Вздрагивая, я слышу еще три удара в дверь и, зажав рукой рот, чувствую, как все мое тело сотрясается от страха и адреналина.
– Ты убирайся! Ты сейчас же убирайся, или я вызову полицию! – от голоса миссис Гарсиа у меня по спине пробегает тревога, и когда Кэлвин резко разворачивается и с силой толкает женщину к противоположной двери, я начинаю действовать.
Я распахиваю дверь и, отшвырнув его руку, падаю на колени рядом с миссис Гарсия, которая лежит на полу, потирая макушку.
– О, Боже, с Вами всё в порядке?
– Да, я в порядке.
Меня хватают и поднимают с пола крепкие руки. Я кричу и борюсь и, пнув Кэлвина ногой, толкаю его локтем в грудь.
– Ты оставь ее в покое! – вопит позади нас миссис Гарсия.
Дверь заглушает все ее дальнейшие угрозы вызвать полицию, а Кэлвин тащит меня через всю комнату и бросает на кровать. Он подкрадывается ко мне, как злобный хищник, припирает к стенке, загоняет в клетку.
– Где ты была, любовь моя? – цедит он сквозь стиснутые зубы. – Я весь вечер тебе звонил и писал, звонил и писал, мать твою!
– У меня умерла бабушка, бессердечный ты ублюдок!
Я хочу сказать, что не хотела так его называть, зная, что это выведет его из себя, но события этого вечера обнулили все мои инстинкты. Я чувствую, что меня замкнуло и готова сдаться.
Щеку пронзает резкая, жгучая боль и отбрасывает мою голову в сторону.
– Бессердечный? И это говорит мне сучка, которая не может проявить немного благодарности к тому, кто спас ее задницу?
– Ты никогда меня не спасал. Ты лишил меня свободы, и с тех пор я жалею, что тебе помогла!
Очередной удар врезается мне в скулу. Вздрогнув, я чувствую, как стучат мои зубы, и боль пронзает пазухи.
– Где ты была сегодня вечером?
– В доме престарелых, – я пытаюсь говорить спокойным голосом, не сомневаясь, что следующий удар наверняка меня вырубит. – Я же тебе сказала, что моя mamie умерла.
– Твоя mamie? — у него раздуваются ноздри. Он поднимает голову и, стиснув челюсти, поджимает губы. – Тогда почему здесь воняет гребаным сексом?
– Ты спятил. Позвони в дом престарелых, Кэлвин. Они тебе подтвердят.
«Чертов психопат!»
Он отталкивается от кровати и, приподняв постельное покрывало, исчезает в ванной. Оттуда доносится грохот – вне всякого сомнения, мои личные вещи, которые он в истерике разбрасывает по комнате.
С бешено колотящимся сердцем я смотрю, как он переходит из ванной в гардеробную, и появляется оттуда, держа в руках черный латексный костюм, а именно ту его часть, на которой тусклым пятном виднеется высохшая сперма Дэймона.
– Да? А это что такое?
Переводя взгляд от костюма к его вытаращенным от недоумения глазам, обещающим мне море боли, я откашливаюсь, в надежде его убедить.
– Это ничего.
– Я купил эту хрень совершенно новой. Так откуда же на ней следы спермы?
По звенящей в его голосе злобе я понимаю, что любые мои заверения будут напрасны. Его глазные яблоки буквально горят красным светом от ярости, которая, как я думаю, сейчас бурлит у него в крови.
Пока моё сознание мечется в поисках ответа, он подносит костюм к носу, нюхая ткань, и у меня внутри все сжимается.
– Я... Кэлвин…
Он со всей силы бьет меня по щеке рукой с костюмом, и от вспыхнувшей боли к моим глазам подступают слёзы.
– Ты лживая тварь. А знаешь, что бывает с лживыми тварями? – он не дает мне возможности ответить. Не то чтобы я хотела. – Их дрючат.
Не успеваю я воспротивиться, как он хватает меня за лодыжки и тащит к краю кровати. Пинать его бесполезно, поскольку он держит меня за ноги, а потом одним резким рывком переворачивает на живот. Цепляясь за простыни, я поднимаюсь на колени, чтобы убежать, но он тянет меня назад и наваливается сверху всем своим весом.
– Сколько раз тебе повторять? Эта киска моя! Полагаю, нам придется поставить на ней клеймо, как считаешь? Позаботиться о том, чтобы каждому ублюдку было ясно, чья она. Думаю, Айви, пришло время включить твою плойку.
– Нет, нет!
Кэлвин хватает меня за волосы и тащит в ванную, я брыкаюсь и скольжу ногами по полу. Оказавшись внутри, он, все еще удерживая меня, опускается на колени.
Мне удается одним резким ударом пнуть его по яйцам, после чего он издает рык и наваливается на меня всем телом.
Из груди вырывается весь воздух, мои ребра, кажется, сейчас треснут. Какое-то мгновение я не могу вздохнуть, и, воспользовавшись этим, Кэлвин вытаскивает из заднего кармана наручники и пристегивает меня ими к умывальнику. Все еще хватая губами воздух, я переворачиваюсь и делаю первый небольшой вдох. К тому времени, как мне удается набрать в легкие достаточно воздуха, Кэлвин полностью стягивает с меня джинсы и трусики, и оказываюсь совершенно обнаженной ниже пояса.
Он раздвигает мне бедра, больно прижимает их к полу и, наклонившись, утыкается носом мне между ног.
– Пахнет членом другого мужика.
Я изворачиваюсь, но не могу высвободиться из его хватки, чувствуя, как царапая меня ногтями Кэлвин просовывает в мою плоть два пальца, и низ живота пронзает острая боль.
– Похоже, что в тебе побывал чей-то член. Прямо как в маленькой шлюшке.
Поднявшись на колени, он достает из корзины мою плойку и вставляет ее в розетку.
Увидев весь этот ужас, я внезапно прекращаю борьбу.
– Пожалуйста, Кэлвин. Пожалуйста, не делай этого. Пожалуйста, я выполню все, что пожелаешь. Все что угодно.
– Оу, это как раз то, чего я хочу, любовь моя. Отыметь тебя этой штукой и убедиться, что любой хрен, который попытается тебя после этого трахнуть, быстро поймет, кому ты принадлежишь.
– Пожалуйста, Кэлвин. Не делай этого.
– А знаешь, как он это поймет? – продолжает Кэлвин. – Просто, если кто-нибудь попытается засунуть в тебя свой член, ты сразу вспомнишь, как это больно, когда тебя трахают горячей плойкой, и скажешь ему, что эта киска принадлежит мне. Кэлвину Бьянки.
– Нет, пожалуйста.
Он прикладывает палец к щипцам для завивки, видимо, проверяя достаточно ли они нагрелись, и на его лице проступает злая усмешка.
– Динь! Динь! Прямо с пылу с жару, детка.
Когда он подносит их ко мне, я брыкаюсь и извиваюсь, и от страха мое поле зрения начинается уменьшаться. Оно сужается до тех пор, пока единственное, что я вижу, – это плойка у меня между бедер.
18.
Дэймон
Как ни странно, великодушие не всегда было моей сильной стороной. Так что тот факт, что я стою у двери Айви, подтверждает мою веру и то, как далеко я ушел от человека, который десять лет назад всадил бы пулю в череп любому, кто признался бы в причастности к убийству его семьи. Долгие годы выслеживая людей, одно я могу сказать точно: этот парень отыскал бы адвоката независимо от того, дала бы Айви ему эту карту или нет. Конечно, она сэкономила ему некоторое время, дав информацию о точном местонахождении Розенберга, но любой стоящий убийца нашел бы другой способ, а уж если у него имеются такие связи, о которых говорит Айви, удивительно, что он вообще стал с ней возиться.
Если только это не было его уловкой, чтобы в дальнейшем на нее давить.
Он неизбежно нашел бы мою семью, и если его действительно нанял мой отец, то вполне логично, что меня оставили в живых. Старый ублюдок всегда хотел превратить мою жизнь в ад, так почему бы не потушить пламя бензином, отняв у меня единственную надежду на спасение? Единственное, ради чего я тогда жил.
Позади меня раздается какой-то шум, и, развернувшись, я вижу уже знакомую мне миссис Гарсиа.
– Бы должны ей помочь. Айби в беде. Пожалуйста, помогите ей.
– Что случилось?
– Этот мужчина бернулся. Он такой злой! Я знаю, что он собирается причинить ей боль. Я бызбала полицию, но они никогда не приезжают, – она дёргает подбородком в сторону двери и хмурится. – Они его друзья.
Схватив меня за рукав, женщина смотрит на меня серьезными, полными тревоги глазами.
– Помогите ей. Пожалуйста.
Прошмыгнув к себе в квартиру, она закрывает дверь так, словно задраивает люк перед бурей.
Может, так оно и есть.
Гнев накатывает на меня темной тучей, я поворачиваюсь к квартире Айви и колочу в дверь. По венам, словно старый друг, струится что-то ледяное и знакомое, подтачивая мою железную выдержку и лишая самоконтроля. Под приставшим к моей коже покровом праведности полыхает всепоглощающий огонь, грозясь обнажить то, что скрыто у меня внутри.
Я опускаю взгляд, чтобы он не увидел моего лица, и долблюсь в дверь, на этот раз сильнее, готовясь ее выбить.
– Ты еще что за хрен? – раздается из-за двери его голос, и у меня такое чувство, будто я где-то его уже слышал.
– Отец Дэймон Руссо из католической церкви Святой Марии, – сквозь стиснутые зубы отвечаю я, с трудом скрывая свою ярость. – Я просто зашел проведать Айви.
– С ней все в порядке! Уходите.
– Извините, но я не могу этого сделать, – до боли сжав кулаки, я твержу себе, что не должен его убивать. После наказания я могу его пощадить, но мне ли не знать. Если он причинил боль Айви, пощады ему не видать. – Я знаю, что она потеряла бабушку, и мне бы очень хотелось ее навестить.
– Слушай, придурок…
Как только дверь распахивается, я бросаюсь на него и бью со всей силы. От удара парень падает на задницу, и через несколько секунд кидается на меня, прямо мне в живот. Словно полузащитник, он толкает меня к стене, и я ударяюсь спиной о зеркало, которое тут же падает на пол.
Мне удается стиснуть в захвате его голову и, ударив кулаком в лицо, сломать ему нос.
– Черт! – рухнув на пол, он зажимает нос, но даже это не мешает ему снова на меня броситься.
Я получаю по ребрам, а он наносит удар за ударом, практически выбивая из меня дух. Блокируя следующий выпад, я размахиваюсь и ломаю ему челюсть, от чего его голова откидывается в сторону в вихре кровавых брызг. Еще один удар отбрасывает его в противоположном направлении. Другой – рассекает ему губу.
Упав на пол, он слабо отбивается от моих ударов, пока мою руку не пронзает острая боль. Остановившись, я вижу торчащий из моего бицепса нож. Эта заминка стоит мне следующего выпада, он взгромождается на меня, колотя кулаками по моим рукам, которыми я прикрываю лицо. Удар за ударом ослабляют мои мышцы, тело горит, словно в огне. Он поворачивает в моей ране нож, и я рычу от взрывающей мозг боли.
Я поднимаю голову и впервые вижу его лицо.
Он смотрит на меня.
Винни Бьянки. Я вырос с этим ублюдком в Нью-Йорке. Он был моим лучшим другом и часто помогал мне в работе на моего отца. Только тогда мы не называли его Кэлвином. Он безуспешно косил под гангстера. Пацан, чья семья отреклась от него за то, что он болтался с сыном Энтони Савио. Какое-то время он служил в армии, а потом его отправили за океан. Кончилось всё тем, что он долго страдал от посттравматического расстройства и попал на работу в службу безопасности, также известную как заказные убийства и, выполнив пару заказов для моего отца, быстро завоевал его доверие.
Вот уж кого не ожидал здесь увидеть.
– Ты мерзкий сукин сын! – я ощущаю внезапный прилив сил и, воспользовавшись тем, что у него на лице тоже отразилось потрясение, сбрасываю его с себя.
– Какого хрена? Я думал... думал, что ты умер. О тебе не было ни слуху, ни духу.
– Ты убил мою семью, – я выдергиваю из руки нож, прикрывая ладонью сочащуюся кровь.
– Это была просто работа. Ничего личного. Я не хотел этого делать, но твой отец отвалил мне кучу денег.
– Зачем? Зачем забирать у меня все, что было мне дорого?
– Почему ты ушел, а? Просто взял, бл*дь, и исчез? Эта сука... эта сука с самого начала обвела тебя вокруг пальца.
Я бросаюсь на Кэлвина с ножом. Вскочив на него, я, дрожа от напряжения, прижимаю лезвие к его коже с намерением перерезать ему горло, а он борется со мной, отталкивая от себя нож.
– Она... не... любила тебя. Она тебе говорила... что я трахнул ее перед вашим отъездом... в Калифорнию?
– ПОШЁЛ НА Х*Й!
– Это правда. Она пришла... ко мне домой... и попросила... ее приютить.
– Брехня!
– Ты вынудил... ее уехать... из Нью-Йорка. Она была... чертовски несчастна.
Я изо всех сил давлю на нож, чтобы вонзить лезвие ему в горло и заставить замолчать.
– И что же ты сделал? Попёрся за мной в Калифорнию?
– Твой отец... просил меня следить... за тобой и Вэл. В особенности за Вэл.
– А Изабелла?
– Я не... хотел... ее убивать. Это произошло...случайно. Она встала... у меня на пути... защищая Вэл!
«Намерен ли ты посвятить свою жизнь Богу ради спасения Его чад…»
У меня в голове белым шумом отдаются клятвы моего рукоположения и заглушаются криками, что вырывались у меня из груди, когда я держал в руках безжизненное тело своей дочери.
Закрыв глаза, я мысленно цепляюсь за отголоски ее смеха, звука, который никогда больше не услышу. И все из-за этого нераскаявшегося куска дерьма.
Дрожа от напряжения, я отстраняюсь и бью его по лицу. Снова и снова колочу кулаками по его черепу, разбивая себе костяшки пальцев, пока Кэлвин наконец не замирает.
Мое тело сотрясается от кипящей внутри меня ярости, готовой взорваться беспощадной вспышкой мести.
От подступивших к глазам слёз его окровавленная фигура расплывается, еще больше искажая изуродованное лицо. Я отталкиваю его и иду искать Айви.
Я нахожу ее в ванной, где она лежит на полу без сознания, прикованная наручниками к раковине. Между ее широко раздвинутых ног валяются щипцы для завивки волос, и от исходящего от них жара у меня в голове проносится череда образов. Убийственных образов, которые только еще больше распаляют мою ярость. Я иду назад к Винни и, обыскав карманы его джинсов, нахожу в них ключ. Вернувшись к Айви, я расстегиваю наручники, и поднимаю ее с пола, предварительно отложив в сторону плойку. Я несу Айви в комнату, кладу ее на кровать и накрываю одеялом.
Все еще опьяненный адреналином, что растекается по моим венам, словно бензин, я хватаю Винни за лодыжку и волоку его в ванную. Там я пристегиваю его наручниками к раковине, так же, как несколько мгновений назад была пристегнута Айви, и жду, когда он очнется.
Секунды перетекают в минуты.
Устроившись с бутылкой вина, найденной мною на полу в гостиной, я шлепаю Винни по щекам.
– Эй. Просыпайся.
Поморгав, он открывает свои заплывшие глаза и, осознав, где находится, тут же озирается по сторонам и поднимает взгляд на свои скованные руки. Оттолкнувшись ногой, он дергается назад и тянет за наручники, будто сможет их сломать или типа того.
Я поднимаю раскалённую плойку, которая к этому моменту уже буквально дымится.
– Что ты собирался с этим делать?
От моего внимания не ускользает то, как у него слегка вздрагивают плечи.
– Ничего, приятель. Просто валял дурака.
– Валял дурака, – я опрокидываю бутылку вина и, сделав обжигающий глоток Каберне, вытираю рот рукавом. – Значит, когда я нашел здесь Айви с раздвинутыми ногами, ты вовсе не собирался ее этим трахать?
Он фыркает и качает головой, так, словно я какой-то сумасшедший.
– Нет. Это всего лишь игра. Просто хотел ее напугать.
– Зачем?
– Она моя. Она принадлежит мне, – сквозящая в его голосе одержимость не имеет ничего общего со страстью влюбленного мужчины. Он говорит, как ребенок, охраняющий игрушку, которую собирается сломать, поэтому ни с кем не желает ею делится.
– Что такого особенного в этой девушке?
Его взгляд подтверждает мои подозрения, словно он боится рассказывать мне о ее достоинствах из опасений, что я захочу ее больше, чем уже хочу.
– Айви... она не такая, как другие. Она единственная, кто меня понимает.
– Понимает? Она делает то, что ты говоришь, потому что боится тебя.
– Эта сучка ничего не боится. Она сражается. Именно это мне в ней и нравится.
Следующий глоток вина усыпляет мою совесть, разжигая во мне нарастающее желание долго смотреть, как он страдает.
– Женщина не должна сражаться с мужчиной, который утверждает, что о ней заботится.
– И это, бл*дь, говорит мне священник. Когда ты в последний раз трахался?
– Сегодня вечером. Кстати, мне очень понравился тот латексный костюм.
– Пидор!
– Я ведь не трахал тебя, Вин. Я трахнул твою девушку, – улыбаюсь ему я, склонив голову. – Ах, подожди, она ведь никогда и не была твоей девушкой.
Я не разговаривал на этом языке много лет, но слова так легко слетают с губ, словно прямо у меня на глазах воскресает моя прежняя сущность.
Он пытается врезать мне ногой, но не достает, и меня разбирает смех.
– Я убью тебя!
– Я впечатлен, Винни. Никогда не думал, что ты из тех, кто может стать таким... одержимым. Большинство социопатов не способны на такие чувства.
– Тебе ль не знать. Удивлен, что ты, придурок, вообще обзавелся семьей. Ты не можешь отрицать того, что у тебя в крови. Что является частью тебя, – он вздергивает подбородок и окидывает меня презрительным взглядом. – Ты можешь кого угодно дурачить этой праведной хренью, но меня тебе не провести. Я знаю, кто ты такой. Я видел кровь на твоих руках.
– Тогда ты знаешь, чем это закончится.
Усмехнувшись, он дергает за наручники, как бы намекая, что это не честный бой. Как будто, когда он убил мою семью и попытался прижечь Айви раскаленной плойкой, его заботила справедливость.
– Ну же. Убей меня. Только вот разве это не смертный грех, святой отец?
– У меня и так уже накопилась чёртова куча грехов. Еще один ничего не изменит.
Двинув челюстью, Винни снова вздрагивает. Возможно, он просто понял, что я не собираюсь его щадить.
– Просто чтобы ты знал. Я не взял с твоего отца полную плату. Не смог. Для меня Вэл тоже была особенной, – плотно сжав губы, он отводит взгляд в сторону, но я на это представление не куплюсь. – Мне очень не хотелось ее убивать. Мне было отвратительно то, что он заставил меня причинить тебе боль.
Полная фигня.
– Всё, исповедался?
– Я любил тебя как брата, парень. Я бы за тебя убил.
– Вместо этого ты убил меня.
Я приближаюсь к нему, а он извивается, выбрасывая вперед ноги в жалкой попытке мне помешать, но я аккуратно обхожу Винни и присаживаюсь рядом с его головой. Взяв в руки плойку, я хватаю его за голову и зажимаю под мышкой, словно футбольный мяч.
– Чтоб тебе гореть в аду. Во имя Отца и Сына и Святого Духа, – я уверенно подношу щипцы к его губам, и у него из груди раздаётся крик, а тело бьется в безуспешной попытке вырваться. – Аминь.
Я думаю о Вэл, гадая, хотела бы она этого – видеть меня настолько обезумевшим от мести, ослепленным яростью. Об Изабелле. Стала бы она меня бояться после этого? Или убийство этого изувера ее бы утешило. А что насчет Айви? Не пожалеет ли она, когда очнется?
Я отвожу от него плойку с налипшими на ней кусочками плоти, и Винни замирает у меня в руках, видимо, потеряв сознание. Его распухшие губы плотно сжаты, будто спаяны. Я отпускаю его голову и смотрю на него сверху вниз.
Слишком поздно размышлять, хороший ли я человек из-за того, что собираюсь сделать. Я не вижу ничего, кроме слез на их лицах и боли в глазах. Эта пытка намного сильнее моих мук совести. Она подрывает мою веру. Моя преданность Богу говорит мне простить этого человека, и пусть его накажет Высший суд.
Колющая боль у меня в сердце напоминает мне о том, что я не могу этого сделать.
А значит, нам предстоит долгая ночь, потому что у меня нет никакого желания проявлять к нему милосердие.
По белым плиткам ванной комнаты лужицами растекается кровь, впитываясь в лежащий на полу коврик. Последствия одного смертельного удара в череп. Руки, ноги и лицо Винни покрыты ожогами от плойки, а изуродованные скулы – следами от ударов молотка, который я нашел у Айви на кухне в одном из ящиков со всякой мелочёвкой. Винни неподвижно лежит на полу ванной с переломанными коленными чашечками и пальцами на ногах, а я смываю в раковину остатки растекшейся по руке крови.
Заметив краем глаза какое-то движение, я поднимаю взгляд и вижу в дверном проеме смертельно бледную Айви, прикрывающую ладонью рот. Спустя мгновение она падает рядом с унитазом и извергает из себя брызжущий поток рвоты. Она снова и снова опорожняет желудок, а я стою и смотрю на нее, вытирая руки полотенцем.
– О, Господи, – раздается еще один сдавленный звук, и она выплевывает в унитаз волокнистую слизь.
– Я же говорил тебе, Айви, – я бросаю на раковину полотенце, перепачканное бледными пятнами крови Винни. – Здесь нет Бога.
Отвернув рукав рубашки, я замечаю, что кровотечение немного утихло, порез у меня на руке горит, зияет запекшейся кровью, но терпимо.
– Кэлвин... он мертв?
Я перевожу взгляд на Винни, потом снова на нее.
– Можно и так сказать. Тебя это беспокоит?
– Нисколько... Боже.
Она снова опускается к унитазу. Я наклоняюсь, чтобы приподнять ей волосы, и замечаю, как от моего прикосновения вздрагивает ее плечо.
– Я не думала, что ты это сделаешь.
– Ты во мне сомневалась?
Вскинув бровь, я отпускаю Айви, после чего она поднимается на ноги и, умывшись в раковине, хватает со стойки жидкость для полоскания рта.
– У тебя случайно нет большого мешка для мусора? Например, как для уборки листьев или газонов?
Она смотрит на Винни, потом снова на меня и, спотыкаясь, выходит из ванной. Вернувшись, Айви вручает мне блестящий черный пакет, который я тут же натягиваю Винни на ноги. Без наручников его руки легко складываются, и я запихиваю его в мешок, напрягая мышцы, с усилием утрамбовываю его труп. Я хорошенько завязываю пакет, заключая туда вместе с Винни и демонов моего прошлого. Сильным рывком затянув узел, я поднимаюсь на ноги и, чтобы не наследить у Айви в квартире, смотрю, не осталось ли у меня на ботинках крови.
– Что… что ты собираешься с ним делать?
Больше всего его крови у меня на груди и предплечьях до закатанных рукавов моей черной рубашки. Осторожно, чтобы не запачкать кровью пол, я снова тру кожу, смывая с нее следы своего бессердечия, и во второй раз вытираю руки полотенцем, которое нужно будет выбросить вместе с ковриком.
– Я собираюсь положить его в багажник. Отвези в церковь. И сбросить в отстойник. Разве мы не об этом говорили?
– Да, но…
Схватив Айви за подбородок, я разворачиваю ее лицо к себе.
– Никаких «но». В этом ведь состояла твоя просьба, не так ли? Твой единственный выход?
– Да.
– Хорошо. Ты смоешь с пола кровь. Выдраишь его. И сожжёшь коврик. Чтобы, когда я вернусь, тут не было ни единого следа крови, понятно?
Айви кивает, ее глаза наполняются слезами. Я знаю, что она плачет не из-за него, а потому что напугана. Дрожащая от страха маленькая мышка, которую едва не укусила ядовитая змея.
– Не бойся. Он больше не причинит тебе боль. Ты свободна, Айви, – поцеловав ее в губы, я обхватываю ладонью шею Айви и внимательно смотрю ей в глаза. – А теперь мне нужно, чтобы ты хорошенько тут убралась. Сможешь это для меня сделать?
Она энергично кивает и облизывает губы.
– Да. Смогу.
– Отлично.
Еще один поцелуй, и я отпускаю ее, пристально глядя ей в глаза в поисках малейшего признака того, что за время моего отсутствия эта уверенность может улетучиться. Пока мерцающий в них блеск, говорит мне о том, что она решилась. Возможно, даже почувствовала облегчение, если быть честной с самой собой.
Взвалив Винни себе на плечо, я несу его через всю комнату и выхожу из квартиры. Повернувшись, чтобы спуститься вниз, я вижу, что на меня, приподняв бровь, смотрит миссис Гарсия.
Я останавливаюсь и демонстративно смотрю в ответ.
Откашлявшись, женщина расправляет плечи.
– Скажите Айби, что я приготобила для нее немного лумпии. Я попозже их ей принесу, – она переводит взгляд с мешка на меня. – Мусор можно бынести через заднюю дберь. (Лумпия – очень популярные на Филлипинах тончайшие яичные блинчики или рисовая бумага с разнообразной начинкой – Прим. пер.)
Она поджимает губы и проскальзывает к себе квартиру, словно вовсе не очевидно, что перекинутый через мое плечо здоровенный черный мешок – это труп. Ухмыльнувшись, я спускаюсь по лестнице, выхожу через заднюю дверь дома и сваливаю тело на крыльцо, будто мешок с мусором. Не заметив вокруг ни души, я бегу к фасаду здания, подгоняю машину и, забросив труп в багажник, возвращаюсь в церковь.
Я приезжаю туда во втором часу ночи и, бросив взгляд на стоящий за церковью дом приходского священника, вижу, что там всё тихо. Так, словно у меня дежа вю, я отгоняю машину на задний двор, и чувствую, как от растекающейся в крови тревоги у меня покалывает кожа. Схватив ту же самую лопату, что и в прошлый раз, я быстро откапываю в тусклом свете луны крышку септического бака. Рядом в мешке для мусора лежит труп Винни, и, пока я копаю, из моей раны по руке стекает небольшая струйка крови. Снова оглядевшись по сторонам, я наклоняюсь вперед, чтобы поднять тяжелую бетонную крышку этой могилы.
На этот раз она кажется мне тяжелее, или, может, это на меня давит тяжесть моих преступлений, пока я избавляюсь от улик. Я набираю в грудь побольше воздуха и, отодвинув крышку в сторону, открываю зловонную яму, где в темноте едва различимо тело Чака. Меня подмывает посветить туда фонариком своего телефона, просто чтобы убедиться, что он по-прежнему там, но вместо этого я подтаскиваю к краю ямы Винни.
– Дэймон? – по спине мелкой дрожью проносится знакомый голос и, окутав меня, беспощадно сдавливает мне грудь.
Я оборачиваюсь и вижу Руиса, который стоит позади меня с выражением полного замешательства. Под шум колотящейся в ушах крови, я наблюдаю за тем, как его взгляд опускается к черному мешку и снова устремляется на меня. Прерывисто дыша, насколько позволяют мне легкие, я обдумываю свои дальнейшие действия: признаться в преступлении – в преступлениях – или устранить свидетеля, как, вне всякого сомнения, я поступил бы десять лет назад.
– Что ты делаешь? – спрашивает Руис, поднося ко рту ломтик яблока.
И вот тогда я замечаю в его ладони фрукт и то, с каким рассеянным взглядом он его жует.
– Я... выношу мусор? – слова с трудом проскальзывают сквозь застрявший у меня в горле ком.
Руис снова оглядывается, повисшее между нами молчание заполняет хруст его яблока. Перешагнув через мешок, он похлопывает меня по плечу и направляется к дому священника.
– Увидимся на утренней службе.
Глядя, как он, не оборачиваясь, идет по тропинке, я судорожно выдыхаю и возвращаюсь к своей работе.
На то, чтобы сбросить труп в отстойник, где я чуть больше недели назад оставил тело Чака, уходит около часа. К тому времени, когда я возвращаюсь к Айви, она уже вымыла пол. Я дважды проверяю затирку между плитками на наличие каких-либо остаточных пятен, которые она могла пропустить, но ничего не нахожу. Все выдраено до блеска, коврик исчез. Я выхожу из ванной и вижу, что Айви сидит на кровати, прислонившись спиной к стене и подтянув к груди колени.
– Дэймон, прости меня за все. Ты когда-нибудь меня простишь? – она ползет по кровати и в мольбе опускается передо мной на колени. – Пожалуйста, прости меня.
– Бог простит, Айви.
Она смотрит на меня умоляющими глазами, и, когда я касаюсь ладонью ее головы, то чувствую, как напрягается мой член. Каждая клеточка моего существа горит от клокочущих у меня внутри грехов. Потребность оттолкнуть ее, проигнорировать искушение вознаградить свой член этим нетерпеливым ртом, душит тяжесть уже давящей на меня вины. Вопиющее беззаконие, которое Бог никогда не простит.
Тогда к чему мне быть таким добродетельным?
Расстегнув ремень, я, не сводя глаз с Айви, вынимаю его из петель своих брюк и затягиваю у нее на шее, словно свой пасторский воротничок.
– Но твое раскаяние доставляет мне удовольствие. И тебе нужно многое искупить.
Один легкий рывок, и ее губы приоткрываются, грудь вздымается и опадает, может, от страха, может, от волнения. А может, и от того, и от другого.
– Твоя похоть и искушение. Ты должна искупить эти грехи в той же мере, в какой терзала ими меня. Ты примешь это наказание, Айви? Пожертвуешь своим телом за эти прегрешения против меня, за эти распутные мысли, что ты пробуждаешь?
– Да, – выдыхает она и, прикрыв глаза, тянется к зажатому в моем кулаке ремню. – Я приму любое твоё наказание.
