Текст книги "Освобождение (ЛП)"
Автор книги: Кери Лейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
33.
Айви
Когда я докуриваю свою последнюю сигарету и отправляюсь спать, в небе уже светит луна. Завтра я собираюсь немного побродить по городу – хотя бы прогуляться, чтобы разбавить тоску от предстоящих трех недель жизни в этом маленьком гостиничном номере.
На моем телефоне загорается уведомление, и я вижу знакомый адрес электронной почты. Кликнув по нему, я открываю сообщение от моей уже бывшей начальницы в отделении медицинской документации. Не считая mamie, это, пожалуй, единственный человек, у которого есть доступ к моей личной электронной почте.
«Сегодня тебя искал какой-то мужчина. В костюме и галстуке, с дорогим на вид портфелем. Я сказала ему, что ты здесь больше не работаешь. Он дал мне свой номер на случай, если я получу от тебя весточку. 555-347-2991. Надеюсь, у тебя все хорошо.
Барбара»
В костюме, галстуке и с дорогим портфелем? Это мог быть следователь или еще кто похуже. Надеюсь, он туда не вернется, и мне не придется смотреть очередной репортаж о том, что из-за меня снова кто-то убит.
Ради прикола, я вбиваю в поисковик, оставленный им номер, который приводит меня в какую-то юридическую фирму Лос-Анджелеса.
Юридическая фирма? Нахмурившись, я напрягаю извилины, пытаясь вспомнить хоть что-то об этой конторе, но единственное, что приходит на ум, – это долг, который говнюк Кэлвин якобы снял с моей бабушки. Возможно, эта фирма узнала о ее смерти и теперь хочет взыскать этот долг с меня.
Покачав головой, я удаляю из поиска все следы номера его телефона, и письмо Барбары, на которое не собираюсь отвечать.
Внезапно я слышу у себя в номере какой-то шум, и тут же замираю. Затем поднимаюсь со спрятанного за дверной занавеской кресла и заглядываю внутрь.
У входа стоит Дэймон и вытряхивает на комод что-то из своего бумажника.
С улыбкой я провожу пальцами по волосам и, прежде чем войти, быстро нюхаю подмышки, чтобы убедиться, что не забыла о дезодоранте. Он стоит, жадно пожирая меня глазами, и уверена, что будь я сейчас куском стейка, то была бы уже наполовину съедена.
– Так-так. Вы только гляньте, кого нам el gato притащил. ( El gato (исп.) – «кот». – Прим. пер.)
Сжав губы в слабой попытке скрыть улыбку, от которой у него на щеках появляются ямочки, Дэймон бросает бумажник на комод и снимает пасторский воротничок.
– Смотрю, ты уже осваиваешь язык.
– Чем обязана такому приятному сюрпризу? – скрестив на груди руки, я прислоняюсь к дверному косяку, чтобы не прыгнуть в его объятья.
– Мне нужно у тебя кое-что оставить. Личные вещи, которые мне бы хотелось скрыть от посторонних глаз.
– Это предупреждение для меня?
– У меня сложилось впечатление, что мой новый дом не очень уединенный. А мой коллега не такой безразличный, как Руис.
– Вау. Это в значительной степени лишает смысла присоединение к здешней церкви, так ведь?
– Это не обычная церковь. Но уверен, что, оставаясь там, я как никогда близок к тому, чтобы найти нашего Козла.
– С чего ты это взял?
– С того, что, как мне кажется, его бизнес базируется у меня в спальне, – Дэймон расстегивает пуговицы на своей черной рубашке и властно вздергивает подбородок, что убеждает меня в том, что он приехал сюда не только для того, чтобы оставить кое-какие личные вещи. – Ты снимешь эту футболку с шортами, или мне придется сорвать их самому?
Мои попытки скрыть улыбку также бессмысленны, как и его.
– Надо же, как мы нетерпеливы.
– Напряжены. Мне нужно проветрить голову, и ты – единственное, что может помочь мне отвлечься.
– Ну тогда..., – поддев пальцами футболку, я снимаю ее через голову и скидываю шорты.
Я уже несколько недель не носила свои винтажные платья, и если бы знала, что сегодня вечером он ко мне заскочит, то непременно какое-нибудь надела. Но я рада, что от скуки хотя бы сделала эпиляцию.
– Прости меня за грехи, которые я собираюсь совершить.
Когда я опускаюсь перед ним на колени, его ладонь крепко сжимает мое горло, не давая мне к нему приблизиться. Не ослабляя хватки, Дэймон отводит от меня свои полные муки глаза.
– Возможно, я нахожусь в самом опасном месте, где когда-либо был, с преступниками, которые готовы выпотрошить меня живьем.
Если он думает, что его слова меня заводят, то очень ошибается. Мое либидо тает, словно сдувшийся воздушный шар.
Он сильнее сжимает пальцы у меня на шее, физически передавая мне свое отчаяние.
– У меня голова идет кругом, и все же один твой вид приносит мне радость. Удовлетворение, – Дэймон отчётливо произносит каждое слово так, будто они – полная противоположность своему значению. Будто этот факт полностью выводит его из равновесия.
Когда он встречается со мной взглядом, его хватка немного ослабевает.
– Айви, обещай мне, что не наделаешь глупостей. Потому как, мне кажется, что привести тебя сюда было самым идиотским из совершенных мною поступков, и, если с тобой что-нибудь случится..., – внезапно в его глазах появляется ярость, холодная тьма, от которой у меня покалывает кожа. – Бог никогда не простит мне того, что я тогда сделаю. В этом мире у меня осталась только ты.
Мне хочется остаться равнодушной к его словам, улыбаться им, опасаясь, что как только они проникнут мне под кожу, я познаю огромную боль. Но это уже в прошлом. С ним я зашла так далеко от своей зоны комфорта, что даже не могу признаться в том, что влюбилась в него.
Пульсирующий висок – это мои зарождающиеся слёзы, которые он уже чувствует, и когда они снова вырываются наружу, мы без слов понимаем причину. Еще сильнее сжав мне горло, Дэймон толкает меня на кровать и, пригвоздив к матрасу, устраивается между моих бедер. Он входит в меня одним резким толчком, без жалости и лишних предисловий. Его лицо краснеет от ярости, на шее вздуваются вены, и он душит меня так, словно предпочел бы убить меня сам, чем смотреть, как я умру от руки кого-то другого.
Легко скользя внутри меня, его член растягивает и наполняет мою плоть, пока я упиваюсь нашим грехом. Запрокинув голову, я закрываю глаза и ловлю ртом воздух, которого он меня лишил. С каждым головокружительным толчком его члена у меня пульсируют легкие, моля о капле кислорода.
– Я не позволю другому мужчине прикоснуться к тебе, – цедит он сквозь стиснутые зубы, и я гадаю, кого он сейчас видит – меня или мужчин, которые умрут от его рук.
Часть меня жаждет развеять его обеспокоенность, но большая часть обезумела от нехватки воздуха и приближающейся кульминации.
В глазах начинают мерцать искры, в сознание, словно яд, просачивается чернота, готовясь меня поглотить, но от напряжения в мышцах и от пульсации в самом низу живота я выгибаюсь к нему, извиваясь в поисках кислорода и скорейшей разрядки.
В одно мгновение мир у меня в глазах взрывается, и вспышка ослепительного света озаряется прохладным глотком свежего воздуха, наполнившего мои легкие.
Открыв глаза, я вижу, как Дэймон запрокинул голову, выгнул спину и, содрогаясь, с проклятьями извергает из себя остатки своего высвобождения.
Схватившись за горло, я переворачиваюсь и кашляю. Жадно глотаю воздух, словно только что вернулась из мертвых. Когда я пытаюсь отдышаться, мне становится стыдно за овладевающее мною ощущение. Я никогда раньше не кончала от удушья, но, похоже, теперь это мой новый фетиш.
Я лежу рядом с Дэймоном и, прижавшись к его груди, вдыхаю восхитительный мужской аромат одеколона. Я провожу пальцем по лёгкой поросли волос у него на груди.
– Какими они были? Твоя жена и дочь?
Дэймон двигается подо мной. Скорее всего, он хмурится, глядя на меня сверху вниз, но я даже не пытаюсь поднять на него глаза. Возможно, с моей стороны – это чистый мазохизм, но мне искренне хочется узнать, как он их любил.
Его грудь поднимается, и он глубоко вздыхает.
– Вэл была... красивой и умной, как ты, но более решительной. Такой решительной, что иногда даже глупой.
– А я не глупая? – спрашиваю я, удивившись, что он так не думает.
– Иногда.
При этих словах я сажусь и шлепаю его по руке, а он смеется, прижимая меня к себе.
– Ты более расчетлива. Ты знаешь, когда нужно затаиться и выждать.
– Значит, она была импульсивной?
– Да. А Изабелла была полной ее противоположностью, – он проводит большим пальцем по моему плечу, и наклонившись, целует меня туда. – Она была терпеливой и мудрой. И очень сильной. Мой боец.
– Мне так жаль, что их у тебя отняли.
– Я уже с этим смирился. А теперь просто пытаюсь все исправить.
– Но почему именно Вэл? Почему Эль Кабро ее убил? – знаю, что ступаю по тонкому льду, но мне нужно знать.
– Она была посвящена в дела моего отца. А в преступном мире, где знание – сила, она стала опасной. А опасных людей устраняют без лишних вопросов.
– Почему они не убили тебя?
– В убийствах есть свой этикет. Смерть Вэл – это бизнес. А моя смерть разожгла бы войну с моим отцом.
– А Изабелла?
При упоминании ее имени он вскидывает брови.
– Невинная жертва.
Мне не хочется признаваться в том, что я говорила с Серхио об Эль Кабро, но при мучительной мысли о том, как спокойно этот живодёр расправляется с детьми вроде Изабеллы и брата Серхио, я понимаю, если уж до этого дойдет дело, Дэймона он точно не пощадит.
– Тебе не обязательно это делать, ты ведь знаешь? Мы могли бы отсюда уехать и никогда не возвращаться.
– Могли бы, – на его губах проступает легкая улыбка, но он хмурится, и она тут же исчезает. – В ночь перед их смертью Изабелла проснулась от ужасного кошмара. Когда я снова уложил ее в постель и сел рядом, она спросила, что бы я сделал, если бы она умерла от рака. Я так долго отгонял от себя эту мысль, что никогда об этом не задумывался. Впереди всегда была лишь черная пустота. Я ответил ей, что не знаю.
Глубоко вздохнув, он кладет руку под голову и смотрит в никуда.
– Рак оставляет после себя только пустоту. Не на кого сердиться, разве что на Бога. И не важно, прощаешь ты или тонешь в этом гневе, рак просто продолжает убивать одного ребенка за другим. Все, что ты можешь сделать, это жить дальше. Но убийство... это кое-что совершенно другое, – его глаза теряются в словах, удерживая уровень очарования, который показался бы неуместным для того, кем он был всего несколько недель назад. – Айви, я не могу уехать. После Кэлвина мне снились очень реалистичные сны об Изабелле, напомнившие мне, какой юной и невинной она была. Несправедливо, что она так упорно боролась за жизнь только, чтобы ее выдернул из этого мира какой-то алчный ублюдок.
– Но почему это непременно должен быть ты? Это тебе не разборки с Кэлвином. Это картель.
– А мне нужен всего один человек.
– Да. Большой босс. И мне не охота читать о том, как твое тело обнаружат в нефтяном баке.
– Айви, я священник. Уверен, что к моей утилизации они отнесутся с большим уважением. Может, закатают меня заживо в бетон или типа того.
– У тебя вообще есть план? В смысле, ты приехал сюда, повинуясь внезапному порыву уничтожить картель. Если честно, это немного безответственно.
– Мой план состоит в том, чтобы выяснить, кто заказал убийство моей семьи. А дальше я сам разберусь.
Отсутствие информации выводит меня из себя, предвещая мне еще несколько недель в этом забытом Богом месте. Да, я вызвалась поехать с ним. Да, я понимала возможные последствия. И да, я признаю, что мужчина кидается в погоню за наркобароном не для того, чтобы избавить свою девушку от скучного пребывания в мотеле. И все равно это меня бесит.
– Ты так беспокоишься, что со мной что-то случится. Но, Дэймон, а что, если что-то случится с тобой? Тебе никогда не приходило в голову, что я тоже могу начать рвать и метать?
– Ты и «рвать и метать» не укладываетесь в одно предложение, но да, это приходило мне в голову. Вот почему я уже не раз тебе говорил, что ты здесь находиться не должна.
Застонав, я отталкиваюсь от него и, когда он пытается меня схватить, откидываю его руку.
– Знаешь, о чем я жалею? Я жалею о том, что у меня нет наручников, которыми я сейчас приковала бы тебя к кровати и не отпускала бы до тех пор, пока ты не образумишься! – сбросив с себя одеяло, я в ярости вскакиваю с кровати. – Putain! Fais chier! Merde! Ferme ta gueule!
– Я понятия не имею, что ты сейчас сказала, но должен признать, это очень заводит.
– Когда я в бешенстве, то матерюсь по-французски.
Заигравшая у него на лице улыбка только еще больше меня злит.
– Va te faire foutre!
– Что это значит?
– Иди на х*й.
Дэймон встает с кровати, и ямочки у него на щеках выдают его дерьмовую попытку скрыть улыбку.
– Айви, иди сюда.
С фальшивой улыбкой я делаю реверанс.
– Va te faire foutre.
– Пожалуйста.
– Зачем? Чтобы я еще сильнее в тебя влюбилась, а ты потом ушел и погиб? Нет, спасибо!
Дэймон садится, подтянув колени и упершись в них локтями. Простыни скомканы у него между ног, и весь он словно какой-то Дэвид Ганди с разворота журнала «GQ». До отвращения красивый.
– Сейчас я просто наблюдаю. Присматриваюсь. Выясняю. У меня нет плана, потому что... я еще не знаю, что буду делать, – он проводит руками по волосам и лицу. – Когда я нашел Изабеллу всю в крови рядом с трупом ее матери, я вспомнил заданный ею накануне вечером вопрос о том, что я буду делать. Я почувствовал себя беспомощным. Утратил всякую надежду.
От его нахмуренных бровей и блеска в глазах у меня сжимается сердце.
– По меньшей мере, я хочу посмотреть в глаза ее убийце. Хочу, чтобы он знал, чего меня лишил. Чтобы, как и я, почувствовал боль и страдание, беспомощность и полную безнадежность. Но больше всего я хочу, чтобы он понял, что эта маленькая девочка была такой особенной, такой любимой, что ее отец решился на нечто столь безумное, как гонки за главарём безжалостного наркокартеля.
У меня беспомощно опускаются плечи, и я смотрю куда угодно, только не на него, потому что если я это сделаю, то разрыдаюсь. Разрыдаюсь от отчаянья, понимания и еще большей безысходности. Я подхожу к кровати, и как только оказываюсь в пределах его досягаемости, Дэймон рывком притягивает меня на матрас, заключая в объятья. Затем хватает меня за подбородок.
– Будь ты проклята за то, что вошла в мою жизнь. За то, что дала мне цель помимо этих злобных мыслей. Будь проклята за свою красоту и за то, что перед тобой невозможно устоять, за то, что всегда меня искушала. И устроила мне весь этот ад.
Я опускаю взгляд на его губы, эти прекрасные, соблазнительные губы, а затем снова возвращаюсь к его глазам.
– Отлично. Если это сохранит тебе жизнь, то я не против.
Его рот скользит по моему в безумном, отчаянном поцелуе, и в тот момент, когда его рука проникает в мои трусики, я понимаю, что силы меня покидают. Я абсолютно беззащитна перед этим мужчиной и тем, как он заставляет меня с жадностью глотать его боль и агонию, словно конченный алкоголик последние капли из бутылки.
34.
Дэймон
– Основная идея распятия заключалась не в том, что Христос был настолько беспомощен, что умер за наши грехи, а в том, что он отказался применять данную ему силу, чтобы это предотвратить.
Я оглядываю приличную толпу прихожан, пришедших послушать мою первую воскресную проповедь. Какие бы сомнения они ни питали лично ко мне, теперь невозможно отрицать их неослабное внимание, их преданность Богу. Я бы, наверное, произвел еще более неизгладимое впечатление, если бы не засиделся вчера до глубокой ночи, глядя по телевизору бой своего сводного брата.
–«Сойди с этого креста, раз ты и впрямь Сын Божий!» Потому что тем, кто отказывался верить и понимать Священные Писания, было необходимо, чтобы Господь убедил их в Божьей силе, с помощью зрелищного избавления от пытки на кресте. И по мере того, как Иисус страдал от унижения, издевательств и страшных мук, им становилось легче отрицать эту неизмеримую силу. В Евангелии от Иоанна Иисус упоминал о своем часе, и когда он, наконец, пробил, то не сопротивлялся и не пытался его избежать. Если пшеничное зерно не упадет в землю и не умрет, оно останется одно. Но если оно умрёт, то взрастит много зерна.
Иногда, произнесенный в разгар проповеди отрывок из Библии может поразить самым неожиданным образом. И вот сейчас я думаю, каким же я был дураком. Я не собирался становиться мучеником. Я слишком эгоистичен, чтобы пожертвовать своей жизнью ради ближнего. Я пришел за расплатой. За причитающимся мне долгом. Око за око, и если это не путь Энтони Савио, то тогда вообще не знаю что. Я сын человека, которого когда-то очень боялись. Я даже не могу спрятаться за благими намерениями, потому что вся правда в том, что в какой-то момент я сам выбрал эту жизнь. Я не спаситель. И никогда им не был.
–Не жалейте Христа, ибо он себя не жалел. Он отдал свою жизнь по собственной воле, чтобы другие благоденствовали и знали истину. Чтобы мы могли лучше понять любовь нашего Отца. Чтобы в самые тяжелые минуты могли набраться мужества. Мы находим силу не в легкости безболезненной жизни, а в страданиях.
По окончании службы я благословляю прихожан в притворе и замечаю немного больше тепла, чем, когда стоял здесь в прошлый раз.
–Чудесная проповедь, святой отец, – произносит с сильным испанским акцентом пожилая женщина, когда я с улыбкой беру ее за руку.
– Спасибо.
Кто-то похлопывает меня по спине. Обернувшись, я вижу стоящего рядом отца Хавьера.
– Чуть позже я хотел бы поговорить с тобой у себя в кабинете, – тихо говорит он, будто не хочет, чтобы кто-то это услышал.
–Конечно.
Когда притвор пустеет, я снимаю с себя свое церковное облачение и направляюсь к кабинетам, расположенным в задней части церкви. Хавьер сидит за столом, и я сажусь в стоящее напротив него кресло.
–Надеюсь, ты уже освоился в своем новом доме?
–Да, хотя и не сразу.
Возможно, другой священник воспользовался бы этой возможностью и упомянул о туннеле. Видимо поэтому он не сводит с меня глаз с той самой минуты, как я вошел.
–Твою проповедь очень хорошо приняли. Мне сообщили об этом несколько прихожан, – склонив голову, он барабанит пальцами по столу. – Я чувствую, что должен кое о чем тебе рассказать.
Мой разум подсказывает мне оставаться в игре. При необходимости, блефовать. Ведь именно здесь, как я полагаю, встретили свою смерть остальные священники, так что, если он спросит о туннеле, я никогда его не видел.
–А?
Хавьер опускает плечи и откашливается.
–Когда я узнал, что ты собираешься приехать в наш приход, должен признаться, это меня не обрадовало. У нас сменилось так много священников, которые то приезжали, то уезжали, оставляя нашу паству немного... озадаченной. Первоначально у меня сложилось не очень благоприятное мнение о твоем пребывании здесь.
Странно, что он решил признаться именно в этом, когда, пока мы тут говорим, у меня в тумбочке зияет огромная дыра.
–Полагаю, это можно понять.
– Пожалуйста, прости, что относился к тебе с необоснованным предубеждением. Я в известной степени защищаю свой народ.
– Я тебя прощаю.
Коротко кивнув, он улыбается.
– Ну, уверен, что сегодня у тебя был напряженный день, как и у меня.
Поняв его намек, я поднимаюсь со стула, но тут вдруг замечаю в лежащем у клавиатуры блокноте знакомое имя.
– Ты любитель спорта?
– С чего ты взял?
Я указываю на блокнот.
– Бой выдался на славу. Ты его вчера вечером не смотрел?
– Конечно. Я большой фанат.
– Мачете Мак удерживает тот же рекорд, что и Криптонит Кинг, но что-то он вылетел у меня из головы.
Я вру. Именно их рекорды и сделали этот бой одним из самых популярных за последние десятилетия. Фанаты окрестили двух чемпионов глупцами за то, что они захотели рискнуть и, сразившись друг с другом, уничтожить свои рекорды. К счастью, Мак победил.
– Я, хм. Кажется, я совсем забыл.
Лжец. Даже не самый рьяный поклонник этого вида спорта знал бы ответ на этот вопрос.
– Если бы я не был священником, я бы поставил свои деньги на Мака, и сегодня утром стал бы богачом.
У него лишь слегка приподнимаются уголки губ.
– Я обычно болею за неудачников. Что касается того, на кого бы я поставил свои деньги, то я считаю азартные игры опасным предприятием. Особенно когда исход так... непредсказуем.
– Полагаю, ты прав. Наживаться на чужой потере – это против веления Бога упорно трудиться и жить честной жизнью, – я осторожно подбираю слова, но мне любопытно посмотреть, как он отреагирует. – Думаю, это тоже самое, что и все остальное. Наркотики. Проституция. Пороки, что ведут человека по пути искушения и жадности.
Его улыбка становится шире.
– Ты вот говоришь, что до того, как стал священником, поставил бы свои деньги на Мака. У тебя тогда было много пороков?
– Достаточно. Но теперь я служу гораздо более высокому призванию. Призванию, которое подавляет эти желания.
– Конечно. Хотя, по-настоящему мы никогда не освободимся от стремления грешить. Признаюсь, иногда мне любопытно то, в чем я себе отказываю.
– Возможно, ты не в полной мере предан избранному пути?
– Если бы сила веры измерялась плотскими мыслями, у нас не осталось бы священников. Признаешь ты это или нет, но в какой-то момент все мы подвергаемся искушению. И тот факт, окажется ли оно сильнее, чем наш страх перед гневом Божьим, в конечном итоге и решает нашу судьбу.
От его слов я начинаю чувствовать себя параноиком, и невольно задаюсь вопросом, не написано ли у меня лице то, что прошлой ночью оно находилось у Айви между ног.
– Это не столь важно, когда речь идет о нас. Это, как ты сказал в своей сегодняшней проповеди, семя, которое, если не умрет, то никогда не даст плодов. Мы – люди, готовые умереть за нашего Бога. Преданнее этого быть нельзя.
Слегка вздернув подбородок, я смотрю на него, стараясь не думать о том, как именно он умрет, если я узнаю, что он сыграл хоть какую-то роль в убийстве моей семьи.
– Да. Нельзя.
Поздно вечером я возвращаюсь в дом приходского священника и, пока расстегиваю рубашку, включаю телевизор, краем уха слушая завтрашний прогноз погоды. Я направляюсь в ванную, чтобы включить душ, а когда возвращаюсь в спальню за боксерами и шортами, на экране появляется специальный выпуск новостей.
Из чистого любопытства я задерживаю взгляд на телевизоре и вижу лицо моего сводного брата. Подпись внизу гласит: «Мачете Мак тяжело ранен в перестрелке».
Я прибавляю громкость, и в голове у меня все тут же переворачивается вверх дном, а к горлу подступает тошнота.
«Как заявляют власти, боец ММА как раз отмечал свою недавнюю победу, когда в банкетный зал отеля вдруг ворвался неизвестный вооруженный человек и открыл огонь».
Я вспоминаю лежащий на столе у Хавьера блокнот и комментарии священника об азартных играх и их непредсказуемых исходах.
«Боец-чемпион был недавно замечен на похоронах своего отлученного отца, уроженца Куинса, Энтони Савио».
Я впервые слышу о смерти своего отца. Я предполагал, что это случится скоро, но даже не представлял себе, что он умер.
«В настоящее время он находится в критическом состоянии, и по словам врачей, его состояние крайне нестабильно. Этот инцидент следует за предполагаемой смертью старшего сына Савио, Энтони Савио-младшего, который пропал без вести восемь лет назад после нераскрытого убийства его жены и дочери».
На экране появляется фотография Вэл с Изабеллой. Должно быть, полиция забрала это фото у меня из дома после убийства. При взгляде на них у меня холодеет в груди. Когда это случилось, я намеренно избегал новостных репортажей, по той же самой причине, по которой сейчас жалею, что все еще это смотрю. Ощущение ледяного холода в груди усиливается, когда я вижу мою прекрасную малышку, заснятую как раз перед химиотерапией. Вэл прижимается к Белле лбом, обе смеются. Обе счастливы.
Проведя рукой по подбородку, я опускаюсь на кровать.
Бл*дь.
В одном я уверен точно —тот, кто заказал моего брата, видел его на похоронах отца. И если кто-нибудь узнает, что я все еще жив, меня, несомненно, ждет та же участь.
К счастью, в репортаже не появляется никаких моих фотографий. Вместо этого на экране снова мелькают фото Мака, сделанные во время пресс-конференции непосредственно перед боем.
Как и ожидалось, его общение с Кингом носит достаточно агрессивный характер, возможно, даже немного постановочный. Не думаю, что его заказал кто-то из лагеря Кинга. Зная моего отца, это мог быть любой из его врагов, но мои мысли снова возвращаются к сегодняшнему разговору с Хавьером.
Из окна видно парковку перед церковью, откуда на ночь пропала машина Хавьера. Завтра я обязательно прослежу за ним до самого дома и узнаю, где он живет. Возможно, пристальное наблюдение за ним поможет лучше понять, какую роль он мог сыграть в нападении на Мака.
Быстро приняв душ, я спускаюсь на первый этаж и открываю ведущую в туннель тумбочку. Там все спокойно.
Никакого движения. Никаких звуков. Я пытаюсь представить, зачем может понадобиться этот сложный туннель, которым так редко пользуются, если вообще пользуются.
На моем телефоне появляется сообщение от Айви, и это привлекает мое внимание к последним новостям. В них сообщается о том, что Мачете Мак только что скончался в больнице.
Все еще глядя на строку с его именем, я со вздохом сажусь на край кровати. Даже если я с ним едва познакомился, он все равно был моей кровью и плотью. Человеком, который хотя бы немного примирил меня с умирающим отцом.
Я нажимаю на непрочитанное сообщение от Айви и вижу, что она прислала мне фотографию бокала вина на фоне полной луны. Под фото надпись: «Жаль, что здесь нет тебя».
С некоторой неохотой я набираю ответ:
«Не самый подходящий вечер. Завтра тебе обо всем расскажу».
«Хорошо», – пишет мне она и присылает грустный смайлик.
Пока я не узнаю точно, кто стоит за убийством моего брата, в отношении Айви лучше проявлять осторожность.
Я иду на кухню, где благодаря нескольким добрым женщинам из паствы, шкафы буквально ломятся от еды. Но тут я еще не успел запастись бухлом, которого мне сейчас так не хватает.
Я беру с кухонной стойки ключи и, сев в машину, еду к винному магазину, который находится всего в паре кварталов отсюда.
Винный магазин «Чупароса» освещает тихий уголок торгового центра, и я останавливаю машину напротив у обочины. Я захожу внутрь, и мне в нос ударяет запах еды и дезинфицирующего средства – неприятное сочетание. Рассматривая стойку с картофельными чипсами, я замечаю в передней части магазина какое-то движение и останавливаюсь. Впереди я вижу двух мужчин, на одном из которых надета та же лыжная маска, что и на напавшем на меня парне.
Из-за гудящего позади меня сгустителя я не могу разобрать, о чем говорят в другом конце магазина, но, когда кассир поднимает руки вверх, у меня внутри все холодеет.
Каковы шансы?
У меня нет оружия, мне нечем противостоять направленному на кассира пистолету. Поэтому я наблюдаю и жду.
После того, как работник магазина опустошает кассовый аппарат, парень с пистолетом сметает деньги в сумку и на выходе хватает несколько упаковок вяленого мяса. Второй парень, стащив с прилавка какую-то конфету, бежит за своим другом.
Я осторожно выскальзываю в проход и вижу кассира, который дрожащими руками набирает на телефоне какой-то номер.
– ¡Ayúdame! Меня ограбили! (¡Ayúdame! (исп.) – «Помогите!» – Прим. пер.)
Пока он в панике кричит в телефон, я выбегаю из магазина. Не сводя глаз с грабителей, я сажусь в машину и выезжаю на главную улицу.
Держась на расстоянии нескольких машин, я следую по проселочным дорогам за серебристой Тойотой «Такома», всё больше удаляясь от оживленного центра в более жилые районы города.
Выключив фары и не заглушая двигатель, я стою в темноте и наблюдаю за тем, как автомобиль выруливает на подъездную дорожку, а затем скрывается за домом. Даже с поднятыми стёклами мне слышна гремящая в доме музыка, и сквозь выходящее на улицу окно я вижу набившуюся в него толпу людей.
Я не решаюсь войти внутрь, понимая, что здесь вполне могут быть члены картеля. Вместо этого я жду и наблюдаю за происходящим. Девушки ёрзают у парней на коленях, несомненно, занимаются у всех на виду сексом, другие танцуют, целуются друг с другом. Красные пластиковые стаканчики свидетельствуют о наличии алкоголя.
Где-то через час из дома, спотыкаясь, выходит девушка, за ней по пятам следует парень. Обхватив руками голову, она покачивается на ногах, и невооруженным глазом видно, что она пьяна. Я опускаю окно и слежу за ними из-за тени от высоких кустов.
– Спасибо, что взялся подбросить меня до дома, – говорит девушка, бессмысленно бредя к какой-то машине. – Похоже, я перебрала.
Со своего места я не могу разглядеть ее лица, но она высокая и стройная, и в слабом свете уличного фонаря видно, что у нее загорелая кожа.
– El carro equivocado, детка. Vamos. («Не та машина. Идём» (исп.) – Прим. пер.)
Спотыкаясь, она идет за ним к черному Ниссану «Максима», припаркованному на лужайке перед домом. Через минуту машина начинает сотрясаться, и от доносящихся оттуда приглушенных криков у меня каменеют мышцы. Внезапно крик становится пронзительным, затем снова стихает, и я снова опускаюсь на свое место.
Господи.
Я провожу рукой по лицу и невольно издаю стон при мысли о том, что сейчас должен сделать. Быстро осмотревшись по сторонам, я достаю из бардачка пистолет и проверяю, нет ли в нем пуль. План не в том, чтобы застрелить парня, а просто напугать его до усрачки, вот и все.
Оглядывая спящий район, я вылезаю из машины и слежу за окном дома, чтобы кто-нибудь из собравшейся там толпы меня не заметил. Когда я подхожу к Ниссану, крики становятся громче. Теперь они чередуются с приступами рыданий, и я вижу ударяющуюся о стекло ладонь.
Выставив перед собой пистолет, я распахиваю дверцу машины. Сидящая там парочка вздрагивает, а парень раздраженно скалится.
– Какого хрена? Ты тот самый священник.
– Выходи. И если пикнешь, я разнесу твои мозги по всем этим красивым кожаным сиденьям.
Сидящая рядом с ним девушка хнычет и трясущимися руками пытается натянуть трусики, а он вылезает из машины с таким самодовольным лицом, что мне хочется ему врезать.
– Ты труп, габачо.
– Поговори мне еще, и подохнешь первым.
Девушка наклоняется к свету, и я узнаю ее лицо. Арасели, дочь мэра. Наставив пистолет на насильника и щелкнув пальцами, я жестом велю ей выйти из машины. Когда я протягиваю руку, чтобы ей помочь, парень делает рывок, и мой бок пронзает острая боль.
У меня из бока торчит рукоять ножа, и головорез бросается на меня.
Не успеваю я опомниться, как во мне срабатывают прежние инстинкты. Я переворачиваю пистолет и бью парня рукояткой по лицу раз, второй, и на третьем ударе он падает. Когда я наконец выхожу из транса, у меня в голове эхом отдается жуткий звук ударов. Застыв на полпути, я отвожу пистолет, держа рукоять наготове. Мое тело двигалось само по себе, повинуясь природному инстинкту выживания, в то время как я безвольно пребывал в шоке.
Парень лежит на земле окровавленный и без сознания. Его нос распух и побагровел, и на нем уже виднеются следы сломанных хрящей и костей. Судя по стонам и неловким ёрзаньям, парень к счастью все еще жив.
