Текст книги "Освобождение (ЛП)"
Автор книги: Кери Лейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)
4.
Айви
Сквозь прозрачные занавески струится солнечный свет, согревая мое лицо, побуждая меня открыть глаза, но я этого не делаю. Боль между ног – напоминание о том, что я не одна, и мне невыносимо видеть лежащего рядом Кэлвина. Поэтому я отталкиваюсь от края матраса и ковыляю в ванную, чувствуя внизу живота сильные пульсирующие спазмы.
На полу в ванной все еще лежат свидетельства его жестокости – выключенные из розетки щипцы для завивки с засохшими на них следами крови. У меня в голове проносятся воспоминания о том, как он заталкивал их в меня, заставляя смотреть на себя в зеркало. Наказание за то, что поставила его в дурацкое положение перед друзьями. Глаза щиплет от слёз при воспоминании о том, как он грозился их включить, предупреждал, что, если я когда-нибудь снова его унижу, он с удовольствием отплатит мне тем же.
Я быстро справляю нужду и, подтираясь, вижу на салфетке кровь, после чего дрожащими руками моюсь теплой мочалкой. Грудь разрывается от рыданий, но я подавляю их, скрипя зубами от злости. Я предпочитаю гнев. Он гораздо полезнее, чем слезы.
Стараясь не смотреть на растянувшегося у меня на кровати Кэлвина, я иду на кухню, где некогда чистый стол и кухонную стойку теперь украшают пивные бутылки, разбросанные карты и переполненные пепельницы. Потирая рукой лоб, я сдерживаю себя, чтобы не сорваться, и вытаскиваю из-под раковины скомканный пакет для продуктов. Под звон бьющихся друг о друга бутылок я убираю этот бардак, но доносящийся из соседней комнаты храп Кэлвина подтверждает, что он слишком пьян, чтобы это услышать. Я ставлю пакет с пустыми бутылками на стойку рядом с подставкой для ножей и вытаскиваю один из них из набора. Если верить рекламе, это самая острая в мире марка ножей. Думаю, поначалу он даже не почувствует, как лезвие погружается в его тело. Может, ощутит только легкое жжение и стекающую по коже теплую кровь.
Крепко обхватив рукоятку, я на цыпочках возвращаюсь в спальню и нависаю над ним.
При каждом вздохе его спина поднимается и опадает. Он спит, совершенно не подозревая о переполняющим меня желании вонзить лезвие прямо ему в позвоночник. Возможно, это тут же его обездвижит. Я как-то читала историю болезни одного человека, который получил ножевое ранение в шейный отдел позвоночника, и у него моментально наступил паралич. Если бы его ударили поточнее, это могло бы его убить.
Я впиваюсь глазами в изгиб шеи Кэлвина и, сильнее сжав нож, дохожу до того, что поднимаю его над головой, но тут вдруг замечаю движение.
Кэлвин фыркает, поворачивается ко мне лицом, и я, вздрогнув, прячу клинок за спину. Кэлвин приоткрывает веки, но, похоже, не замечает, что я стою рядом. Через секунду его глаза снова закрываются.
Я прерывисто выдыхаю и, не сводя с него глаз, снова пячусь в сторону кухни. У меня в голове крутится ураган мыслей, но ни одна из них не выражает никакого раскаяния за то, что я только что чуть его не убила. Вместо этого я стою, ошарашенная тем, как легко могла бы покончить с этим кошмаром, как быстро бы навсегда вычеркнула его из своей жизни. Как на самом деле тонка грань между нормальным человеком и хладнокровным убийцей. За эти доли секунды я потеряла бы все – любимую квартиру, работу, множество вещей, которые собирала годами, как мой заветный граммофон и целый гардероб винтажной одежды.
Все, кроме своего достоинства и самоуважения.
Своей свободы.
Насколько иной была бы сейчас моя жизнь, не заключи я много лет назад эту сделку?
Быстро взглянув на часы, я вижу, что уже час дня. Скоро в больнице начнется моя смена, и мой день, вне всякого сомнения, пролетит, как всегда. Только сегодня я гораздо опаснее, чем вчера.
5.
Дэймон
Мои поиски безуспешны. Не то чтобы мне хотелось найти на Энджелс Пойнт труп ребенка, но если бы этот человек ее там закопал, то по меньшей мере, кто-нибудь об этом узнал. Во всяком случае, ее смерть не осталась бы совершенно незамеченной.
С первыми лучами солнца я отправился на утреннюю пробежку до изрисованной граффити обзорной площадки, с которой виден весь город. Не будь я всецело поглощен поисками останков маленькой девочки, то возможно полюбовался бы захватывающими дух видами, но вместо этого я покинул площадку, гадая, не померещилось ли мне вообще это все. Не был ли этот вошедший в исповедальню человек всего лишь призраком, посланным Богом за тем, чтобы испытать мою веру и преданность.
Утренняя месса, казалось, прошла на автомате, у меня в голове роились самые разные мысли, и пока я произносил свою проповедь о грехе, Божьей милости и сострадании, боялся случайно выболтать их всей пастве. Я решил пережить свой день, поработать у себя в приходе, а затем вечером, после своего собрания по безопасности на улице, возобновить поиски дочки Эймсов. В конце концов, Лию Эймс до сих пор не нашли. Уже одно это заинтриговало меня до такой степени, что мне приснилось, будто я отыскал ее кости и проснулся в холодном поту.
Я направляю свой Шевроле «Импала» на стоянку общесоматической больницы Лос-Анджелеса, куда меня вызвали вознести молитву и поддержать семью лежащего в коме ребенка, который упал в бассейн и чуть не утонул. Я как всегда пришел рано. Всё это результат того, что прежде чем принять духовный сан, я много лет работал на стройке и вставал до восхода солнца. Зажав в руке ключи, я выбираюсь из машины и, попав в вестибюль больницы, прохожу мимо машущего мне охранника. У меня в приходе три больницы и несколько домов престарелых, поэтому за последние пару месяцев я быстро стал здесь своим.
Пройдя по коридорам, я направляюсь в отделение общей хирургии и останавливаюсь у лифта. Ко мне, прихрамывая, приближается женщина с шоколадным лабрадором, видимо, со своей собакой-поводырём. От моей доброжелательной улыбки ее мрачное выражение лица, похоже, смягчается – выражение, которое мне слишком хорошо знакомо. Полагаю, ей не очень комфортно в присутствии священника.
– Кто-то умер? – спрашивает меня она, поглаживая настороженно сидящую собаку.
– Хм, нет. Я здесь лишь для того, чтобы помолиться за ребенка и поддержать его семью.
– Я подумала, что Вы тут кого-то отпеваете или типа того.
– Нет. На этой неделе я буду молиться о выздоровлении.
Похоже лифт, тащится дольше, чем обычно. Или я просто не в настроении разговаривать после того, как половину утра рыскал в поисках останков маленькой девочки.
– Какая красивая собака.
– У меня припадки. Очень сильные. Эпилепсия. Ранго помогает мне не проглотить собственный язык.
Нахмурившись, я киваю и откашливаюсь.
– Мне очень жаль слышать, что у Вас припадки. Должно быть это ужасно.
– Черт, да мне на них плевать. Я была замужем за ублюдком, который избивал меня до полусмерти. Наконец набралась смелости с ним развестись. Припадки – это не ерунда, – она смотрит на меня с вызовом, возможно, ждёт, что я скажу что-нибудь о незыблемости брака.
– Я буду молиться, чтобы он прогулялся по известному адресу.
Усмехнувшись, она качает головой и скрещивает руки на груди.
– Вы не похожи на большинство священников, так ведь? Держу пари, Ваша церковь в Вас это ценит.
– У меня свой стиль, это уж точно.
Открываются двери лифта. В его кабине не менее полдюжины человек, и места хватит максимум для одного пассажира. Сделав знак рукой, я пропускаю ее вперед.
– Спасибо, святой отец. Надеюсь, что ребенок, к которому Вы пришли, непременно поправится, – она заходит в лифт, и, когда ее собака поворачивается ко мне, я вижу у нее на груди украшающую жилет эмблему.
Я всматриваюсь в нее, недоумевая, почему она кажется мне знакомой. Сине-желтое название фирмы: «Лапы за благое дело».
Только когда двери лифта закрываются, я вспоминаю, что видел такой же рисунок накануне вечером на футболке исповедовавшегося мне мужчины.
Кинологический центр собак-поводырей. И тут всё встаёт на свои места. Не только идентичность логотипа, но и связь с Лией. Неудивительно, что при похищении ее собака не залаяла. Скорее всего, она узнала похитителя.
Что-то врезается мне в плечо, выдернув из раздумий, и я опускаю взгляд на столкнувшуюся со мной женщину. Ее вьющиеся черные локоны убраны назад и завязаны шарфом над ярко-зелеными глазами. Кружевная кремовая блузка с оборками и юбка-карандаш придают ей винтажный вид, словно она перенеслась сюда прямо из 1940-х. Классическая красотка, которая могла бы с лёгкостью украсить обложку журнала, и единственный, после моей покойной дочери, человек, чью блевотину я убирал.
– О, Боже, простите! – она наклоняется, чтобы поднять сумочку, а когда выпрямляется, закидывая на плечо ремешок, у нее удивленно округляются глаза. – О. Я... Прошу прощения, святой отец.
– Я всё время на Вас налетаю, да?
Женщина быстро оглядывается вокруг, и ее вишневые губы растягиваются в скромной улыбке. Воздух наполняется чем-то сладким, вроде ванили и фруктов.
– Значит, Вы выслеживаете кающихся, а потом везде их преследуете?
– Я пришел сюда по просьбе одной семьи, – я бросаю взгляд на лифт, потом снова на нее. – А что насчёт Вас?
– Моя бабушка здесь частый гость. По-видимому, внутренние катетеры несовместимы с домами престарелых.
Снова раздается сигнал подъезжающего лифта, на этот раз совершенно пустого, но я его пропускаю, боясь снова ее упустить.
– Просто заскочила к ней по дороге на работу.
– А кем Вы работаете, позвольте спросить?
– Хммм. Даже не знаю..., – она кокетливо прикусывает нижнюю губу, и у нее на щеках появляются очаровательные ямочки. – Если я Вам расскажу, Вы можете всякое обо мне подумать.
– Ну, теперь мне стало еще интереснее.
– Обещайте, что, если я признаюсь, Вы меня не проклянете.
Вскинув брови, я изо всех сил пытаюсь подавить улыбку.
– Я священник, а не колдун.
– Очень жаль. Я подумывала пригласить Вас завтра вечером на спиритический сеанс. Черные свечи. Говорящие доски. Это так здорово.
Неожиданно для самого себя, я усмехаюсь, что становится для меня большой неожиданностью. Давненько никто не вызывал у меня желания посмеяться.
– Шучу. Я работаю здесь медицинским статистиком. По крайней мере сейчас, пока не перейду к чему-то менее захватывающему, – она фыркает и снова отводит взгляд.
– Вы работаете... здесь?
– Уже почти десять лет. Вау. Когда вокруг веселье, время летит незаметно.
Мое стремление найти ответы приняло неожиданный поворот, поэтому я пользуюсь возможностью разузнать как можно больше деталей.
– Вам знаком центр «Лапы за благое дело»?
– Я иногда видела здесь собак, но в основном обитаю на цокольном этаже. У нас там малолюдно. На самом деле, нас редко сюда пускают, если только не понадобится забрать или принести карту. Мы как... упыри, изолированные от мира живых.
В повисшей тишине я пытаюсь себе представить, как тот провонявший виски и сигаретами мужик ходит по этим коридорам в поисках своей следующей жертвы. Кажется, его вид отпугнул бы любого ребенка, но потом я вспоминаю, как охотно подбегала Изабелла к любому человеку с собакой, глядя лишь на миловидность животного и не обращая никакого внимания на хозяина.
– Ой, кстати об упырях, – зажмурившись и поджав губы в тонкую линию, женщина качает головой, а затем отводит от меня взгляд. – Я сожалею о том... случае экзорцизма прошлым вечером. Боже, мне так стыдно, я все время об этом думаю.
– Все в порядке. Мне нравится думать, что я изгнал из Вас демонов или что-то типа того.
Улыбнувшись, она снова оглядывается, от чего меня начинает мучить вопрос, а не высматривает ли она кого-то. А может, ей просто неловко на людях разговаривать со священником.
Когда женщина поворачивает голову, я замечаю у нее на щеке и шее багровую отметину, замазанную чем-то вроде слоя тонального крема, слегка отличающегося от естественного тона ее кожи.
– У Вас все нормально?
Снова переключив свое внимание на меня, она улыбается шире. От неестественно растянутых губ выражение ее лица становятся менее искренним.
– Послушайте... не хочу показаться грубой, но я уже опаздываю... и, как бы увлекательно мне ни было на цокольном этаже, я не могу себе позволить потерять работу.
– Конечно, простите, что Вас задерживаю. Я хотел бы снова пригласить Вас в церковь, если Вы хотите поговорить или исповедаться. Обещаю, что в следующий раз подержу Вам волосы, – подтруниваю над ней я так легко, словно знаю ее всю жизнь. Почему-то мне так кажется.
– Да, я... не думаю, что такое случится, святой отец. Спасибо, но рвота в исповедальне может сравниться лишь с тем случаем в начальной школе, когда в рождественский концерт я вышла на сцену, заправив в трусы платье.
И снова я усмехаюсь. Уже второй раз за несколько минут.
– Вам не обязательно говорить именно со мной. Отец Руис тоже исповедует. Никто не узнает о случившемся. Это будет наш с Вами секрет.
– Значит, получается... это Вы убрали за мной блевотину?
– Не все ли равно, кто ее убрал?
– Ну, вроде того. Видите ли, я знаю, что не должна считать Вас привлекательным, но такова уж человеческая натура. И знать, что Вы убрали за мной блевотину, просто... ужасно.
– Значит, если бы я был непривлекательным, Вы бы так не терзались?
– Понимаю, что это не совсем Ваша тема, поэтому оставлю ее в покое.
– Я священник, но все еще человек, – я наклоняюсь к ней и в шутку понижаю голос. – Хотите верьте, хотите нет, но я всегда считал девушек симпатичными.
– Но теперь Вы носите специальные контактные линзы церковника, из-за которых все мы кажемся безобразными ведьмами.
Услышав ее замечание, я снова опускаю глаза на ее одежду, простую, но стильную, подчёркивающую уникальную красоту ее лица. Точёный подбородок, высокие скулы и завораживающие зеленые глаза.
– Я отлично Вас вижу, и считаю, что Вы очень красивая.
Схватившись за ремешок сумочки, она отступает на шаг назад, будто мои слова ударили ее по лицу, и я в одночасье жалею, что это сказал.
– Мне пора. Я подумаю о том, чтобы снова к Вам зайти.
– Будь по Вашему. Берегите себя..., – повисает неловкое молчание, когда я должен бы произнести ее имя, и вместо этого я заполняю паузу улыбкой.
– Айви. Меня зовут Айви Мерсье.
– Берегите себя, Айви.
Лифт сигналит в третий раз, и я смотрю ей в след, а затем вхожу в кабину.
В среду между ужином и вечерней мессой я выкраиваю минутку, чтобы сесть за компьютер и поискать «Лапы за благое дело». Это местная компания, расположенная в чем-то похожем на жилой район Лос-Анджелеса, но о ее тренерах и персонале на веб-сайте не сказано ни слова. Я записываю адрес и роюсь в интернете в поисках информации о собаке Лии Эймс. Появляется старое зернистое фото дрянного качества, но я различаю на жилете собаки эмблему компании. Тот же самый логотип, что и у лабрадора в больнице. Тот же самый логотип, что и на футболке у кающегося. И вот так я провожу связь между Лией и ее похитителем, или, если угодно, убийцей.
«И что если он ее убийца? Кому ты расскажешь?» – я так и вижу, как меня отлучают от Церкви, и в голове проносятся слова моего наставника, епископа Канна, когда он был еще священником и знатоком Канонического права.
Мне некому рассказывать. Мой долг – хранить тайну и незыблемость исповеди. Это особая привилегия священника – кающегося, во многом похожая на связь между клиентом и адвокатом, защищенная как Гражданским, так и Каноническим правом, и раскрытие такой тайны создало бы прецедент. Кроме того, у меня нет никаких доказательств. Я вынесу приговор человеку, основываясь на его пьяной исповеди и руководствуясь исключительно своим собственным печальным опытом – тем, ради чего я не хочу предавать своих прихожан и подвергаться наказанию.
6.
Айви
Мне в нос ударяет резкий запах мочи, и я вхожу в палату, где лежит mamie вместе с еще одной женщиной, каждый вздох которой сопровождается непрерывным гудком. Полагаю, сигналом аппарата, поддерживающим в ней жизнь. От этой женщины мою бабушку отделяет пастельная занавеска. Она лежит в своей кровати, и тяжелые оконные шторы заслоняют от нее почти весь дневной свет, от чего в палате царит угнетающий полумрак, который раньше непременно поверг бы ее в уныние. Она любила солнце так же сильно, как свои сады, музыку... и меня.
Из купленной мною акустической колонки доносится еле слышное звучание «Te Revoir Mon Amour» в исполнении Рины Кетти, ее самой любимой французской певицы из всего списка Спотифай. (Спотифай (англ. Spotify) – интернет–сервис потокового аудио, позволяющий легально и бесплатно прослушивать музыкальные композиции и аудиокниги – Прим.пер.) Наверное, это помогает ей отвлечься от гудящего аппарата лежащей рядом женщины и не обращать внимания на то, сколько вдохов делает в день ее соседка. Если она вообще в состоянии замечать такие вещи.
Я слегка приоткрываю занавески, и в комнату врывается резкий луч солнечного света. Когда он касается кожи mamie, я замечаю подергивание ее руки.
Глядя слезящимися глазами куда-то мне за плечо, она слегка улыбается, и вокруг ее рта проступают морщинки.
– Ты его слышишь, moineau?( Moineau (франц.) – воробышек – Прим. пер.)
– Слышу кого, mamie?
– Ангела. Он говорит, что уже скоро.
– Мне бы хотелось, чтобы ты перестала так говорить. Хватит это повторять.
Ее ласковые карие глаза устремляются на меня.
– Это место... не мой дом.
Тут она права. Далеко не дом. Несколько лет назад бабушка перенесла обширный инсульт, и, хотя большую часть времени она несёт полнейший вздор, у нее бывают прояснения сознания, и тогда я задаюсь вопросом, помнит ли она что-нибудь из своего прошлого.
– Знаю, что не дом, – грустно улыбаясь, я глажу ее руку, и моей ладони касается ее морщинистая кожа. – Жаль, что я не могу забрать тебя к себе домой.
– Ангел… Он говорит, что перед смертью мне необходимо исповедаться.
Я зажмуриваюсь и тяжело вздыхаю. Когда эта женщина еще пребывала в здравом уме, она всегда была, я бы сказала, умеренно религиозной. Сделав что-нибудь сомнительное, она чувствовала себя виноватой и время от времени у нее случались моменты искреннего раскаяния, но ни один из них так и не привёл к серьезным посещениям церкви. Однако после инсульта она только и делает, что говорит о церкви. Об очищении души. Об искуплении грехов.
– Я об этом позабочусь, mamie.
– А ты исповедовалась в своих грехах, mon petit moineau?
С самого моего детства она называла меня своим маленьким воробышком, в память об Эдит Пиаф, одной из ее любимых французских певиц.
– Еще нет. Но исповедаюсь. Обещаю.
– Этот мужчина просто ужасен. Он так дурно поступил с тем бедным ребенком.
От её слов у меня в груди зарождается паника, и я слегка наклоняюсь в сторону, чтобы убедиться, что в палату никто не вошел.
– Но ты можешь снять со своей души этот груз. Ты не должна расплачиваться за его грехи.
Из целой жизни воспоминаний, разбросанных в ее сознании, словно в ящике с кухонным хламом, откуда, черт возьми, взялась эта странная мысль?
– Ты помнишь... Кэлвина?
Бабушка отворачивается от меня, поджав губы, и на мгновение мне кажется, что она сейчас разразится речью о нем. Как-никак она всегда его ненавидела, по началу, может, даже больше, чем я. Вместо этого ее лицо расплывается в улыбке, а к глазам подступают слёзы.
– Знаешь, на кого похож мой ангел?
Окончательно запутавшись в ее беспорядочных воспоминаниях, я не утруждаю себя ответом на очередную бессмыслицу.
– На Луи Журдана. Моим любимым фильмом был «Жижи». Помнишь, мы сбежали с уроков, чтобы посмотреть его в театре?
Она определенно говорит не со мной, а с какой-нибудь своей одноклассницей, потому что, когда этот фильм шел в кинотеатрах, я еще даже не родилась. Пока она болтает о фильме, я погружаюсь в собственные воспоминания. В то мгновение моей жизни, в которое мне бы очень хотелось вернуться и всё изменить.
Я опускаю взгляд на разбросанные по всему столу медицинские документы и собираю их в надлежащем порядке – информационный листок пациента, история болезни, медицинский осмотр, заполненные бланки согласия, предписания врача, записи о ходе лечения, консультации врача, операционный протокол, данные лабораторных исследований и документы для выписки. После двух лет работы здесь, я делю это почти что бездумно. И это хорошо, потому что сегодняшняя смена началась для меня с письма от городских властей, в котором сообщалось, что город Лос-Анджелес не оценил благотворительную деятельность, которой вот уже около десяти лет занималась моя бабушка. Другими словами, мне выдали судебное предписание о выплате штрафа в размере 40 000 долларов, которые накопила моя бабушка тем, что позволила бездомным занять большой участок земли. Похоже, все пени, что она довольно долго игнорировала своими протестами. После того, как я прорыдала над этим всю вторую половину дня, у меня не осталось никаких моральных сил думать ни об этом, ни тем более о грыжесечении Альфреда Миллера, карта которого лежит у меня перед глазами.
Когда я вношу информацию в нашу систему регистрации, то невольно вздрагиваю от внезапно раздавшегося звонка, поэтому в конечном итоге вместо «Миллер» набираю «Ми;оис».
Отдел запросов – это голландская дверь, которую мы запираем на время второй смены, но, по-видимому, тот факт, что она заперта, не является достаточным сдерживающим фактором, в прочем, как и прикрепленная с обратной стороны табличка «ЗАКРЫТО».
Не обратив на дребезжание никакого внимания, я возвращаюсь к вводу информации, но звонок раздается снова.
Серьезно? Теперь не реагировать, это уже вопрос принципа, и я вдруг жалею, что не захватила на работу свои наушники.
Опять звонок.
Раздраженно фыркнув, я встаю из-за стола и, распахнув дверь, вижу за ней мужчину. В своем отглаженном и подогнанном по его крепкой фигуре черном костюме он напоминает мне мафиози, лицо мужчины гладко выбрито, волосы зализаны назад.
– Мы закрыты. Видимо, табличка не совсем понятна.
– Табличка?
Я бросаю взгляд на дверь, и тут же чувствую неловкость.
– Ну ладно, обычно тут висит табличка. Но я говорю Вам, мы закрыты. Вы можете прийти завтра в восемь, когда мы снова откроемся.
– Боюсь, завтрашний день не входит в мои планы. Мне нужно получить доступ к медицинской карте сегодня вечером.
– Боюсь, сегодняшний вечер не входит в мои планы. Приятного вечера, – я захлопываю дверь, но она не закрывается.
Обхватив пальцами край двери, мужчина дёргает ее обратно, и по моей спине пробегает электрический разряд.
– Предлагаю сделку.
– Никаких сделок. А если Вы не уйдете, я вызываю охрану.
– Вы же не хотите этого делать.
Тем не менее, моя рука уже тянется к стоящему на столе телефону. Естественно, незаметно.
– Мне нужна медицинская карта Ричарда Розенберга. Ранее он поступил в отделение неотложной помощи с жалобами на затруднённое дыхание.
– Во-первых, я не предоставляю такую информацию. Ответственная за это дама сейчас сидит дома и смотрит «Ходячих мертвецов». Во-вторых, кто Вы ему?
– Адвокат по защите прав пациента. Но это тут реально ни при чём.
– Нет, это как раз очень даже при чём, потому что я не могу выдать карту кому попало. Для этого необходимо подписать и подтвердить определённые формы и документы.
Он смотрит налево и качает головой, затем снова переводит взгляд на меня.
– У меня нет на все это времени.
– Тогда разговор окончен. Завтра утром Агнес будет рада Вам помочь. Конечно же, после того, как выпьет кофе.
Презрительно хмыкнув, он наклоняет голову. От его самонадеянности мое негодование лишь усиливается.
– Я сразу перейду к делу. Мне известно, что у Вас небольшие проблемы с городскими властями. По моим подсчетам, на несколько штук баксов.
На мгновение оцепенев, я поднимаю на него глаза, и грудь пронзает ледяной озноб.
– Почему.... Почему Вы так говорите?
За него отвечает проступившая у него на лице злая усмешка.
– А если я скажу, что могу Вам помочь?
– Я не отдам Вам карту за деньги. Это будет стоить мне работы.
– А так будет светить тюремный срок за неуплату.
– Уверена, что перед этим долг... вычтут из моей зарплаты.
– Возможно, Вы и правы. После чего Вы останетесь практически нищей, верно?
То, как он преувеличенно жестикулирует при разговоре, действует мне на нервы, от чего у меня возникает желание захлопнуть эту чертову дверь прямо у него перед носом.
– Я имею в виду, что сорок кусков за несколько лет – это примерно половина ипотечного платежа. Без увеличения доли в собственности.
– Что именно Вы предлагаете и что просите взамен?
– Медицинскую карту Ричарда Розенберга. Взамен? Я сделаю так, что судебный приказ и штраф исчезнут.
«Конечно. Кто, черт возьми, этот парень?»
– Да? И как же Вы собираетесь это сделать?
– Дорогая, у меня есть влиятельные друзья. Друзья, которые знают, как сделать так, что подобные вещи просто исчезнут. Как Вы думаете, откуда я узнал, что старину Ричи видели на мониторах?
«Охрана? Зачем? Этот человек преступник или типа того?»
– Кто Вы такой? Полицейский?
– Что-то в этом роде. Но не такой формалист и ханжа, – он наклоняется ко мне и облокачивается на дверь. – Я зарабатываю на жизнь тем, что устраняю отбросы.
– А какие у меня гарантии? Я не собираюсь отдавать чью-то медицинскую карту какому-то совершенно незнакомому человеку, полагаясь лишь на его обещания.
– Через два часа я вернусь с распоряжением суда, в котором Вы освобождаетесь от уплаты наложенного на Вас штрафа. Кстати, меня зовут Кэлвин. Вот мы и познакомились, Айви.
– Откуда Вы знаете мое имя?
– Два часа. И если Вас это не убедит, можете не заключать сделку.
Громкий звуковой сигнал вырывает меня из воспоминаний, и женский голос из динамиков объявляет «Синий код» («Синий код» – в больницах США сигнал экстренной ситуации, когда необходима реанимация пациента. Передается для персонала больницы – Прим. пер.) Моё внимание тут же переключается на бабушку, которая все еще бормочет о «Жижи», но уже через несколько секунд к кровати ее соседки спешит группа врачей, медсестер и толпа медперсонала, несущего в палату оборудование.
Из-за занавески показывается одна из медсестер и окидывает меня суровым и сосредоточенным взглядом.
– Боюсь, мэм, Вам придется выйти из палаты. И немедленно.
Подхватив сумочку, я наклоняюсь к бабушке и целую ее в щеку.
– Увидимся через пару дней, mamie. Береги себя.
Проходя мимо неподвижно лежащей на соседней кровати женщины, вокруг которой отчаянно носится медицинский персонал, я вспоминаю, как молниеносно наносит свои внезапные удары смерть.
Как мало у нас времени на то, чтобы исправить ошибки до того, как пробьет наш час.
Я сдержу данное бабушке обещание и помогу ей обрести желанный покой, а это значит, что мне определенно придется нанести еще один визит отцу Дэймону.
