Текст книги "Таинственный след"

Автор книги: Кемель Токаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

КРОВЬ НА СНЕГУ

Время шло, и мы начали поторапливать Проценко. Он должен был, подобрав надежных людей, разоружить отряд полицейских в Переяславе и уйти в леса. Эта операция, по расчетам подпольного комитета, должна была запугать полицейских, внести раздор в ряды изменников. Помочь Проценко в этом деле вызвался Дмитрий Никитович Яковец. Получив специальное задание от комитета, Яковец выехал в Переяслав.

До войны Дмитрий Никитович Яковец заведовал средней школой в селе Григорьевка, в том самом селе, где располагался штаб подпольного комитета. Мы посоветовали Яковцу реже появляться на людях, ни в коем случае не заезжать в Григорьевку. Он не был в селе уже полгода, и его появление там могло вызвать подозрение. Яковцу приказали после выполнения задания прибыть в Козино и передать мне собранные им сведения. А я, в свою очередь, должен был информировать комитет.

После отъезда Яковца ко мне в дом неожиданно нагрянули гости. Одного из прибывших, Николая Михайловича Попова, я знал, а второго видел впервые. Статный, плотного телосложения брюнет решительно вошел в комнату и протянул мне руку.

– Будем знакомы, – сказал он. – Меня зовут Васей. А вас как зовут?

– Алексей Крячек. – представился я.

– Вы врач?

– Да.

– Давно работаете здесь?

– Присаживайтесь, – предложил я гостям. – Третий год работаю, не так уж давно.

– Опыт у вас, конечно, есть?

– Кто его знает? Работаю, как могу, – ответил я. Когда Вася зачем-то вышел в другую комнату, я спросил у Попова: – Кто этот бородатый цыган? Чего он прицепился ко мне с расспросами?

– Тихо, – Попов поднес палец к губам. – Это не цыган, а казах. Он прибыл сюда с Большой земли со специальным заданием.

– Какое у него настоящее имя?

– Утегенов, – ответил Попов, – Кали Утегенов.

– Значит, это тот самый человек, который действовал под именем Васи? Я уже слышал о нем от Ломако. Это его партизаны взорвали недавно эшелон?

– Да, да, – сказал Попов. – Это тот самый человек.

– Чего вы шепчетесь, Николай? Боитесь, что вас услышат немцы? – Кали появился в дверях, шагнул к нам и весело рассмеялся.

– Садитесь, Вася, будьте гостем, – попросил я Утегенова и поспешил за угощением. В мой дом часто наведывались полицаи, и я всегда держал для них самогонку. И вот мне выпал случай принимать в своем доме знаменитого партизана. Я выставил на стол все запасы спиртного, нашлась и подходящая еда. Но гости очень торопились. Мы наскоро закусывали, Вася то и дело поглядывал на часы.

– Я слышал, Алексей Васильевич, – сказал Кали, – вы из Киева привезли много лекарств. Это правда?

– Да, правда. Привез.

– Не все еще израсходовали? – спросил Кали.

– Расходую помаленьку, – ответил я. – Ко мне обращаются и больные и раненые. Нельзя не лечить людей.

– Нашим партизанам тоже нужны медикаменты. Иногда нужнее, чем оружие. Я попрошу вас поберечь лекарства, – сказал Кали, поднимаясь со стула. – А пока прощайте.

– Хорошо, поберегу, – сказал я. – Постараюсь и еще раздобыть.

...Гости исчезли так же неожиданно, как и появились. Я несколько дней в тревоге ожидал вестей от Яковца. Он почему-то задерживался. Неужели его схватили? А может быть, группа Проценко попала в беду? Неизвестность тяготила меня. Я просто не находил себе места. Наконец поздно вечером ко мне прибежала связная Лена. Она скинула с головы тяжелую шаль, выпила с дороги целый ковш холодной воды, затем тревожно спросила:

– Алексей Васильевич, Яковец не приезжал?

– Если бы он приехал, я давно бы сообщил об этом комитету, – тихо сказал я. Лена бессильно опустила плечи и нахмурилась.

– Тогда положение наше плохое. Мы думали, что Яковец как-нибудь освободился.

– Что случилось? – встрепенулся я, почуяв неладное.

А случилось действительно непредвиденное. Яковец пренебрег предостережениями товарищей и пошел все-таки в Григорьевку. Он и раньше частенько говорил, что ему надоело прятаться и скрываться. Многие живут открыто, ходят куда хотят, и ничего. Чем же он хуже других? И вот, не заезжая ко мне, он прямо из Переяслава направляется в Григорьевку. Яковец смело шагает по центральной улице, рискует даже пройти мимо магазина, где в ту пору было много народу. В толпе у магазина стояла и Лена. Когда Яковец подошел к магазину, его окликнул какой-то полицай:

– Эй, ты, поди-ка сюда!

Яковец увидел Лену и по ее лицу понял, что ему грозит опасность. У него было оружие и листовки. Попадать с такими уликами в лапы полиции никак нельзя. Что делать? Яковец неторопливо шагает мимо магазина, делая вид, что не слышит окрика полицейского.

– Эй, черт возьми, это я тебе говорю! Глухой, что ли? – заорал полицай и выстрелил в воздух. Яковец понял, что ему не уйти. Он выхватывает наган, отскакивает в сторону и стреляет в бегущего к нему полицая. Тот падает. Тут же за Яковцом устремляются двое немецких солдат и несколько полицаев. Яковец по узкому переулку выскакивает из села и бежит к болоту. Лена наблюдала за ним, пока он не скрылся вдали. Перестрелка в той стороне не прекращалась до самого вечера.

– Значит, они его не догнали? – с надеждой спросил я.

– Догнать-то не догнали, – вздохнула Лена, – но Яковец, говорят, бросил в болото свое пальто. Хорошо, если в карманах нет никаких бумаг... Да, вот еще что: сегодня в село Харьковец приехала машина с жандармами.

– А наши есть в селе?

– Из подпольщиков никого нет, – ответила Лена. – Но ведь там живет семья Дмитрия Никитовича...

– Что ж из этого? – сказал я. – Чтобы подозревать семью, нужны веские причины.

– Вот я и беспокоюсь, как бы полицаи не нашли чего в пальто Яковца. – Лена задумалась и долго сидела молча. Оба мы ломали головы над тем, как помочь попавшему в беду товарищу. Жизнь его в опасности, он может погибнуть в любой момент.

– Хорошо, Лена. Я сообщу об этом товарищам. Нам надо точно знать, где сейчас находится Яковец. Если у тебя будут какие-либо новости, немедленно передавай их мне.

...Целую неделю наши подпольщики жили в большой тревоге. Вскоре мы узнали, что Яковец ушел от своих преследователей. Но он оказался в таком положении, что не мог появиться на людях. Без пальто, в изорванной и перепачканной одежде Яковец не рискнул идти в село, а решил податься в Переяслав. В городе он надеялся затеряться з толпе и как-нибудь выйти из создавшегося положения. Войдя в Переяслав темным вечером, Яковец робко стучится в дверь неказистого домика. Ему открыла дверь женщина. Вид путника напугал ее.

– Что вам нужно? – закричала женщина и попыталась закрыть дверь.

– Подождите, не закрывайте, – взмолился Яковец. Тут же он рассказывает женщине придуманную на ходу историю: – Я с приятелями приехал посмотреть здешний базар. Ради встречи выпили изрядно, поскандалили и подрались. Потом помирились и снова где-то пили. Очнулся я один, никого нет рядом. Видно, приятели меня бросили. Я устал и замерз. Не могу же я в таком виде домой заявиться.

Женщина нехотя впустила его в дом. На их разговор откликнулся хозяин дома.

– Эй, баба, с кем ты там балакаешь? – басом проворчал он из-за перегородки. Потом он появился на пороге, изумленно и сердито поглядел на Яковца: – Откуда ты, браток? Ну, ладно, жена, принимай гостя в дом.

Яковец снова торопливо рассказывает свою историю. Хозяин охает и делает вид, что верит ему.

– Это родимая водочка иногда такую беду накликает, только держись. Однако горевать нечего. Клава, – позвал хозяин жену, – налей гостю горячей воды, пусть помоется. А я за горилкой к соседям схожу. Надо обогреть человека.

Хозяин ушел. Яковец, хотя и заподозрил недоброе, решил не показывать своего волнения. Он снял одежду, умылся и присел к столу. Вернулся хозяин с бутылью самогона. После выпивки и ужина усталый Яковец крепко засыпает. Среди ночи его будят. Яковец открывает глаза и видит, что хата полна полицаев. Его связали и увезли.

Обо всем этом мне рассказал Проценко, приехавший из города. Я его специально вызвал к себе, когда узнал о происшествии с Яковцом.

– Как полицаи нашли Яковца? – спросил я. – Неужели донес хозяин?

– Трудно сказать, как все произошло, Алексей Васильевич. Скорее всего, его нашли с собаками по следу, – предположил Проценко.

– Надо в этом разобраться. Если хозяин дома предатель, следует предупредить товарищей. Яковца уже допрашивали? – поинтересовался я.

– Нет еще, – ответил Проценко. – Есть указание допросить его в Григорьевке. Он ведь тамошний житель, и о нем многие могут рассказать.

– Ты должен освободить Яковца, – предложил я Проценко. – Нельзя допустить до следствия. Это может всем нам сильно повредить. Подумай, как все лучше сделать.

– Хорошо, я его освобожу, – обещал Проценко. – Я же старший полицай. Но не отразится ли это на моей работе?

– Судьба товарища дороже всего. К тому же, надо думать и о подполье. Яковца многие знают в селе, и следствие над ним может плохо кончиться для всех нас.

– Хорошо, Алексей Васильевич, все будет сделано.

На другой день мы освободили Яковца по пути в Григорьевку. Все было условлено заранее, и операция прошла спокойно и гладко.

...А в селе Харьковец в это время разыгралась страшная трагедия. Когда в дом, где жила семья Яковца, ворвались жандармы, жена его, Мария, страшно перепугалась. Прежде всего она подумала, что с мужем что-то случилось. Иначе зачем бы сюда нагнали столько жандармов? Жандармы перевернули весь дом, обыскали сараи, двор. Потом они схватили отбивающуюся от них Марию и ее плачущую двухлетнюю дочку Раю и поволокли на допрос к офицеру.

– Где ваш муж? – грозно спросил немец. – Когда он был здесь в последний раз?

Оккупант кричал все громче, а на душе у Марии становилось все спокойнее. Значит, муж на свободе. Если бы он был в руках фашистов, то они не стали бы задавать ей, такие вопросы. Однако немцы, должно быть, знают, чем занимается ее муж. И она решила держаться, молчать, чтобы каким-нибудь неосторожным словом не повредить Дмитрию. Мария молча стояла перед офицером, крепко прижимая к груди ребенка.

– Чего молчишь? Или оглохла? – допытывался немец. – Я знаю, что ты очень разговорчивая женщина. Скажи, где муж, и. мы оставим тебя в покое.

– Я ничего не знаю, господин офицер, – упрямо твердила Мария.

– Не знаешь, где находится твой собственный муж? – удивился офицер. – Очень интересно. Допустим, что это так. Тогда назови имена его товарищей.

– Каких товарищей?

– Тех, с которыми вы общаетесь, – ехидно улыбнулся офицер.

– К нам в дом никто не ходит, а прежних друзей я уже позабыла, – уклонялась от прямого ответа Мария.

– Смотри, какая забывчивая, – фашист внезапно вскакивает со стула и бьет Марию по лицу.

– Ну, как, вспомнила? Где муж? Где его товарищи? Отвечай, не то будет плохо.

Мария ожесточилась. Побои фашиста возмутили ее и придали ей новые силы. Она выпрямилась, отошла от стены и смело бросила в лицо офицеру:

– Я тебе ничего не скажу, ничего!..

В этом месте я прервал рассказ Алексея Васильевича и спросил его:

– А Мария действительно не знала товарищей своего мужа?

– Что вы, как не знала? – удивился Алексей Васильевич. – Она знала всех членов комитета, которые бывали у них в доме, многих подпольщиков. Но как ни пытали фашисты Марию, она не выдала ни одного человека.

Дмитрий Никитович в те дни находился в нашем селе и ничего не знал, что творится в его доме, каким жестоким издевательствам подвергается его жена. Мы тщательно скрывали от него случившееся, не хотели тревожить его истерзанную душу. Но Яковец чувствовал по нашим недомолвкам, что от него что-то скрывают, и тревожился. Однажды он пришел ко мне рано утром, поднял меня с постели и сказал:

– Алексей Васильевич, я всю ночь сегодня не спал. Перед глазами все время стоят Мария и Рая. Боюсь, как бы из-за меня они не пострадали. Как ты думаешь?

Что я мог сказать Яковцу? Нет сил обманывать товарища и нет сил открыть правду. Недавно я получил сообщение, что все, кто был причастен к Яковцу, арестованы. Комитет предупреждал нас о том, чтобы мы некоторое время не появлялись в селе Харьковец. Как рассказать об этом товарищу? В тот день из города должен был прийти Розовик. Он добывал данные о передвижении немецких войск и через меня передавал их в комитет.

– Дмитрий Никитович, – сказал я Яковцу, – сегодня ко мне придет Кирилл Розовик. Подождем его. Он толкается в городе и многое знает. Вот мы Кирилла и расспросим.

Яковец остался недоволен моим уклончивым ответом. Он прямо спросил меня:

– Алексей Васильевич, скажите правду, не скрывайте от меня ничего, жива Мария?

– В селе жандармы, – стараясь быть как можно спокойнее, ответил я. – Что там происходит, мы точно не знаем. Но ты не волнуйся. Какое дело немцам до твоей Марии?

Яковец стал молча одеваться.

– Дмитрий Никитович, куда это вы собираетесь?

– Я пошел, – мрачно сказал Яковец. – Я иду к Марии...

Трудно мне было удержать товарища, трудно утешить. Но и одного я не мог его отпустить. Кто знает, что может натворить человек в таком расстройстве? И я пошел с ним вместе.

На следующий день мы добрались до села. Немцы уехали отсюда перед нашим приходом. Село горело. Яковец побежал к своему дому. Я едва поспеваю за ним. У крыльца Яковец остановился. На пушистом белом снегу мы увидели алые пятна крови.

– Мария! Мария! – безумно закричал Яковец. Он метнулся в дом, тут же выбежал из него и помчался к пылающему сараю. Потом он снова забежал в дом. Во двор вышла старуха с плачущей девочкой на руках. Я подошел к старухе. Дмитрий опять появляется во дворе, мечется вокруг, ни на кого не обращает внимания. А старуха с плачем рассказывает мне о подробностях минувшего страшного дня.

Немцы всю ночь продержали Марию в холодном сарае. Ее допрашивали и пытали. Люди слышали стоны и крики, рыдания маленькой дочери Марии. Утром Марию вывели из сарая. Молодую женщину нельзя было узнать. Избитая, в порванной одежде, она еле шла по двору. Несчастная мать баюкала на руках ребенка. Офицер стоял у машины и поторапливал подчиненных.

– Шнель! Шнель! – кричал он. Мария поравнялась с ним, остановилась против фашиста и с презрением плюнула ему в лицо. Офицер подскочил к Марии, выхватил из ее рук ребенка и отбросил в снег. И тут случилось что-то ужасное. Мария бросилась на фашиста, как разъяренная тигрица. Слабыми руками она схватила его за горло и повалила на снег. Раздался выстрел, и Мария упала.

– Мамаша, где Мария? – подбежал к нам Яковец. – Вы ее видели?

– Ее увели немцы.

– Она жива еще?

– Откуда мне знать, – всплакнула старуха.

Яковец опять увидел кровь на снегу. Как безумный, он стал хватать руками окровавленный снег. Наконец заметил дочку на руках у старухи. Яковец взял девочку, крепко прижал ее к своей груди и горько заплакал. Мы молча стояли рядом, и никто не решился успокаивать его.

– Вот какое горе пришлось пережить моему другу, – со вздохом сказал Алексей Васильевич и грустно добавил: – Да разве только ему одному?

– Сейчас, – продолжал Алексей Васильевич, – Раиса стала уже взрослой, учится в Киевском медицинском институте. Будет врачом.

ОПЕРАЦИЯ «ИРИНА»

– Так и прошел 1942-й год, – продолжал свой рассказ Алексей Васильевич. – Росло подполье, росли и наши трудности. Жизнь проходила в постоянной тревоге. Порой приходилось задумываться даже над тем, когда тебя поймают немцы, когда повесят? И это были не пустые страхи. Оккупанты зверели с каждым днем. Они воевали не только против партизан и подпольщиков, но и стали уничтожать семьи коммунистов и командиров Красной Армии. Карательные отряды совершали набеги на села и истребляли мирных жителей. В огне пылали целые села. Среди повешенных и расстрелянных есть и члены нашей подпольной организации. Советские люди смело боролись с оккупантами, гордо и с достоинством встречали свою смерть. Борьба разгоралась...

Мы продолжали работать, несмотря ни на какие трудности. Подпольный комитет подбирал людей для партизанских отрядов, обучал их военному делу. По-прежнему мы всеми мерами препятствовали угону молодежи в Германию. Командир партизанского соединения Иван Кузьмич Примак уделял этому особое внимание. Однажды он специально вызвал меня к себе, чтобы поговорить о моей работе.

– Скольких людей ты освидетельствовал? – спросил Примак. – Скольких признал «больными»?

– Кто ко мне обращался, тех я и осматривал, – ответил я.

– А точнее?

– За последнюю неделю, кажется, около трех десятков человек получили свидетельства.

Примак, заложив руки за спину, долго прохаживался по комнате из угла в угол. Наконец он остановился перед Кали Утегеновым, который о чем-то разговаривал с Поповым, и спросил его:

– Как ты думаешь, Вася, правильно поступает наш доктор? Так ли надо действовать в подобной обстановке?

– Вы говорите о свидетельствах? Если немцы верят им и освобождают молодежь от мобилизации, то пусть доктор выдает их. Бумаги не жалко, – со смехом сказал Кали. Потом он задумался на минуту и уже серьезно продолжал: – Но надо думать о последствиях. Свидетельств выдается много, они однообразные и поэтому могут вызвать подозрение. А это плохо.

– Правильно говоришь, Вася, – перебил Кали Примак. – Если немцы усомнятся хотя бы в одном свидетельстве, они начнут проверять все подряд. Не говоря уже о том, что доктор сам подставляет свою голову под удар, весь труд пропадет даром. Сотни людей, получивших свидетельства, окажутся в рабстве. А потом мы даже всем отрядом не сможем освободить их. Надо искать другие методы. И ты, Вася, должен помочь Крячеку в этом деле.

...Алексей Васильевич задумался, что-то припоминая из прошлого, потом снова начал рассказывать. Он вспомнил об операции «Ирина», которая положила начало поискам новых методов и средств освобождения советских людей от германского рабства.

– Человек – не ангел безгрешный, – продолжал Алексей Васильевич. – У каждого есть свои какие-то недостатки. У иного изменчив характер, об особенностях которого он и сам не имеет представления, а другой – прямой, как штык, что тоже не бог весть какое достоинство. Мне нравятся люди с живым и разнообразным характером. Если человек робкий, ведет тихую, бесцветную жизнь, то это просто неинтересно.

В нашем партизанском подполье много было разных людей. И пришли они к нам разными путями. В основном, это были военнослужащие, попавшие в окружение или в лагеря военнопленных.

Надо сказать, что Вася выделялся среди нас и своим характером и своим поведением. Бывает такой человек: внешне он весел, выдержан, а внутри у него кипит, клокочет какой-то неистребимый огонь. Таким и был Вася. Он неожиданно преображался, становился неузнаваемым. Вася сражался беспощадно, храбро и находчиво. Бывало, спросишь: «Как же ты остался жив в таком переплете?» Он спокойно отвечает: «И сам не знаю. Должно быть, аллах меня спасает». Но какой там аллах? Просто смерть боится бесстрашных. А я Васю отношу к категории бесстрашных. Он тоже, конечно, не без слабостей, но у него всегда находились силы поступать так, чтобы с честью выходить из любого трудного положения.

Хочется вспомнить один эпизод. При переходе Днепра полицаи хватают Кали и Николая Попова и сажают в тюрьму. Впереди у них только ночь, утром их могут расстрелять. Как поступить им, что предпринять?

– Эх, Вася, – сокрушается Попов, – зря мы не послушались Крячека и поторопились уйти от него. Надо бы подождать темноты. Теперь не выйти отсюда.

– Откуда мы знали, что за нами следят? – отвечает Утегенов, – сами виноваты в этом.

– Что будем делать, Вася? – спрашивает Попов.

– Полицаев обмануть трудно, – размышляет Вася. – Они видят нас насквозь, знают наши убеждения и, конечно, не помилуют. Что можно предпринять в нашем положении? Путь остается один...

А вот что дальше говорит об этом Попов:

– Полицай, проводив меня ночью во двор, конвоировал меня снова в камеру. Только он открыл дверь, оттуда стрелой вылетел Вася и бросился на часового. Полицай и крикнуть не успел. Оказывается, Вася сразил часового его же собственным кинжалом. Я растерялся. Ведь между нами не было никакого уговора о нападении на охрану.

– Чего стоишь! – кричит мне он. – Беги, спасайся.

Потом я обижался на Васю. Почему он не сказал о своих планах? Ведь часовой мог первым прикончить его. А он только смеется в ответ.

Однажды я напомнил Кали об этой истории, об обиде Попова, и он мне сказал:

– Эх, Алексей Васильевич. Характеры у людей разные. Если бы я сказал Попову заранее, что надо убить часового, он бы начал рассуждать: а правильно ли это? А вдруг затея сорвется, и нам будет еще хуже. Он бы расстроился и извелся, прежде чем принял решение. Я и не стал его мучить, а все взял на себя. Обычно, когда встречаешься один на один с вооруженным врагом, какой бы ты ни был смелый, теряешься. А медлить тут нельзя. Мы как-то решили убить коменданта. Искали его повсюду: были на квартире, в комендатуре. И когда встретили его на улице, столкнулись нос к носу, то не знали, как поступить. Если бы мы чуть-чуть промедлили, комендант перестрелял бы нас, как цыплят. Самое главное в жизни – никогда не робеть и не теряться.

Пули щадили Кали, и он всегда выходил победителем. Однажды Утегенов с Примаком поехали вдвоем на конях в разведку и попали в засаду. Один полицай схватился за уздечку, другой в упор выстрелил в Кали и... промахнулся. Просто чудо какое-то. Не случайно, сам Примак частенько говорил: «Кто с Васей пойдет, того всегда ждет удача». Я вспомнил об этом при беседе с Примаком и подумал, что все будет в порядке, раз Кали Утегенов берется помочь мне выполнить поручение комитета. Кали был тогда в веселом настроении, много шутил и смеялся.

– Иван Кузьмич, – смеялся он. – Наш доктор – человек скромный и неразговорчивый. Надо подыскать ему товарища повеселее. Что если мы пошлем к нему женщину? Она развяжет ему язык.

– Можно, – улыбнувшись согласился Примак, – лишь бы дело шло хорошо.

– Какую тебе прислать? – допытывался Кали. – Высокую или низенькую, блондинку или черненькую?

– Ты все смеешься, Вася, – обиделся я. – Как у нас говорят: «Кошке забава, а мышке слезы». Нам поручено очень важное задание, не до шуток.

– Алексей Васильевич! – сказал Кали. – Где нет смеха, там и настоящего дела нет. Ты когда-нибудь видел, чтобы скучный человек хорошо трудился? Наверняка не видел... Однако приступим к делу. Я познакомлю вас с одним человеком. Умеет работать и человек сам по себе неплохой.

Через день Утегенов привел ко мне молодую белокурую женщину. Он сразу же представил ее:

– Надежда Воронецкая. Из здешних мест, родилась в селе Трахтомирове. Сейчас приехала из Киева.

Я где-то видел эту Воронецкую. Но вот где, никак не могу припомнить. Она тоже, кажется, знает меня. Все посматривает в мою сторону и улыбается.

– Алексей Васильевич? – сказала женщина. – Вас, кажется, так зовут?

– Да, – согласно киваю я головой.

– Помните, мы в прошлом году с вами в Киеве на вокзале встречались? Вы меня от немецких солдат избавили.

– Помню, помню! – засмеялся я и пожал Надежде руку. – Когда вы сюда приехали?

– Вообще-то я здесь больше месяца, – сказала Воронецкая. – Но за это время я и в Киев успела съездить.

– Вы, оказывается, друг друга знаете, – удивился Кали. – Выходит, я зря тут канитель развожу.

– Да, Вася, – улыбнулась Воронецкая, – мы старые знакомые.

– Какие новости в Киеве? Мне так и не удалось побывать там снова, – вздохнул я.

– В городе стало очень трудно, – нахмурилась Надежда, – особенно в последнее время. Люди живут в постоянном страхе. Не жизнь, а настоящая пытка. К тому же, наш сосед оказался доносчиком. Он следил за всеми, кто приходил к нам, и сообщал в гестапо.

– Выдавал тех, кого вы освобождали из плена? – перебил я.

– Да, и пленных, и бежавших из лагеря. Кроме того, мы укрывали евреев, – рассказывала Воронецкая. – Мы думали, что ни одна душа не знает, а этот негодяй все доносил в гестапо. И сама я чуть не попала к ним в лапы. Вышла из столовой и пошла домой. Какой-то человек подозвал меня и шепнул: «Домой не ходите, там вас ждут гестаповцы». Я догнала этого человека и спросила, кто он такой. Он ответил, что состоит в группе Ирины.

– Постой, постой, – остановил я Воронецкую. – О какой Ирине ты говоришь?

– А вы разве ее знаете? – Надежда удивленно и несколько растерянно посмотрела на меня.

– Да, да, – машинально твердил я, – знал я Ирину, давно знаком с ней... Вася, как ты думаешь, может ли человек живым вырваться из гестапо?

– Не только вырваться, но и бить их может как следует, – твердо сказал Кали.

Я рассказал Кали и Надежде о том, при каких обстоятельствах встретился с Ириной, как мы с ней познакомились. Вспомнил я и о последней своей встрече с нею, об ее аресте. История эта взволновала Кали.

– Какая замечательная девушка! – восхитился Кали. – Давайте предстоящее задание посвятим ей. Закодируем операцию ее именем. Так и назовем: операция «Ирина». Согласны?

Мы с радостью согласились. Так началась операция, условно названная нами именем замечательной патриотки. План нашей работы четко определил Кали, поручив мне держать его в курсе всех событий. Воронецкая, узнав, какое серьезное дело ей поручают, заволновалась.

– Не робей! – подбодрил ее Кали. – Будет трудно, помни, что мы рядом. Всегда придем на помощь.

– Когда приступить к работе? – спросила Воронецкая.

– Времени терять не надо, – сказал Утегенов, – посоветуйтесь, обговорите все между собой, и можете начинать хоть завтра.

...Староста села Трахтомирово носил фамилию – Бабак. Рыжий, низкорослый и не в меру толстый, Бабак тем не менее был довольно энергичным человеком. Ему шел уже шестой десяток, однако он пил горькую и не прочь был поволочиться за женщинами. О себе и о женщинах он давно составил определенное мнение: «Кроме меня, – рассуждал Бабак, – в селе настоящих мужчин нету. Куда она, негодница, от меня денется. Правда, поначалу покапризничает и пококетничает, но это ничего. Какая же она баба, если без хитрости?» Если женщина скажет ему теплое слово, то он готов тут же поверить, что она льнет к нему и не может жить без него. И вот, когда молодая красивая блондинка вдруг сама стала заигрывать с ним у колодца, Бабак чуть не лопнул от самодовольства. Он проворно подскочил к игривой бабенке и ущипнул ее за гладкий бок.

– Господи, срам какой! – притворно запищала женщина, а сама еще ближе подвинулась к кавалеру. – Разве я одна в селе? Вдов полна деревня, ухлёстываете за всеми, а девушек не замечаете. Целый месяц я слежу за вами, а вы на меня внимания не обращаете.

– Что ты говоришь? Кого, кого, а тебя, такую ягодку, я бы издалека заприметил, – распалялся староста. – Скажи, где ты остановилась?

– Живу у доброго человека, Бердаус его фамилия. Знаете такого?

– Федора Евдокимовича? Как же не знать? Быть старостой и не знать односельчан, как же это можно? Ты думаешь, что я с тобой болтаю о пустяках, так уж такой наивный человек? Я знаю, кто как живет и чем дышит. – Бабак гордо вскинул голову и подмигнул красотке.

– Ой, у меня ж вода на плитке стоит, – спохватилась женщина. – Должно быть, выкипела уже. Пустите меня.

– Когда же мы с тобой увидимся? – Бабак преграждает женщине путь и порывается обнять ее. – Скажи мне хоть словечко.

– Чего вы так торопитесь? Мы ведь только что познакомились, – кокетничает женщина, увлекая пылкого старосту. – Не задерживайте меня. Видите, люди на нас смотрят. Как-нибудь в другой раз встретимся.

Бердаус в это время внимательно наблюдал эту «сцену у колодца». Вот наконец женщина вырвалась из рук старосты, заспешила к дому. Когда она вошла в комнату, Бердаус спросил:

– Ну что, Надя, договорились?

– Договорились, будь он проклят, – ответила Воронецкая и брезгливо поморщилась, – несет от него перегаром, воняет он до невозможности.

Надежда Воронецкая доводилась Федору Евдокимовичу Бердаусу двоюродной племянницей. Родня не очень уж близкая. Но когда Бердаус узнал, что Надя прибыла по поручению подпольного комитета, он принял ее как нельзя лучше.

– Мой дом и все прочее в твоем полном распоряжении, дорогая племянница. Требуй любую помощь, не стесняйся. Я тебе помогу во всем.

– Задание у меня серьезное, дядя, – задумчиво проговорила Надежда. – А вот торопиться боюсь. Станешь навязываться старосте, еще заподозрит неладное, подождем денька два, он, может быть, сам сюда заявится. Вот мы тогда и поговорим с ним по душам.

– Правильно, Надя, – согласился Бердаус.

Через два дня, как и предполагала Воронецкая, Бабак появился в доме Бердауса.

– Что хотите со мной делайте, Надежда Ивановна, но я жить без вас не могу, – с ходу начал изливать душу распаленный Бабак, – работа из рук валится. Списки должен был сегодня в район отправить, так даже за стол не присел. Пропал день. Даже самогон в горло не идет.

– Какие там еще списки? – наивно спросила Воронецкая. – Для чего они немцам? Так, видно, от скуки вас тревожат.

– Э, нет, Надежда Ивановна, – сказал староста и покачнулся, видно, что самогон принимал вполне охотно, несмотря на расстройство. – Списки эти очень важные. По ним девчат и парней в Германию забирать будут. За это немцы очень строго взыскивают.

– А вы можете освобождать от мобилизации?

– Конечно, могу, – гордо сказал Бабак. – Напишу бумагу, пришлепну печать, и все в порядке... Я, Надежда Ивановна, большие права имею. Но о личной выгоде не забочусь. Другой бы на моем месте весь свет перевернул.

– Зато вас женщины уважают. Для чего вам другие почести?

Бабак, слыша такое, засиял от радости.

– Если бы ты меня приласкала да приголубила, никаких баб мне больше не нужно. Никто из них даже твоей пятки не стоит.

– Перестаньте, баловник. Дома же люди, а вы себе такое позволяете, – Надежда притворно отталкивает старосту и лукаво смеется.

– Душенька моя, скажи хоть словечко, – опять взмолился Бабак. – Нет мне никакого покоя.

– Вы такой большой начальник, староста, вам нельзя таскаться по селу, – уговаривает его Надежда. – Не солидно это. Приходите лучше к нам в субботу, посидим, поговорим да и повеселимся.

– Вот за это спасибо! – Бабак благодарно пожал Надежде руки. – Бога буду молить, чтобы солнце быстрее всходило и заходило, чтобы скорее пришла суббота.

Когда Бабак выбрался из хаты, Бердаус не удержался и послал ему вслед грубое ругательство. Он не выносил одного вида старосты и старался избегать его, как, впрочем, и многие в селе.

– Ему надо о спасении своей грязной души молиться, а не о бабах думать, – сердито проговорил Бердаус. – Но, видно, не зря говорят в народе: «Бык состарился, а нос у него еще молодой». Подлый человек. Глаза слезятся, руки трясутся от пьянства, ноги еле таскает, а все-таки всюду сует свой грязный нос.

– Не расстраивайтесь, Федор Евдокимович, – успокоила Бердауса Надежда. – Давайте лучше подумаем, как принять его. Конечно, вы понимаете, что я не могу с ним одна. Мне бы надо кого-нибудь для компании.