Текст книги "Таинственный след"
Автор книги: Кемель Токаев
Жанры:
Прочие приключения
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)
РУКОВОДИТЕЛЬ
Села Вьюнищи и Козино разделяет большой лесной массив. Они расположены недалеко друг от друга, и я в тот день довольно быстро добрался до цели своего путешествия. Как и говорил Проценко, я легко нашел дом, где проживал Шпиталь. Хозяин был во дворе. Он копошился в сене на крыше сарая, а внизу пегая корова, жалобно мыча, жадно подхватывала клочья сухой травы. Старенькая шапка-ушанка, ватная подпоясанная веревкой телогрейка, подшитые валенки ничем не отличали Шпиталя от сотен ему подобных деревенских жителей. Я долго наблюдал за его работой, не решаясь окликнуть хозяина. Да это, пожалуй, и не помогло бы. Он наверняка видел меня, но не обращал никакого внимания. Вот он закончил скидывать сено, обернулся ко мне, оперся на массивный черенок вил и затем спросил:
– Кто вам нужен?
– Это дом Шпиталя? – поинтересовался я.
– Да.
– Могу я видеть Сергея Миновича? Дело у меня к нему.
– Сергей Минович – это я, – проговорил Шпиталь, слезая с сарая. Он подошел ко мне и улыбнулся: – Что у вас за дело, товарищ доктор? Не удивляйтесь, что я вас знаю: в этих краях доктор один, а нас, болеющих, много. Пожалуйста, входите в дом.
– В этом году много снега, да и зима холодная, – начал я разговор, когда мы вошли в комнату и уселись у стола. – Крепкие морозы стоят.
– Старики говорят, что такого раньше не бывало.
– Кажется, немцам не нравится русская зима? – спросил я у Шпиталя, вызывая его на дружеский разговор.
– Кто их знает, – уклончиво ответил Шпиталь.
Разговор не клеился. Говорили о зиме, о сене, о корове. Вижу, что он мне не доверяет, опасается чего-то. Хозяин заметно волнуется. Он никак не может понять, чего ради приплелся доктор из своего села Козино во Вьюнищи? Что заставило его прогуливаться в такой мороз? Наконец я решаюсь на лобовую атаку.
– Про вас говорят, что вы сколотили подпольную организацию. Есть у вас и припрятанное оружие. Правда ли это?
– Товарищ доктор, все считают вас порядочным человеком. И я вас таким считал до сих пор, – Шпиталь побагровел и глядел на меня гневно и сурово. – Не хочу вас обижать, но если вы служите немцам, то, как говорится, на здоровье, желаю удачи, так поступайте и дальше. А если хотите отличиться и для этого надумали меня шантажировать, то, скажу вам, не на того напали. Я не тот, кто вам нужен. Ни о каких организациях, ни об оружии я ничего не знаю. И с тем катитесь отсюда к чертовой матери!
– Сергей Минович, зачем попусту сердиться и нервничать? Полиции известно, что вы вербуете людей в свою организацию.
– Полиции? – Шпиталь поглядел на меня в упор и громко расхохотался. – Доктор, да вы людей за дураков считаете. Если полиция знает, кто я и чем занимаюсь, то почему я на свободе, а не в тюрьме? Или полицейские тоже стали большевиками?
– Изменники никогда не будут большевиками, – сердито сказал я. – Но среди них есть наши товарищи. Письмо предателя, как раз попало к этим людям. Мне кажется, что кто-то из вашей группы хочет служить немцам. Посторонний человек не может ведь знать, чем вы занимаетесь. Эту бумагу написал кто-то из ваших.
Шпиталь изменился в лице. Он мусолил во рту толстую самокрутку, морщился от едкого дыма. Рука его, лежавшая на столе, мелко подрагивала. Мне показалось, что он готов поверить в мою добропорядочность. Но если я говорю правду, то кто же тот предатель, что служит немцам?
– Кто работает в полиции? – упавшим голосом спросил Шпиталь.
– Человек надежный, член нашей подпольной группы.
– А много членов в вашей группе?
– Как вам сказать? – улыбнулся я. – Если вы присоединитесь, то число их увеличится.
– Как, как, Алексей Васильевич? – изумленный Шпиталь впервые назвал меня по имени и отчеству. – Вы хотите вовлечь меня в вашу подпольную организацию? С этого надо было бы и начинать, а не пугать меня полицией.
– Таким делом не шутят, Сергей Минович. Я говорю вам правду. Специально пришел предупредить вас и предостеречь. Но пока вы не освободитесь от этой проказы, я вам больше ничего не скажу. Для разговоров у нас с вами время всегда найдется. Вы знаете, я принимаю больных. Людей у меня много бывает. Вот и вы приходите, поговорим...
– Всю ночь не спал, – сказал мне Шпиталь, когда на другой день приехал ко мне в село Козино, – от дум голова раскалывается. В нашей группе всего три человека. Если поверить вашим словам, то, выходит, один из нас – предатель. Сказать так о своих товарищах я не могу, язык не поворачивается. Оба они – коммунисты, военнослужащие, один из них давно уже живет у меня.
– А вы убеждены в этом? Немцы специально засылают шпионов к подпольщикам. Один такой в лагерной одежде шлялся как-то в этих местах. Не лишне будет проверить товарищей.
– Нет, я верю своим людям. – Шпиталь был непреклонен.
– У меня тоже нет особых причин сомневаться в них. Может быть, они действительно хорошие люди, но проверить надо. Потом вспомните, сами вы не могли где-нибудь неосторожно проговориться? Мы не проходили специальной подготовки, опыта подпольной работы у нас нет. Кто-нибудь услышал о вас краем уха и тут же донес в полицию. Вы, Сергей Минович, разберитесь в этом.
– Теперь мне все понятно, – вздохнул Шпиталь. – Пожалуй, мы сами виноваты, примем меры.
– Будьте осторожны, – посоветовал я Сергею Миновичу на прощание.
С этих пор мы стали встречаться со Шпиталем регулярно, наша дружба крепла, и дела подвигались вперед. Январь выдался лютым, морозным. Снег выпал такой глубокий, что не было ходу ни пешему, ни конному. Люди целыми днями отсиживались в своих домах, на улице редко можно было встретить прохожего. Вечерами шаги по морозному снегу слышались далеко вокруг. В один из таких зимних вечеров мы сидели с Сергеем Миновичем у меня дома, грелись у печки, беседовали о своих делах. Вдруг под окнами раздался громкий скрип снега, а через минуту открылась дверь, и в комнату, сгорбившись, вошел человек.
– Не узнаете, Алексей Васильевич? – голос показался мне знакомым, но я не мог догадаться, кто это в такой мороз решился навестить меня. – Что глядите так пристально? Или я так сильно изменилась?
– Лена! Откуда ты, милая? – Я наконец узнал свою пациентку. – Не думал, что придется встретиться. Что-то долго вестей не подавала. Как там ваши товарищи, живы?
Лена хотела было ответить мне, но, заметив у печки постороннего человека, подозрительно покосилась на него и замолчала.
– He бойся, Лена, это свой человек, – успокоил я ее, – знакомьтесь: Сергей Минович Шпиталь, из соседнего села, бывший председатель тамошнего колхоза.
– Мне нечего бояться, – улыбнулась Лена, – пусть враг нас боится. Я к вам, Алексей Васильевич, ненадолго. Передам поручение – и снова в дорогу. К утру мне надо быть уже на месте.
Лена сообщила, что меня ждут завтра в Переяславе. Время подходящее – базарный день, когда из деревень прибывают в город селяне со своим немудрящим товаром. Я должен побывать на базаре, отыскать там зеленый ларек, где меня ждет человек в серой шапке. Тот, в свою очередь, должен переправить меня дальше.
– Я думал, мы остались на необитаемом острове, – повеселел Шпиталь, – а нас, оказывается, много.
На другой день я был уже в Переяславе. Базар только что начинался. Надо сказать, что рынок в оккупированной местности представлял жалкое и страшное зрелище. Продуктов почти не было, торговали обычно старой рухлядью. Особенным спросом пользовались табак и соль. За соль люди отдавали последние деньги, последние тряпки. И в этот день больше всего людей толпилось у торговца солью. Я подошел поближе, чтобы посмотреть, как орудуют спекулянты, как наживаются они на людском горе.
– Ну, сколько фунтов дашь за брюки? – спрашивает пожилой мужчина, у спекулянта. – Не разглядывай, совсем новые. Сын мой, бедняга, покупал, а носить не пришлось. Только эта память о нем и осталась.
– На вид новые, – ворчит торговец, – а материал-то залежался, редеть стал. Покупать боязно, развалятся. Давай по рукам, пойдет за десять фунтов соли.
– Побойся бога! – взмолился продавец. – Грех тебе обижать бедных. Что значат десять фунтов? А брюки – это вещь, им износу не будет.
– Не хочешь – иди прочь, – сердится спекулянт, возвращая брюки. – Мне и не нужны такие тряпки. Десять фунтов – и ни грамма больше. Бери или проваливай.
– Что поделаешь? – сокрушается владелец брюк. – Дома нет ни крупинки соли. Бери штаны, чтоб ты подавился. Даром, почитай, отдаю.
Я потолкался по базару и пошел к зеленой лавке. Вошел в помещение, но нужного мне человека не увидел. Он должен был мне предложить табаку, а я в ответ сказать: «Если за марки, то беру». Но человека не оказалось, и наш разговор на этот раз не состоялся. Потом я заходил в лавку еще два раза и снова никого не встретил. Тогда я решил, что меня испытывают. Зайду, думаю, еще раз, и если никого не увижу, то придется отправляться домой. Захожу и вижу мужчину, которого искал с самого утра. Но как он здесь оказался? Я наблюдал за входом в ларек и этого человека не видел. Оказывается, это был сам лавочник. Он целый день торговал и не обращал на меня никакого внимания. Лавочник вел со мной разговор согласно условленному паролю, но он мне показался каким-то подозрительным.
– Кто вы такой? – спросил я.
– Не видите – приказчик? – ответил он мне недружелюбно и стал запирать лавку: – Вы идите... третий дом за прядильным цехом. Не робейте, прямо заходите в дом. Я пойду следом. Нигде не останавливайтесь и не задерживайтесь.
У дома меня встретила молодая женщина. Встретила ласково и приветливо. Посочувствовала, что мне пришлось так долго ждать на морозе.
– Одеты уж вы очень легко, – заохала женщина. – Промерзли, наверное, совсем.
– Э, нет, не совсем еще замерз, – ответил я и быстро вошел в дом.
Это был обычный крестьянский дом из двух комнат. Когда я вошел, то увидел, что в дальней комнате сидят двое мужчин и о чем-то беседуют. Один из них, сидевший у окна, был в военной форме. На нем была суконная гимнастерка, подпоясанная широким командирским ремнем с большой звездой на пряжке. Другой был одет в простой штатский костюм. Оба поднялись мне навстречу.
– Здравствуйте, Алексей Васильевич, – приветствовали меня хозяева. – Проходите сюда, садитесь. Ждем вас с нетерпением.
Человек в военной форме назвался Емельяном Демьяновичем Ломако, руководителем подпольной районной организации. Второй был членом этой организации, Дмитрий Никитович Яковец. Сразу же приступили к деловому разговору. Ломако подробно расспросил о каждом человеке из нашей группы. Он интересовался, где люди работали раньше, кто какое поручение сейчас выполняет.
– А что, Проценко надежный парень? – спросил Ломако. – Должность у него для нас подходящая.
– Свой человек, – заверил я.
– Нашу работу нельзя считать удовлетворительной, – сказал Ломако, – положение создалось тяжелое. Некоторые верят немецкой агитации, верят даже, что фашисты заняли Москву и Ленинград. Думают, что Советская власть пала, а потому и нет прока от нашей партизанской войны. Оккупантов поддерживают националисты. Они заявляют, что раз немцы сокрушили Красную Армию, то как могут тягаться с ними какие-то разрозненные группы подпольщиков? Партизаны взбудоражат население, а как придут карательные отряды, скроются, обрекут мирных людей на гибель.
– И, заметьте, товарищи, – продолжал Ломако, – эти слухи поддерживаются и распространяются людьми, которые жили и работали вместе с нами. Вообще многие находятся в заблуждении, не знают, кого слушать. А у нас мало людей, которые бы могли делом отвечать на вражескую пропаганду. Нам надо растить, воспитывать и закалять их в борьбе.
– Вот почему я так подробно расспрашиваю у вас о каждом человеке, – Емельян Демьянович смолк на минуту, а потом заговорил снова: – Мы связались с подпольными организациями Мироновки и Ржищева. У них работа идет более активно, там уже организуется партизанский отряд. Говорят, что у них есть связь с Большой землей. Нам тоже надо разворачиваться. Мы, члены комитета, не можем, как вы, появляться открыто. Это, конечно, мешает работе. Вот почему мы попросили вас явиться сюда. Нам нужна ваша помощь. Как вы на это смотрите?
– Я готов, Емельян Демьянович! – коротко сказал я.
– Хорошо. – Ломако положил руку на мое плечо. – Прошу вас в ближайшее время повидаться с Проценко. Что ему надо делать – скажу позже. А сейчас есть такое предложение: как вы смотрите на поездку в Киев?
– В Киев? – переспросил я. – А что я должен там делать? Да и пустят ли меня туда немцы?
– В том то и дело, что немцы не пускают в город, – вздохнул Ломако. – А мы хотим во что бы то ни стало наладить связь с киевскими товарищами. Надо найти подходящий повод для поездки в Киев. Подумайте об этом хорошенько, а потом мы все с вами обсудим.
...Через несколько дней я встретился с Григорием Проценко и передал ему боевое задание Ломако. Григорий выслушал меня и надолго задумался.
– Если не уверен, то не берись, – сказал я Григорию. – Силой тебя никто не заставляет.
– Не боюсь, и не о себе думаю, – возразил Проценко. – Разоружить полицейский отряд одному человеку просто невозможно. Нужны силы. А где их взять? Все, кто служит в полиции, сам знаешь, изменники и подлецы.
– Почему все? Ты-то не изменник?
– Я себя не считаю полицаем, – обиделся Проценко.
– А может быть, еще кто-нибудь не считает себя предателем? – сказал я. – Нам надо иметь это в виду.
– Для чего вся эта затея? – спросил Григорий.
– Как для чего? – удивился я. – Партизанам нужны боеприпасы, оружие. Фашисты нам не подарят, надо силой брать. Другого пути у нас нет.
– Хорошо, Алексей Васильевич. Я подумаю.
– Подумай, Гриша, подумай. Очень это важное дело.
А вскоре случилось такое, что и я, подобно Григорию, засомневался в успехе нашего предприятия. Мы сидели с Григорием у меня в доме, обедали. Вдруг с улицы донесся громкий плач женщины. Мы бросили все и выбежали во двор. Видим, из соседнего сарая полицай тащит огромную свинью. Рядом с ним шагает немецкий солдат с автоматом. Крик женщины и ее маленьких детей заглушает пронзительный визг обезумевшей свиньи.
– Пожалейте, – рыдала женщина, обращаясь к полицаю. – Ведь вы же люди. Подумайте, как я буду жить с малыми детьми? В доме нет ни хлеба, ни дров, только и богатства – свинья. А вы последнее отнимаете, изверги.
Полицай оттолкнул прикладом женщину и пригрозил ей расправой. На крик сбежались люди и молча смотрели на этот беззастенчивый грабеж. Но полицай ни на кого не обращал внимания. Свинью взвалили на телегу, и бандиты поехали по селу. Вслед им неслись плач и проклятия. Проценко, багровый от гнева, тянет руку к пистолету, но вовремя спохватывается.
– Это же разбой! – говорю я с возмущением.
– А что от них можно ожидать? – Проценко осуждающе посмотрел на меня. – Вы говорите, что их можно привлечь на свою сторону. Такую собаку никакая агитация не возьмет.
– Ничего, Гриша, – успокоил я товарища, – не горячись. Будет и на нашей улице праздник. За все тогда с ними посчитаемся.
Проценко долго в раздумье стоял передо мной, хмурился и молчал. Затем, прощаясь со мной, твердо сказал:
– Буду сообщать вам о ходе операции.
...Через неделю на явочной квартире я снова встретился с Ломако. Разговор наш был кратким.
– Мы будем контролировать все действия Проценко, – сказал Ломако. – Если потребуется, поможем. Словом, об этом не беспокойтесь. А вам необходимо выезжать в Киев. Никого подходящего, кроме вас, мы не нашли. А посылать в город кого попало мы не можем. Комитет поручает вам связаться с подпольным обкомом. Нам нужна помощь обкома. Когда выезжаете?
– Трудно сказать, – ответил я. – Надо подготовиться.
– Какой предлог выберете для поездки?
– Думаю сначала поехать в Канев. Там есть товарищи, с которыми работал раньше. Они помогут мне достать нужные документы.
– Ваше решение одобряем, – сказал Ломако. – Действуйте.
Вскоре я устроился на работу в районную больницу, потом друзья оформили мне командировку в Киев для приобретения медикаментов. По дороге в Киев я заехал в Козино. Друзья-подпольщики тепло проводили меня и пожелали удачи.
ОСОБОЕ ПОРУЧЕНИЕ
С тех пор как немцы захватили Киев, я впервые был в этом городе. Древний священный город лежал в развалинах. Прежний красавец Крещатик неузнаваем. По нему невозможно пройти. Повсюду валяются разбитые машины, искалеченные орудия, из-под снежных сугробов торчат башни сгоревших танков. На улицах сильная охрана. Людей поминутно останавливают, проверяют документы, многих задерживают и арестовывают. Я иду по Крещатику к площади Богдана Хмельницкого. Здесь я должен встретиться с одним человеком, зубным техником по профессии. Он живет на улице Островского.
Я нашел нужный мне трехэтажный дом и стал прохаживаться возле него. Стены дома густо залеплены всевозможными приказами и распоряжениями. Делаю вид, что читаю эти объявления, а сам осторожно озираюсь вокруг. Приближался вечер. Тени протянулись уже до середины улицы. Окна нижних этажей почти сплошь забиты досками. Похоже, что здесь давно уже никто не живет. Дверь среднего подъезда распахнута настежь, показался, точно пещера, коридор. Мне предстоит пройти по этому коридору и отыскать нужную квартиру. Найду ли?
Кое-где в окнах слабо замерцал свет. Можно бы и входить, но я задерживаюсь. На углу улицы давно уже стоят двое и о чем-то беседуют между собой. Не следят ли они за мной? В городе немало негодяев, прислуживающих оккупантам. Кажется, один из них изредка поглядывает на меня. На нем легкое пальто с приподнятым воротником, шляпа низко надвинута на глаза, и я не могу рассмотреть его лицо. Видно, он следит за мной. Это плохо. Но делать нечего, надо принимать какое-то решение. Я вхожу в дом. Если кто спросит, скажу, что живу здесь. Входя в дом, я заметил, как заметался человек на перекрестке. Быстро поднимаюсь на второй этаж. Навстречу мне идет старуха со свечкой в руке.
– Кого ищешь, сынок? – ласково спрашивает она.
– Врач мне нужен, где он? Зуб разболелся, никакого покоя нет, – ответил я и прислонил руку к щеке, изображая больного.
– Ох, милый, – вздохнула старуха, – давно уж немцы арестовали несчастного. Перед арестом он к нам заходил. Такой вежливый и добрый человек. «Много лет, говорит, были мы соседями. Простите, если в чем виноват перед вами». А в чем он виноват? Я, старая, больше ему мешала. Так ему и сказала тогда. На следующий день пришли немцы и увели его.
Я почти не слушал старушку, думая, где бы мне укрыться от преследования. Хлопнула входная дверь, я сделал знак старухе «молчать». Она очень перепугалась и попятилась назад, к своей двери. Мы быстро зашли в ее комнату.
– Этот проклятый пес, – сказал я шепотом, – ни на шаг не отстает от меня. Вы не бойтесь, я сейчас уйду.
Старуха поняла, что мне грозит опасность. Она тут же вышла со свечкой в коридор, я услышал ее громкий, ворчливый голос.
– Мария, где ты? Куда ты запропастилась, несчастная? Дома нет ни палки дров, а ты шляешься где-то.
– Не ори, нет тут никакой Марии, – раздался в ответ хриплый мужской голос. – Никто здесь не проходил? Я сейчас только разминулся с товарищем. А он города не знает, еще заблудится.
– Я девчонку свою ищу, – сказала старуха, – никого посторонних не видела. Если увижу, скажу.
Человек заторопился вниз по лестнице. Я слышал его частые, дробные шаги. Опасность миновала. Я попрощался со своей спасительницей и пошел по коридору во внутренний двор.
– Разве это жизнь? – проворчала мне вслед старуха. – Друг друга караулят, каждый всего боится.
В тот вечер я долго мотался по городу, путал свои следы. Наступила ночь, а я все еще не решил, куда мне податься. Наконец вспомнил адрес одного своего знакомого и пошел к нему проситься на ночлег. Мой знакомый хоть и жил в городе, но совсем не походил на городского человека. Он всего дичился, ходил небрежно одетым. Имя у него тоже было странное – Тик. Должно быть, даже не имя, а прозвище. Встретил меня Тик холодно и настороженно. После того как мы перекинулись парой ничего не значащих слов, он спросил:
– На старом месте работаешь?
– Да, на старом, – ответил я, как бы не замечая его подозрительности. – Приехал в Киев за медикаментами, да поздновато, никого из начальства не застал на месте.
– М-м, за медикаментами, – промычал Тик и заерзал на стуле. – Хорошая профессия – врач. На немца или на русского работать – все равно людей лечить. Я своему собачьему сыну Гришке сколько раз твердил: учись на врача, очень выгодное дело. Но разве будет толк в сыне, который не слушает отца. Не знаю даже, где его теперь черт носит.
Гриша, сын Тика, был пытливым и умным пареньком. Я видел его лет пять назад, и он мне очень понравился.
– Не отчаивайтесь, – утешил я Тика. – Сын ваш не пропадет. А что известий нет от него, так это понятно: немцы письма задерживают.
– Знаю, – Тик махнул рукой. – Просто так говорю об этом. Обидно мне, отцу, что сын непослушным вырос. Был бы врачом, работал бы спокойно, как ты. Немцы не всех же арестовывают да убивают. Им тоже специалисты нужны.
Я молча слушал болтовню хозяина, не возражал и не поддакивал ему. Тик заметил, что я не имею охоты поддерживать разговор, и нахмурился.
– Ну ладно, будем отдыхать, – сказал Тик и крикнул жене, гремевшей посудой на кухне: – Иди постели постель гостю. Устал господин доктор с дороги.
Тик, не попрощавшись, скрылся в другой комнате. У стены я увидел диван и стал устраивать на нем постель. Подложив под голову шапку и укрывшись шубой, я попытался заснуть. Но это не так-то было просто В комнате стоял собачий холод. Из щелей в окнах тянуло сквозняком. Я устал с дороги. Промерз, но Тик даже и не подумал предложить мне хотя бы стакан чаю. Война что ли огрубила людей, сделала их равнодушными к чужой беде. Так с этими невеселыми мыслями я и заснул. Утром меня разбудил Тик. Я подивился его игривому настроению. От вчерашней настороженности не осталось и следа. Тик просто расстилался передо мной.
– Ну, Алеша, и крепкий же сон у тебя. Еле разбудил. Посмотри, сколько уже времени. – Тик показал на часы. Был девятый час утра. Я увидел стол, заставленный всякими закусками. Посреди стола красовался большой медный самовар и поблескивала потными боками объемистая бутыль. Два дня я почти ничего не ел, и у меня от всего этого изобилия закружилась голова. Тик, вспомнил я, доводился мне дальним родственником. Видно, заговорила в нем совесть, проснулись так называемые родственные чувства.
– Вставай, Алеша, будем умываться, – Тик подал мне свежее, чистое полотенце. – Самовар давно уже кипит. Дважды свежих углей подсыпал, а старуха все не велит будить тебя. Пусть, говорит, поспит, пусть отдохнет хорошенько. А я не выдержал и разбудил.
Тик вертелся вокруг меня и покрикивал на старуху.
– Чего ты стоишь? Принеси подушку и положи на стул, чтобы гостю помягче было. Садись, Алеша, откушаем что бог послал.
Во время еды Тик говорил без умолку. Он все хотел угодить мне, сделать приятное.
– Давненько мы не виделись, – тараторил хозяин, – а мы ведь родственники. Мой дом – твой дом. Закусывай, не стесняйся. Сейчас водочки выпьем. Вы, врачи, спирт привыкли пить. Водка может показаться тебе горькой. Но у меня особая водка. Видишь, как роса чистая, хрусталем отливает.
– Пить мне нельзя, – сказал я. – Пойду в управление, неудобно.
– Господи, что тебе сделается от стаканчика? – удивился Тик. – Водку не так-то просто теперь найти. Старуха по соседям ходила. Сын, говорила, приехал, еле достала. Ты уж не обижай старуху, выпей.
Хозяин с хозяйкой почти насильно заставили меня выпить рюмку водки. После чая Тик пододвинул свой стул ко мне поближе и, противно хихикая, заговорил:
– Ты вчера сказал, что лекарства получать будешь? Много ли тебе причитается?
– Не знаю. Но все, что дадут, не откажусь, заберу, ничего не оставлю.
– Правильно рассуждаешь, – одобрил Тик, – сейчас каждый порошок – это капитал. Время, сам знаешь, какое.
– Как это – капитал? – удивился я.
– Наивный ты ребенок! Вот что значит молодость и неопытность, – хозяин взялся «просвещать» меня: – Сейчас война, и когда она кончится – один бог знает. Лекарства теперь – на вес золота. Страшная нужда на всякие порошки и пилюли. Взять этот, как его, сульфидин. Это же дефицит. Однажды ко мне приходил один человек, на коленях молил продать сульфидин. Часы золотые и кольцо предлагал. Ну я, конечно, не упустил такого случая. У старухи были какие-то порошки, пришлось отдать. Бедный рад был без памяти.
– Ты подумай об этом, – убеждал меня Тик. – Откуда в районе будут знать, сколько ты получил лекарства? Кто будет проверять в такое время? Продашь часть лекарства, и до конца войны можно лежать и в потолок поплевывать.
– Я вас не понимаю, – сказал я, поняв, куда клонит этот хищник.
– Ничего. Поймешь когда в кармане марки окажутся. – Тик даже подпрыгнул, предвкушая заработок. – А как все устроить, то ты об этом и не беспокойся. Я все возьму на себя. И покупателя найду подходящего, и о безопасности твоей позабочусь. Будут у нас деньги, самого Гиммлера купим. Согласен? Скажи только слово – и я все устрою.
– Разве можно менять лекарства, которые спасают людям жизнь, на какие-то марки? – возмутился я. – Деньгами здоровья не купишь.
– Почему не купишь? – испуганно спросил Тик.
– Война принесла много болезней, – спокойно сказал я хозяину, пытаясь убедить его не думать об этой позорной затее, – их не излечишь ни марками, ни золотом. Больным нужны только лекарства.
– Вот ты как рассуждаешь? – Тик даже позеленел от злости. – Понятно теперь, кого ты лечишь. К немцам в доверие влезаешь? Выслуживаешься? Не рано ли? А что ты скажешь, когда вернется Советская власть? Она не простит тебе измены.
– Посмотрим, – сказал я. – Как все, так и я оправдываться буду.
– Какое тебе дело до всех? Смотри, как бы беда не упала на твою голову.
– Запугивать хотите? – спросил я. Теперь я понял, почему Тик так ухаживал за мной. Он хотел просто нажиться. А когда увидел, что его надеждам не сбыться, Тик рассвирепел и готов был наброситься на меня. Он стучал зубами, брызгал слюной, его реденькая бороденка тряслась от злобы.
– Успокойтесь, – посоветовал я Тику, – зачем волноваться. И меня не пугайте. Я ведь могу сделать так, что вы ничего не сможете сказать обо мне, когда придут Советы. До жандармерии отсюда недалеко. Хватит одного моего слова, чтобы вас упрятали куда следует.
– Ха-ха-ха! – Так откинул назад свою голову и громко захохотал, обнажая желтые клыкастые зубы. – Парень! У тебя голова еще не созрела. Ты думаешь, что только один работаешь на немцев? Многие теперь этим ремеслом кормятся. Ну-ка, веди меня в гестапо. Там мне больше веры, чем тебе. Я даже и не скрываю свое лицо, как некоторые. Скажешь «Тик», и все понимают, что к чему.
Кажется, я попал в западню. Бежал от шпионов и оказался в самом логове матерого предателя. А Тик куражился и насмехался надо мной. Он всеми силами старался показать свое превосходство.
– Вот вы какой человек? – притворно изумился я. – Поздравляю! И спасибо за откровенность...
– А ты думал – я так прост? – не понял Тик моей иронии. – Мы, брат, тоже не лыком шиты, не хочешь иметь со мной дело – не надо. Пусть будет по-твоему: не надо мне лекарств, но, смотри, о нашем разговоре никто не должен знать. Не проболтайся. Ясно?
– Ясно! – ответил я, направляясь к порогу. – Знаю ведь, с кем говорю.
Выходя из дома, услышал грубую ругань. Это хозяин отводил душу. На улице было ветрено и холодно. Заиндевелые деревья качались у разрушенных, закопченных домов. Прохожих почти не видно. Изредка пройдет грузовик с немецкими солдатами, до глаз закутанными в шарфы. Иногда по мостовой прогрохочут танки. Они идут туда, на Восток, где сражается наша армия. С большим трудом отыскал медицинское, управление и сдал документы. Велели явиться через два дня.
Что же делать? Перед поездкой в Киев меня снабдили двумя адресами. По предложениям комитета эти люди должны быть непосредственно связаны с областным подпольем. Я должен во что бы то ни стало разыскать их и повидаться. Один из них – зубной техник. С ним мне не придется увидеться. Кто знает, где он. Может быть, оккупанты его уже расстреляли. Надо разыскивать второго. В комитете почему-то мне не назвали его полного имени. Сказали только адрес. Он живет в третьем доме от вокзала центральной железной дороги, на втором этаже, в сороковой квартире.
Встреча была установлена заранее. Мне должен открыть двери усатый человек с мохнатыми бровями. На мой вопрос: «Простите, не нужны ли вам лекарства от головной боли?» он обязан был дать такой ответ: «Слава богу, я пока здоров, но раз вы пришли, то возьму флакончик. Лекарство в доме не помешает». После того он должен впустить меня в дом.
Медицинское управление помещалось недалеко от вокзала, и я пошел по названному адресу. На вокзале тихо, нет прежней суеты, обычного шума и гама. В здании пусто. Только в дальнем углу зала ожидания стоят вооруженные немецкие солдаты. Они окружили какую-то женщину и что-то пытаются объяснить ей мимикой и жестами. Женщина старается вырваться от них, но солдаты хватают ее за руки и со смехом вталкивают в круг. Женщина увидела меня и рванулась от солдат.
– Пустите! – закричала женщина. Она подбежала ко мне и схватила меня за руку. – Спасите меня. Привязались, проклятые, ходу не дают.
Мы вышли из зала и пошли по площади. Солдаты остались стоять в своем углу. Они по-прежнему весело смеялись. Когда мы отошли уже на порядочное расстояние, женщина спросила:
– Куда вы идете?
– Я приехал сюда за медикаментами, – сказал я, – у меня взяли документы, должно быть, для проверки. Велели ждать. Если все уладится, то завтра поеду в Канев.
– Вы, оказывается, мой земляк, – обрадовалась женщина. – Я родом из Трахтомировки. Давайте познакомимся: меня зовут Надеждой, Надеждой Воронецкой. Я здесь живу у сестры. Если хотите, заходите к нам. Живем, как дикари, нет человека, с кем бы можно было словом перекинуться. Заходите, улица Кудрявского, недалеко отсюда.
– Спасибо, будет время, зайду.
Надежда заметила, что я в чем-то сомневаюсь, и постаралась развеять мои подозрения. Мы незаметно разговорились, и она стала рассказывать о себе.
– Я работаю в столовой. На заводе имени Калинина. А до войны была председателем местного комитета на обувной фабрике.
– Как дела на заводе? – прямо спросил я.
– Нас дальше столовой не пускают. За всеми очень строго следят, мы даже разговаривать боимся. Но все же кое-что делаем. Недавно выручили двух заключенных. Достали им справки, что они работают у нас на заводе. Они хотели перейти линию фронта. Не знаю, удалось ли? А я сегодня подругу провожала. Тут солдаты привязались. Спасибо, что выручили.
Я слушал Надежду рассеянно, думал о своем. После неприятной встречи с Тиком мне не хотелось ни с кем разговаривать. Все казались шпионами и предателями. Проводив Воронецкую, я долго ходил вокруг дома, где жил таинственный человек с усами и мохнатыми бровями. Войти в дом не хватает смелости. Кажется, что здесь живут наши обыкновенные люди. Они заходят и выходят из подъездов, куда-то спешат по своим делам. Наконец я иду к дому. Бояться мне, кажется, нечего. Документы в порядке. Если кто будет расспрашивать, сумею ответить, отговориться. Поднимаюсь на второй этаж и смело иду к сороковой квартире. Тут кто-то хватает меня за руки, начинают бить. Я и голоса не успел подать, как оказался уже во дворе, у какой-то машины. Меня силой затолкали в нее.