Текст книги "Таинственный след"

Автор книги: Кемель Токаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

– Слушаюсь, товарищ полковник!

Весь этот день Насир просидел в кабинете Кузьменко, изучая дело.

– Да вы, я вижу, каждый факт, как пчелы мед, собирали. А этот парень, видно, создан для нашей работы, Талгат. Смотрите, как точно и ясно описана сцена передачи Петрушкину киоскером сигарет. Ни одного движения, ни одного жеста не упущено. Как раз в то время и я был недалеко от киоска, но, признаться, наблюдателя не заметил. А он и меня описал. – Насир с удовольствием прочитал рапорт Талгата. – А за что, за какой проступок он был отстранен от дела?

– Поступило заявление, что он имеет связи с преступниками и берет взятки.

– Правда это?

– Разве человек, который посвятил себя борьбе со всяческим злом, пойдет сам на преступление?

– Сам я не любитель заявлений и доносов. Анонимкам я не верю.

– На анонимки у нас тоже не особенно обращают внимание. Но дело в том, что заявление не анонимное, а подписано нашим же работником милиции.

– Кто же его написал?

– Начальство нам об этом не докладывает.

– Очень жаль, – Насир помолчал немного. – Что было в сигаретах, переданных Петрушкину, нам точно не удалось выяснить. Полагаем, что там мог быть быстродействующий яд. А может быть, и микропленка. А что, если вызвать Петрушкина сюда и допросить? Поводом может служить угон машины вице-президента.

– Сейчас это невозможно.

– Почему?

– Петрушкин болен, не встает с постели.

– А вы сами верите в это?

– Я верю врачам. А у него есть бюллетень.

– Я с врачами спорить не собираюсь, Петр Петрович. Последнее слово, конечно, за ними. Однако надо проверить. Это не повредит. Я всегда так делаю после того, как у меня сбежал труп.

– То есть как это? Мертвец убежал?

– Не верите? Был со мной такой случай, – и майор Бугенбаев рассказал интересную историю. – Возможно, Петрушкин и не владеет таким искусством, как мой «беглый труп», однако следует установить истину. Когда вы вызовете к себе Петрушкина, пожалуйста, сообщите мне. Будем допрашивать вместе. У нас есть кое-какой материал. Надо бы сопоставить с вашими данными.

– Хорошо, я вам позвоню, – сказал Кузьменко, находясь все еще под впечатлением рассказа майора.

– Буду ждать.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Через неделю после этого Петрушкину закрыли бюллетень, и он вышел на работу. От болезни не осталось и следа. Он выглядел посвежевшим, словно вернулся из дома отдыха. Свою клочковатую бороду он аккуратно подстриг, оставив только на подбородке, усы тоже были приведены в порядок. Он словно помолодел, лицо стало открытым, даже симпатичным. В таком виде он и пришел по вызову в управление милиции.

Майор Бугенбаев решил допросить Петрушкина сам и поэтому сидел в кабинете Кузьменко. Увидев здесь незнакомого человека, Петрушкин остановился и попятился назад.

– Это вы будете гражданин Петрушкин? – спросил Насир, резко подавшись всем корпусом вперед и глядя пристально на вошедшего.

Петрушкин замялся.

– Да, это я... Начальник вызывал, вот я и пришел. Торопился, места себе не находил, чувствовал, что ждет меня здесь радостная весть. А что же это он? Сам же вызывал...

– Майор вас вызывал, чтобы обрадовать?

– Да нет, я уж так болтаю. Ерунда это. Несбыточная надежда.

– Можно узнать, если не секрет?

– Я старуху потерял, такое несчастье случилось...

Насир усмехнулся:

– Вы о какой старухе говорите? Не о своей ли жене? Я об этом слышал. Очень интересно. Как это вы ее потеряли?

– Это долгая история, – глубоко вздохнул Петрушкин. – Я об этом писал уже в заявлении. Там все сказано.

– Услышать от самого человека лучше, чем узнать из написанного. Если вам не трудно, расскажите, пожалуйста.

– Если вам нравится бередить чужие раны, ладно, я расскажу, – грустно сказал Петрушкин. Прямо на глазах он превращался в придавленного горем человека. Он повторил то же самое, что говорил и раньше, уже известное милиции, повторил добросовестно. Насир его не перебивал. Наоборот, сделал вид, что слушает с интересом. Когда Петрушкин закончил рассказ, он сказал:

– Очень жаль, что Матрена Онуфриевна до сих пор не отыскалась. А что вам говорил товарищ Кузьменко?

– А что он мне может сказать? Все ищет, кажется. Я-то обрадовался, думаю, зря вызывать не станет. Все не оставляю надежду, пусть даже слабую. Он, оказывается, вам ничего не говорил.

В кабинет вошел майор Кузьменко. Бугенбаев, делая вид, что слушает Петрушкина, старательно сравнивал каждую черточку сидящего перед ним человека с фотографией Курта Штерна, карателя из зондеркоманды СС 10-А. Он проделывал это не спеша, тщательно.

Увидев холодное и строгое лицо Кузьменко, Петрушкин испугался:

– Товарищ начальник, вот я пришел по вашему вызову...

– Когда приступили к работе?

– Три дня назад.

– Мы говорили, чтобы вы сразу нам сообщили, как только выйдете на работу. Почему не пришли?

– Болезнь отпустила, а слабость еще держалась. Вот и не давали врачи покоя, каждый день к ним ходил на процедуры да разные анализы. Что поделаешь, здоровье дороже золота.

– Если так заботитесь о здоровье, то зачем же вы без спроса пользуетесь чужой машиной? А если бы случилось что-нибудь?

– Какая машина, товарищ начальник?

– А вы и забыли?

Петрушкин покачал головой:

– От милиции, видать, ничего не скроешь.

Если возникали какие-то вопросы по делу Матрены Онуфриевны, майор приходил к Петрушкину сам. Специально к себе не вызывал. Поэтому, получив повестку, Петрушкин испугался. Теперь, поняв, что ему ставят в вину лишь угон машины, он успокоился.

– Я ведь старый шофер, товарищ начальник, конечно, в прошлом. Но зато какой был шофер! Ну, вы-то знаете натуру настоящих лошадников и шоферов. Увидев новенькую, сверкающую лаком машину, я, признаться, не выдержал, допустил мальчишество. Ах, думаю, красавица, прокатиться бы разочек на тебе, погонять бы с ветерком, а там пусть хоть в Сибирь. Вот и сел я в нее, это правда. Готов отвечать по закону, если виноват. Ни на кого не обижусь. Я сейчас кровью плачу, сами знаете. Думал, немного развлечет меня это поездка.

– А вы случайно сапожником не были? – вступил в разговор Насир.

– Война заставила многих сменить трудовые профессии. На фронте тракторист становился танкистом, офицером, а скотник командовал ротой. Был у нас комиссар батальона. Ох и умел человек говорить! Чисто соловей был! Уж так говорил! Я-то думал вначале, что он большой работник, а он оказался всего-навсего учителем.

– А сейчас он в какой школе работает?

– В прошлом году умер. Сам я его хоронил. – Петрушкин бросил исподлобья взгляд на Насира. – А шофером я на войне стал. Водил любую машину, какая в руки попадется. Никто и не требовал прав.

– А права вы потом получили?

– Я вожу машину не хуже здоровых, но кто мне даст права, калеке? У нас ведь сейчас больше верят бумаге, чем живому человеку.

Кузьменко поставил стул и сел рядом с Насиром. Бугенбаев выдвинул ящик стола. Там лежало много фотографий деталей человеческого лица, лба, глаз, носа, щеки, подбородка. Хоть и принадлежали они, видимо, разным людям, но были очень похожи. Кузьменко, чтобы отвлечь Петрушкина, сказал:

– Я вас слушаю, Андрей Алексеевич, рассказывайте.

Насир, заметил, что Петрушкин насторожился, улыбнулся:

– Мы уже давно беседуем с Андреем Алексеевичем, – он закрыл ящик. – То, что Матрена Онуфриевна пропала без вести, кого хочешь заставит переживать. Надо во что бы то ни стало принять энергичные меры для розыска.

Кузьменко посмотрел на Насира.

– До сих пор мы старались помочь Андрею Алексеевичу, а у него от нас какие-то секреты появились. Он так и не сказал, куда он ездил на той машине.

– Какие уж секреты?! Сгонял до Медео и вернулся, опомнился. Не разучился, оказывается, машину водить. Ни один инспектор не задержал меня.

– Вы были одни?

– Как вам сказать, товарищ начальник? Признаться, был рядом со мной один человек.

– Кто такой?

– Скажу вам правду. Была со мной эта пустышка Глафира. Она-то меня и толкнула на это озорство. Как увидела черный сверкающий ЗИМ, так и стала тараторить: «Ах, прокатиться бы на такой машине, жизни не жалко!» А я и думаю: пусть судят меня потом, а это удовольствие ей доставлю. Садись, говорю, и повез ее на Медео. Но я в машине ничего не трогал. В том же виде доставил на место, – вдохновенно врал Петрушкин, не подозревая, что уже попался.

– Конечно, очень благородно выполнить желание дамы, но не следовало забывать, что угон машины является преступлением, – укоризненно сказал Кузьменко.

– Так уж вышло, товарищ начальник, простите великодушно. Я готов нести любую ответственность.

Кузьменко повернулся к Бугенбаеву:

– Что будем делать? Ограничимся штрафом на первый раз?

– Если машина в полной исправности, можно и так. Лишь бы в протоколе было указано, за что он штрафован. Но пусть Андрей Алексеевич напишет объяснительную: как, зачем, когда и с кем он все это делал. И еще, пусть даст слово, что этого больше не повторится.

– Сейчас написать?

– Да.

– Напишу, если это необходимо, – и Петрушкин взял предложенную ему бумагу и ручку.

Кузьменко, прочитав его объяснительную, сказал:

– Заплатить не забудьте!

– Все исполню, как сказали.

Кузьменко после ухода Петрушкина выдвинул ящик стола, чтобы внимательно сравнить фотографии. Но Бугенбаев шутливо ударил его по руке:

– Петр Петрович, потерпите немного. Сейчас Петрушкин вернется.

И в это время просунул в дверь голову... Петрушкин.

– Товарищ начальник, с этой бумагой можно идти в любую сберкассу?

– Да, можно, – кивнул головой Кузьменко.

Когда дверь за Петрушкиным закрылась, он повернулся к майору:

– Как вы догадались, что он вернется, Насир?

– Заговорив с Петрушкиным, вы стали пристально изучать фотографии в ящике стола. Он весь внутренне напрягся, догадываясь, что там есть что-то важное, касающееся его. Чтобы проверить возникшие опасения, он и вернулся. Увидев, что мы просто беседуем, смеемся, он, кажется, успокоился. Убедившись, что милиция ничего не знает о его других делах, он без опасений продолжит свою деятельность. Тогда мы сможем узнать о его тайной жизни. Сейчас лучше оставить его в покое.

Некоторые черты Петрушкина очень похожи на черты Штерна. Брови, взгляд – просто не отличишь. Но у того более выдающиеся скулы и челюсть массивнее. Если накрыть верхнюю часть бумагой, то лицо меняется совершенно.

– Пластическая операция?

– Да. Или мы идем по ложному пути.

– Не понимаю одного, как мог такой матерый волк пойти на угон машины? Ведь одно это вызовет неизбежный интерес милиции. В его положении надо бы временно «заморозить» все связи, вести себя ниже травы...

– Не все подчиняется логике. Кто знает, какой дальний прицел брал он? Мы не должны недооценивать врага, даже если видим его просчеты. Он все же человек, нельзя же и ему предусмотреть все.

– А если Глафира не захочет поддержать его ложь?

Насир достал из кармана папиросы, не торопясь закурил, с удовольствием затянулся душистым дымом.

– Это для Петрушкина не представляет затруднений. Если Данишевская станет противиться, то есть у него в запасе еще легенда. «Правда, что в машине был со мной другой человек. Глафира об этом знает. Я уже просил у нее прощения и полностью оправдался. Мне не хотелось, чтобы Глафира ревновала, вот я и сказал вам неправду. Каюсь, простите великодушно!» Что вы ему на это скажете?

– Я тоже думал об этом.

– Я это не сам выдумал, Петр Петрович. Когда читаешь материалы Талгата о Петрушкине, то невольно приходит в голову эта мысль. Помните, как здорово он описал встречу Петрушкина с Сигаловым? Не каждый обратит внимание на то, кто у кого брился, да сколько платил, да почему двух копеек не хватило. Если бы не Талгат, то скрытая связь Петрушкина с Сигаловым не скоро бы открылась. И давешнее известие было для нас похожим на китайскую головоломку. Не узнали бы мы и того, кто был в машине вице-президента. Талгат человек внимательный и думающий. Он правильно сопоставлял каждый жест, каждый условный знак этих людей. Для такого опытного и хитрого человека, как Петрушкин, обмануть простодушную Данишевскую не составило труда. Нет, он не станет давить на нее. Он сделает так, что она сама согласится.

В это время Петрушкин в верхней одежде лежал на неразобранной постели Глафиры. Выйдя из управления, он пошел прямо в поселок, не сворачивая никуда. Сначала он шел пешком, а на улице Ташкентской взял такси. Он торопился к Глафире, чтобы успеть предупредить ее. Глафира была дома. Она месила тесто, готовясь варить лапшу. Петрушкин закричал:

– Глаша! Да где же она, моя радость?! Ни минуты не могу без тебя! – Он обнял ее сзади одной своей рукой и впился в шею долгим поцелуем.

– У меня руки в муке, измажешься, Андрюша, – изогнувшись, Глафира повернула к нему лицо, подставляя губы для поцелуя. Петрушкин потянул ее к кровати.

– Пусти! Ты в своем уме? – Она дернула подол. – Ну и ручища у тебя! Это у больного-то такая силища?

Петрушкин лег на постель и громко захохотал:

– Ой, Глаша, разве калека соперник здоровому человеку? Ха-ха-ха!

Глафира нахмурилась, рассердилась:

– Что ты болтаешь?

Петрушкин сел.

– Иди сюда. Присядь, – он потянул за руку упирающуюся Глафиру. – Я как увижу тебя, словно чумной становлюсь. Люблю тебя, видно. Иногда сам себе удивляюсь. Кажется мне, что созданы мы друг для друга. Сегодня у меня радость, а ты и не спросишь ничего.

– Да ты не успел войти, как набросился. Было время спросить? – стала оправдываться Глафира. – Что же случилось? Или от бедной старухи есть весточка? Жива ли хоть?

– Э, о чем ты говоришь? – и Петрушкин отвернулся с обиженным видом.

– Не любил ты ее? А в чем ее вина?

– Ни в чем она не виновата. Но все равно не женой она мне была. Нет мне на этом свете иной жены, кроме тебя. Я только теперь это понял. Когда ты рядом со мной, то мне ничего не надо. Не могу я с собой совладать, прости, если обидел. Человек может терпеть голод, но от любви без ответа может и умереть.

– Мужчина должен быть сдержанным.

– Эх, Глаша, боялся я, что судить меня будут за то, что угнал машину без спроса. Не за себя боялся, о твоем счастье думал. Крепко меня это мучило, да избавился я наконец от этой тени. Штраф заплатил и избавился от напасти.

– Рада за тебя, за нас обоих! – она ласково ухватила его за волосы, крепко прижалась к нему лбом.

– Теперь нам ни одна живая душа помешать не сможет! – прижал ее к себе Петрушкин. – Если хочешь знать, то страшно мне подумать, что тебя вдруг не будет рядом. Боюсь потерять тебя. И за что мне такое счастье? Даже когда майор спросил: «Кто был с тобой в машине?», я как-то невольно механически сказал: «Глаша была со мной». И там я о тебе думал. Прости! Но ведь и вправду ты всегда рядом со мною, даже когда я один, на работе, в толпе... Ты знаешь, если спросят тебя, то ты скажешь правду: «Да я была с ним». Так и хотят помешать нашему счастью, а мы и так долго тянем.

Глафира оттолкнула Петрушкина:

– Разве ты не говорил, что был в машине с другим человеком? Зачем же на меня показал? – она быстро встала, вспомнив свой разговор с Талгатом. Тогда-то они вдвоем и открыли, что Петрушкин угнал машину. Тогда старший лейтенант милиции горячо благодарил Глафиру, словно она бог весть какое дело сделала. С тех пор Глафира стала сомневаться в Петрушкине и незаметно для самой себя отходила от него все больше и больше. Но если Петрушкин отделался штрафом, значит, не такое уж большое преступление – угон машины. Неужели милиция не может без того, чтобы не вбить клин между людьми, которые только нашли друг друга? В этот миг Глафира ненавидела и Кузьменко и Майлыбаева. Петрушкин казался ей невинным человеком.

– Глаша, что это ты так хмуришься?

Глафира присела рядом с ним. Положила голову на его плечо.

– Прости, Андрюша. Не хочется с милицией связываться.

– А ты не переживай, солнышко мое. Если бы я сказал, что с другой женщиной был, голову бы мне не сняли. Я не хотел причинить тебе боль. Ладно, поступай, как знаешь, пусть будет, как ты пожелаешь.

Глафира обняла Петрушкина. Петрушкин улыбался, но на душе у него скребли кошки. Он серьезно опасался киоскера. Сейчас он искал веский повод, чтобы послать к нему Глафиру.

– Ты меня вправду любишь?

– Ты же сам видишь.

– Сходишь в одно место, если я попрошу?

– Сейчас?

– Да.

Глафира удивилась: что за ненадежный и переменчивый народ – мужчины? Неужели он не понимает, что именно сейчас ей никуда не хочется уходить? Петрушкин угадал ее мысли. Хотел что-то сказать, но не успел – кто-то громко забарабанил в дверь.

Глафира откинула крючок, и в комнату ввалился некто огромный и черный, с большими и длинными ручищами. Через всю щеку пришельца тянулся широкий шрам. Левого уха не было, так, обрубочек какой-то, пенек.

– Корноухий?! Откуда ты взялся? – вскричала она, прикрывая собой Петрушкина. – Зачем сюда явился?

Корноухий с налитыми кровью глазами подошел к ней вплотную.

– Пш-ш-ла вон! – И он отбросил Глафиру в сторону. Она отлетела в угол и упала. Но то, что она увидела падая, очень удивило ее.

Подложив руку под голову, закинув ногу на ногу, в постели спокойно лежал Петрушкин. Корноухий подошел к нему, навис над ним всей тушей. Петрушкин не переменил позы, даже не шевельнулся. Незваный гость осмотрел его внимательно и, повернувшись к Данишевской, сказал с брезгливостью:

– Эх, Глашка, не везет тебе на хахалей. Вчера с одноухим спала, сегодня с одноруким. Да был бы хоть молодой и красивый, а то тьфу! – старика присушила. Не быть тебе, Глашка, счастливой!

Петрушкин пожевал мундштук папиросы:

– Глаша, подай-ка спички! Не слушай этого идиота – шпану уголовную.

– Заткни пасть, Полкан! – рявкнул Корноухий. – Замри и не гавкай, пока я тебе пасть не вырвал вместе с бородой!

– Ты смотри?! – удивился Петрушкин. – Силен, бродяга!

Почернев от гнева, Корноухий стал медленно поднимать тяжелый кулак.

– Хаким! Не трогай его! – взвизгнула Глафира.

– Не бойся! Я калек не трогаю! Не привыч... – он не успел договорить, коротко всхлипнул и упал, получив быстрый и страшный удар. Прошло немало времени, пока он открыл глаза. Над ним стоял однорукий. И увидев, что Корноухий пришел в себя, он слегка пнул его в живот. Схватившись за грудь, Хаким с трудом встал.

– У нас бьют не так, – прохрипел он и ударил Петрушкина, который хоть и удержался на ногах, но согнулся чуть ли не вдвое. Не давая ему опомниться, Корноухий схватил его за горло так, что у Петрушкина кровь пошла из носа.

– Хаким! Отпусти его! Убьешь человека! – завизжала Глафира.

– Заткнись ты, шалава! Я никогда никого не убивал! – Хаким отбросил Петрушкина, сел на табурет. Петрушкин отдышался. Протащился до койки и упал на нее.

– Да-а, рука у тебя тяжелая. Как кувалда, если неосторожно зацепишь, можешь все внутренности перевернуть.

Хаким успокоился, закурил.

– Я тоже не думал, что ты так здорово бьешь! Где научился?

– Ты много не болтай, дай спички, – протянул руку Петрушкин.

– На вид ты сморчок, – сказал Хаким, передавая коробок, – а бьешь насмерть. Я такое только в кино видел. Шпионов там обучают разным приемам.

– Из колонии? – перебил его поспешно Петрушкин.

– Оттуда.

– В бегах?

– Нет. Чистый, амнистировали.

Глафира маленькими шажками подошла к ним, придерживая разорванную блузку.

– Тебя освободили? Неужели правда? Похудел ты.

– М-мда, не из санатория...

Петрушкин спросил:

– Как твое настоящее имя?

– А ты не слышал? Она же меня Хакимом назвала.

– Ну, что тут рассиживаться, Хаким? Пойдем ко мне, отметим твое освобождение.

Хаким удивился:

– А ты разве не здесь живешь?

– Нет, по пути завернул. Я человек одинокий, старуха недавно умерла.

– А от чего кобра твоя загнулась?

На этот вопрос Петрушкин ответил только дома:

– Отчего, говоришь, умерла? А я и сам не знаю. Взяла да и пропала вечерком.

– Ну и фонари ты вешаешь, земляк! Как же могла бабка пропасть? – расхохотался Хаким, потирая пальцем подбородок. – Ты лучше сознайся, что сам ей башку свернул!

– Ты с этим не шути! – с угрозой сказал Петрушкин, ставя на стол водку и соленые огурцы. – Если бы я убил кого, то не ходил бы на свободе. Думаешь, оставили бы?

– Да ты не бойся. Я умею молчать.

Через некоторое время Петрушкин вернулся к Глафире один.

– А где Хаким? – испугалась она.

– Ты его любишь?

– Он был моим мужем.

– Да ты не пугайся. Он в город ушел.

Петрушкин помолчал и заговорил странным голосом, словно с самим собой:

– Нравятся мне дураки. Почему? Если найдешь в друзья дурака, то и жить легче. Незачем обманывать его, утруждать себя. Все, что захочешь, он сделает. Вот и этот...

Глафира молчала. Она прижала руки к груди и опустила голову. Ей вспомнилось прошлое.

Тогда Хаким не был таким. Услышав про драку, он загорался веселым, боевым задором. Он и не пикнул, когда отсекли ему ухо. Он сам оторвал висевшее на ниточке ухо и голыми руками чуть не поубивал тех троих. Мелкая городская шпана разбегалась, едва завидев Корноухого. И этот богатырь свалился от одного удара калеки-старика! Нет, он не похож на того Хакима, которого она знала в прошлом. Хаким был арестован, когда учился на последнем курсе техникума.

– Что-то ты задумалась. Старая любовь не забывается? Жалко Корноухого? Иди ко мне! – и Петрушкин потянул ее за руку.

– Пусти! – вырвалась Глафира. – Ты же хотел, чтобы я куда-то пошла? Говори, куда?

– Зачем я тебя буду беспокоить? Я Корноухого послал. Пусть немного проветрится. Полезно после тюрьмы. Вроде тренировки будет.

– Куда послал?

– А скрывать мне, Глафира, от тебя нечего. О тебе же все забочусь. Давно уж я деньги собирал на машину, «Москвич» хотел купить. Как-то и по займу выиграл. Трудно ведь при моей зарплате собрать такие деньги, а купить, что желаешь еще трудней. Есть здесь один знакомый, у которого в автомагазине связи. Он и обещал похлопотать, конечно, пришлось и ему за труды заплатить. Я и послал Хакима узнать, поступили ли машины. Эх, купим машину, Глафира, тогда не будем так сидеть. Везде побываем, посмотрим города, людей... Попутешествуем, – и Петрушкин потянулся, чтобы обнять ее, но она холодно отстранилась.

– Перестаньте!

– Вот как?! Ладно, я вижу, ты не в настроении. Я пошел, – на мгновение Петрушкин задержался в дверях, ожидая ответа, но ответа не было.

Глафира так и осталась стоять недвижима, с руками, прижатыми к груди, с опущенной головой.