Текст книги "Таинственный след"

Автор книги: Кемель Токаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Старший лейтенант Майлыбаев позвонил в отделение милиции, пошел к трамвайной остановке неподалеку и присел на скамью. Вспомнил все, что увидел и услышал в парикмахерской. Судя по всему, Сигалова не удивило появление в парикмахерской Петрушкина – клиент как клиент. Но какое-то подсознательное чувство подсказывало Талгату, что эти двое хорошо знают друг друга. Нет, ни словом, ни жестом они не обнаружили своего знакомства, но, может быть, именно это да еще то, что парикмахер изменился в лице, когда увидел кого-то в окне, заставляло предполагать, что Сигалова и Петрушкина что-то связывает.

По сведениям, которыми располагал Майлыбаев, Петрушкин после того, как исчезла жена, редко наведывался в город. После работы обычно шел домой. Возился у себя во дворе, починяя всякие пристройки и сарайчики.

Долгая сирена быстро промчавшейся машины «скорой помощи» отвлекла Майлыбаева от размышлений. Подняв голову, он посмотрел на висевшие напротив электрические часы. Была половина пятого.

– Четыре тридцать! – пробормотал он про себя. – Почему четыре...

Только что, расплачиваясь у кассы, он услышал, как девушка сказала Петрушкину в окошечко:

– С вас четыре рубля тридцать копеек.

Петрушкин тоже брился, как и Талгат. Но почему тогда он должен был заплатить четыре тридцать, а Талгат – два пятьдесят? Бывает, что парикмахеры «округляют» – в большую сторону, конечно, плату за услуги, но не вдвое же. И Петрушкин ничего не возразил, хотя не мог не знать таксы. Когда с него затребовали больше положенного, он только сказал:

– Двух копеек у меня не хватает. Будет ли у вас сдача с крупных денег?

– Какие у вас деньги? – спросила кассирша.

– Пятидесятирублевки, – ответил Петрушкин.

– С пятидесяти сдачи не будет. Платите сколько есть. Потом занесете две копейки.

Майлыбаев вскочил на ходу на подножку проходившего трамвая. Кондукторша заворчала:

– Умереть торопитесь, а если бы попал под колеса?

Майлыбаев, осторожно пробираясь между пассажирами, прошел вперед. Он спешил на встречу с Кузьменко, которая должна была состояться в парке у озера. Майор собирался там поговорить с одним лодочником, но об этом он не обмолвился ни словом. Только сказал:

– Сегодня в парке концерт. Братья Абдуллины выступать будут. Послушаем?

Когда спешишь, транспорт всегда медлит. Трамвай как будто испытывал терпение Майлыбаева. Выйдя из вагона, Талгат не стал дожидаться троллейбуса, пошел пешком.

Но майора Кузьменко на условленном месте не оказалось. Возле эстрады его тоже не было, хотя концерт уже шел.

Майора Талгат встретил возле кассы лодочной станции. Было около шести часов вечера. Лицо майора обветрело. Он тяжело дышал, словно только сейчас сошел с беговой дорожки.

– А ваша подопечная сбежала, – сказал он, как только увидел Майлыбаева. – Я только что оттуда, – в голосе у него была досада.

– Вы это про кого?

– Вы действительно не знаете? Удивляюсь, – Кузьменко взял Талгата под руку, отвел в сторону.

– Мы поверили ей и вам, в первую очередь. И вот результат – Маслова исчезла сегодня ночью. И никаких следов. Даже брат не знает, куда она делась.

Майлыбаев побледнел. Не знал, верить или не верить в то, что Маслова скрылась. Так, значит, она и впрямь имеет отношение к убийству Петрушкиной...

– Не знаю, что и сказать, Петр Петрович, – Талгат опустил голову. – Может, к мужу поехала?

– Мы ей не разрешили покидать город.

– Думаете, каждый всерьез принимает подписку о невыезде?

– Вы и сейчас ее защищаете? – жестко проговорил Кузьменко. – Объявлен розыск. Как только ее обнаружат, она будет арестована.

– Не опрометчиво ли это решение?

– Я вам расскажу, как обстоит дело. А потом делайте вывод. Петрушкина ушла от Масловой не в седьмом часу, а позже, когда было уже темно. В ту ночь Маслова не ночевала дома. Как стало известно, она заночевала у портнихи. Нам она лгала, как видите. Но главное не в этом, главное в том, что Маслова задержала Петрушкину до наступления темноты нарочно. К этому времени преступники тоже были наготове.

– За что, вы думаете, убили Петрушкину?

– Ясно только, что не ограбление. Когда арестуем Маслову, может быть, узнаем больше.

– Петр Петрович, откуда у вас такие сведения?

– Сомневаешься?

– Если вы сами считаете все это обоснованным, я не буду с вами спорить.

– Смешной ты, Талгат, – укоризненно и, кажется, обиженно произнес майор, – дело тут не в чьих-то правах, а в том, чтобы скорее разоблачить преступников, обезвредить.

– Бывает, что человеческая судьба превращается в игрушку. Я хотел, чтобы мы в своей работе не применяли ненужного насилия.

– Если бы мы ее тогда задержали, у нас сегодня не было бы хлопот.

– А если она не виновата? То и у нас покоя бы не было.

– Оправдали бы и отпустили. Помнишь, слова Байкина?

– Не понимаю, как можно думать так приземленно, как Байкин. Даже краткое пребывание в тюрьме невинного человека наносит ему душевную травму. А еще пятно останется на репутации. Станут судачить... Я о Масловой своего мнения пока не меняю.

За время расследования Кузьменко начал убеждаться, что преступления, различные по характеру и цели, совершались не группой людей, а скорее одним человеком. И этот человек, конечно, не Маслова. За Масловой было установлено негласное наблюдение. Распутывание же хитроумной задачи Кузьменко решил начать с Сигалова. Не встречалась ли Маслова в день, когда не ночевала дома, с Сигаловым, не провела ли она ночь у него? Давая Майлыбаеву задание проследить за Сигаловым, он рассчитывал выяснить следующее: имеется ли связь между парикмахером и Масловой? Если имеется, Майлыбаев мог лишний раз убедиться в том, что Маслова причастна к преступлению. И вот Маслова скрылась. Если она решила замести следы, значит, ничем не связана с Сигаловым и, стало быть, нет оснований подозревать в чем-либо парикмахера. Неожиданный поворот событий, связанный с исчезновением Масловой, озадачил майора.

Видя, что Майлыбаев нахмурился, Кузьменко сказал:

– Жалеть человека – это, по-моему, обижать и себя, и того, кого жалеешь. К примеру, возьмем тебя. Ты обеляешь Маслову, защищаешь ее, а она, твоя подопечная, сбежала, подвела тебя. А ты между тем все долбишь свое: «Не трогайте ее, она честная».

Майлыбаев вспомнил свой первый визит к Масловой. Тогда она представлялась ему женщиной тонкой, чуткой, отзывчивой. Маслова мило шутила, рассказывала много историй из жизни современной молодежи, говорила о будущем. Разоткровенничалась с ним, призналась, что сожалеет о годах, пролетевших так быстро, что если бы ее воля, родилась бы намного позже, чтобы вдосталь насладиться жизнью, которая впереди обещает быть еще лучше. Она буквально грезила будущим. Как может такой человек быть преступником?

Майлыбаев повернулся к Кузьменко:

– И все же я остаюсь при своем мнении. Я убежден, что Маслова не причастна к преступлению.

– Почему?

– Маслова не так глупа, чтобы не думать о последствиях. Знает прекрасно, что ее будут искать. Она и уехала, наверное, потому, что верит в свою правоту.

Кузьменко сделал вид, будто прослушал его замечание, кивнул в сторону репродуктора.

– Абдуллины пропели. Самое интересное упустил, – прикуривая сигарету, Кузьменко улыбнулся. – Талгат, в тебе ведь талант адвоката пропадает. Из тебя прекрасный защитник получился бы, вроде Плевако. Конечно, я тоже желаю, чтобы не было преступлений. Чтобы люди были избавлены от всякого проявления насилия и жестокости, но сам видишь, не все получается так, как того хочешь. Дело совершается без тебя. И пока добьешься ясности, можешь не раз ошибиться. В нашей работе главное – чувствовать, знать свои неудачи и промахи, уметь их исправлять. Прикрывать настоящее положение вещей, стоять заведомо в стороне от фактов, придерживаться лишь собственного мнения – это гиблое для нас дело. Мы, как ты говоришь, не можем играть судьбами людей.

Помню слова нашего полковника. Как-то мы поймали одного вора. Мальчишка еще, а при задержании оказал сопротивление. Я тогда молод был, опыта не имел. Не знаю, как другие, а я страшно обрадовался, что вора поймал. Следствие началось. Несколько дней прошло. Вызывает меня Мукан Даирович и спрашивает: «Что с этим вором делать будем?» Я поначалу не понял, о ком говорит начальник – дело следователи вели. «Какой вор?» – говорю, а он мне: «Да тот, которого ты поймал». «А он разве еще не в колонии? Самое ему там место». Полковник покачал головой. Я, не поняв, гну свое: «Общество ничего не потеряет без него. Посадить – и дело с концом». Конечно, Мукан Даирович мог не вызывать меня и не спрашивать ничего. Но, видно, хотел он, чтобы я с первого раза главный смысл работы своей понял – не просто карать, а воспитывать, возвращать обществу людей, сбившихся с дороги.

Прошли годы. Был, кажется, майский праздник. Дежурю у выхода с площади. Все демонстранты мимо меня проходят. Гляжу, впереди колонны одного из заводов идет группа знаменосцев. И один из них вроде бы знаком мне. На лицо. Где, думаю, видел его? Прошла колонна, и вдруг вижу – подходит этот парень ко мне, с праздником поздравляет. А сам смеется. Присмотрелся я к нему и вспомнил – тот самый мальчишка-вор, которого я ловил. Вытянулся, красивым парнем стал. Я, говорит, теперь на заводе сменным мастером работаю. Я, конечно, тоже руку ему пожимаю, а сам думаю: вот ведь как изменился человек, судьбу свою выправил. И понял я тогда справедливость слов Мукана Даировича. Теперь этот человек – главный инженер на заводе.

Конечно, я далек от мысли, что каждый человек должен обязательно пройти через ошибки и наказания. Воровство и прочие преступления – это наследство прошлого, и с этим надо бороться. Человек, которого мы разыскиваем сейчас, не похож на моего мальчика, ему, я думаю, хорошего будущее не сулит. Это преступник закоренелый. И, может быть, убил он Петрушкину потому, что встала она у него на пути, защищая справедливое дело. Пока мы не довели дело до конца, любого подозреваемого, пусть даже он будет нашим общим знакомым, мы не можем полностью оправдывать.

Кузьменко положил Талгату руку на плечо:

– Ну, как парикмахер? Говорят, если парикмахеру клиент не нравится, он его долго тупой бритвой мучает. Чтобы, значит, он во второй раз не приходил.

Майлыбаева тронул тон майора и то, что он не приказывал, говорил с ним на равных. Слова его заставили призадуматься. Опыт и знания Кузьменко давно восхищали Майлыбаева, и сейчас, преисполненный к нему благодарности, он поспешил ответить на все его вопросы. Он доложил ему и о своих наблюдениях в парикмахерской и об инциденте со стариком. Кузьменко одобрил действия Талгата.

– Хорошо, что вы сообщили дежурному о поступке Байкина. Мы не имеем права оскорблять людей, трудом заслуживших уважение! А встреча с Петрушкиным интересна. Не ожидал я, что он сейчас открыто к парикмахеру пойдет. Для меня это новость. Но почему он заплатил четыре рубля тридцать копеек? О чем говорит эта цифра?

– Мне кажется, это условленное время встречи.

– Я тоже так подумал. Где-то они должны встретиться в четыре тридцать. Где был Сигалов, когда расплачивался Петрушкин?

– Рядом с кассой раковина с краном, он там руки мыл.

– Глафира Данишевская, значит, не ошиблась. Нашли мы «черного», – Кузьменко помолчал задумчиво, а потом хлопнул себя по колену. – Вот как все это по-моему: две копейки, которых не хватило – это день их встречи. Значит, они встретятся во вторник. Время назначает, как видишь, не парикмахер, а Петрушкин. Значит, Сигалов подчинен ему. Замечаешь, как хорошо владеет Петрушкин правилами конспирации? Где он этому научился?

– Читал поди!

– Где? В школе? До тридцать девятого года он сапожничал в ателье. После этого – армия, война. В сорок пятом потерял руку. С сорок шестого обучает сторожевых псов на мясокомбинате. Где он этому обучился? А знаешь, что мне сказал Даиров в день, когда потерялся чемодан Дрейера? Он предостерег меня: «А не звенья ли одной цепи – исчезновение Петрушкиной и потеря чемодана? Проследи за этим». Мне кажется, полковник как в воду глядел. Хорошо, ты отдохни до вторника. Потом поговорим.

В этот день опять было пасмурно. Посмотришь кругом и кажется, что все предметы и люди окружены зыбким маревом. В городе, томимом зноем, давно не было дождя, весь он был словно пылью присыпан, и от того казался серым. Листья на деревьях пожухли. Прохожие на улицах редки, разве что у киосков толкутся кучки людей – за газировкой. В трамваях тоже пассажиров не много.

Где-то к четырем часам из троллейбуса, возвращавшегося с вокзала, вышел человек в белой соломенной шляпе. Никуда не сворачивая, он пошел напрямик через улицу. Голова опущена. У высокого дома человек остановился, стал прохаживать у фотовитрин на первом этаже. Курит одну за другой сигареты. Какой-то прохожий, видно, спросил у него что-то. Он покачал головой. В четыре тридцать он подошел к остановке у места пересечения троллейбусной и трамвайной линий. Забравшись во второй вагон трамвая, он подсел к мужчине в сером кителе. Вошедшим был Петрушкин, а тот, с кем он сел рядом – Сигалов.

Предположения Кузьменко и Талгата оправдались. Петрушкин встретился с парикмахером именно во вторник, ровно в четыре тридцать дня. В вагоне было пусто – о чем говорили эти двое? Когда трамвай подошел к остановке на улице Уйгурской, оба вышли из вагона и задержались у магазина, потом, дойдя до перекрестка, они разошлись в разные стороны.

У Петрушкина под мышкой, под пустым, заткнутым за пояс рукавом, был все тот же холщовый мешок.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Июльский день, душный, безветренный. Почувствовав в теле необыкновенную тяжесть, Кузьменко оторвался от бумаг. Ломило суставы, в ушах стоял звон, стучало в висках. Облокотившись о папку, которую перелистал сегодня бессчетное количество раз, он потер пальцами виски.

Папка с материалами по делу Петрушкина в эти дни выросла до огромных размеров, распухла от бумаг так, что ее с трудом уже можно было завязывать. Бумажки, исписанные различными почерками, давали пищу самым противоречивым предположениям.

Особое подозрение у Кузьменко вызвала пожелтевшая от времени бумажонка с обгоревшими краями, в которой описывалась история болезни Петрушкина. Бумага свидетельствовала о том, что Петрушкин десять лет назад находился на лечении в госпитале под Гомелем. Туда посылали запрос, из госпиталя ответили, что не располагают сведениями, находился у них в то время на лечении Петрушкин или нет – архив госпиталя сгорел во время пожара.

Майор Кузьменко понимал, что безнадежно устал, что надо отдохнуть хотя бы немного, но, отбросив решительно соблазн покинуть кабинет, снова углубился в документ. Писать что-нибудь он был не в состоянии. События недавних дней встали перед глазами.

Сегодня Петрушкин с Сигаловым встретились снова за городом у Алма-Атинского озера. День воскресный. На берегу много народа. Сигалов, выбрав уединенное место, лежал на песке раздетый, загорал. Волосатое тело его жарилось на солнце, а голову он спрятал в тень тальника. Когда Петрушкин подошел к нему и расстелил рядом свой мешок, Сигалов поднял голову и сказал что-то, затем улегся в прежней позе. На первый взгляд, ничего подозрительного в их встрече не было.

Петрушкин, побродив босиком по мелководью, вылез на берег и пристроился на траве у ног Сигалова, прикрыв лицо соломенной шляпой. Потом обулся, но глянув на обнаженного Сигалова, видно, передумал, расстегнул ремешки босоножек и снова разделся до пояса. Все это время они вполголоса переговаривались. И тут в дело вступил Карпов. Он подошел к ним, попросил у Сигалова спичку и прилег недалеко от Петрушкина, с наслаждением покуривая. Сигалов поднял голову, сел. Глянув на загорелое тело Карпова, сказал:

– Здорово загорел. Небось, на Черном море?

– Зачем мне Черное море, когда здесь красота такая. Денег у меня лишних много, что ли? – бросил Карпов.

– Это верно. Далеко ехать – деньги надо. Но море – не эта лужа, там и вода другая.

– Это верно, И дамочки там... – оживился Карпов, – любовь под пальмами...

– Куда уж нам до дамочек! – возразил Сигалов, – разве что со стороны полюбоваться.

– Брось ты, на вид вон какой молодец!

– Вид-то видом, да годы свое берут.

Петрушкин участия в разговоре не принимал. Он молча выкурил самокрутку, потом, зажав под мышкой одежду, так же молча пошел вдоль берега озера.

– Кто такой! – удивленно протянул Карпов. – Приятель?

– Так, знакомый вроде. Раза два в парикмахерской нашей бывал. Заполошный какой-то...

Сигалов заметил в оттопырившемся кармане Карпова бутылку. Глаза его заблестели, он прокашлялся.

– Это что у тебя? Водка? А ты, брат, сообразительный!

Карпов вытащил бутылку.

– Раздавим? – спросил он.

– Плачу за свою долю.

– Э-э-э, брось, мужик! У тебя найдется чем занюхать? – Карпов ловко откупорил бутылку.

– Нет, закусить нечем.

– Ну, ладно, обойдемся. У меня хвост остался от рыбки. Поделимся.

– А какую еще закуску, браток, надо! – еще больше оживился Сигалов, радуясь водке. Вдвоем они распили всю бутылку. Сигалов после некоторого молчания сказал:

– А я, брат, обрадовался твоему приходу. Этот, – он махнул в сторону, куда ушел Петрушкин, – чокнутый, припадочный какой-то. Заметил, как переменился в лице, когда ты появился? Глаза аж кровью налились. Зверь какой-то прямо. Страшно даже, когда он рядом. – Сигалов лег на спину, закинув руки за голову. – А водочка твоя кстати оказалась, нервы успокоила. А сам ты, друг, где служишь?

– Слышал что-нибудь об управлении рыбного хозяйства?

– Слышать-то слышал, да сталкиваться не приходилось.

– Так вот в этом управлении я и работаю. Инспектором.

– Рыбой, значит, командуешь? Э-эх, ушицы бы тройной! Слаще меда такая уха. Верно говорю. Сейчас рыбаки на Или сидят, сазана промышляют. А ты удочкой не балуешься? – Сигалов подозрительно глянул на Карпова.

– Сидел бы я здесь, если бы не жена. Из дома шагу ступить не дает. Ты говорит, не рыбу ловишь, а белорыбицу, покрупнее и повеселее. Не верит, значит. Ей только того и надо, чтобы я на глазах у нее был. Все остальное – трын-трава. Видишь вон ту, которая под березкой развалилась, она – сторож мой. Какая уж тут рыба, когда контроль такой?

Сигалов кивнул головой:

– Да, с бабами ладить трудно. От них, бывает, устаешь больше, чем от работы.

На этом и закончилась их встреча.

Жизненный путь Сигалова складывался иначе, чем у Петрушкина. У него было среднее образование. Когда-то поступал в институт иностранных языков, не доучившись, бросил. Будучи еще в стенах института, подрабатывал на жизнь в парикмахерской, а после и вовсе перешел туда на работу. До войны жил в Туле.

Когда немцы вплотную подошли к городу, эвакуировался в Москву, в тревожное для Москвы время он уехал в Казахстан. Здесь осел и вот уже много лет живет и работает в Алма-Ате.

В большом городе случай сводит порой самых разных людей. Но Петрушкина и Сигалова наверняка связывает какая-то тайна, иначе не стали бы они так тщательно конспирировать свои встречи. Кто-то третий узнал эту тайну. И этот «кто-то» – скорее всего жена Петрушкина, Матрена Онуфриевна. Возможно, Петрушкин так сильно верил в преданность жены, что даже мысли не допускал о ее «предательстве». Когда же она воспротивилась его делам, испуганный Петрушкин решил ее убить. В этом помог парикмахер. Итак, старуху убили ее муж и Сигалов.

Взвесив все факты, Кузьменко построил именно такую схему. Но теперь надо было мысленно воссоздать обстоятельства преступления.

Действительно, в тот день супруги Петрушкины ходили на базар. Однако Петрушкин вовсе не собирался приобретать костюм. Ему важно было протянуть время до темноты, чтобы выбрав удобный момент, увести Матрену из города. Старушка, не на шутку встревоженная неблаговидными и тайными делами мужа, все же не могла допустить мысли, что он пойдет на убийство. Однако она была осторожна и, по-видимому, готовилась куда-то уехать, исчезнуть из поля зрения мужа. С этой целью она и носила в сумке большие деньги. Когда супруги подошли к комиссионному магазину, уже вечерело. Петрушкин торопится, начинает беспокоиться. В это время им встречается Маслова. Кажется, нашелся предлог задержать жену до темноты. Он проследил за ней до самого дома Масловой. Он и Сигалов ждут Матрену Онуфриевну в машине неподалеку от дома Масловой. Выйдя на улицу и встретив мужа, женщина пугается, но увидев в машине знакомого человека, успокаивается. И идет навстречу собственной смерти. Если все было именно так, значит, убийство произошло перед закатом два с половиной месяца назад.

Логично предположить, что если Петрушкин из страха быть разоблаченным пошел на убийство жены, с которой прожил немало лет, то за ним числятся опасные преступления. Возможно, Матрена Онуфриевна хотела спасти мужа, отвести от него беду, просила бросить темные дела. Он ее не послушался, и она восстала. Об этом она, видимо, и хотела рассказать Масловой. Несчастный человек, что она хотела сообщить в последний час жизни?

Кузьменко раскрыл папку с делом и снова внимательно перечитал первоначальные показания Масловой. Правду ли она говорила или это хитрая уловка соучастницы преступления? Если она не знает за собой вины, то зачем же бежала? Понимала, что придется отвечать и ей? Разные мысли теснились в голове Кузьменко. Он взглянул на часы – было без пятнадцати минут шесть. Надо побывать у Петрушкина, осмотреть дом и, если удастся, поговорить с соседями. Может, это внесет какую-то ясность.