Текст книги "Таинственный след"

Автор книги: Кемель Токаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

На стыке железной дороги и шоссе, у шлагбаума стояла легковая машина. Когда пассажирский поезд прошел, машина, миновав переезд, понеслась дальше. Скоро из-за густых деревьев показался рабочий поселок. Домики по обеим сторонам прямых и ровных улиц оказались удивительно схожи друг с другом – красный кирпич стен и белый шифер крыш.

Кузьменко с Майлыбаевым быстро нашли дом Петрушкина. Это было весьма солидное строение – вытянутый, с высокими стенами под железной крышей дом походил на склад. Вокруг шел мощный, глухой забор, выкрашенный ядовито-зеленой краской.

Хозяина дома не оказалось. Огромный, с доброго теленка кобель, учуяв чужих, рванулся с цепи, задыхаясь в глухом и злобном лае...

Стоявших у ворот людей увидела молодая женщина. Наискосок через улицу направилась к ним. Похоже, что соседка Петрушкина. Прикрикнула на пса, взбудоражившего всех полканов и мосек в округе:

– А ну! Поди прочь, негодный! Людей не видел?!

И собака виновато заскулила, поплелась назад, погромыхивая цепью.

Женщина молода, на вид и тридцати не дашь. Очень стройна, красиво сложена, но с маловыразительным, неярким лицом. Глаза слегка косят. Покачивая призывно бедрами, она встала вполоборота к Кузьменко.

Тот, как бы не заметив ее ухищрений, сказал:

– Дьявол ее возьми, с такой злостью бросалась на нас, а вы подошли, присмирела. Узнала, видать, – он кивнул подбородком в сторону калитки. – Вы и хозяина, наверное, хорошо знаете?

– Не пойму что-то вашего вопроса. Что вы имеете в виду? То, что соседом мне приходится или что до баб падок?

– Ну-у, человек в годах, инвалид, чем он может женщину развлечь?

– Нашли старика, ха-ха! – и женщина звонко рассмеялась. – Коли по серьезному возьмется... Это сейчас он подавленный, с тех пор как старуху потерял. Как бы ни постыла, а все же грела постель.

– А разве не любил ее Петрушкин?

– Господи, как к другим бабам ластится, то «люблю-умираю», а свою поносит всякими словами, как и все мужики. А как получил свое, бежит без оглядки домой. Из таких вот иродов...

Из беседы выяснилось, что зовут соседку Глафирой, фамилия – Данишевская, отчество свое она не назвала.

– Не доросла еще, чтобы по отцу величали. Как сама себя в старухи запишу, то непременно сообщу. – Она горделиво подбоченилась. – Если у вас дело к однорукому, то он у своих собак пропадает, если ко мне, то милости прошу, вон мой дом. Что есть – не пожалею, чего нет – сами не просите.

– А вы были в этом доме с тех пор, как пропала Матрена Онуфриевна?

– Нет, сам он не приглашал, а мне-то к одинокому мужику как идти? Соседи тотчас судачить начнут, по-своему все обернут.

Глафира вдруг пристально, словно вспомнив что-то, посмотрела на Кузьменко:

– Постойте, а вы, собственно, кто будете? Чего здесь ходите?

Майор показал служебное удостоверение.

Глафира за голову схватилась:

– Милиция? А я-то, дура, несу невесть что! – Но тут же успокоилась. – Не принимайте моих давешних слов за правду. Бабья болтовня все.

Глафира когда-то водила дружбу с Петрушкиными. Сначала Матрена ревновала мужа к ней. Потом перестала, поняв, что Глафира ей не соперница, злобы на сердце не имеет.

В воскресенье почти все из поселка поехали на базар. Петрушкины потом решили еще и городские магазины обойти. Что было потом, она не знает. Глафира сама ужасно напугана странным исчезновением старухи. Мужа своего Матрена держала в ежовых рукавицах, как-никак молодой. Тем более не следовало ей столько времени пропадать. После того, как исчезла Матрена, Петрушкин затосковал, ходит, как в воду опущенный. Перестал пошучивать с ней, с Глафирой.

– Думаете, легко хозяйки лишиться? Дом содержала, его кормила-поила, обувала, а мужику все же под пятьдесят, как бы ни хорохорился, легко разве? Совсем с горя спятил. Скажешь чего, а он, как заговоренный, смотрит, ничего не понимает. Да его, вроде, и всерьез никто не принимает. В милиции тоже поиздевались и отправили восвояси. Вот что значит не иметь поддержки! – раскипятилась вдруг Глафира.

Майлыбаев подхватил изумленно:

– Выгнали, говорите Петрушкина из милиции? Кто это вам сказал? – он повернулся к майору, – видите, они еще не знают, что к чему, а уже всю милицию грязью облить готовы.

Глафира надменно выпятила губку:

– Вы еще молоды, юноша. Еще косточки поди затвердеть не успели, да и сердце не успело огрубеть. Вы уж, светик мой, своих братушек синерубашных не защищайте. Я-то имела с ними дело.

– Ну, если вы так хорошо знакомы с нашими порядками, надеюсь, что язык умеете держать за зубами? – Кузьменко серьезно посмотрел женщине в глаза. – Прошу вас, никому не говорите ни слова о том, что мы были здесь. Договорились?

– А зачем же от Петрушкина скрывать? Он, бедняга, обрадовался бы, увидев вашу заботу...

– Нет. И ему ни слова!

– Вот как! Ладно, даже если лопну от нетерпения, ничего не скажу.

Майор рассмеялся.

– Кажется, мы поняли друг друга.

– А чего не понять-то.

Когда они сели в машину, стоявшую на соседней улице, Майлыбаев сказал:

– Петрушкин-то какой! Всю милицию успел охаять. Жаловаться приходит к нам, а соседей против нас же настраивает. Что вы об этом думаете?

– Петрушкина трудно обвинять в чем-то. У человека большое горе, а в горе чего не наговоришь. Простая невнимательность кажется уже равнодушием, каждое неосторожное слово больно ранит. Во всем этом виноват Байкин, равнодушный к людям человек, – сказал Кузьменко гневно и повернулся к Талгату, сидевшему сзади, – помнишь, как я тебя уговаривал вместе работать, даже в отделение пришел специально, а ты тогда: «Хочу с народом пообщаться да опыта поднакопить». Ну вот, служба идет, а с людьми порой бывает нелегко.

Майлыбаев был недавно назначен участковым уполномоченным в этот поселок. Не все дома успел обойти, с людьми не успел познакомиться. Не знает и Петрушкина.

Когда машина остановилась у мясокомбината, Кузьменко сказал:

– А что, если мы сюда Байкина временно поставим вместо тебя? Как ты на это смотришь?

– Разве то, что я буду на месте, помешает делу?

– Мне кажется, это только усложнит дело, – Кузьменко помолчал, а потом задал неожиданный вопрос: – Как ты думаешь, куда могла пропасть старуха?

– Мужу решила характер показать.

– Так что же теперь – объявлять розыск?

– Преступление она не совершала, зачем же розыск?

– Приедем в управление, еще подумаем.

Двор комбината широк, просторен. Запах свежей крови из убойного цеха рвет ноздри. В отдаленном углу кто-то сидит на голых досках, обхватив колени руками. Кузьменко узнал Петрушкина и, задержав Талгата, сказал ему:

– Ты здесь подожди. Петрушкину не обязательно тебя видеть. Я потом расскажу, что решил.

Майор пошел по двору один. Талгат издали наблюдал за ним. Человек на досках, видимо, не заметил Кузьменко. Он не повернул голову даже тогда, когда майор остановился рядом. Он что-то бормотал себе под нос, как безумный, чертил мелком замысловатые линии на доске и тут же стирал их. Чертил и снова стирал.

– Здравствуйте, Андрей Алексеевич! Как ваши дела?

Петрушкин вздрогнул, услыхав голос майора, побледнел, изменился в лице. Какой-то миг он смотрел на него озадаченно, потом лицо его плаксиво сморщилось, он стащил с головы кепку и часто закивал.

– Здоровье, говорите? Какое может быть здоровье у такого человека, как я, товарищ начальник? Кусок в горле застревает, такая вот жизнь, – он засунул поглубже в карман пустой рукав, сполз с заскрипевших досок и подошел к Кузьменко. Собака, ворчавшая рядом, стала наскакивать на пришельца, норовя ухватить за ногу.

– Пш-ш-шла-а! Проклятая! – крикнул Петрушкин, притопнув ногой. Собака боязливо отскочила.

Петрушкин продолжил.

– Странно чувствую себя. Что-то жжет и жжет так, что больно дышать. Хочется уйти, куда глаза глядят. Ищешь чего нет. Или такое вдруг бешенство охватывает, что в глазах туман стоит алый, а сил справиться с этим отчаянием не хватает. Все раздражает, даже привычный лай этой вот собаки.

Петрушкин достал из кармана кисет, свернул цигарку, ловко действуя одной рукой, прошелся по краю бумаги языком. Неторопливо глотнул дым, выпустил клуб и снова заговорил:

– Какой мужик бабе своей цену знает? Встретишь какую-нибудь случайно, думаешь, мечту нашел. Хочешь всего себя, с душой и потрохами, ей отдать, а про жену забываешь, – он горько усмехнулся, покачал головой, – но все это оказывается обманом. С того дня, как пропала моя Матрена, понял я, какой одинокий и старый человек Андрей Петрушкин.

Кузьменко взяло сомнение: «Почему он о других женщинах заговорил? Может, Глафира Данишевская сумела оповестить его по телефону?».

– У Матрены Онуфриевны были подруги среди соседок? Может, с ними стоит поговорить? Помочь могут, а?

– Старушка моя по природе своей человек замкнутый. Не замечал я, чтобы она с соседями особенно хороводилась. Правда, Глафира – есть такая у нас соседка – бывало, захаживала. Бойкая бабенка. Пригласил я ее как-то домой, так Матрена такой скандал устроила!

– Вы, наверное, не думали, что Матрена Онуфриевна дома?

– Что вы?! Знал, конечно. Если бы что плохое было на уме, то разве привел бы Глафиру домой? Женщины, они всегда во всем плохое видят.

– Как же все это произошло?

– Обыкновенно. Долго рассказывать. В прошлый праздник, кажется, случилось. Да, точно в праздник. Дали мне премию за то, что я, значит, собак хорошо обучаю. Рад я был, это верно. Казалось, все люди знают и радуются вместе со мной. Шел домой веселый, в душе музыка, а навстречу из пивной Глафира выходит. В пивной водку обычно не продают, но для знакомых она находится – в пиво доливают потихоньку. Мы с ней сначала по соточке выпили, потом еще... А что бывает с человеком, когда он пиво с водкой мешает? Не помню, как дома очутился. Зело хмелен был. Просыпаюсь, в доме никого. Оказывается Матрена к соседям ушла ночевать. Едва потом старушку уговорил вернуться...

Долго еще рассказывал Петрушкин, Кузьменко терпеливо слушал, надеясь, что, может быть, выплывет какая-нибудь деталь, подробность, за которую можно зацепиться. По словам Петрушкина, Матрена Онуфриевна была женщиной одинокой. Из родственников никого не имела. В тот год, когда они поженились, захаживала к ним одна женщина, за родственницу себя выдавала, за троюродную сестру. Потом отношения между ними испортились, и та женщина ходить перестала. Живет она где-то в Киргизии. Матрену Онуфриевну попрекала, бывало, тем, что она бесплодная. Та очень обижалась и надолго замыкалась в себе. Может, отсюда и нелюдимость ее? Боязнь новых насмешек, нечаянных обид?

– А мне что? Мне, чтобы веселая была женщина. Ничем ее старался не обидеть. Про детей вообще помалкивал. Что поделаешь, коли бог не дает? К вам у меня одна только просьба: найдите мне ее, скажите, где моя Матрена. Все! Все, что есть у меня, все добро мое отдам за эту весть. Только одно и прошу...

– Успокойтесь, Андрей Алексеевич, возьмите себя в руки. Не было еще случая, чтобы мы не доводили поиска до конца.

Петрушкин разрыдался. Кузьменко посмотрел на него с подозрением: «А не дурачит ли он меня в самом деле? Что-то слез слишком много!». Но Петрушкин плакал искренне.

– Крепитесь! – сказал майор ему на прощание.

Покинув мясокомбинат, Кузьменко вернулся в поселок. Там он поговорил с соседями Петрушкиных. В конце дня отправился с себе в управление. Дорогой, забывшись, пробормотал: «Без меня и шагу не ступала». Майлыбаев удивленно посмотрел на него:

– Вы о чем, Петр Петрович?

– Что? А-а,-а, это так, Петрушкина слова вспомнил. Сам Петрушкин это признает. Куда же она могла скрыться?

– Они в поселке живут давно. Кроме Глафиры, никто к ним и носа не сует. Загадочно и странно.

– Скупые люди бывают нелюдимыми, может, они из таких?

– Перед ее исчезновением в доме у них кто-то побывал, – сказал Талгат.

– Что за человек? Кто сказал? – оживился майор.

– Данишевская видела. Низкорослый, с отвисшим животом и большим крючковатым носом. Косолапый. Передние зубы золотые. Лысый.

Кузьменко задумался.

– Петрушкин очень угнетен, переживает, – сказал он наконец, – не стоит к нему сейчас лезть с расспросами о госте. Давайте-ка в первую очередь старушку искать, своими сомнениями займемся позже.

– У жизни есть в запасе очень много загадок, о которых мы и не подозреваем, – отозвался Талгат. – Как вы думаете, Петр Петрович, чем кончится эта история?

– Трудно сказать заранее. Но, думаю, хлопот это дело доставит немало.

Майлыбаев молча кивнул, соглашаясь с майором. Он снова вспомнил разговор с Данишевской. Перед глазами стоял субъект с круглым животом, хищным носом и кривыми ногами.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

После поездки в поселок прошла неделя. Большой город, отпраздновав шумный, веселый, богатый впечатлениями майский праздник, снова вошел в привычную, размеренную колею трудовых будней. Но отсвет большого праздника все еще лежал на его лице. На улицах трепетали флаги, на фасадах домов алели лозунги. Они казались еще ярче от моря солнечных лучей. Дети все еще носили в своей душе этот праздник, не в силах расстаться с ним ни на миг. Они пускали в небо разноцветные шары и восторженными глазищами следили за их полетом ввысь, туда, куда стремились они сами в своих мечтах. Они звонкими голосами спорили, чей шар лучше. Откуда-то доносилась музыка – словно это заблудился последний в мире военный оркестр, который должен был проводить по домам пограничное войско. Мир – он всегда прекрасен, как и весна.

Кузьменко сидел в прохладной комнате за бумагами. Встав, он подошел к окну, распахнул створки. Улица дохнула на него зовуще и горячо. У него расслабились мышцы, на душе стало необыкновенно легко. Он только сейчас заметил, что тонкие топольки покрылись первой листвой, свежей травой украсилась земля. Еще не раскрывшиеся цветы раскачивались на ветру, тянулись к солнцу. Стояли погожие весенние дни, каждый из которых сам по себе создан для праздника. Ко есть будни, и они, только они и порождают веселые праздники. Люди давно сбросили колючие пальто, стали добрее, доступнее, общительней. Кто-то вдали наигрывал на гармони, кто-то подпевал...

Каждый год в такую вот весеннюю пору любил он выезжать по выходным в горы. Во всех этих вылазках его неизменным спутником был сын Сережа – Длинный Карабин, Оцеола – вождь Семинолов, гроза прерий, следопыт, храбрец, великодушный охотник. Он сам заранее определял маршрут и план отдыха, сам заботился о снаряжении экспедиции. Кузьменко с удовольствием отдавал себя заботам сына, беспрекословно повиновался ему, наслаждался покоем и тишиной. Было так приятно ступать по мягкой хвое, вдыхая терпкие запахи смолистых шишек и бледных грибов. Было так покойно и надежно прислониться к коричневой груди могучей тянь-шаньской ели и, закрыв глаза, слушать гудение изумрудных и золотистых жучков, ворчливое пение реки, крики чернофрачной сороки, похожей на суетливого распорядителя танцев...

Из таких поездок он возвращался отдохнувшим, бодрым. Но на этот раз Сережа не приставал к нему с просьбами о походе. Сын уже умел понимать, когда отцу не до гор. Все последние дни отец был занят какой-то неотложной работой, сидел за бумагами даже по ночам.

Так оно и было. Последние дни выдались для оперативных отделений слишком уж хлопотливыми и беспокойными. Были подняты на ноги все участковые милиционеры, проверили каждый дом в поисках людей, проживающих без прописки, дали запрос в Киргизию, на станцию Пишпек. Матрена Онуфриевна как в воду канула.

Перед праздником Кузьменко еще раз поговорил с Петрушкиным. На этот раз тот уже не плакал. На все вопросы отвечал спокойно, обстоятельно. Он больше не говорил без конца о своем горе, вроде бы уверился в том, что жена уехала, не предупредив его.

– Хотите знать, товарищ начальник, – сказал он, – я, конечно, надежды не потерял, но день ото дня страх в душе растет. Иной раз сижу и думаю: не совершила ли та женщина, что перед магазином встретилась, какого-нибудь насилия? Нехорошо о человеке дурное говорить, да только показалась мне та молодуха подозрительной.

Сведения, собранные Кузьменко о Матрене, не совсем удовлетворяли его. На базар Петрушкина поехала с тремястами рублями[1] 1
  В старом масштабе цен.


[Закрыть]. Это видела и любопытная Глафира Данишевская. Предположить, что она нарвалась на грабителя и с ней случилась беда, трудно: слишком уже незначительна сумма. К тому же случаев убийств в городе не зарегистрировано. Последней, кто видел Матрену, была молодая женщина, встретившаяся у магазина. Но найти человека по одним лишь внешним данным – трудное дело, особенно в городе с более чем полумиллионным населением. Другого же выхода не было. Взглянув на притихшего Петрушкина, Кузьменко спросил:

– Если мы найдем ту женщину, которая встретила Матрену Онуфриевну у комиссионного магазина, сумеете вы ее опознать?

Петрушкин ответил не сразу:

– Кто ее знает? Нынешних баб сам черт не разберет. Поначешут себе волосья, сегодня так, а завтра этак, намажутся – не узнаешь. Да и времени прошло порядочно. Можно и забыть случайного человека. Но попробую вспомнить и узнать постараюсь, если не совсем еще свихнулся. Но как вы ее в таком большом городе найдете?

– Преступник, как бы ни старался делать вид, что он ничем не отличается от окружающих, как бы не заметал следы, в конце концов сам обнаруживает себя, запомните это. Он – тело инородное и не приживается в среде честных людей. Его везде разоблачат. Люди сами, бессознательно даже, держатся от него в стороне, и он остается открытым, на виду у всех.

Петрушкин недоверчиво покачал головой.

– Как же, «в стороне»? Откуда им знать, что он преступник?

– А жулики сами чувствуют себя неуютно среди нормальных людей. Можете в этом не сомневаться.

Когда Кузьменко передал свой разговор с Петрушкиным полковнику Даирову, тот задумчиво поглядел на него и спросил:

– Как вы думаете, правильный мы взяли курс в этом деле?

– Мы ищем не преступника, товарищ полковник, а человека, который пропал неведомо куда.

Полковник Даиров пересыпал из подставки в ладонь остро очищенные карандаши, потрогал их пальцем, покачал головой.

– Пропавшего человека, говорите, ищем? По-моему, все же надо искать преступника. Каждый день, проходящий впустую, не помогает нам в этом, а дает возможность тому, кого следует найти, замести след. Что толку от того, что мы найдем полуразложившийся труп? Трудно потом будет определить, своей смертью погиб человек или насильственной, не так ли?

– Товарищ полковник, вы считаете, что Петрушкина погибла? – в голосе Кузьменко слышалось сомнение.

– Точно так, Петр Петрович! – полковник холодно посмотрел на него и энергично мотнул головой. – Взрослый человек беспричинно свой дом не покинет. Судя по тому, что от Петрушкиной до сих пор нет никаких вестей, ее уже нет в живых. Кто ее убийца? Этого-то преступника мы и должны найти любым путем. Пересмотрите весь план будущих действий и доложите мне.

Потому-то Кузьменко сегодня, в воскресный день, был на работе. Он обдумывал программу будущих действий. Но, как ни ломал голову, уйти далеко от фактов, уже известных ему, он не смог. Подозрение рождается легко, но кого подозревать? Кого брать под сомнение? Нужен план. Но для плана нужны основания, а их у него нет. По сведениям, которыми он пока располагает, Петрушкин – покорный, забитый человек, вся жизнь которого прошла под каблуком у жены, властной, своенравной женщины. Единственно, чего он желал всю жизнь, так это тишины, спокойствия в доме. Иначе не выглядел бы он сейчас таким несчастным, не чурался бы собственного дома, не сидел бы угнетенным у собачьей конуры во дворе. С чего полковник Даиров решил, что человек, который пропал без вести, обязательно должен умереть? Или, может, он подозревает в убийстве женщину, которая увела Петрушкину?

Кузьменко подставил лицо под теплые, щедрые лучи весеннего солнца, потер уставшие глаза, сладко потянулся. Он попытался представить себе женщину, сумевшую перехитрить доверчивую Матрену Онуфриевну. Тонкое белое лицо, очень привлекательное. Волосы коротко острижены, завиты. Нос прямой, тонкий. Женщина, должно быть, приятной наружности. Пальто из синего бостона, ловко перехваченное в талии, слегка расклешенное книзу. Говорит жеманно, растягивая слова, при этом кокетливо водит бровями, приподнимая хорошенький подбородок. Особые приметы – две золотые коронки на зубах. Такой обрисовал незнакомку Петрушкин.

Чем больше мысли Кузьменко были заняты этой женщиной, тем яснее он себе ее представлял, тем больше ему начинало казаться, что он где-то ее видел. Где? В каком месте он мог ее видеть? Ответа на этот вопрос он не находил – мимолетное воспоминание, не оставившее следа.

Кузьменко просил у начальника управления разрешения привлечь к участию в деле старшего лейтенанта Майлыбаева, который мог бы помочь ему. По этой причине старшего лейтенанта временно освободили от его обязанностей. Талгат как раз уехал в Тастак. Вестей от него пока нет никаких. Похоже, что дорогое для них время проходит зря.

Неожиданно зазвонил телефон. Звонок был требовательный, настойчивый. Кузьменко с надеждой бросился к к аппарату. Звонил Сережа. Кузьменко выслушал сына, рассмеялся.

– Как говоришь, полчеловека не хватает? Выходит, по твоему решению, в магазин сходило полтора человека, да? Ну-ну, это очень интересно, сынок. А ответ какой? В ответе два человека? М-м... – Кузьменко почесал затылок, – ну, а я, сынок, не полчеловека, а целого человека, который на базар ходил, потерял. Да, человека потерял одного. Видишь, обоим нам трудные задачи выпали. Давай, Сережа, вот что сделаем: каждый по отдельности еще порешаем, подумаем как следует. Может, и найдем правильный ответ. Если он сойдется у тебя, созвонимся. Хорошо? Ну вот, договорились.

В трубке зазвучали короткие, колющие гудки. Майор, подержав трубку в руке, медленно положил ее на рычаг. Тут же на пороге возник запыхавшийся Байкин. Смуглое лицо его совсем почернело, загорело на солнце. Между бровями выступили крохотные капельки пота. Это на него жаловался Петрушкин, говоря: «Не принял он у меня заявления, когда я к нему с жалобой ходил. Посмеялся, выгнал с позором». Когда проверили жалобу Петрушкина, оказалось, что Байкин не грубил ему, просто бросил неудачную шутку. Байкина строго предупредили не за шутку, конечно, а за то, что не довел до конца важное дело. Желая загладить свою вину, Байкин часто приходил в управление, рассказывая обо всем, что в какой-то степени касалось Петрушкина. Тайным желанием его было – отличиться перед Кузьменко. Работники в отделении подшучивали над Байкиным. «Кожаш, а вы зачастили что-то в управление, – говорили они. – Случаем, не сватают вас там?» Спрашивали, а сами посмеивались украдкой. Байкин, не улавливая иронии в тоне товарищей, отвечал серьезно:

– А что? Они давно уже меня приглашают! Просто мне не хочется. К чему простому человеку чины? Сами пристают, помоги, говорят, вот и хожу, – он смеялся довольно, и ноздри его в этот момент раздувались особенно заметно.

Иногда он напускал на себя важный вид, прохаживался взад и вперед по комнате, говорил, будто отчитывал кого-то:

– Не все, кто носит фуражку с голубым околышем, – милиционеры. Чтобы быть настоящим защитником интересов народа, мало носить форму. Надо воображение иметь, ум. Ну, а у нас как раз со смышленостью туговато. Во многих случаях мы видим обратную сторону дела, выносим ошибочное заключение. Легкое дело превращаем в запутанное, тянем попусту время...

Товарищи по отделу догадывались, что не его это слова, выстраданные мысли, а просто повторяет он, как попугай, чужое, но вида не показывали, слушали. Забава. Послушают, послушают, а потом кто-нибудь из остряков и вставит:

– До большого кресла руки не доходят. А что может быть лучше места, где деньги большие платят? Да и слава тебе, почет...

– Хо! Нашел о чем говорить! – отзывался незамедлительно Байкин, не замечая, как всегда, иронии. – Если бы хотел я в управление, давно там сидел бы. Брат-то моей жинки в самом министерстве работает. Прошептал бы он, что надо, на ухо полковнику Даирову – и дело в шляпе. Но по мне пропади все такое пропадом! Уж лучше на ровном месте стоять, чем с высокого падать. Привыкнешь еще к высокому посту, с тоски подохнешь, как скинут, – заключал он и разражался довольным хохотом.

Кузьменко наслышан был подобных рассказов о Байкине. За время, пока разыскивал Петрушкину, он успел узнать его и сам. Байкин робел перед начальством, распоряжения выполнял беспрекословно, всегда выражал готовность исполнить любое дело. Быстрый и скользкий, как лезвие бритвы, не очень умный, он был трусоват, когда дело касалось его самого. Изыскивал любые способы, чтобы уйти от ответственности. Любил пошушукаться с начальством наедине, если удавалось услышать какую-либо новость. Потому Кузьменко улыбнулся против воли, заметив появившегося на пороге Байкина.

– Проходи, садись, Кожаш, – сказал майор приветливо. – Чую я, новостью пахнет. Ну-ка, выкладывай, послушаем.

Байкин вытащил из кармана платок, вытер им потную шею, лицо. Заговорил взволнованно:

– Ай, думаю, наверное, та самая гражданочка и есть, я и сам раньше по пятам за ней ходил. Но решил все же проверить для ясности. Как устный портрет получил, так после этого и вовсе уверился в своем предположении. Короче, догадка моя подтвердилась. – И он рассмеялся довольно. Положил ногу на ногу, откинулся в кресле с видом человека, совершившего большое дело. – А хитрая какая! Как лиса, со следа сбивает. Я вам из автомата позвонил нарочно, чтобы увидели сами, да занято было. Но ничего, теперь она никуда не уйдет.

Радости Байкина не было границ. Жалоба Петрушкина изрядно насолила ему: его незаметно, но настойчиво стали отстранять от оперативной работы. Теперь, как представлялось ему, выпала возможность обелить себя перед начальством. Он сам, по собственной инициативе взялся за поиски «загадочной женщины», не жалея на это свободного времени. И вот – нашел... Он ждал сейчас от майора слов благодарности, даже руку приготовил для ответного пожатия – вытер потную ладонь о колено.

Но Кузьменко повел себя почему-то не так, как ожидал Байкин. Облокотившись о стол, он застыл неподвижно, думая о чем-то. Не поблагодарил, теплого слова не сказал. Как будто вовсе не пожелал показывать своего отношения к делу. Равнодушие майора озадачило и огорчило Байкина. Стало обидно и досадно: «Я весь город облазил, все подошвы истер, чтобы найти эту бабу, а они вместо благодарности нос воротят. Небось, докладные потом начальнику управления слать будут, будто сами все сделали. Премии получат, звездочку на погоны добавят. Ну, а таким рядовым, как я, не достанется, конечно, ничего. Невезучий я человек, всегда моя доля другим достается. Да еще и насмешничают, черти. Но ничего, на сей раз не сорвется, посредников не будет. Ну-ка, пусть попробуют со мной не посчитаться, я им покажу такое, что света белого невзвидят...»

Кузьменко наконец очнулся. Байкин, уловив момент, вскочил на ноги, вытянулся перед майором.

– Вы, надеюсь, разрешите мне уйти? – сказал он, нарочито растягивая слова.

Кузьменко бросил на него быстрый взгляд и пожал плечами:

– Что-то ты слишком суетлив сегодня. Как это понять? Поспешишь, говорят, людей насмешишь. Садитесь и никакой нервозности, пожалуйста! – последние слова майор произнес приказным тоном. У Байкина была нехорошая привычка, и он об этом знал. Начнет говорить что-нибудь, вроде бы хорошо получается сначала, а конец речи смазывает. Сам не поймет потом, почему у него так получилось. Не раз он досадовал на себя, ругал на чем свет стоит за такую привычку. Давал слово не повторять ошибки в следующий раз, приучался не говорить много, и все же каждый раз отступался, поступал легкомысленно, опрометчиво. Вот и сейчас, поняв свою оплошность, уставился вопрошающе на майора.

– Кого видел?

– Да женщину ту, которую искал... с золотыми коронками.

Кузьменко поморщился.

– Да говори ты яснее, ради бога... Какая женщина, какие коронки?..

– Я... Я нашел ту самую женщину. Ту самую, с золотыми зубами, которая увела с собой старуху... Она, слово даю!

– Давно бы так и сказал. Хорошо. Надо проверить все сначала, не будем пока шума поднимать, – Кузьменко собрал бумаги. – Ну, пошли!

Байкин понуро поплелся за майором. «Ох, как вы мне завидуете! Не переносите чужого успеха!»