Текст книги "Таинственный след"

Автор книги: Кемель Токаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Таинственный след

Кемель Токаев известен широкому кругу читателей как писатель детективно-приключенческого жанра. Его первые повести и рассказы «Искра», «Таинственный след», «Где они поселились» и другие с острыми, захватывающими сюжетами, поднятыми в них вопросами вызвали живой отклик.

Писатель на открытых и закрытых конкурсах, объявленных Союзом писателей Казахстана и Министерством внутренних дел Казахской ССР на лучшие художественные произведения, неоднократно получал премии.

В настоящий сборник включены повести К. Токаева «Особое поручение», «Таинственный след», «Убийство перед закатом» и «Ночной выстрел». В этих произведениях автор увлекательно рассказывает о героических подвигах партизан в тылу врага, о сложной, благородной работе работников милиции в раскрытии и задержании особо опасных преступников, о мужестве и находчивости советских чекистов в борьбе с иностранной разведкой.

Книга адресована массовому читателю.

ОСОБОЕ ПОРУЧЕНИЕ

ПУТИ-ДОРОГИ

Идет война. 1943 год... Наши войска стремительно продвигаются на запад. Часть, где я служу, движется вслед наступающим. В начале ноября наш состав с танками останавливается на какой-то станции.

– Эй, друзья, куда мы попали? Что это за место такое? – перекликаются танкисты друг с другом. Но в ответ им звучит только эхо.

Что это за станция? Вокруг зловещая, мертвая тишина. В вечерней мгле кое-где угадываются развалины домов. Здание вокзала зияет огромными черными провалами. Нигде не видно ни одной живой души. Только там, в головной части эшелона, суетится поездная бригада. Вскоре мы видим мелькающий вдоль нагруженных тяжелыми танками платформ бледный огонек фонаря. Огонек приближается, и перед нами вырастает фигура человека. Это железнодорожник. В руках у него молоток с неестественно длинной ручкой. Человек нагибается и дробно стучит молотком по колесам вагона. За долгую дорогу к фронту мы привыкли к этому и потому не обращаем на железнодорожника никакого внимания. Пусть он, как говорится, спокойно делает свое дело.

А по платформе спешит к нам капитан Кропычев, помощник начальника штаба нашего танкового полка. Мы узнаем его по энергичной походке, по громкому, чуть хрипловатому голосу. Он уверенно перепрыгивает с платформы на платформу.

– Товарищи! – радостно и взволнованно говорит капитан. – Мы приехали! Приехали наконец-то. – Потом он останавливается, и голос его вдруг срывается:

– Что же вы стоите как вкопанные? Готовьте машины к разгрузке. Снимайте брезенты, отцепляйте тросы...

Мы не обижаемся на резкость капитана Кропычева. Все его хорошо знают в полку и искренне уважают. Мы вместе воевали с ним еще под Сталинградом. Тогда он был командиром танка и носил звание лейтенанта. Воевал Кропычев дерзко, изобретательно. Как-то так случалось, что почти всегда первым оказывался перед вражескими позициями, впереди всех преследовал отступающих фашистов. Молодого офицера заметило командование, и перед штурмом Киева его назначили помощником начальника штаба полка. Однако, несмотря на высокую должность, боевые друзья называли его по имени и отчеству, а часто и просто по имени. Да и сам Кропычев, казалось, не обращал внимания на такую фамильярность.

– Николай, куда это мы приехали? – спросил у Кропычева командир машины Кравченко, когда тот оказался у его танка.

– Вот так раз! – удивился капитан. – Чего это ты, Сергей, свои родные места не узнал? Ведь это же Дарница. В Дарницу мы прибыли, разгружаться здесь будем.

– Это правда? Брат ты мой! – лейтенант Кравченко бросился обнимать капитана.

Кравченко действительно не узнал Дарницу, хотя и бывал здесь до войны. Он напряженно всматривался вдаль, озирался вокруг, но не мог отыскать никаких примет знакомого города. Неподалеку, за железнодорожным полотном, он знал, до войны стояли аккуратные, точно игрушечные, домики под красными черепичными крышами. Теперь на их месте лежало темное пространство, утыканное высокими столбами, с которых свисали зловещие кружева колючей проволоки. Столбы уходят далеко в темноту, и конца им не видно.

– Что загляделся, сынок? – услышал Кравченко тихий, грустный голос. Он обернулся на оклик и увидел рядом с платформой железнодорожника. Тот стоял, опираясь на длинную ручку своего молотка, и слабый свет красного фонарика вырывал из сгущающегося сумрака его неуклюжую фигуру. Кравченко разглядел, что перед ним немолодой уже человек. Белый полушубок, подпоясанный бечевкой, горбился на его спине, и оттого железнодорожник походил на древнего деревенского старика с клюкой, каких доводилось встречать лейтенанту в детстве. Полы полушубка оттопырены, на ногах старика – большие черные валенки. Казалось, эти валенки намертво припаялись к земле и не дают человеку сдвинуться с места.

– Откуда родом, сынок? – опять заговорил железнодорожник, и Кравченко, очнувшись от невеселых дум, с готовностью ответил:

– Из Переяслава, папаша, из Переяслава. Совсем недалеко отсюда...

– Так и я ж из Переяслава, – обрадовался железнодорожник. – Выходит – мы земляки с тобой.

– Земляки, – согласился Кравченко и, кажется, впервые за этот вечер тепло улыбнулся.

– А давно ли ты на фронте, земляк? – железнодорожник привстал на своих тяжелых валенках и приподнял фонарь, пытаясь получше рассмотреть лицо собеседника.

– С самого начала, отец, – ответил Кравченко и тяжело вздохнул. – С тех пор вот и о родных никаких вестей не имею. Живы, нет ли?

– Ах, сынок, война все перепутала. Не только дома порушила, но и людей по земле раскидала. Многие сгинули совсем. – Старик на секунду прикрыл глаза замасленным рукавом полушубка, затем срывающимся голосом сказал: – Да вот тут, к примеру, в Дарнице, немало людей свои головы сложили.

– Послушай, папаша, – перебил собеседника танкист, – вы здешний человек, до войны тут жили. Не знаете, случайно, такую девушку, Ирину Кравченко?

– Ирину, говоришь? – переспросил старик и почему-то еще пристальней стал приглядываться к танкисту. – Знаю Ирину. Да и то сказать, кто же не знает эту девушку? Добрым она была человеком. Ты, должно быть, помнишь, сынок, как перед войной в Дарницу со всех краев молодежь съезжалась. Комсомольский городок здесь тогда строился. Палатки по всей степи стояли. И радостно, и весело было. Словом, что там вспоминать. О хороших временах хорошая и память.

Старик умолк, приподнял полы своей громоздкой шубы и стал копаться в карманах. Он вынул небольшой мешочек с табаком и стал сосредоточенно набивать самосадом коротенькую трубку с кривым мундштуком. Все это он проделывал не спеша, обстоятельно, словно подчеркивая всю важность для него этой процедуры. Затем он зажег спичку, сладко затянулся едким дымом, откашлялся и снова начал рассказывать.

– Вон там, впереди, темная полоса виднеется. Это лес. А за ним – поляна просторная, такая, что тысячи людей вместить может. Помнится, выходной день тогда был. Ну точно, воскресенье. Вдруг видим, молодежь гурьбой к поляне повалила. И парубки, и девчата, и ребятишки. Впереди – колонна с флагами и знаменами. Гармошки играют, песни звенят, девчата то и дело в пляс пускаются. Всполошились старики: праздник, что ли, какой? И как же это мы его просмотрели? Оказывается, молодежь воскресник устроила. На поляне трибуну соорудили, ораторы выступают, речи говорят. А потом торжество началось. До того весело было, просто настоящий праздник получился. Всего и не вспомнить теперь. А радость, что тогда испытать довелось, до сих пор сердце тревожит...

Ты вот сейчас про Ирину меня спросил. Тогда-то в первый раз ее я и увидел. Звонкоголосая такая, веселая, среди всех она как-то выделялась, привлекала к себе. Да и я в ту пору не был еще таким стариком, от молодых не отставал, наравне с ними на стройке лопатой орудовал. Это война проклятая изломала и согнула меня.

Старик раскурил потухшую было трубку и опять задымил едким самосадом. Помолчал немного, повздыхал о чем-то, словно вспоминая пережитое, заговорил снова:

– На стройке мы, взрослые, вроде наставников были, молодых учили. Ирину частенько видеть приходилось. Она бригадиром стала, и бригада ее всегда первой была. В то лето сын моего двоюродного брата в гости к отцу заявился. В летной школе он тогда учился, на побывку его отпустили. Парень из себя видный, красивый. Познакомились они с Ириной, полюбили друг друга и тогда же поженились. Но не долго мы радовались их счастью. Пришла война и все враз изменила. Сын моего брата на фронт ушел, война к нам подступать стала. Посоветовались мы с братом и порешили Ирину к родителям в Переяслав отправить. Там, мол, ей у своих спокойнее будет. Но не тут-то было.

– Никуда я отсюда не уйду, – твердо заявила Ирина. – Теперь повсюду фронт, и от войны бегать не годится.

Как-то незаметно вокруг рассказчика собрались друзья Кравченко. К беседующим один за другим подходили танкисты и автоматчики, останавливались на минутку, а потом, увлеченные воспоминаниями старого железнодорожника, оставались около него. А старик, видя, с каким интересом его слушают, все продолжал и продолжал рассказывать:

– Так и осталась Ирина в Дарнице. А потом мы узнали, почему она не захотела уехать из своего городка. Видите впереди колючую проволоку? Тут был лагерь наших военнопленных. Это – ад кромешный, страшно и вспоминать о нем. Случалось, подойдешь близко к лагерю, душа каменеет. Раненые и больные пленные вповалку лежали на сырой земле, зарывались в норы. Многие не имели никакой одежды. В лагере – зловоние, грязь. Умерших не убирали неделями. Увидят пленные прохожих, зовут к себе, молят о помощи. А чем поможешь? Бывало, проберешься к проволоке, передашь кусок хлеба, картошки, вот и все. Да и за это часовые расстреливали жителей. Муки пленных были ужасны.

Однажды до нас дошли слухи, будто немцы отделили раненых военнопленных командиров и комиссаров и собираются их вскорости расстрелять. Кто говорит, что двадцать командиров, кто – тридцать, а кто и пятьдесят. В общем, точно не известно. Знаем одно, что ждет наших людей злая смерть. Весь город тогда заволновался, все только об этом и говорили.

Мы с братом заметили, что Ирина как-то сразу изменилась, повзрослела. Вечерами она часто задерживалась и на расспросы отвечала невпопад. Когда в городе разнеслись слухи о готовящемся расстреле пленных, Ирина объявила, что соскучилась по своим родителям и ей надо обязательно уехать в Переяслав. Без пропуска туда не попадешь, кругом шныряют оккупанты, и мы подивились этому ее желанию. Я в тот вечер был у своего брата. Он был сапожником и этим ремеслом зарабатывал хлеб в то трудное время. Сидим мы так, мирно беседуем; брат чинит мои сапоги, а его жена Агафья хлопочет по хозяйству. Вдруг открывается дверь и в комнату входит Ирина, а за ней – немецкий офицер. Мы просто опешили. А Ирина не обращает на нас никакого внимания, словно нас и нет в доме.

– Проходите, – говорит, – господин офицер, присаживайтесь к столу.

Ирина провела улыбающегося немца в передний угол, усадила на стул. Сама так это плутовато смеется, на офицера смотрит ласково, а на нас вроде бы даже косится. Немец кое-как объяснялся по-русски. Он с ходу заговорил с нами, Ирина, кажется, даже подзадоривала его.

– Нравится вам наш новый порядок? – спросил офицер и, не дожидаясь ответа, с восторгом отозвался об Ирине: – Ваша дочь очень карош. О, она все понимайт...

– Отец, – сказала Ирина, – завтра я еду в Переяслав, господин офицер помог мне достать пропуск.

Офицер заулыбался и похлопал Ирину по плечу. Это неожиданно взъярило Агафью. Она бросила тарелки с закуской на стол и презрительным взглядом обожгла незваного гостя. Досталось также и Ирине. Агафья вот-вот готова была броситься на сноху с кулаками. И только строгий взгляд мужа Миколы удерживал ее от этого опасного шага. Все-таки Агафья не выдержала и зло зашипела на Ирину:

– Я вот задам тебе Переяслав.

– О чем там болтает эта старуха? – нахмурился офицер и даже привстал со стула.

– Не сердитесь на нее, господин офицер. Моя мама очень добрая, я ведь говорила вам... – Ирина подошла к Агафье, обняла ее и наклонилась к уху, видимо, желая что-то объяснить свекрови. Но Агафья грубо оттолкнула Ирину от себя.

– Что это ты ерепенишься, старая?! – гаркнул молчавший до этого Микола и, обратившись к офицеру, извиняющимся тоном добавил:

– Не слушайте ее. Она, конечно, мать и ей неприятно, что за дочерью ухаживает человек другой нации и веры. Кушайте лучше, что бог послал.

Офицер немного успокоился и сел за стол. Они о чем-то говорили вполголоса, но беседа явно не клеилась. Немец то и дело холодно поглядывал на Агафью, та хмурилась и отворачивалась от него. Ирина заметно волновалась. Наконец они встали и ушли. Как только за «гостем» закрылась дверь, Агафья набросилась на Миколу.

– Не тебе ли говорила я, старый ты дурень, – кричала Агафья, – что сноху давно надо бы отправить к своим. Теперь вот полюбуйся, что она вытворяет. Уже и немцев в дом начала водить. И до чего же бесстыжая, сатана. Она, верно, и не подумала, что у нее есть муж. Что она скажет, когда вернется с фронта Андрей? Он ее не помилует. Да и я ей, вертихвостке, не спущу: пусть убирается из дому, куда глаза глядят. Наш дом не для фашистов и не для таких, как она. Придет час, задушу ее своими руками.

– Эй, баба, угомонись! – рассердился Микола. – Перестань болтать попусту. Разве людям сейчас до веселья. У снохи, видно, другое на уме, и ты не мешай ей.

– Известно, что на уме у бабы, которая шляется по ночам, – все больше волновалась Агафья. – У дурного человека и на уме и на душе дурное.

– Хватит! – прикрикнул Микола. – Постыдилась бы о такой срамоте говорить. Разбирай постель да ложись спать..

Я жил далеко от брата, и он уговорил меня остаться ночевать у него. Шло время, но мы никак не могли заснуть, Агафья плакала. Да и самим нам было впору разреветься. О чем ни заведем разговор, все к войне, к бедам и несчастьям нашим возвращаемся. Горе кругом, печаль и слезы, и нет этому конца. В полночь за окнами говор послышался, а потом и стук в дверь – Ирина приглашала кого-то зайти в дом. «Заходите, – слышим мы из сеней, – дома у нас никого нет». У меня даже сердце екнуло, неужели, думаю, она опять в дом немца своего зовет? Открывается дверь, кто-то входит, Микола прибавляет в лампе фитиль. Я вижу у порога мужчину в старой рабочей одежде с помятой кепкой в руках.

– Говорили – никого, а тут полна комната народу, – проговорил незнакомец и приветливо улыбнулся нам: – Что же вы, хозяева, не спите до сих пор?

– Разве до сна человеку в горе? – Агафья тяжело вздохнула и внимательно оглядела незнакомца. – Во сне одна беда только и грезится.

– Горю нельзя поддаваться. Сильный человек беды не боится, а вы, я вижу, люди не слабые, – пришедший опять улыбнулся и сказал, обращаясь к Миколе: – У нас есть небольшое дельце, и нам надо спокойно поговорить с Ириной.

Микола согласно кивнул головой и указал на дверь в комнату Ирины. Гость прошел туда с Ириной, и мы тут же услышали их торопливый разговор. Говорил больше мужчина, а Ирина только изредка вступала в беседу. Мы поняли, что речь идет о военнопленных, и невольно затаили дыхание. Неужели есть возможность спасти командиров и комиссаров от гибели? И неужели это наша Ирина участвует в таком серьезном деле? По разговору выходило, что так оно и есть.

– Жди людей у Борисполя, – слышался приглушенный голос из-за двери. – Будете идти только ночами. Учти, что среди них много совсем слабых. Если кто не сможет двигаться дальше, устрой их по этому адресу. Хорошо?

«Хорошо!», «Ладно!», «Есть», – это, мы слышим, отвечает Ирина. Потом разговор на некоторое время стихает. Мы сидим, боясь проронить хоть одно слово. Что затеяли эти люди? Удастся ли им выполнить задуманное? Наконец оба они появляются в нашей комнате, и мужчина говорит Ирине:

– Счастливого пути, дочка. Желаю тебе удачи. – Потом мужчина достал из кармана пистолет и передал его Ирине: – Возьми, в дороге пригодится. Только смотри, береги себя.

Ирина спрятала пистолет, с минуту постояла посреди комнаты и вдруг с плачем бросилась Агафье на шею. Обе женщины разрыдались. Микола не выдержал и тоже смахнул скупую мужскую слезу.

– На кого же ты нас покидаешь, дочка? – причитала Агафья. – И как же мы теперь будем без тебя, старые? За какие грехи на нас такая кара?

– Хватит, мать, не реви! – тихо проговорил Микола. – Судьба позвала ее, пусть идет, пусть поможет людям.

– Вот и добре, вот и простились, – заговорил незнакомец и повел Ирину к двери, – не будем ее задерживать, ей уже пора... А я, дорогой хозяин, если разрешите, останусь здесь до утра. Сейчас мне нельзя выходить.

Ирина ушла в ночь, а на рассвете как-то незаметно исчез из дома и незнакомец. Я проснулся от сильного шума и гама на дворе. На улице суматоха: трещат мотоциклы, гудят машины, лают собаки. Немцы торопятся, как на пожар. Мы было подумали, что к городу подошла Красная Армия и нагнала страху на фашистов. Потом припомнили ночного незнакомца и кое-что для нас прояснилось. Вскоре мы узнали, что ночью все приговоренные к смерти военнопленные сбежали из лагеря.

– Как могли эти слабые люди выбраться из каменных сараев? – удивлялись горожане.

– Двери целые, – передает кто-то новые подробности, – кто-то специально открыл замки.

– А как же охрана? Неужели не заметили?

– Часовые, конечно, всех бы перестреляли, но их самих нашли убитыми. Кто-то переоделся в немецкую форму и обманул фашистов.

Новость шла из конца в конец города, обрастая разными деталями. Люди радуются, однако, все тревожнее вглядываются в ту сторону, куда скрылся фашистский карательный отряд. Со стороны леса послышались выстрелы, и улицы начали пустеть. Я понял, что оставаться на виду у немцев опасно. Обозленные неудачей, они, пожалуй, начнут хватать и расстреливать мирных жителей. Я тащу домой своего брата, но он упирается, хлопает по своей левой ноге и подмигивает мне. «Не бойся, мол, за меня, немцы мне ничего не сделают».

Только тут я догадываюсь, почему так расхрабрился мой брат. Еще до войны он потерял ногу, был инвалидом, и ему, конечно, нечего было опасаться оккупантов. Он бродил по улицам весь тот памятный день, высматривал, прислушивался к тому, что говорят в городе о побеге пленных. А когда вернулся домой, то небрежно сказал Агафье:

– Все это, мать, одна бабская болтовня, немцы просто зря панику поднимают.

Агафья в этот раз ему не перечила. Она знала, что муж гордится своей снохой и потому так небрежно говорит о случившемся. Да и о чем много разговаривать: глядишь, болтовней этой и спугнешь радость. Я тоже не стал расспрашивать Миколу о подробностях события и ушел от него домой радостный и взволнованный. А когда через две-три недели я опять заглянул к Миколе, то застал стариков опечаленными. На кровати лежала бледная, без кровинки, Ирина. Была она измученная и худая. Я присел у постели Ирины.

– Чем больна? – спросил я у Агафьи. – Давно ли слегла?

– Я простудилась, – слабым голосом ответила Ирина. – Легко одета была, легкие, видно, застудила... Ничего, пройдет скоро.

Но Ирина встала с постели не скоро. Да и поправилась она на свою беду. В начале сорок второго года разнесся слух, что молодежь угоняют в Германию. Пленных отправляли уже давно, а тут дошла очередь и до мирных жителей. Я поспешил к Ирине, чтобы разузнать у нее подробнее об этих странных новостях. Захожу в дом и застаю там давнего ночного гостя. Он сильно изменился, похудел и полысел, но я его узнал и вежливо с ним поздоровался. Он едва кивнул мне головой. Видно, что оба были чем-то расстроены.

– Надо уходить, поторапливайся. Будет погоня – постараемся задержать, – они попрощались, и мужчина ушел.

Я и теперь жалею, что не расспросил тогда о нем у Ирины. Ведь я даже имени его не знаю. А это был замечательный человек. Может быть потому, что Ирина поспешно стала собираться в дорогу, я не посмел задерживать ее разными расспросами. Так или иначе, но я ничего не узнал. А через несколько дней довелось увидеть мне страшную картину. Немцы привели на казнь большую группу людей, и среди них я узнал того самого ночного незнакомца. Он был весь избит, изранен и едва стоял на ногах. Его поддерживали под руки товарищи. Я был близко, и он, увидев меня, слегка кивнул головой. А когда палачи набросили ему петлю на шею, он громко выкрикнул:

– Смерть немецким оккупантам!

Тяжкие, тяжкие дни мы пережили. Обо всем и не расскажешь, – старик вздохнул и начал неторопливо выбивать золу из своей давно погасшей трубки. – Через некоторое время арестовали и нашу Ирину. Люди говорят, что, пораженные стойкостью патриотки, фашисты отправили ее в Германию и будто бы ее не расстреляли. Может быть, эти слухи распространяли те, кто не хотел верить в смерть Ирины, я не знаю. Да и доведется ли узнать что-нибудь о ней еще? Вот теперь вы вернулись и нам стало легче. Теперь жизнь наша наладится и все будет хорошо.

– Послушай, сынок, – вдруг спохватился старик. – Я забыл даже спросить тебя, зачем это ты заставил меня рассказать об Ирине? Уж не брат ли ты ей? Помнится, она говорила, что брат ее в Оренбурге учился. А? Скажи, милый, не ты ли это?

Кравченко ничего не успел ответить старику. К платформе, запыхавшись, подбежал Кропычев. За ним спешил еще кто-то.

– Почему задержались? – закричал Кропычев. – Передняя колонна уже у Днепра, а вы здесь прохлаждаетесь.

Парторг полка майор Кузнецов поручил мне разобраться в случившемся.

– Товарищ Джолбарысов, – сказал майор, – узнай, что тут произошло. Тебе, как комсоргу, будет легче разобраться. Видишь, твои комсомольцы чем-то опечалены и расстроены.

Мне не составило труда разобраться в «происшествии». Танкисты – мои ровесники-комсомольцы – тут же рассказали мне обо всем. Я как мог утешил своего товарища лейтенанта Кравченко и пошел доложить майору о причинах задержки танкового экипажа с десантом автоматчиков.

– Кравченко узнал, что фашисты арестовали его сестру, – доложил я майору. – Ведь он из здешних мест, и ему рассказали об этом.

– Кто ему рассказал? – спросил майор. – Может быть, это неправда?

– Вон тот человек. – Я указал майору на удалявшегося старика с фонарем в руке и вкратце пересказал все, что успел узнать о беседе старика с танкистами.

– Тяжелое известие, – проговорил майор. – Прошу сделать так, чтобы поменьше напоминать Кравченко о его горе. Совсем парень расстроится, боевой дух потеряет.

...Ночью наш танковый полк прошел через Киев, а уже утром мы были у Радомышля, где получили приказ закрепиться и стойко оборонять западную окраину города. Радомышль – небольшой городок, раскинувшийся на склонах гор. Через весь город протекает река, рассекая его пополам. Стоял ноябрь, уже выпал снег, но зелень еще сохранилась. День выдался солнечный и ясный, однако холодный порывистый ветер быстро заледенил танковую броню. В танках холодно. Обычно в таких случаях танкисты согреваются у костров, но на этот раз о кострах не могло быть и речи. Почти с марша полк вынужден был отбивать атаки немецких танков.

Немцы атаковали яростно, густыми колоннами. Одна колонна за другой накатывались на наши позиции, пытаясь все сокрушить своим огнем. Прошел день, второй, третий. Целых восемь дней атаковали фашисты, танковые костры горели не утихая все это время. Иногда казалось, что горит вся степь перед городом. Фашисты любой ценой хотели вернуть потерянный Киев и потому все усиливали и усиливали свои атаки. Люди забыли, что такое сон, еда, отдых. Одежда танкистов превратилась в клочья, изможденные, закопченные лица обросли бородами. Мы несли большие потери. Почти каждый час кто-нибудь выбывал из строя, некоторые экипажи менялись по два-три раза. Случалось, что у танкистов не хватало сил для того, чтобы залезть в машину либо выбраться из нее. Вой снарядов не затихал ни на минуту все эти долгие жестокие восемь дней.

– Я участвовал во многих сражениях, – сказал тогда парторг майор Кузнецов, – но таких танковых боев еще не видел. Кажется, на Курской дуге и то было легче.

Майор Кузнецов вернулся из атаки в подбитом танке и тут же ему пришлось заменять раненого командира роты. Все дрались тогда исключительно упорно, зная, что за нами Киев, многострадальный город, только что освобожденный от фашистской оккупации. Мне почему-то часто вспоминалась тогда Ирина, старик, который о ней рассказывал. Я не верил, не хотел согласиться с тем, что она погибла. Думалось, что встретится нам Ирина на тяжелом фронтовом пути.

Немцы наконец прекратили атаки. Или они убедились, что на нашем участке им не прорваться к Киеву, или истощили свои силы, но на девятый день мы не услышали привычного лязга гусениц и грохота танковых пушек. День прошел относительно спокойно, не увидели мы фашистских танков и на следующее утро. Это нас начало тревожить. И не напрасно: вскоре мы услышали о прорыве нашей обороны на участке соседней стрелковой дивизии. Мы и сами видели, что обстановка резко изменилась. Еще вчера по дороге беспрерывно шли машины с боеприпасами, а сегодня их поток к фронту прекратился. Фашистские танки перерезали дорогу.

Полк получил приказ контратаковать врага. Нам предстояло переправиться через реку и выйти на восточную окраину города. Это оказалось самым трудным делом. Единственный мост через реку в черте города залило водой, а попытка найти брод кончилась потерей тяжелого танка. Время шло, а приказ оставался невыполненным. Совет командиров проходил бурно, но не пришел ни к какому решению. И тут к нам нагрянула большая группа партизан. Среди них была девушка, которая сразу обратила на себя внимание. Красивая, маленькая и юркая, в боевых доспехах, девушка смело направилась к нам. И тут мне опять вспомнилась Ирина. Я хотел представить ее в образе этой милой мужественной девушки. Именно такой мне виделась Ирина. Девушка подошла к танку и смело спросила:

– Кто у вас здесь главный из командиров?

– Поди ж ты, – удивились танкисты. – Главного ей подавай. А с рядовыми танкистами ты и разговаривать не хочешь?

– А чего с тобой разговаривать, – девушка указала рукой на меня и засмеялась: – У тебя не только никаких знаков отличия нет, но и на губе ни одного волоска еще не выросло.

Танкисты безудержно расхохотались. В полку у нас совсем не было женщин, и эта девушка показалась всем каким-то необыкновенным, ярко распустившимся цветком. Огрубевшие солдатские сердца враз растаяли и загорелись жарким пламенем. Каждый старался перекинуться с ней хотя бы одним словечком, каждый хотел, чтобы девушка наградила его своей доброй улыбкой.

– Поговори со мной, сестренка, я усатый.

– Да разве у него усы? Это просто недоразумение. Лучше уж со мной покалякайте, у меня и усы, и борода есть, – кричит издали огромного роста старшина-танкист и машет девушке рукой.

– А я сегодня, как на грех, побрился. – Это капитан Кропычев поддался настроению солдат и тоже начал шутить и смеяться.

– Ну пошутили и хватит, – нахмурилась девушка. – Что это вы здесь столпились? Налетят немецкие самолеты, и от вас одни щепки останутся. Лучше помогли бы нам пробраться к своим. Наши на том берегу с немцами дерутся, помощь нужна.

– А вам известен брод через реку? – спросил Кропычев. – Вплавь мы пройти не можем.

– Конечно, известен! – горячо заговорила девушка. – Следуйте за нами.

Через некоторое время, когда мы спустились вниз по реке, партизаны указали брод. Мы переправили танки прямо перед носом у немцев и с ходу вступили в бой. Приказ командования был успешно выполнен. А потом наш полк пошел на запад, и танкисты долго еще вспоминали эту чудесную девушку.

...С тех пор прошло много лет. И когда мне вспоминался Киев, то перед глазами неизменно вставали давние и трудные годы войны. Я всегда мечтал побывать в Киеве, походить по улицам этого великого города! И еще думалось мне, что удастся встретить кого-нибудь, кто видел и знал Ирину Кравченко. Однажды мы с партизаном Кали Утегеновым совсем было уже собрались в Киев, но поездка в тот раз сорвалась. Моя мечта осуществилась только через двадцать лет.