Текст книги "Таинственный след"

Автор книги: Кемель Токаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Спустились густые сумерки. Город зажег огни. Ночи Алма-Аты бывают обычно темными и теплыми. В жаркие летние месяцы небо уже не бывает синим, как весной. Оно словно выцветает от зноя, становится белесым, невеселым. Ночами оно усыпано множеством звезд, которые сияют призрачно и недосягаемо, точно далекие драгоценные камни на черном бархате.

Кузьменко, подойдя к дому Петрушкина, не вошел сразу, походил поблизости. Он уже успел зайти в два-три дома по соседству. Ничего существенного соседи о Петрушкине не сказали: сожалели о горьком положении калеки, со вздохами вспоминали его пропавшую жену, искренне удивлялись тому, что милиция пока ничем не помогла.

Кузьменко прошелся вдоль забора, постоял немного у калитки. Цепной пес не подавал голоса. Во дворе словно все вымерло – ни звука. Тяжелая тишина. Майор толкнул калитку, но она была заперта. И заперта изнутри. В это время за спиной раздался какой-то шорох. Кузьменко резко обернулся:

– Кто это? – спросил он, направляя луч карманного фонаря в сторону шороха.

В пятне света он увидел фигуру женщины. Она стояла, прикрывая лицо ладонями – то ли от яркого света, то ли не хотела, чтобы ее узнали. Но майор все же узнал Глафиру.

– Данишевская? Что вы тут делаете?

Глафира, услышав чужой голос, отпрянула.

– Кто там?

– Не узнали? Я из милиции, Кузьменко.

– А-а, как же, помню, – Глафира подошла ближе и поздоровалась, – здравствуйте вам! Я испугалась, думала, лихие люди. Вы хотели встретиться с Андреем Алексеевичем? Он дома. По-моему, не один он. Кажется, гость у него.

– Гость, говорите?

– Ага, если не ушел уже. Я сама недавно видела, как он прошел в калитку.

– Мужчина или женщина?

– Не разобрала. В черном каком-то балахоне, вроде попа.

– Говорите тише!

Глафира тихонько засмеялась.

– Вы что, однорукого боитесь?

Майора обожгла мысль: значит, Петрушкин на работу не ходил, остался дома специально, чтобы встретиться с кем-то. Кто же его гость? Что здесь делает Данишевская? Или ее поставили «на стрему»?

– А вы что здесь делаете?

– А что мне прикажете делать? Гуляю. Какое еще дело может быть?

– Вы его любите? – неожиданно даже для самого себя спросил Глафиру Кузьменко.

– Я никого не люблю. Мне мужа надо – хозяина в дом.

– Не обижайтесь, Глафира.

– Я уже устала на судьбу свою обижаться, зачем же мне на вас еще серчать. Любовь не терпит двуличия, обман для нее, как смерть. Я думала, что ради нее надо уметь жертвовать всем, и очутилась в колонии – не знала черных дел негодяя. Но толку что? Кайся не кайся, плачь не плачь – ничего не вернешь. Для меня теперь ночка темная милее светлого дня. – Она всхлипнула. – Да есть ли в наше время прямые и честные мужики?..

Кузьменко ощупал доски калитки, подтянулся и перевесившись стал на ощупь искать запор. Через минуту калитка была открыта. Глафира подошла к нему вплотную и зашептала:

– Осторожно, собака не привязана.

– Я не вижу ее.

– Заперта в сенях. Он всегда ее там запирает, если кто к нему приходит. Когда «черный» приходил, тоже запер.

– Как проникнуть в дом?

– Не знаю.

– Может, вы подержите собаку? Она вас знает.

– Если станет рваться, у меня сил не хватит удержать – больно здоровая.

Кузьменко прошел по дорожке к дому и постучал в дверь. Почуяв чужого, зашелся лаем волкодав, он бросался на дверь, и толстые доски ее ходили ходуном. Петрушкин не спешил открывать. Кузьменко терпеливо ждал.

– Я подам голос, может и откроет, – сказала Глафира, идя к двери, но Кузьменко строго и властно приказал:

– Отойдите сейчас же! И вообще – уходите отсюда немедленно.

Глафира, испуганная суровым тоном майора, пошла к воротам. Но когда майор снова постучал в дверь, она подбежала к нему:

– Будьте осторожны! Когда дверь откроется, пес может броситься на вас.

Слабо щелкнула задвижка, Кузьменко тут же подпер дверь плечом. И вовремя – огромный пес бросился вперед и, если бы не предосторожность майора, вцепился бы ему в горло. Послышался приглушенный голос Петрушкина:

– Эй, кто там?

– Андрей Алексеевич, откройте! Это я. – Кузьменко приложил ухо к двери.

– Кто это «я»? Говори по-человечески! А-а, товарищ начальник? Сейчас, сейчас, только собаку привяжу, еще покусает, тварь бессловесная.

В доме снова наступила тишина. Петрушкин уволок куда-то хрипящего пса. Прошло минут пять, пока дверь наконец открылась.

– Входите, входите, откуда вы на ночь глядя? С добрыми ли вестями пожаловали? Проходите.

В доме был беспорядок, какой обычно бывает в домах, где нет хозяйки. Стол заставлен грязной посудой.

– Не ждал я вашего прихода, а то бы подготовился как следует, теперь же не обессудьте, чем богаты, тем и рады.

– Спасибо, Андрей Алексеевич. Не беспокойтесь.

– Садитесь. Как же так, вы же гость, садитесь, угощайтесь.

Кузьменко прошел к столу.

– Издалека идете? – спросил неожиданно Петрушкин.

– Да вот, пропал чемодан у одного человека, гостя нашего города. Вора поймали аж в Каскелене. Оттуда сейчас и добираюсь. – Кузьменко надеялся, что Петрушкин поддержит этот разговор, но тот заговорил о своем.

– За то, что вспомнили и зашли к простому человеку, тысячу вам благодарностей, – хозяин накрыл на стол и поставил на него бутылку, – большая честь поговорить со знающим человеком. Разве сейчас с людьми поговоришь запросто? Все выгоду ищут, рабами наживы становятся. Вот, скажем, вы за чужую беду болеете, ищете, помогаете, дни и ночи покоя не знаете. А другие? Не-е-ет. Ничего тебе не сделают бескорыстно, то подмажь, то угости, не то останешься при своих интересах. Иной раз так тяжело становится, когда сядешь да подумаешь об этом. А когда хорошего человека встретишь, и на душе становится легче. Мы вот на вас смотрим со стороны и верим, что в обиду нас злым людям не дадите. А то жить было бы страшно.

Едва переступив порог, Кузьменко обратил особое внимание на расположение комнат, на обстановку. Прямо из сеней ведут двери в две комнаты по обе стороны дома. Двери открыты. В дальней комнате стоят две кровати – одна смята, другая аккуратно прибрана. В углах спальни уже завелась паутина. Всюду слой пыли. Шифоньер, видно, недавно открывали – на пыльной дверце видны следы пальцев: В комнате чувствуется легкий запах одеколона и хороших сигарет. Кузьменко внимательно осмотрел все, но присутствия другого человека – гостя Петрушкина – не обнаружил. Он показал на рюмки:

– Гостей принимали? Вы людей так сурово судите, а компанию, видно, любите.

– Товарищ начальник, и вы надо мной смеетесь? – Петрушкин сел на табурет напротив, достал из кармана пачку «Беломора» и закурил, – кому я нужен? Где уж мне гостей собирать? Это ведь гулякам: что горе, что радость – все едино, лишь бы выпить повод был. Есть тут у нас дурачок один, Савелий ему имя. Ни разу его трезвым на улице не увидишь. Жена у него давно умерла, у самого и щепки своей нет, а не знает ни слез, ни горя. Говорят, каждый день новая у него баба. А я вот однолюб... – Петрушкин опустил глаза и тяжко вздохнул, – сегодня у моей старушки день рождения. Мы его всегда вместе отмечали. Коли жива она, то вспомнит пусть. Вот и ей поставил ее любимую стопку, все легче – не один вроде, словно тут она, со мной сидит. А вы и это заметили. Ну и глаз у вас, товарищ начальник! Думал, может, Глафира зайдет – раньше-то она у нас в этот день бывала – прикупил кое-что. Да, видно, не до меня ей.

– А кто это, Глафира? – спросил майор.

Петрушкин удивился.

– Вы и в самом деле не знаете? А говорили, что в милиции есть списки всех, кто срок отбывал. Или зря все это говорят?

– Те, кто отбыл наказание – люди свободные, и права у них, как у всех. Зачем же за ними следить?

– И то верно.

Майор Кузьменко умел различать запахи разных сортов табака, одеколонов и духов. Как ни хотел Петрушкин забить легкий запах сигарет дымом «Беломора», майор определил, что курили здесь до его прихода сигареты типа «Лайка» или очень похожие на них. Значит, это может быть «Тройка». А запах одеколона очень напоминал смесь «Шипра» и «Жасмина». Видимо, человек, приходивший сюда, недавно побрился. Выходит, в доме побывал мужчина. Судя по отпечаткам пальцев, это он мог открывать шифоньер, чтобы взять оттуда какие-то нужные ему вещи... Петрушкин, видя, что майор задумался, забеспокоился, решил отвлечь его разговором.

– Товарищ начальник, а как с той женщиной, что вы задержали? Получила свое?

– О ком это вы?

– Да о той, у которой сумка жены нашлась.

– Ах, это вы о Масловой? Убежала. Скрылась. Никак не можем ее следов обнаружить.

– А говорили, что ее арестовали и следствие начали. Интересно, как ей удалось бежать? Вот ведь стерва, видно, и в милиции у нее знакомство было или же нашла себе благодетелей. Уж очень она хитрая. От такой всего можно ожидать. Жалко, что упустили ее.

– Матрену Онуфриевну убила не она, а другие люди, – и майор испытующе посмотрел на Петрушкина.

Петрушкин испугался:

– Что вы сказали? Матрену... убили?

– Да, если бы была жива, то подала бы весточку. Она, скорее всего, погибла. Сейчас мы ищем убийцу.

Петрушкин долго сидел молча. Потом спросил:

– Есть какие-нибудь известия?

– Нужна ваша помощь, Андрей Алексеевич. Вы же обещали заходить к нам, а потом перестали появляться.

– Я всегда готов помочь, товарищ начальник, – сказал Петрушкин. Он хотел сказать это безжизненным, тусклым голосом убитого неожиданной вестью человека, но страх был в его голосе, в его покрасневших, бегающих глазах. – Значит, Матрена умерла, говорите? – Он налил полные рюмки водки, выпил сам и сказал: – Простите, выпейте рюмочку, не побрезгуйте. Плохо быть одному в горе.

– Спасибо, Андрей Алексеевич, – Кузьменко поднялся. – Рад бы с вами поговорить в такой вот неофициальной обстановке, но служба есть служба. Поймали вора и мне немного легче стало, время выпало – и решил зайти к вам.

– Спасибо, что зашли.

Когда майор Кузьменко вышел на улицу, он неожиданно почти столкнулся с Майлыбаевым. Строго спросил шепотом:

– Что ты здесь делаешь? – и увлек Талгата в сторону от дома.

Когда они отошли на квартал, он сказал:

– Тебе нельзя здесь появляться, Петрушкин не должен тебя знать.

Майлыбаев вечером позвонил в управление. Девушка-секретарь сказала, что майор ушел куда-то один. Старший лейтенант забеспокоился и отправился в поселок, к дому Петрушкина. Он чувствовал, почти знал, что жалкий, несчастный Петрушкин в любой момент может обернуться жестоким и хладнокровным человеком, который не задумается перед самым страшным преступлением. Особенно, если поймет, что загнан в угол. Талгат решил подождать у дома и встретить майора.

Когда они сели в машину, Талгат сказал:

– Чуть не потерял я парикмахера. Сегодня он на работу не вышел. Я его ищу, с ног сбился, а он, голубчик, преспокойно дома сидит.

– Откуда ты узнал, что он дома?

– Кассирша сказала; по-моему, старый волк неравнодушен к ней.

– Ты совершенно уверен, что он дома?

– Конечно, Петр Петрович.

– В доме Петрушкина я увидел на дверце шифоньера отпечаток левой руки. У хозяина одна рука – правая. Значит, к нему кто-то приходил. Я думал, что у него был Сигалов. Выходит, кто-то другой навестил. Кто же это?

– Кто-то из знакомых Петрушкина, который неизвестен нам. Жаль, что мы его проглядели, – сказал Талгат с досадой и предложил: – А что если позвонить в гостиницу?

– Зачем? – удивился майор.

– Узнать, у себя ли в номере наш гость.

– М-мда, я об этом и не подумал. Давай быстрее в управление!

Дежурная по этажу сообщила: турист ушел в театр на оперу «Кыз-Жибек». Еще не вернулся.

Поблагодарив дежурную, Кузьменко повесил трубку. Спросил у Талгата.

– Ты не видел Данишевскую? – и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Досадно и грустно, что она попала в сети преступника. А очень даже неглупая девушка. От нее я узнал сначала, что в доме у Петрушкина кто-то есть. Но, кроме хозяина, я так никого другого не видел. Никаких других дверец, кроме входной, в доме нет. Подвала тоже – пол я простучал, никаких пустот. Окна были закрыты. Но человек исчез.

– Дом-то новый. Может, и есть в нем потайные места, о которых никто не знает. Надо выяснить, кто строил этот дом.

На следующее утро Кузьменко позвонил в городской отдел архитектуры. Собаковод, оказывается, отказался от услуг архитекторов и строил дом сам. Кузьменко вызвал к себе капитана Карпова.

– Как у вас с Сигаловым? – спросил он.

– Познакомились у озера, бутылка помогла.

– Очень хорошо. Сегодня же, вспомнив об этой встрече, идите в парикмахерскую. С этого дня будете его постоянным клиентом.

Капитану Карпову не хотелось вмешиваться в дело, которым занимался его молодой товарищ, ему казалось это не совсем честным по отношению к Майлыбаеву.

– Старший лейтенант уже давно занимается этим делом, удобно ли будет, если теперь я вмешаюсь?.. – начал он. Майор расхохотался:

– Да ведь у него и бороды-то нет, как есть Алдар-Косе! Как ни скреби, ничего не вырастет. Сам Талгат не возражает, согласен на замену. И потом – так решил полковник Даиров. Старшему лейтенанту Майлыбаеву дано другое задание, тоже важное. Ваша помощь ни в какой мере не обидит его. Приступайте к выполнению!

– Слушаюсь, товарищ майор! – капитан вытянулся и наклонил голову.

Майлыбаеву было поручено наблюдение за Петрушкиным, чье поведение становилось с каждым днем все загадочней.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Старший лейтенант Майлыбаев вот уже в течение трех суток дежурит в поселке. Ждет, что вот-вот кто-то навестит Петрушкина. Но никто не приходил, не искал с Петрушкиным встречи. И на улице и дома он всегда был один. Не торопясь, занимался он мелкой хозяйственной работой. Но делал все равнодушно, без интереса. Досками от старых ящиков он латал дыры и щели сарая. Завидев однажды Данишевскую, несшую от колонки воду, окликнул ее:

– Глафира, иди-ка сюда! Поговорить нужно. – Когда она подошла, он сказал: – Что-то не видать тебя в последнее время или нашла кого-нибудь, а? А то заходи, я сегодня свободен. Посидим немного, развеемся.

Глафира стала отказываться:

– Постирушку я сегодня затеяла. Некогда.

– Достоинство блюдешь – это хорошо. А я вот как увижу тебя, растрепу, так, ей-богу, в жар бросает...

– Брось! – засмеялась Глафира.

Это признание калеки показалось Глафире забавным. Она подняла свои косенькие глаза, посмотрела на него весело. Было в ее взгляде что-то дразнящее, какое-то смутное обещание.

– Какая мне выгода от того, что зайду к тебе?

– Все что пожелаешь, душу не пожалею.

– Сладко поешь, Андрей, и где только ты этому выучился? Я и не думала, что ты такой.

– Чего пожелаешь, душенька, только скажи.

– Эх, мне бы со своей-то жизнью сладить, не то что в чужую мешаться. Ты меня пустыми словами не тревожь. А коли задумка какая есть, говори прямо.

– Устал я, Глаша, один. Измучился. Иди за меня, Глафира... Вот закончится это дело со старухой, все эти неприятности, тогда и свадьбу сыграем.

Глафира задумалась.

– А ты один? Дома-то никого?

– Ни души, не бойся, заходи. – Петрушкин быстро пошел к двери, открыл ее перед гостьей. Глафира поставила ведра возле дорожки и вошла в дом.

В доме будто ждали ее прихода: стол был накрыт весьма богато. Было здесь и холодное птичье мясо, и нарезанный чужук, индейка, красная рыба. Были и малосольные огурчики, и помидоры в глубоких тарелках. Стояли тонкогорлые нарядные коньяки. Изобилие радовало глаз.

– К свадьбе, что ли, подготовку затеял? – спросила Глафира, взяв в руки пузатую бутылку импортного коньяка. – Что это такое, Андрей Алексеевич, не одеколон ли?

– Это коньяк, Глаша.

– Ну! И вкус как обычный?

– Давай откроем, – Петрушкин открутил пробку, разлил по рюмкам. – Попробуй.

– Я в жизни коньяк не пробовала. Говорили, что клопами пахнет. Правда это?

– Пустое. Коли выпьешь да закусишь конфетой, будет шоколадом пахнуть. – Петрушкин выпил.

– Уж не лучше ли привычная водочка? Что-то душа не желает это принимать.

– Это ты зря. Коньяк действует, как лекарство, если его в меру принимать. Да ты сама попробуй, – он взял ее рюмку и заставил выпить. – Ну как?

Глафира закивала головой. Через минуту щеки ее порозовели, глаза заблестели. Петрушкин подвинул свой стул к ней поближе, обнял ее, повернул к себе ее лицо и крепко поцеловал. Глафира, молча сопротивляясь, выставила локоть.

– Люблю я тебя, Глаша, – Петрушкин погладил ее по спине своей твердой рукой, – люблю, – и он снова пытался поцеловать ее.

– Борода у тебя колючая. Все лицо исцарапал. Перестань, – сказала Глафира и отвернулась

Петрушкин налил еще по рюмке.

– Глаша, хочу спросить у тебя... скажешь?

– Говори.

Петрушкин помедлил немного:

– Милиция здесь ходит вокруг да около, все выспрашивает что-то потихоньку. С тобой не разговаривали?

Глафира повернулась к нему, глядя широко раскрытыми глазами.

– Кто тебе сказал?

– Знаю. Слышал, что и с тобой говорили.

– Ты брось болтать такой вздор! Не сам ли ты позвал милицию, когда старуха пропала? Все плакался: найдите, утешьте. Если и приходили, то по твоему же делу, тебе помочь. Я ничего и слышать не хочу об этом! Я свой урок не забыла. На всю жизнь хватит!

– Ты не финти, Глаша, я добр, но и строг. Ничего не скрывай, говори прямо!

– Убей меня бог, если я понимаю, о чем ты говоришь! Я сплетнями не занимаюсь. Коли не к месту я здесь, могу и уйти! – Глафира рванулась с места, но Петрушкин удержал ее за плечо.

– Сиди ты! Не дрыгайся! – зло сказал он, когда Глафира снова брякнулась на стул. Рука у него была тяжелой и сильной. Глафира резко высвободила плечо.

– Чего тебе? Силу показываешь? Только на силу не надейся, вот тебе! – и она поднесла к его носу кукиш.

Петрушкин оторопел. Но, поняв, что здесь силой и угрозами ничего не добьешься, сменил тактику:

– И чего ты осерчала, Глафира! Наговорила бог знает что! Да ты садись, садись. Не обижайся. – Он подвинул ей новую рюмку, а голос у него был грустным. – Когда человек любит, он сам не свой делается. Вот представляю в мыслях кого другого рядом с тобой, и злоба берет, ревную. Я тебя, Глаша, и к этому милицейскому майору ревную. Вот почему я и спросил, зачем он тут ходит. Если что обидное сказал, прости. Моя тут вина.

Глафира уж и не знала, верить или не верить ему. Пристально вглядывалась она ему в лицо расширенными глазами. Петрушкин сидел грустный, виноватый, глаза полны слез. Добрая по натуре, Глафира пожалела его, обняла за шею, погладила седеющие волосы.

– Хорошо бы всю жизнь вместе. Правда, Андрюша?

– О другом и не мечтаю, – Петрушкин потянулся к ней. – Я боялся, что этот майор из-за тебя ходит. Как подумаю о нем – сердце горит. Ну теперь-то я спокоен. Верю тебе. А он за тобой не пытался ухаживать? Ничего не говорил? Ни словечка?

Глафира снова отодвинулась, разглядывая Петрушкина, словно видела его в первый раз. Не такой уж он, этот Петрушкин, тощий да высохший. Это его борода и старая одежонка таким делают. Так-то мужик крупный, жилистый, крепкий. И на лицо не плох – нос прямой и ровный, подбородок упрямый, глаза светлые...

Глафира привалилась к нему грудью:

– Не люблю я милицию. Всегда они кого-то ловят, всех подозревают. В тот раз, когда майор сюда приходил, я у ворот стояла.

– О чем же он говорил с тобой?

Хотя в голове у Глафиры и шумело, но правды она Петрушкину не сказала:

– Все милиционеры грубияны. Прогнал. «Не стой здесь! Уходи отсюда!».

– Ты ведь упрямая, неужели послушалась его?

– Ученая стала – с милицией связываться давно охоты нет. Ушла.

Петрушкин не поверил. Он налил ей еще одну рюмку коньяка.

– Ну, хватит, и чего мы вдруг об этом заговорили? Ну их к бесу! Они – сами по себе, а мы – сами собой, верно? Не будем портить себе настроение, давай выпьем по маленькой. Твое здоровье!

Они сидели за столом долго. Пили, ели. Когда допили наконец коньяк, Петрушкин сказал:

– Отдохнуть бы надо. Пусть хмель немного выветрится, – и сдернул с кровати покрывало.

В это время во дворе громко залаяла собака. Показалось, что кто-то открыл калитку и позвал хозяина. Петрушкин вздрогнул и сунул трясущуюся руку в карман. Потом быстро встал и, сделав вид, что поправляет подушку, достал что-то из-под нее и спрятал в карман. И тут же вышел во двор. Глафира ничего не заметила. Ей-то незачем было тревожиться: рядом с новым другом на душе у нее было покойно и радостно. Теперь ей стыдиться нечего, снова она сможет смотреть людям прямо в глаза – у нее будет свой законный муж.

В дом вошли двое мужчин. Один был человеком в годах, приземистым, другой – совсем еще юношей. Сзади на крыльцо тяжело поднимался Петрушкин.

– Вам кого? – спросила Глафира, чувствуя себя уже хозяйкой дома.

– Мы из пожарной охраны, – сказал толстый, посмотрел на Глафиру, – инспектируем дома, проверяем огнеопасные объекты. План дома у вас есть? Разрешите взглянуть.

Петрушкин достал из-под кровати запыленный чемодан, открыл его и вынул план дома. Инспектор посмотрел бумагу, проверил проводку. Подойдя к чулану, он недовольно и строго сказал:

– Не хватает вам большого дома, что ли? Вечно лепят какие-то пристройки! А проводку в чулан сделали неправильно. Самовольно делали? Придется отрезать, пока не исправите, придется без света обходиться.

Глафиру это задело, в ней заговорила хозяйка.

– В темноте сидеть будем? Как при царе Горохе? Тянул-то проводку ваш монтер, государственный. Где же его теперь искать, пьяницу несчастного?

– Пожар случится, не так кричать будете. Лучше вызовите электрика, пусть быстро исправит.

Глафира озлилась не на шутку: надо же, пришли и помешали, испортили все. Словно ее сердечный огонь ледяной водой окатили. Ее охватил гнев – все так хорошо складывалось, а тут эти... Петрушкин, видя ее состояние, сказал, чтобы избежать скандала:

– Глаша, иди к себе домой!

Глафира онемела. Она просто не знала, что сказать, и молча уставилась на Петрушкина. Господи! Да не ослышалась ли она? Неужели это он, который совсем недавно клялся, что жить без нее не может? Он гонит ее, свою будущую жену?! Ах, эти подлые, вероломные мужчины!

Петрушкин подошел к ней ближе и зашептал:

– Ты, Глаша, не обижайся. У меня дело есть в городе, сейчас вспомнил. На обратном пути зайду к тебе, ладно? – Глафира его не слышала. Глаза ее были полны непролившихся слез. Она, как слепая, пошла к двери.

– Кто это? – спросил инспектор.

– Соседка. Несчастная женщина, одинокая.

– Пьяная она что ли?

– Так ведь из колонии вышла недавно. Прикладывается немного.

Сразу же после того, как ушли пожарные, Петрушкин запер дверь, спустил кобеля и, сев в трамвай, поехал в город.

Майлыбаев позвонил в управление и сообщил, что Петрушкин направился в город, и двинулся следом за ним.

Через полчаса дрессировщик собак сошел с трамвая и подошел к доске объявлений на углу улиц 8 Марта и Горького. Там он долго стоял, изучая различные объявления о продаже домов, гарнитуров, аккордеонов и фикусов, о сдаче в аренду комнат и квартир. Потом, воровато оглядевшись, Петрушкин сорвал одно из объявлений. В нем сообщалось, что сдается большая светлая комната для четверых студентов. Улицу и номер дома старший лейтенант Майлыбаев знал наизусть. С этой бумажкой он успел ознакомиться раньше. Зачем только нужна «светлая комната» одинокому человеку, у которого есть собственный большой дом? Сорвав объявление, Петрушкин не стал больше задерживаться и, зажав под мышкой холщовый мешок, двинулся к зеленому базару. Побродив недолго по базару, он вроде бы бесцельно двинулся по улицам города, заходя во все магазины подряд. Но ничего не покупал. Только перед магазином «Динамо» немного задержался. Внутри магазина шел ремонт, и торговля велась на улице с лотков. Два охотника спорили о достоинствах двуствольного ружья, поочередно заглядывая в дула, ощупывая приклад и курки. Петрушкин подошел к ним. Он протянул руку к ружью, отделанному чернью с кавказской насечкой:

– Дайте посмотреть, – он повертел ружье и так, и сяк, тоже заглянул в стволы. – Да-а, вещь прекрасная! Отличная! Все сверкает! Богатая штука! Но и стреляет, наверное, точно.

Охотники оказались людьми разговорчивыми:

– А ты сам-то, знаток, стрелять умеешь?

– Да приходилось помаленьку.

– На птицу, небось, ходишь. На зверя-то, поди, трудновато?

– Да уж на кабана, пожалуй, не решусь. Но с меня и утки или фазана хватит.

– Брось прибедняться! Кто поверит?

В это время возле лотка появился Сигалов. Он задержался на одно мгновение и прошел дальше. Петрушкин не обратил на него внимания, но тут же тоже ушел. Правда, по другой улице.

В тот же вечер старший лейтенант Майлыбаев доложил обо всем майору. Они снова и снова обсуждали каждый жест, каждое слово Петрушкина. Сидели долго. Наконец майор спросил:

– Ты выяснил, сдается ли та комната?

– Узнал. Только хозяин уже сдал ее два с половиной месяца назад. Живут там семейные. И хозяин дома не писал в своем объявлении слов «желательно студенты».

– Удивительное дело, – майор Кузьменко сидел, черкая карандашом чистый лист бумаги. – Как же так? Знакомые люди при встрече обязательно здороваются. А эти словно боятся друг друга, избегают общаться. Видно, когда-то крепко обожглись. Но им, по-моему, и не нужно было останавливаться для беседы. Они и без того поняли друг друга. Особой хитрости в этом нет. Видимо, разгадка этой таинственной встречи будет такова: парикмахер встревожен тем, что ты четыре, понял, четыре раза был у него, а отсюда – комната на четверых. Сигалов обеспокоен, Сигалов информирует об этом Петрушкина: «Что делать, если этот человек «пасет» меня?» Конечно, его шеф не может оставить этот вопль без внимания – провал парикмахера грозит многими опасностями и ему самому. Он вызывает Сигалова в определенное место и в разговоре с охотниками дает ему ответ. «В стволе все чисто. Сверкает. И стреляет, наверное, точно». Это можно понять так: «Все в порядке, не беспокойся». Чтобы обменяться условными фразами, воспользовались старым объявлением. Зачем же им еще и лично встречаться? Но Сигалов допустил грубую ошибку. День был очень жаркий, по такой жаре не очень-то погуляешь. А он вон какой длинный путь проделал и, заметь, торопился, чтобы успеть за перерыв. Это при его-то комплекции и в его возрасте! И ничего в магазине не купил, даже какой-нибудь мелочи. Сразу от магазина он отправился прямо в парикмахерскую.

Кузьменко достал из коробки «Казбека» папиросу, продул мундштук и закурил.

– Мы не знаем, о чем говорили Петрушкин с Сигаловым в трамвае. Теперь уже ясно и это. Они условились о новом способе связи. Оба они хорошо знают, что милиция не бездействует. Чуют хищники опасность, маскируются. Не зря он сегодня Данишевскую к себе пригласил. Нам надо узнать, о чем они говорили.

– А Глафира расскажет?

– Завтра утром Петрушкин уйдет на работу, на целые сутки. Думаю пригласить Данишевскую сюда. Если Петрушкин допытывался у нее про нас, то, значит, мы правы – в убийстве он замешан. Если же мы ошибаемся, то все придется начинать сначала.

– «Пожарные» сообщили что-нибудь новое?

– Дом построен без отклонений от утвержденного плана. Лишних построек нет, – сказал Кузьменко.

Майлыбаев не курил, но тут он взял из пачки майора папиросу, отломил мундштук и закурил.

– По моим наблюдениям, Петрушкин и Сигалов не одиноки. Сегодня в три часа Петрушкин купил две пачки сигарет в киоске перед гостиницей «Иссык». Киоск газетно-журнальный и табачными изделиями не торгует. Кроме того, я не видел, чтобы он курил сигареты. По-моему, здесь есть какая-то тайна. Мне кажется, пора арестовать Петрушкина и произвести у него дома обыск. Я уверен, что найдем кое-что, проливающее свет на его деятельность. Иначе будет поздно.

– Ну, хорошо. Петрушкин арестован – что делать дальше? А если он не сознается?

– Прижмем, все скажет, как миленький.

– Не согласен, – майор покачал головой, – мы не можем арестовывать только по подозрению. Смирный человек, добросовестно трудится, а мы его раз – и взяли. А где улики? Где доказательства? Скажешь, с Сигаловым встречался? Ну и что, разве это преступление? Тот тоже работает на своем месте, его вина тоже не доказана. Согласен, очень подозрительны они оба. Прямых доказательств нет. В этом-то и вся трудность нашей работы. Некоторые горлопаны кричат: «Ой, такой-то совершил преступление и ходит на свободе как ни в чем не бывало. А милиция словно и не видит». А что, думаешь, не говорят про нас такое за глаза? И приходится выслушивать. По подозрению мы не имеем права арестовывать людей. Если ты уверен, что он виновен, докажи, схвати его за руку на месте преступления.

Майлыбаев пожал плечами, вздохнул глубоко. Он молча встал, хотел уже выйти, когда Кузьменко его остановил:

– Талгат, мы напали на след Масловой. Она у подруги своей живет.

– Где? В городе?

– В Джамбуле обнаружили. Кажется, собирается приехать. С арестом не стали спешить. От этой упрямицы мы еще поплачем.

– Что делать, насильно нас в уголовный розыск не тащили. Сами работу выбрали, сами и ответственность нести будем.

– Против вооруженного врага бороться легче, а сплетня, она тебя тайно выпачкает всего, душу отравит и отмыться от нее не просто.

– Сплетням я не верю. И не боюсь клеветы.

– Да ведь сплетня не пугает человека, а мучает!