Текст книги "Раскол во времени (ЛП)"

Автор книги: Келли Армстронг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

– Мы вернемся через рынок, – говорит он. – Я оставлю тебя там, чтобы ты могла сделала покупки.

– Покупки?

– Потратить часть своего квартального жалования.

– А на что мне потратить?

Он разводит руками:

– Конфи? Ленты? Новый капор? На что хочешь.

Конфеты и красивые бантики? Он действительно думает, что на это уходит зарплата горничной? В его защиту, возможно, он надеется, что это так. Ежедневные потребности Катрионы покрываются: еда, кров, униформа и тому подобное; и поэтому он ожидает, что жалование будет использоваться как карманные деньги.

Если бы я была горничной, я точно знаю, что бы я сделала со свом жалованием. Я бы копила деньги в надежде, что не буду драить ночные горшки на закате своих лет.

Хотя на самом деле у меня нет денег чтобы их потратить, я позволю Грею сопроводить меня на рынок. Как только он оставит меня делать покупки, я прокрадусь обратно в тот переулок.

Этот район известен как Грассмаркет, потому что раньше он был главным рынком Эдинбурга. Теперь это скорее мешанина из магазинов и многоквартирных домов, которые видели лучшие дни, черт, лучшие века. Но есть и открытое рыночное пространство с лавками, и туда мы идем.

Я ожидаю, что Грей поставит в самом начале рынка, но он, похоже, вполне доволен тем, что бродит рядом со мной. Точнее он довольствуется этим до тех пор, пока ему на глаза не попадется корзина со старинными книгами.

– Это трактат Паре о чуме? – бормочет он самому себе, уходя прочь.

– Спасибо, сэр! – говорю уму вслед. – Я сама найду дорогу домой!

К сожалению, звук моего голоса напоминает ему о моем существовании. Не отрывая взгляда от той книжной корзины, он делает два больших шага в мою сторону, роясь в кармане. Когда он подходит ко мне, он передает монету.

– За твою помощь, Катриона.

– Я думала, вместо этого мы договорились о выходном?

– Ты заработала и то, и другое, – слабая улыбка. – Потратьте это на то, что делает тебя счастливой.

Я даже не успеваю поблагодарить его, как он возвращается к книгам, оставляя меня пялиться ему в спину и думать, что из всех увлекательных событий в этом мире он может быть тем, о ком я буду больше всего жалеть, что не узнала лучше.

– Я найду тебя, когда вернусь домой, Дункан Грей, – бормочу я, когда он склоняется над тележкой со старыми книгами. – Я полагаю, ты делал удивительные вещи.

Я поднимаю свои пальцы в прощальном жесте, даже если он этого не видит, и спешу с рынка.

Я пробыла в нужном месте больше часа, шагая и блуждая, и в какой-то момент, когда проулок пустой, даже падаю на землю, как будто я могу проходить сквозь время именно таким образом. Я понимаю, что это абсурдно. Точно так же, как я понимаю, что весь этот план абсурдный.

Я пытаюсь вернуться во времени, возвращаясь в то место, где я совершила этот переход. Мой мозг говорит, что это логично, но я прекрасно понимаю, что это имеет смысл только потому, что я видела это в фильмах и читала в книгах. Чтобы вернуться в свое время, вы возвращаетесь в то самое место, на тот волшебный мост между мирами. Или вы идете туда и делаете то, что делали в прошлый раз, и это создаст переход. Может быть, это слово или фраза, действие или эмоция. Сделайте это, и оно откроет дверь во времени.

Это все равно, что сказать, что если я трижды постучу своими рубиновыми тапочками, то снова смогу вернуться домой. Я основываю всю свою теорию на воображении писателей-фантастов. Не ученых, потому что нет такой науки. Люди не могут путешествовать сквозь время. Поэтому писателям не нужно беспокоиться о том, чтобы «сделать это правильно». Они выдумывают все, что хотят.

Чтобы вернуться в свое время, дитя, ты должно найти место, где ты переместилось, с тем же положением планет, а затем съесть сто пятьдесят листьев тимьяна, по одному на каждый год путешествия.

Я знала, что это был нелепый план. И все же это было единственное, что у меня было, и какая была альтернатива? Опустить руки и смириться с жизнью горничной, когда прогулка по городу могла бы стать ключом к возвращению? Если так много писателей использовали этот конкретный троп, возможно, в нем была доля правды. Это как встретить вампира, держа в руках пузырек со святой водой, а не швыряя пузырек в него.

Я не знаю, что со мной случилось. Я не могу начать понимать это, потому что такой возможности не существует ни в одной известной мне реальности. Я подозреваю, что у современных ученых-теоретиков были бы идеи, но это не та тема, которую мне когда-либо приходилось исследовать. Я надеюсь, что какой-нибудь автор или сценарист провёл за меня исследование, и вся эта идея «вернуться в то место, где вы переместились» верна.

Однако я подозреваю, что то, с чем я столкнулась здесь, было разрывом в ткани реальности. Меня задушили на том же месте, в тот же день, в тот же момент, что и молодую женщину сто пятьдесят лет назад. Это вызвало какое-то пересечение проводов в космическом смысле, и мое сознание, моя душа или как бы вы ее ни называли, каким-то образом поменялось местами с сознанием Катрионы Митчелл.

Возможно ли отменить подобное? Я даже не могу представить себе отрицательный ответ. Отчаяние поглотило бы меня целиком, и я мог бы предпринять самые отчаянные действия, чтобы вернуться домой. Поставить себя в точно такие же условия. Умереть на этом месте и надеяться, что это перенесет меня домой, потому что я не могу представить, что застряну здесь навсегда.

Есть судьбы и похуже, чем быть служанкой в приличном доме. У меня есть работа, еда и крыша над головой. Есть даже возможность стать помощником человека, выполняющего работу, которую я нахожу увлекательной, работу, в которой я, несомненно, могла бы помочь. Но это лишь крохи, которых едва хватает, чтобы я не легла на это место и не задушила себя.

Да, в моей реальной жизни есть вещи, которые я хотела бы изменить, но мне нужен шанс сделать это. Мне нужно увидеть Нэн и рассказать ей обо всем этом до того, как она умрет. Дать ей возможность заглянуть в настоящее волшебство, прощальный подарок, последний секрет между нами, прежде чем она уйдет.

Я хочу внести и другие изменения. Работать меньше. Играть больше. Возродить дружбу. Влюбиться. Однако по сравнению с Катриной у меня была идиллическая жизнь. Перспективная работа, которую я люблю, уютная квартира, любящая семья и моя свобода. Самое главное, у меня была свобода. Я могла идти, куда хотела, делать, что хотела, быть тем, кем хотела. Это не мой мир, и я не хочу в нем оставаться.

Так что я буду поддерживать свой дух, говоря себе, что должна быть дверь. Что я могу вернуться, либо я разберусь с этим, либо вернусь, когда вселенная исправит свой сбой.

А пока я сделаю все возможное. Быть Катрионой Митчелл. Делать все, что в моих силах, чтобы эта роль стала моей. Быть версией этой девушки, с которой я могу жить и не сойти с ума. Кроме того, не вести себя так, чтобы меня заклеймили сумасшедшей. Сохранить свою тайну, слиться с ней и стараться изо всех сил.

Я прохаживаюсь по переулку в последний раз, как будто тысячный будет иметь значение. Когда звучат шаги, я напрягаюсь. Я не одна в этом проулке. Я уже получила свою долю любопытных взглядов. Я получила два предложения «пообщаться», прежде чем научилась быть занятой всякий раз, когда кто-нибудь проходил мимо. Тем не менее, это было достаточно безопасно. Каким бы плохим ни был район, сейчас все еще день, даже предложения были только о выпивке, хотя, естественно, предлагающие надеялись, что это приведет к большему. Не думаю, что кто-нибудь принял меня за секс-работницу, тем не менее, на звуки этих шагов я поворачиваюсь будучи напряженной.

Это женщина, может быть, лет двадцати. Темноволосая, со шрамом на щеке и прищуренным взглядом, который кидает вызов тем, кто осмелится спросить у нее, как она получила свой шрам.

– Ну, посмотрите эту маленькую кошечку, он прокралась назад, чтобы посмотреть, что осталось в миске для сливок. Я думала, что ты больше никогда не покажешься здесь, не после прошлой недели. Я слышала, кто-то преподал тебе урок. Это был сильно запоздалый урок.

Женщина улыбается, обнажая именно такие зубы, какие я ожидала от эпохи до регулярной чистки зубов. Потом я понимаю, что она говорит. Она знает меня, знает Катриону. И что-то еще.

– Вы не знаете, что здесь со мной произошло? – спрашиваю я. – Когда на меня напали?

– Все знают. Делают ставки на того, кто это сделал. Слишком много людей хотели твоей смерти. Я не могу сказать, что виню их, – она наклоняется вперед, зловонное дыхание омывает меня. – Если хочешь сделать свою ставку, мы можем поставить на мое имя. Обе заработаем немного денег.

Я качаю головой:

– Я не знаю, кто на меня напал. Я даже не помню, зачем я была здесь, – я постукиваю по исчезающему синяку на виске. – Я потеряла память.

От ее громкого смеха притаившаяся в углу крыса пищит и убегает.

– О, это твоя история? И такие милые манеры, – ее глаза сузились. – Что ты задумала?

– Я лишь хочу выяснить, кто пытался меня убить.

Ее глаза сузились еще сильнее.

– Не забывай, с кем ты разговариваешь, Мисс Кошечка. Я знаю все о твоем проницательном уме. Я становилась жертвой твоих махинаций столько раз, сколько помогала тебе их обстряпывать. Ты можешь одурачить парней, но я вижу твою суть за этим красивым лицом.

Прежде чем я успеваю заговорить, она недоверчиво уточняет:

– Это доктор?

– Вы о чем?

– Твой хозяин. Доктор Грей. Я слышала, он приходил за тобой, вылечил тебя. Ты решила последовать моему совету? Вот для чего нужна эта красивая речь, эти хорошие манеры? Ты наконец-то нацелилась на хозяина?

Она хлопает ресницами и продолжает с притворной улыбкой:

– О, добрый сэр, я ничего не помню с этой шишкой на черепе. Я всего лишь бедная невинная девушка, нуждающаяся в защите сильного мужчины, в защите сильного и богатого человека, – она хихикает. – Может, он и не настоящий франт, но у него прекрасный дом и хороший доход. Ни одна приличная дама не клюнет на него, так что почему бы не ты.

– Профессия доктора Грея вряд ли помешала бы ему найти себе настоящую даму.

– Его профессия? Она фыркает. – Ты действительно получила сильный удар по голове, если думаешь, что именно это их останавливает.

– Я получила сильный удар, и я понятия не имею, о чем вы говорите.

– Ты идиотка? Даже если ты забыла о скандале, один взгляд на этого человека наверняка оживит твою память.

Она хлопает себя по щеке и выгибает брови. Она имеет в виду, потому что он не белый? Как это связано с каким-то скандалом? Бьюсь об заклад, я знаю. Тон его кожи предполагает, что один из его родителей белый, а другой нет. Такой союз, вероятно, был бы шокирующим в эти дни.

– Как бы то ни было, – говорю я, – я не могу себе представить, чтобы доктору Грею не хватало женского общества. И нет, я не изменила свое мнение на этот счет. Я не уверена, что совершать променад по этому району – хороший способ получить его в свою постель.

– Променад? Вот, вот, ты сама говоришь как правильно воспитанная дама, – она смотрит на меня. – Я слышала, что ты из хорошей семьи, как бы ты это ни отрицала. Это может быть полезно. Отправляй маленькую Мисс Кошечку туда, куда не допускаются бродячие кошки.

Я качаю головой:

– Я просто пришла посмотреть, смогу ли я узнать, что со мной случилось. Если вам есть что добавить, буду признателена за информацию. В противном случае…

Она хватает меня за руку, впиваясь пальцами.

– Красивые слова и манеры – это прекрасно, но не надо со мной важничать. Не забывай, что я знаю вещи, из-за которых тебя вышвырнут из дома твоего прекрасного доктора.

– Да, – ворчу себе под нос. – Я слышала это раньше. Точнее сегодня.

Она выкручивает мне руку:

– Не шипи на меня, Катриона.

– И в мыслях не было, – говорю я, – и прошу прощения, если была груба. – Я делаю паузу. – Может быть, мы могли бы выпить, в память о старых временах.

Если у этой женщины есть что-то на меня, мне нужно быть милой. Кроме того, я бы хотела узнать больше о молодой женщине, в чьем теле я обитаю, и это мне кажется прекрасной возможностью.

– Выпить? – женщина хмурится. – Это шутка?

К счастью, выражение моего лица, должно быть, само дает ответ, потому что она отстраняется, по-прежнему пристально глядя на меня.

– Ты действительно потеряла память. Нет, кошечка, я не хочу пить. Я не усваиваю. Ты тоже, и этот совет я дам бесплатно. Потеряешься в бутылке, и вскоре ты будешь задирать юбки за добавку. Эта жизнь не для нас.

– Так что же для нас жизнь? – спрашиваю. – Забудьте о выпивке. Я могу задать вам несколько вопросов? – я достаю монету. – Я заплачу.

– Двумя шиллингами? За это ты можешь купить два слова.

Она показывает, как я полагаю, грубый жест, а затем протягивает руку.

Я кладу монету в карман.

– Сколько за большее?

– Я предложу тебе текущую цену за первоклассную шлюху. За фунт ты купишь двадцать минут моего времени, – она начинает уходить. – Ты знаешь где меня найти, кошечка.

– Нет, на самом деле не знаю.

Она смеется и указывает на бар-притон, где Катриона была замечена в ночь, когда на нее напали.

– Могу я узнать ваше имя? – окликаю ее.

Она поворачивается и протягивает руку. Со вздохом бросаю туда монету.

– Давина, – говорит она, сжимает руку и уходит.

Глава 11

К тому времени, как я возвращаюсь домой, я умираю от голода и пропускаю ужин. Я даже не уверена, что имела бы право на него в свой выходной день. Хотя я сомневаюсь, что Грей отказал бы мне в дополнительной порции, миссис Уоллес – совсем другое дело.

Стою у входа в темную кухню. Уже девятый час; экономка прибралась и ушла к себе в комнату. Где-то тут должна быть еда. Катриона взяла бы ее, не колеблясь ни секунды, и если я хочу, чтобы меня принимали за Катриону, тоже не должна медлить. Но я не могу сделать ни шага.

Я не Катриона. И не хочу быть ею.

Сначала, услышав о ее «криминальном прошлом», я была заинтригована и немного впечатлена. В конце концов, не такая уж и кроткая горничная. Вор не должен производить впечатления на полицейского, но я всегда хорошо разбиралась в обстоятельствах. Будучи патрульным офицером, если бы мне позвонили из-за того, что какой-то ребенок в двухсотдолларовых кроссовках стащил шоколадку, можете быть абсолютно уверены, я бы поговорила с ее родителями и написала об этом. Представьте, что подросток-беглец стащил презервативы, чтобы не обрюхатить свою девушку, и я бы указала ему на ближайший центр планирования семьи и убедила владельца магазина не предъявлять обвинения.

Я не осуждаю людей, переживших те трудности, которые изо всех сил пытаюсь понять. Сама же выросла в семье, принадлежащей к верхушке среднего класса, была единственным ребенком штатного профессора и партнера юридической фирмы. Мои родители, черт возьми, позаботились о том, чтобы я понимала, какими привилегиями обладаю, будь то выходные на ферме или будние дни в благотворительной столовой.

Я представляла себе Катриону девочкой, которая выросла, сражаясь за объедки. Жертва обстоятельств, сделавшая то, что должна была, и «дослужилась» до горничной в процветающем доме, принадлежащем порядочному человеку. Мне может показаться, что это не так уж много, но то была викторианская история успеха.

Вот только все пошло совсем не так, правда? Катриона выросла не в бедности Старого города. Это не значит, что она не избежала ужасов другого рода, но у меня такое ощущение, что девушка не обрывочная часть истории успеха, а скорее безжалостная преступница.

Может быть, в ней есть что-то большее. Может, даже если это не так, я не могу полностью винить ее, учитывая ограничения, с которыми она сталкивается в этом мире. Но знаю одно: я не хочу быть ею.

Если я временно застряну здесь, то стану Катрионой версия два. Грей упомянул, что повреждение мозга может вызвать изменения личности. Я помню случай с Финеасом Гейджем из курса психологии. Парню пронзили голову железнодорожным шипом, и это полностью изменило его личность. Хотя думаю, что такого рода сдвиг происходит только при фактическом повреждении мозга, если Грей, как врач, не знает лучше, я должна воспользоваться всеми преимуществами.

Да, удар по голове изменил мою личность. Это, по-видимому, сделало меня лучше говорящей и более воспитанной, что было бы забавно для любого, кто меня знает. Может, я и из привилегированной семьи, но при этом всегда была, можно сказать, немного грубоватой, больше любила пиво и начос, джинсы и кроссовки, девчонка грубоватого типа.

По иронии судьбы, по сравнению с Катрионой я такая милая горничная, какой ее и ожидала увидеть. Однако могу внести коррективы, приближающие меня к настоящему себе. У Катрионы явно было преимущество, и, следовательно, у меня тоже. У нее был ум, позиция, и здоровая доза уверенности в себе. Поэтому мне не нужно так сильно обуздывать эту сторону себя.

Как Катриона версия два, хочу ли я воровать из кладовой? Нет. Или это прекрасное оправдание. Правда в том, что, когда стою в дверях кухни, прежнее отчаяние возвращается. Я думаю о своей квартире, где единственным вопросом был бы, есть ли в холодильнике что-нибудь, что хочу съесть. В детстве мне даже не приходилось красть печенье тайком. У моих родителей была полка с закусками, подходящими для детей, и я могла угощаться сама. На прилавке у Нэн были фрукты и вездесущая банка из-под печенья. Даже родители моего отца, какими бы строгими они ни были, покупали маленькие коробочки с изюмом и крекерами с животными для моих визитов задолго до того, как я перешагнула возраст для того и другого.

Доступ к еде. Это глупая вещь, которая прямо сейчас приобретает огромное значение. Символ того, что у меня было и с чем я сталкиваюсь. Жизнь, в которой, если пропущу ужин, то останусь голодной до завтрака. Жизнь, в которой у меня в кармане нет монет, чтобы выскользнуть и купить что-нибудь поесть. Жизнь, в которой мне не позволено просто «ускользнуть», и даже если бы я это сделала, то не уверена, где найти ужин и будут ли мне рады, как одинокой молодой женщине.

Этот мир, может быть, и не ад, но это другой вид кошмара, в котором у меня отняли права и свободы, и я бессильна, чтобы дать отпор.

Возможно, это самое худшее из всего. Я хочу драться, но не могу, потому что это привело бы меня на улицу или в сумасшедший дом.

Будь хорошей девочкой. Делай, что тебе говорят. Не привлекай внимание.

Слова, на которых выросло так много других женщин. Чувства, которым меня никогда не учили. Я не знаю, как это сделать. Не уверена, что смогу.

Я хочу вернуться домой. Просто хочу вернуться домой. Мне нужно добраться до Нэн, если я смогу. Если она все еще жива. А если это не так? Были ли предсмертные часы, потраченные на отчаянные размышления о том, что случилось со мной, на мой уход, так и не узнав правды? И мои родители. О Боже, мои родители. Они были бы уведомлены о моем исчезновении и бросили бы все, чтобы улететь в Эдинбург. Вместо того, чтобы провести последние дни Нэн с ней, они потратили их на поиски меня? Сталкивались ли они с возможностью скорбеть по нам обеим?

Я что-то упускаю? С содроганием понимаю, что, возможно, я вовсе не пропала без вести. А могла бы бродить по современному миру… с Катрионой, которая управляет моим телом словно кукловод.

Что, если Катриона завладеет моим телом? Вор и мошенник в моем теле. С моей бабушкой. С моими родителями. Её нужно было бы только найти блуждающей и сбитой с толку, и кто-нибудь достал бы удостоверение личности из моего кармана и связался бы с моими родителями.

Какой вред она могла причинить? Как офицер полиции? Как единственный ребенок любящих и обеспеченных родителей?

– Катриона?

Услышав голос, я поворачиваюсь, чтобы увидеть Алису. Когда двигаюсь быстро, она сжимается, прежде чем выпрямиться.

Сколько раз видела, как она это делает? Как часто я поднимала руку, а девочка вздрагивала? Двигалась к ней, а она брала себя в руки? Поворачивалась к ней лицом, а она отстранялась?

Такая робкая малышка, подумала я. Боится собственной тени. Должно быть, такова жизнь девочек ее возраста, еще даже не подростков, а уже работающих. Но теперь, когда размышляю об этом, то понимаю, что слышала, как она разговаривала с миссис Уоллес. Видела, как она приносила кофе Грею, ее поведение было расслабленным и уверенным. Она не уклоняется от них. Не отступает от них. Только от меня.

Нет, только от Катрионы.

Алиса всегда быстро отвечала на мои вопросы. Стремиться помочь. Заботиться о моем благополучии. Я помню, как надеялась, ради нее, что ее «друг» вернется, когда я покину это тело.

Друг? Нет. Алиса не спешит быть полезной, потому что ей нравится Катриона. Она делает это, потому что боится ее. Потому что, вдобавок ко всем своим прочим очаровательным качествам, Катриона – задира.

Хочу спросить Алису, права ли я. Но как бы я это сделала?

Э-э, я тебя когда-нибудь била? Ущипнула тебя? Дала тебе пощечину? Просто… спрашиваю.

Мне не нужно спрашивать. Я чертов детектив. Могу следовать подсказкам, и тот факт, что я неправильно понимала раньше, только доказывает, насколько была рассеяна. Еще один курс психологии. Мозгу нравятся стереотипы, потому что они являются ментальными ярлыками. В повседневной жизни нам приходится обрабатывать так много данных, что мы слишком полагаемся на эти короткие пути.

В этом мире данные для меня непосильны. Поэтому я отключил ту часть себя, которую мне хотелось бы считать предвзято настроенной, и разложила все по полочкам. Мой работодатель из похоронного бюро будет мрачен и полон дурных предчувствий. Как человек со слугами, он будет невнимательным мудаком. Тело, в котором я обитаю, – это тело хорошенькой горничной-подростка. Она будет кроткой и незлобивой и не очень сообразительной. О, подождите, она была воровкой? Тогда она сделала это от отчаяния, девушка из трущоб, вынужденная воровать, чтобы заработать на жизнь. Двенадцатилетняя судомойка шарахается от меня? Она бедное и робкое создание. О, она тоже добра ко мне? Потому что мы сестры на службе, связанные обстоятельствами.

Сестры, да, в худшем из способов. Две девушки вынуждены жить вместе, одна из них в полной мере пользуется своим превосходством в размерах и положении. Такая сестра, которая заставляла меня радоваться, что я единственный ребенок в семье.

Катриона издевалась над Алисой. Из всего, что сделало мое тело-носитель, это расстраивает меня больше всего, и свинцовым грузом ложится на мое состояние, погружая его все глубже во мрак.

– Привет, Алиса. – Я говорю так ласково, как только могу, а она все еще напрягается, как будто эта доброта – уловка. Она не робкая девушка. Не такая уж боязливая. Просто та, кто научилась своим собственным уловкам, чтобы избежать наказаний, которых она не заслуживает, как дети, подвергшиеся насилию в любой период времени.

Я хочу кое-что сказать. Но не имею возможности. Могу только показать ей, что изменилась.

– Я пропустила ужин, – говорю я. – И не могу вспомнить, разрешено ли нам брать еду из кладовой. Есть ли что-нибудь, что могу взять?

Она смотрит на меня, и я вижу проблему. Катриона не просит – она берет. Может быть, в этом и есть весь фокус. Я съем что-то и буду винить Алису за то, что она сказала, что все в порядке.

– Неважно, – говорю я. – Я спрошу миссис Уоллес утром. Сегодняшний вечер переживу.

Я уже начала проходить мимо нее, когда она говорит:

– Нам разрешено взять любой оставшийся хлеб или булочки, так как миссис Уоллес испечет еще, когда встанет. Но сегодня вечером их нет. Она измучилась, готовясь к возвращению миссис Баллантайн, и думаю, что она, возможно, разогрела вчерашние булочки для хозяина. – Ее губы изгибаются. – Он был слишком отвлечен, чтобы заметить. Он всегда такой.

– О, хорошо, спасибо, что дала мне знать. – Я делаю паузу. – Я знаю, что задаю много глупых вопросов.

– Твоя память повреждена. Так говорит доктор Грей.

– Это так, но… – Я оглядываюсь вокруг, как будто убеждаясь, что мы одни. – Я боюсь дать ему понять, как сильно это повлияло. Понимаю, что кажусь сама не своя, и это потому, что я едва помню себя, но боюсь, что если хозяин узнает, он отошлет меня прочь.

Она хмурится.

– Доктор Грей бы этого не сделал. Он может попытаться изучить твой недуг, но если это станет чрезмерным, миссис Баллантайн остановит его.

– Возможно, но я все еще беспокоюсь. Поэтому ценю, что ты отвечаешь на мои вопросы, и прошу прощения, если я не похожа на того человека, которого ты знала.

Её взгляд остается настороженным, но она просто кивает в ответ.

Когда я встаю, чтобы уйти Алиса вздыхает. – Ты не должна ложиться спать голодной. В моей комнате есть печенье. Если доктор Грей оставляет его недоеденным, я забираю их себе, потому что миссис Уоллес все равно выбросит все в мусор. Ты можешь перекусить тем, что осталось сегодня.

– Только если одно. Спасибо тебе.

Алиса помогает мне с чаем и дает мне два печенья, которые остались после доктора Грея сегодня днем. Я еще раз благодарю ее и спрашиваю, как прошел ее день. Вопрос явно удивляет ее. Потому что все ее дни похожи на предыдущие? Или потому что Катриона никогда не задавала ей таких вопросов? Вероятно, последнее, но я ничего не могу поделать с ее недоверием сейчас.

Но что будет, когда она вернется? Потому что Катриона рано или поздно вернется. Я не могу рассматривать какие-либо другие варианты.

Но поскольку я все еще здесь, то у меня будет время научить Алису справляться с человеком, телом, которого я на данный момент обладаю и постараюсь не думать о том, что произойдет после.

Когда я вхожу в свою комнату, первое, что я вижу, это книга на моем комоде. Книга для коронеров автора Сонг Ци, в переводе У.А. Харланда. Я открываю ее и улыбаюсь впервые за несколько часов. Это книга китайского автора тринадцатого века по криминалистике, о которой упоминал Грей. Под ней сложенная записка. Я разворачиваю ее, чтобы увидеть каллиграфический почерк. Странно, когда личные привычки человека похожи на беспорядок, но почерк этого не отображает.

Катриона,

Это та книга, о которой я говорил, на случай, если ты захочешь ее прочесть. Пожалуйста, не чувствуй себя обязанной сделать это. На самом деле, я был бы разочарован, обнаружив, что ты заставила себя прочесть ее, вместо того чтобы признать, что тебе совершенно не интересно.

Его подпись неразборчива и это больше похоже на почерк настоящего доктора, что заставляет меня снова улыбнуться.

Хочу ли я прочитать эту книгу? Да, чёрт возьми. Я никогда даже не могла мечтать об этом, и мое сердце немного подпрыгивает от радости, когда я иду к кровати со своим печеньем и книгой. Я тянусь к своему мобильному телефону, чтобы использовать фонарик и…

Я смотрю на эту треклятую масляную лампу и устанавливаю ее рядом с кроватью. Когда я открываю книгу, я думаю, что мне нужно настроить пламя, чтобы не щуриться. Я вспоминаю, как однажды в поездке, на машине с другом, я пыталась читать в дороге, лишь в свете уличных фонарей. Меня предупреждали, что я испорчу зрение, читая в темноте. Я не уверена, что это произошло именно тогда, но я ношу линзы.

Нет, я носила линзы.

Я даже не осознавала, что больше не ношу их. Я смотрю через всю комнату, а затем вниз на книгу. Я вижу все прекрасно. Хвала Богу за эти маленькие милости – я думаю, что в этом мире, если горничная не наполовину слепа, она вряд ли получит очки.

Я устраиваюсь на кровати и открываю книгу на первой странице. Тут подпись.

Моему дорогому гениальному сыну,

Я нашла это в магазинчике, Дункан, и решила, что тебе должно это понравиться. Пожалуйста, не позволяй читать это своей сестре. Ты ведь знаешь, что потом ей будут сниться кошмары.

С любовью,

Мама

Теплота этих слов овевает меня. Когда я улыбаюсь, мои глаза наполняются слезами. Я не знаю эту женщину – я предполагаю, что она умерла, но ее слова, воскрешают в памяти воспоминания о собственной матери.

После окончания университета, я слышала, как другие говорят о том как будет разочарована моя мать, когда узнает, что не иду в юридическую школу. Какой позор! Какое разочарование! Я не обижалась на их слова. Я смеялась над ними, ведь знала свою маму, которая никогда ни к чему меня не принуждала, никогда не пыталась реализовать свои амбиции на мне. Так же как и мой отец, когда узнал, что я хочу изучать криминологию и социологию.

Да, я единственный ребенок, но мои родители никогда не взваливали на мои плечи груз своих надежд и мечтаний. Они нашли себя в собственной жизни и поощряли меня сделать то же самое. И эти строки заставляют меня думать, что с Греем было также.

Я снова думаю о моих собственных родителях. Через что они пройдут, если я никогда не вернусь? Через что я пройду, если больше никогда их не увижу? Я чувствую укол боли, но я полна уверенности, что вернусь к ним. Решимости сделать это, найти выход. Мое настроение снова поднялось, и поэтому я могу отложить грустные мысли в сторону и сосредоточиться на настоящем.

Я переворачиваю страницу, натягиваю на себя покрывало, беру печенье и начинаю читать.

Глава 12

– Что это? – гремит голос, и я подпрыгиваю, размахивая всеми четырьмя конечностями, от чего книга слетает с кровати, и прежде чем я могу прийти в себя, миссис Уоллес хватает ее. Домработница смотрит на обложку, а затем открывает книгу и снова смотрит.

Я собираюсь спросить, какая чрезвычайная ситуация привела ее сюда посреди ночи. Но затем я вижу свет в окне, просачивающийся сквозь занавески. И это означает, что сейчас не середина ночи, как я думала. Мы находимся на севере, и мы живем по летнему времени, что означает, что «рассвет» наступает около четырех часов утра в это время года.

Я потираю глаза и резко встряхиваю головой. Я до сих пор одета во вчерашнее, заснув читая.

Я смотрю за спину миссис Уоллес.

– Нет, – отрезает она, – Алиса не пришла будить тебя, потому что у меня было для нее более важное задание. Как только я поняла, что ты все еще в постели, я сама пришла за тобой и обнаружила, что ты ешь украденное печенье. Что достаточно плохо. Но это! – Она машет книгой. – Ты украла ее из библиотеки мастера?

Судя по ее тону, можно подумать, что я украла ее из сейфа. – Нет, я этого не делала…

– Все было плохо, когда ты украла серебро, – говорит она. – Теперь я жалею, что поймала тебя сама с одним из браслетов хозяйки. Они так и не узнали об этом. Но об этом они узнают. Обещаю.

Она снова машет книгой.

– Я не делала этого…

– Я прикрыла тебя, мисси. Я позволяла тебе верить меня в том, что этого больше никогда не повторится. Я должна была знать. Я должна была слышать ложь в твоем голосе, обман в твоих крокодильих слезах, но ради мисс Айлы я дала тебе последний шанс. Это последняя капля. На этот раз я поговорю с мастером.

– Поговорите с мастером о чем? – послышался голос из коридора.

Миссис Уоллес приходит в ужас. Затем она бежит – удивительно быстро, учитывая ее длинные юбки – и блокирует дверной проем, как бы защищая меня от взгляда Грея.