Текст книги "Раскол во времени (ЛП)"

Автор книги: Келли Армстронг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Ночь бесконечна. Затем наступает утро, и я испытываю жажду и голод, и еще мне нужно пописать, но под ведром огромная лужа, и я не знаю, как это сделать, не вступив в нее. Я разрываюсь между надеждой поесть – даже хлебом и водой – и осознанием того, что я не осмелюсь прикоснуться к какой-либо еде.

Мы находимся в подвале, и тут нет окон, но гомон в участке говорит мне о том, что уже утро. Топот ног над головой сначала удвоился, а затем и утроился. Кто-то приходит за заключенным и упоминает «фискального прокурора», и я мысленно набрасываюсь на это, вспоминая, что так здесь называют главного прокурора. Я слишком довольна собой, что вспомнила об этом, что доказывает, что я еще не сошла с ума.

Констебль забирает пьяную женщину, говоря, что пришел ее муж. Она кричит, что не хочет уходить, и пытается ухватиться за меня, пока ее тащат. Я пытаюсь спросить, передал ли кто-то сообщение доктору Грею, но проходящие мимо офицеры даже не смотрят в мою сторону, как будто я одна из пьяных заключенных, выкрикивающих всякую чушь.

Вскоре я уже готовлю себя еще к одной ночи, проведенной в этой дыре. Никто явно не собирается связываться с Греем или МакКриди. А если они все-таки сделали это, то, вероятно, Грей умыл руки. Я чувствую себя бродячей собакой, оставленной в приюте.

Затем я слышу шаги Грея, как бы нелепо это ни звучало. Распознаю шаги? Как та собака, которая слышит своего хозяина? Это смешно и отвратительно, и все же я мгновенно вскакиваю на ноги, разглаживая свое платье.

Затем я вижу его, и мой желудок скручивается.

Я стала лучше понимать Грея с тех пор, как очнулась в его доме. Сначала он казался отстраненным и холодным, иногда раздраженным, иногда мрачным и решительным. Но эта маска давала трещину, по мере того, как он расслаблялся рядом со мной, увлеченно обсуждая работу, осматривая раны или с блаженством поглощая кремовое пирожное. И все же Грею было трудно сохранять суровость, когда у него на лице пятна от чернил, волосы в беспорядке, и все это стоя в одном носке.

Сегодня этот мужчина, входящий в тюрьму, совсем другой. Он безупречно одет, так же безупречно, как обычно МакКриди. Волнистые темные волосы уложены и причесаны. Он чисто выбрит, и его взгляд холоден. И этот взгляд самое худшее. Даже когда он глубоко погружен в свои мысли, в темных глазах Грея есть блеск – признак того, что в его голове множество мыслей. Сейчас его взгляд пустой, когда он уверенно идет рядом с молодым констеблем.

Я слышу шум, выглядываю в коридор и вижу двух офицеров, оба в штатском, вышедших из своих кабинетов и наблюдающих за происходящим. Еще один спускается по лестнице и замирает на месте. Они пришли посмотреть на зрелище. Только зрелище – это не я. Это доктор, который разделывает трупы и называет это наукой, но мы все знаем, что за этим кроется, не так ли? Он просто больной ублюдок.

Я вижу это в их взглядах, таких же холодных, как его. В ухмылках на лице. Я хочу сказать им, что когда-нибудь такие люди, как Грей, изменят их профессию. Работа таких людей, как он, поможет полиции ловить преступников, которые при иных обстоятельствах остались бы на свободе. И, что не менее важно, она позволит им оправдать тех, кто должен быть на свободе, – невиновных, на которых указывают косвенные улики, но которые опровергаются с помощью судебной медицины.

– Это она? – хрюкает офицер, ведущий Грея к моей камере.

– Так и есть, – отвечает Грей.

Констебль открывает дверь, и я иду вперед с таким достоинством на которое только способна. Прежде чем успеваю выйти, констебль останавливает меня.

– Ты уверена, что хочешь пойти с ним? – спрашивает констебль. – Это не обязательно. Возможно, эта клетка тебе больше по вкусу.

Он кидает взгляд в сторону Грея.

– Я хотела бы уйти с доктором Греем, пожалуйста, – говорю я.

– Ну, тогда выходи. Я слышал, некоторым девушкам нравится такое. В тебе тоже есть что-то от нечисти, не так ли? – его взгляд переходит на кровь на моем платье.

– Позаботься о том, чтобы у доктора не кончились трупы для практики. Из тебя получился бы симпатичный труп для экспериментов.

Я ожидаю, что Грей что-нибудь скажет. Но я недооцениваю, насколько он привык к такому обращению и насколько хорошо он понял, что попытки ответных выпадов бесполезны. Выражение его лица остается нейтральным, как будто констебль любезно прощается со мной.

Когда я подхожу к Грею, он даже не смотрит в мою сторону. Просто поворачивается на каблуках, чтобы уйти.

– Нет-нет, – говорит констебль, – Нам еще нужно подписать кое-какие бумаги. Подождите там, – он указывает на открытую дверь.

Грей входит, пересекает комнату и останавливается на другой стороне, игнорируя стулья, предпочитая стоять.

Когда констебль уходит, я говорю:

– Я просила детектива МакКриди о помощи, сэр. Я надеялась, что он сможет уладить это дело.

– Он это сделал, – голос Грея тихий и колючий, его взгляд прикован к двери. – Он убедил их, что ношение ножа в этом районе было разумной мерой предосторожности. Тот факт, что мужчина сбежал, сделал это дело очень сложным, и прокурор решил не заниматься им.

– Я считаю, это был убийца-ворон, сэр. Он был одет в черное, от маски до плаща. У него была веревка, похожая на ту, что нашли на первой жертве. Когда мы боролись, он обронил павлинье перо, но забрал его, прежде чем уйти.

Я надеюсь, что это привлечет его внимание. Я увижу лучик жизни под толстой коркой льда. Он смотрит на меня долгим взглядом, а затем отпускает, его рот упрямо сжимается.

– Вы думаете, что я лгу, – шепчу я, – потому что я слышала, когда детектив МакКриди сказал, что свидетель описал черный плащ, и я видела веревку в вашей лаборатории.

– На данный момент не имеет значения, что я думаю. Главное, что ты свободна. Полиция связалась с детективом МакКриди, который убедил их не выдвигать обвинений.

– Тогда почему не он пришел освобождать меня?

– Он пытался. Они настаивали на том, чтобы я пришел и взял на себя ответственность за тебя сам.

Я открываю, а затем закрываю рот.

Прости, пожалуйста. Вот что я хочу сказать. Мне очень жаль, Дункан.

В этот момент он не Грей, и даже не доктор Грей. Не только босс Катрионы. Я впервые вижу его как личность, не определяемую его ролью в моей жизни. Это похоже на первый раз, когда встречаете учителя вне школы, и вы в шоке от осознания того, в обычной жизни он не только учитель.

Это человек, который был унижен из-за меня. Унижен перед теми самыми людьми, которым он пытается помочь, теми, которые требуют его присутствия, только, чтобы они могли поиздеваться над ним.

Как полицейский, я уже имела опыт попыток помочь кому-то, кто не хочет помощи от «таких, как я». Здесь все намного хуже, потому что в моем случае я знаю, что у многих есть причины не доверять полицейскому. Здесь же мучители Грея просто считают его жутким и странным, а каждый, кто подвергался издевательствам в школе, прекрасно знает, каково это.

Грей вырос с этим. Потому что он незаконнорожденный. Потому что он не белый. Можно предположить, что жизнь уже приучила его к унижению. Но это не так. Я вижу, как он возводит вокруг себя стены, защищаясь.

Он продолжает дело своей жизни, несмотря на насмешки и издевательства. В какой-то момент он сказал: «К черту их мнение» и решил делать то, что хочет. Я восхищаюсь им, но я не настолько наивна, чтобы предполагать, что его не задевают эти уколы в его адрес

– Извините, – говорю я наконец, потому что не могу не сказать хотя бы этого.

В этот момент его подбородок дергается, губы сжимаются сильнее и он сухо отвечает:

– Это не имеет значения.

Они изменят свою точку зрения. Я хочу сказать ему это. Я хочу сказать ему, что тысячи будущих детективов оценят работу, проделанную им и многими другими. Тысячи невинных людей выйдут на свободу благодаря ему, а для сотен тысяч жертв восторжествует справедливость.

– Когда-то все будет по-другому, – бормочу я себе под нос.

Он резко поворачивает голову и хмурится, но я не думаю, что он услышал мои слова. Он просто на взводе и как будто ожидает насмешки. Я расправляю плечи и открываю рот, чтобы сказать, что он делает потрясающую работу, даже если мое мнение мало что значит.

Не успеваю я заговорить, как констебль снова появляется, ухмыляясь.

– Все готово. Теперь просто следуйте за мной. Я собираюсь провести вас в обход. Не хотелось бы, чтобы вы слишком близко подходили к моргу. Вдруг увидите что-то, что вам понравится.

Рот Грея сжимается. Я продолжаю надеяться на его острый ответ. Я знаю, что он способен на это. Но он выбирает молчание в качестве своей защиты, и все, что могу сделать, это следовать за ним.

Глава 22

После позорного шествия мимо кабинетов в подвале, мы поднимаемся по лестнице, а затем продолжаем идти мимо кабинетов уже на первом этаже. Все вывалились, чтобы посмотреть. Грей идет, его взгляд устремлен вперед, а я иду рядом с ним. Когда он резко останавливается, я прослеживаю за его взглядом и вижу знакомую фигуру, сидящую в приемной.

Грей ускоряет шаг.

– Айла. Я думал, что…

– Сказал мне, чтобы я оставалась дома?

– Нет, я сказал тебе, что могу справиться с этим сам.

– Конечно, можешь, – говорит она спокойно. – Но я никогда не была в этом конкретном месте и хотела взглянуть на него, вдруг могу что-то сделать от имени королевского женского общества по благоустройству полицейских участков. Я думаю, что здесь не помешали бы новые стулья. Возможно, цветы для стойки регистрации.

Она шутит, это очевидно. Я прикусываю щеку, чтобы не улыбнуться, а Грей закатывает глаза, но слегка расслабляется. Однако офицер рядом с нами обращает на это серьезное внимание.

– Новые стулья были бы как нельзя к месту, мэм, – говорит он.

– Я уверена, что вам многое может пригодиться, – говорит она, – особенно крысолов. Мне кажется, я видела, как что-то мохнатое юркнуло там, – она бросает взгляд в сторону. – Это интересное здание, однако. Явная историческая ценность.

– Это так, мэм.

Она поворачивается ко мне.

– Я взяла на себя смелость забрать твои вещи, Катриона. Теперь мы можем уйти.

Я киваю, она берет меня за руку и выводит на улицу, а Грей следует за нами. В тот момент, когда за ней закрывается дверь, она поворачивается к брату.

– Я собираюсь пригласить Катриону на чай, – говорит она. – Я знаю, что у тебя есть дела. Мы встретимся дома.

Грей колеблется.

– Я не думаю, что вы найдете приемлемую чайную в этой части города.

– Тогда мы найдем не приемлемую.

Он выдерживает паузу, его взгляд переходит с Айлы на меня, прежде чем он говорит:

– Хотя я уверен, что Катриона провела не слишком приятную ночь, я не совсем уверен, что она заслуживает чая.

Я напрягаюсь. Это почти рассмешило меня. Я не заслуживаю чая? Не самое выдающееся оскорбление.

Но дело не в этом. Дело в недоверии, скрытом в этих словах. Он не уверен, что на меня действительно напали. А если и уверен, то, возможно, думает, что я это заслужила, по крайней мере, в том смысле, что на меня напали дважды, и это не может быть простым невезением. В любом случае, он уже не считает меня человеком, которому стоит доверять, а особенно оставлять наедине с собственной сестрой.

– Я настаиваю, Дункан, – говорит Айла, а затем добавляет более мягко: – Пожалуйста.

Я снова ощущаю неловкость в их отношениях. Айла – старшая сестра, но она полагается на Грея как на «мужчину в доме», даже когда этот дом в равной степени и ее тоже.

Теперь, когда я знаю их более глубокую личную историю – он ее сводный брат, незаконнорожденный, позорное пятно – меняет ли это моё отношение? Нет. Они ведут себя как обыкновенный холостяк и его старшая овдовевшая сестра, без всяких «сводных братьев и сестер» или «неудобных обстоятельств». Это хорошие отношения, которым стоит позавидовать.

– Если ты настаиваешь, – говорит он.

Она встречает его взгляд, ее голос становится мягким, когда Айла отвечает:

– Да. Спасибо за понимание.

– В нескольких кварталах отсюда есть приличная чайная. Вы можете дойти туда пешком – здесь безопасные улицы. Затем поймайте, пожалуйста, экипаж до дома.

Он достает монеты из кармана, это заставляет ее криво улыбнуться.

– Нет необходимости платить за мой кэб, Дункан, – прежде чем тот успевает сомкнуть кулак, она выхватывает одинокий соверен из числа мелких монет, на его ладони. – Но если ты настаиваешь…

Они обмениваются улыбками.

– Увидимся дома. Я понимаю, что дела по дому это твоя ноша, но я хотел бы обсудить…, – он бросает быстрый взгляд на меня.

– Конечно.

Он показывает в какую сторону нужно идти, чтобы найти чайную, а затем предлагает проводить нас, но Айла шутливо отталкивает брата. Он уже собирается уходить, когда останавливается.

– Ты нашла свой медальон, – говорит Грей, и я резко оборачиваюсь, чтобы увидеть медальон на ее шее.

Она кивает.

– Нашла.

– Хорошо. Я слышал, что ты потеряла его, и я был обеспокоен.

– Его положили не на свое место, вот и все.

Они прощаются, и мы с Айлой идем в другом направлении.

– Вы забрали медальон из участка, – говорю я. – Я беспокоилась, что он мог пропасть, – я оглядываюсь на Грея, его длинные ноги уже унесли его за пределы слышимости. – Из-за него я оказалась в участке.

– Я знаю.

Мне кажется, или ее лицо стало таким же суровым, как у брата, а голубые глаза стали холодными?

Я хочу что-то сказать и открываю рот.

– Это была последняя капля, Катриона, – говорит она, не отводя взгляда. – Поэтому я позвала тебя, чтобы сказать это перед тем, как ты вернёшься в дом. Ты вернешься, чтобы собрать свои вещи. Если ты сделаешь это без истерик, не беспокоя моего брата или миссис Уоллес, не расстраивая Алису…

Она возвращает мне нож Катрионы вместе с несколькими монетами, которые были в моих карманах. Затем протягивает соверен, который взяла у Грея.

– Это месячное жалованье. Я удвою его, если ты не будешь очередным враньём пытаться отстоять свою позицию. Это конец, Катриона. Я не могу доверять тебе, и я не могу допустить твоего присутствия в своем доме.

– Но… но я вернула медальон.

– Ты вернула? – она поворачивается ко мне, ее брови от удивления поднимаются вверх. – Ты считаешь меня дурой? Ты пыталась продать мой медальон. Вот почему на тебя напали прошлой ночью. Либо ты блеснула им не перед тем человеком, либо пыталась не тому продать.

Я внутренне вздрогнула. На меня напали в старом обиталище Катрионы, с медальоном Айлы на шее и она решила, что несмотря на ее вчерашние мольбы в библиотеке, о возвращении медальона, Катриона отправилась продать его.

– Я продала его до нападения, – пытаюсь объяснить я. – В ломбард. После нашего разговора я отправилась, чтобы вернуть медальон. И я сделала это. Я забрала его незадолго до нападения.

– Ломбард?

– Эм, это место куда люди продают свои вещи.

– Я знаю, что такое ломбард, Катриона. Я имела в виду, что, если это твоя история правдива, то ее легко доказать. Отведи меня туда, и я поговорю с владельцем. Мы посмотрим, подтвердит ли он твою историю.

– Я никогда в жизни не видел эту девушку, – говорит Довер, когда мы стоим в его ломбарде, – и, конечно, не покупал у нее этот медальон. Очевидно, что такая вещь могла быть украдена, возможно, у ее хозяйки. Я честный человек, который дает деньги взаймы беднякам за их вещи в трудные времена. Я не торгую краденым товаром.

– Конечно, нет, – говорю я, – но я исказила факты, когда пришла к вам с нуждой.

Его глаза сузились при слове «исказить», как будто он не знает этого слова и предполагает, что-то нехорошее.

– Я солгала, – объясняю я, – я сказала, что это медальон моей бабушки, и мне пришлось его продать, чтобы кормить ребенка. Потом я сказала, что мой брат дал мне денег, чтобы я выкупила медальон. Нет никакого ребенка. У меня нет брата. Я солгала, и мне жаль, что я обманула вас, сэр. Правда в том, что я украла его у своей хозяйки, а потом пожалела об этом. Вы никак не могли знать, что это краденое.

Довер не принимает моих оправданий. Либо он будет выглядеть обманщиком, либо дураком, а он не хочет быть ни тем, ни другим, особенно перед такой приличной дамой, как Айла.

Когда мы, наконец, уходим, я говорю:

– Я предупреждала вас, мэм. Он не признается, что купил краденое даже случайно, боясь полицейского расследования. Вы ведь смогли понять, что он лжет, не так ли?

– Нет, Катриона. Я не смогла, а это значит, что либо он говорит правду, либо я не умею распознавать ложь. Полагаю, что ты продавала ему товар раньше и надеялась, что он согласится на вашу историю в расчете на будущее сотрудничество с тобой.

– Тогда зачем мне пытаться отговорить вас от разговора с ним?

Она выгибает бровь.

– Ты серьезно думаешь, что попытка отговорить меня от разговора с ним сработает в твою пользу? Ты надеялась отговорить меня, а когда поняла, что это не сработает, надеялась, что он солжет.

Мы продолжаем идти, и мой мозг работает в поисках решений. Никто не любит, когда из него делают дурака, но именно так я поступила с Айлой. Она думает, что я не боялась потерять свою должность, потому что мой работодатель – глупая, богатая женщина, воображающая себя филантропом. Пролей я несколько слез и соври, и что бы ни случилось, я бы сохранила свою работу, благодаря ее наивности.

– Ты упакуешь свои вещи, – продолжает она. – Я дам тебе два фунта, и это мое последнее предложение. Мы возвращаемся домой, ты собираешь свои вещи и уходишь. Варианты? – она смотрит на меня, а затем отворачивается. – Я не думаю, что тебе понравилась эта ночь в тюрьме. Суды не испытывают сочувствия к слугам, которые воруют у своих хозяев.

– Я этого не делала, – я почти выкрикиваю эти слова. – Я знаю, что вы мне не верите, мэм. Мне не нужны эти деньги. Я уйду без скандала, если придется. Деньги не нужны. Но есть ли какой-то способ, которым я могу всего этого избежать? Я откажусь от зарплаты. Я возьму любую дополнительную работу. Я буду работать без выходных…

– Нет. Мне жаль, Катриона, но ты уходишь сегодня и без рекомендаций. Я не могу лгать будущим работодателям. Я бы посоветовала тебе взять два фунта.

– Неужели нет ничего…

– Ты ничего не сможешь сказать мне, чтобы убедить. Ты ничего не сможешь сделать. Никакие сказки не оправдают тебя.

Бывают моменты, когда вы понимаете, что собираетесь сделать что-то невероятно безрассудное и ужасно опасное. Но вам все равно. Это как совершить прыжок прежде, чем посмотреть вниз. Это как смотреть, видеть яму с кипящей лавой и прыгнуть, потому что разъяренный слон несется прямо на вас, и когда остается лишь очень маленький шанс, что вы приземлитесь на крошечный островок посреди моря лавы.

– А как насчет правды? Не сказок. Правды.

Она вздыхает.

– Пожалуйста, возьми два фунта и не оскорбляй меня больше своей ложью. Я более разумная, чем ты думаешь.

– Вот почему я собираюсь сказать вам правду, и если вы не поверите, а я уверена, что не поверите, тогда я прошу только об одном. Оставьте свои деньги. Я уйду тихо. Но что бы я ни сказала, обещайте, что не отправите меня в Бедлам?

Ее губы подрагивают, совсем чуть-чуть.

– Бедламская лечебница находится в Лондоне, Катриона.

– Ну, тогда в какой-нибудь эдинбургский аналог. То, что я собираюсь вам рассказать, заставит вас серьезно усомниться в моей вменяемости, и мне нужно, чтобы вы пообещали, что не поместите меня в психушку. Вы можете просто сказать, что вы мне не верите, и позволите уйти.

Она закатывает глаза и уверяет меня, что шотландские психушки совсем не похожи на английские, потому что если они шотландские значит, очень продвинутые. В конце концов, я все-таки заставляю ее согласиться. Что бы я ни сказала, она не будет вызывать парней в белых халатах.

– Нам нужно где-то присесть, – предлагаю я. – Так мне будет проще рассказать обо всем.

Я смотрю по сторонам. Мы на улице Старого города, забитой повозками, каретами и людьми.

Айла снова вздыхает.

– Не хочешь ли ты чего-нибудь перекусить, Катриона?

– Здесь есть патио?

– А..?

– Столики для посетителей на открытом воздухе?

Она продолжает просто смотреть на меня.

Я смотрю, как проезжающая мимо тележка расплескивает грязную воду на витрину магазина. Ниже, в переулке, парень открыто мочится на стену.

– Эм, да, понятно, – безнадёжно искать нечто подобное здесь. – Тогда тихое кафе?

Она взмахивает рукой, чтобы я шла за ней, и я практически бегу, стараясь поспевать за ее быстрыми шагами.

Глава 23

Мы находимся на улице, которую я знаю как Королевскую милю – дорога между Эдинбургским замком и дворцом Холируд. В двадцать первом веке это девятый круг ада для туристов. Даже в нынешней эпохе улица уже может похвастаться множеством магазинчиков и рядами уличных торговцев. По дороге Айла останавливается у уличной колонки и дает мне носовой платок, чтобы я «немного привела себя в порядок». Резонно, особенно если учесть, что я провела ночь в тюремной камере.

Я смотрю, как ребенок набирает воду ведром из небольшого каменного бассейна, наполненного водой.

– Итак, холера. Как продвигаются исследования по этому вопросу?

Айла вскидывает бровь.

– Вода. Холера. Какая связь?

Теперь у нас обеих удивленный вид.

– А, ты слышала о работе доктора Сноу? – она не ждет ответа, просто кивает и говорит: – Он предполагает связь между некоторыми болезнями, в частности, распространение холеры по воде. Ты можешь быть уверенной, что это безопасно. Это Шотландия.

Я окунаю платок в проточную воду, умываю лицо, а затем как могу, вытираю платье. Когда я пытаюсь вернуть платок, Айле она отмахивается от него и я убираю платок в карман. День становится теплее, я снимаю пальто и несу его в руке, пока мы идем к кафе.

Я просила уединения, и Айла берет кабинку в шумном кафе. Это позволит нам говорить, не боясь быть услышанными в главном зале кафе.

Стол достаточно большой, чтобы вместить шестерых, и я сажусь в самый дальний угол, прекрасно понимая, что быстрое обтирание платком не слишком улучшило мой внешний вид, даже для кафе среднего класса. Айла сначала присаживается рядом со мной, а потом пересаживается напротив. Да, видимо, я ужасно воняю.

Она заказывает чай и поднос с мясом, сырами и хлебом. Это будет моя первая еда со вчерашнего дня, а ведь время уже близится к полудню. Думала, что не смогу есть перед разговором, который мне предстоит, но как только чувствую запах хлеба сразу же набрасываюсь на него, и мой желудок перестает урчать.

– Окей, – Айла вопросительно поднимает бровь, реагируя на незнакомое слово. Я сопротивляюсь желанию заменить его, но время быть собой. Быть Мэллори.

– Я собираюсь рассказать вам свою историю, и как бы странно она не прозвучала, просто позвольте мне закончить ее, хорошо? Это все, о чем я прошу. Дайте мне ее рассказать.

Она коротко кивает, не поднимая глаз от чашки, в которую наливает чай. Она явно ищет в себе силы, чтобы попытаться выдержать любую слезливую историю, которую выдумает ее горничная. Леди, вы даже не представляете.

– Отмотаем время назад, ровно на неделю. Я прилетела в Эдинбург, чтобы побыть с моей бабушкой. Она лежит в больнице, у нее рак, осталось жить примерно две недели, что возможно, может означать, что она уже…, – я тяжело вздыхаю, – я стараюсь не думать об этом.

Лицо Айлы – это что-то между удивлением и крайним удивлением.

Я продолжаю:

– Сейчас я скажу целую кучу слов, которые не будут иметь для вас никакого смысла. Просто примите это. Итак, неделю назад. После целого дня, проведенного у постели бабушки, я поняла, что стоит сделать перерыв. Я решаю пройтись по Грассмаркету, сейчас там в основном пабы, рестораны и все такое. Теперь это безопасный район, но, в любом случае, я вряд ли бы побоялась туда идти, потому что я коп.

– Коп?

– Офицер полиции. Вообще-то, детектив. Короче, я была достаточно самонадеянной, потому что патрулировала самые преступные районы Ванкувера. Чего мне было бояться?

– Ван..?

– Это канадский портовый город. Западное побережье. В 1869 году это был торговый пост. Может быть, форт? Прогуливаясь по Шотландии, по Старому городу, я видела, как средневековые здания используются под жилье, и это казалось мне диким, потому что в Ванкувере, если зданию больше ста пятидесяти лет, мы бережем его, чтобы сохранить, как историческую ценность.

Она непонимающе смотрит на меня, ожидаемо. Я могла бы сократить свою историю, убрать современные детали, но тогда, как я смогу убедить ее? Я должна говорить, как человек двадцать первого века. Я расскажу ей эту историю, как рассказала бы кому-то другому, пусть даже для нее это слишком сложно.

– Как я уже сказала, я стала самонадеянной. Я услышала крики женщины, и мне показалось, что она в беде, а я ведь коп, верно? Я не могу просто проигнорировать это. Я направилась в переулок и увидела блондинку в старомодном голубом платье. Она казалась мне полупрозрачной. Я думала, что это проекция, устроенная для туристов. Убийство молодой красотки в викторианском Эдинбурге! Я решила, что все это постановка для туристов, которую забыли отключить. Но не успела выйти из переулка, как на меня напали. Я дралась изо всех сил, но парень успел накинуть удавку мне на шею. В конце концов, я потеряла сознание, а очнулась в незнакомом доме, надеясь, что это не логово убийцы. Когда посмотрела в зеркало, передо мной была та самая блондинка из переулка. Я – блондинка из переулка. В ее теле. В ее доме. В ее времени.

Я останавливаюсь и вижу, как Айла крепко сжимает чашку в руках.

Я делаю глоток из своей и откидываюсь назад.

Когда тридцать секунд проходит в молчании, я спрашиваю:

– Я могу сначала собрать свои вещи, прежде чем вы выставите меня?

Она ловит мой взгляд.

– Ты хочешь сказать, что ты из будущего?

На моем лице появляется гримаса.

– Я старалась не использовать именно эти слова. Это словно клише из какого-то фильма.

Она не реагирует. Как будто я ничего сказала, или она не слышала меня за своим мысленным диалогом, кричащим ей, чтобы она бежала, пока сумасшедшая горничная не напала на нее.

– Послушайте, – я прерываю ее мысленную дискуссию, – я не жду, что вы мне поверите. Я понимаю. Это была моя последняя попытка. Что мне было терять, верно?

– Ты детектив полиции. Из Канады. В году..

– Две тысячи девятнадцатом. Это сто пятьдесят лет от сегодняшнего времени, если это, конечно, имеет значение. На меня напали там же, где и на Катриону только с разницей в сто пятьдесят лет. Две женщины были задушены в одном и том же месте. Не спрашивайте, как это произошло или почему. Я бы с удовольствием выяснила это, но не думаю, что мне удастся разгадать эту загадку, детектив я или нет.

– Тебя зовут?

– Мэллори Элизабет Аткинсон. Элизабет в честь моей бабушки, которая умирает от рака.

Я на мгновение замираю, пытаясь говорит ровно, прежде чем продолжить:

– Мама родилась в Шотландии и приехала в Канаду после университета. Она училась в Эдинбургском университете на юридическом факультете. Семья отца родом из Шотландии, но они эмигрировали… ну, в общем, это было примерно сейчас. Мама и папа познакомились на вечеринке в честь ночи Бернса в Ванкувере. Это празднование дня рождения Робби Бернса, ну, ношение килтов, хаггис на обед и питье виски, чтобы избавится от вкуса хаггиса.

– Твоя мать изучала право, – говорит она, как будто только это зацепило ее внимание.

– Она адвокат по защите. Партнер в юридической фирме. Отец – профессор английского языка в университете, преподает английскую классическую литературу. Диккенс, Бронте, Харди…

– Чарльз Диккенс – это литература?

– Эй, он один из моих любимых авторов.

Пока она переваривает услышанное, я пью чай.

– Сколько тебе лет? – спрашивает она.

– Мне исполнилось тридцать в марте.

Айла явно удивлена, и я не могу не улыбнуться.

– Да, тридцать в моем мире – это нормально для женщины. Когда средняя продолжительность жизни превышает семьдесят лет, ты получаешь дополнительное время, прежде чем тебе нужно повзрослеть.

– Значит, ты замужем? Дети?

Я качаю головой.

– Я могу сказать, что мне помешала карьера, что отчасти правда, но думаю, что если бы встретила достойного мужчину, то могла бы быть. Но я уверена, что когда-нибудь выйду замуж. Дети – это совсем другое дело. Женщины могут пойти в колледж, получить высшее образование, устроиться на потрясающую работу, но это не изменит биологию. Время для рождения ребенка уходит и…, – я пожимаю плечами, – я стараюсь не думать об этом слишком много. Есть другие варианты на случай, если я захочу завести ребенка позднее, замужем я или нет.

Когда в ответ она молчит, я наклоняюсь вперед.

– Если вы хотите проверить меня, не стесняйтесь, но если вы просто хотите поиздеваться над моим рассказом, то мы можем это пропустить? Пожалуйста? Скажите мне, что я просто сумасшедшая, и мы пойдем разными путями. Только сделайте мне одолжение. Когда я найду дорогу домой, и Катриона вернется, надерите ей задницу.

– Надрать ей…?

– Извините. Позвольте мне попробовать еще раз. Пожалуйста, мэм, прислушайтесь к моим словам и не позволяйте этой девушке оставаться в вашем доме.

Ее губы подрагивают от улыбки.

– Вообще-то, мы так не выражаемся.

– Вы предпочитаете «вышвырнуть ее задницу на обочину»?

– Это гораздо живописнее.

– Но, увы, здесь такое выглядит чем-то диким, особенно для женщины. Когда я говорю здесь подобное, то чувствую себя ребенком в гостях у родителей моего отца, а они угрожают вымыть мне рот с мылом за «черт» или «дерьмо». Мне обязательно нужно выучить викторианские ругательства. Представляете, если я скажу Грею: «Какого дьявола здесь происходит?», – я невольно улыбаюсь, представляя его реакцию.

Я качаю головой и встречаюсь взглядом с Айлой.

– Хотя, возможно, для настоящей Катрионы это нормально. Если я появлюсь на вашем пороге прежней Катрионой, то вы должны прогнать ее. Она крала у вас. Я нашла ее тайник с деньгами. Также я нашла коробку конфет, которую вам прислал какой-то поклонник, и письмо, которое леди прислала вашему брату, и которое, кстати, вам лучше не читать.

– Письмо?

– Самого скандального характера, – говорю я, понижая голос.

Когда она хмурится, я говорю последнее:

– Дело в том, что вы сделали все, что могли для Катрионы, – я отодвигаю свой стул, – и, кстати говоря, для меня вы тоже сделали многое. Спасибо за завтрак, но я не могу больше злоупотреблять вашим гостеприимством. Могу я забрать свои вещи? – кашлянула, – извините. Могу я забрать свои вещи, мэм?

Она не отвечает, и я клянусь, что слышу, как часы отбивают секунды тишины.

Наконец, Айла нарушает тяжелое молчание:

– Если ты не Катриона, то как получила мой медальон?

Я коротко рассказываю, но ее лицо все также непроницаемо. Затем она говорит:

– А нападение прошлой ночью? Это было связано с моим медальоном?

Я беру паузу, а затем медленно говорю:

– Я услышала чьи-то крики. Очевидно, это заставило меня вспомнить о том, как на меня напали в моем времени, но я все равно пошла проверить, на случай, если это был еще один разрыв во времени, который мог бы отправить меня домой. Но это была ловушка. Парень пытался задушить меня, как и раньше. Я боролась и на этот раз была лучше подготовлена. У Катрионы был нож, и я взяла его с собой, я ударила нападавшего им. Я боролась с ним, но потом появились два парня, и это спасло его.