Текст книги "История времен римских императоров от Августа до Константина. Том 2."

Автор книги: Карл Крист

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Виднейшим оратором 2 в.н.э. являлся М.Корнелий Фронтон. Он родился в нумидийском городе Цирта, в 143 г.н.э. стал консулом, но очень рано был забыт. Фронтон сначала отличился как оратор и юрист, однако его судебные и панегирические речи Адриану и Антонину Пию утеряны. Сохранились только несколько риторических упражнений наряду с письмами к правителям дома Антонинов (Антонин Пий назначил Фронтона воспитателем Марка Аврелия и Луция Вера). Обнаружение этих текстов Фронтона историком Анджело Маи (1815, 1823 гг.) было настоящей литературной сенсацией, однако историческое содержание рукописей принесло разочарование. С точки зрения стилистики примечательно, что Фронтон основал новый архаизм, который, по крайней мере временно, на-шел некоторый отклик, например у Геллия. В самой риторике среди последователей великих имен нет. Сжатые, ориентированные на обучение очерки так называемых младших латинских ораторов и греческие произведения Гермогена из Тарса и Менандра из Лаодикен 3 в.н.э. приводят к следующим кульминационным периодам позднеантичного панегирика.

Мост между риторикой и литературой провел в середине 1 в.н.э. анонимный автор греческой рукописи «О возвышенном», который хотел передать возвышенный идеал стиля, ориентированный на Гомера, Платона и Демосфена. В пространном размышлении о древних классических авторах зародилась греческая философия эпохи, которая была сосредоточена на разработке лексики, учебников по грамматике и метрике. Так, во 2 в.н.э. Аполлоний Дискол создал первый греческий синтаксис, Гефакстион – учебник стихотворных размеров; Поллукс, бывший в 178 г.н.э. учителем риторики, – знаменитый словарь, Гарпократион – специальный словарь десяти аттических ораторов. Характерно, что многие из этих грамматиков и филологов были тесно связаны с Александрией.

Латинские филологи следовали формам и тенденциям греческих образцов, однако также и Варрону и Веррию Флакку. Самым авторитетным был тогда монументальный труд Помпея Феста «О значении слов», который состоял из 20 книг извлечений из Флакка. Уже раньше, во времена Тиберия и Клавдия, Реммий Палемон написал латинскую школьную грамматику, во времена Флавиев Валерий Проб занимался изданием и комментариями произведений Теренция, Лукреция, Вергилия и Горация, Асконий Педиак издал комментарии к речам Цицерона.

Плиний Старший был самым значительным энциклопедическим посредником в области естествознания. Друживший с Титом военный, который командовал собранным в Неапольском заливе римским флотом, пал жертвой чувства долга и любопытства, когда в 79 г.н.э. во время извержения Везувия пытался выяснить ход событий и одновременно помочь. Чувство долга и научное любопытство наложили отпечаток на всю его жизнь. Наряду с выполнением военных и административных обязанностей он использовал каждую свободную минуту для научной работы. Из его обширных трудов сохранились только 37 книг «Естественной истории», для которой он делал выписки из сотен старых произведений. Хотя в этих произведениях достаточно личных наблюдений и высказываний, они прежде всего служат для передачи общих научных знаний эпохи.

За космологией и географией следуют антропология, зоология, ботаника, фармацея, геология и минералогия, включены даже и изобразительные искусства. Весь труд, как и обработанные в поздней античности выдержки «Медицина Плиния» и «Физика Плиния», стал сокровищницей естественнонаучных знаний античности, сохранившей свою практическую функцию вплоть до нового времени.

Прогресс в географии особенно заметен при сравнении работ Помпония Мелы и Клавдия Птолемея. Тогда как уроженец Южной Испании Мела в середине 1 в.н.э. и своих трех книгах «Охорографии» в традиционной форме дал описание побережья Средиземного моря с прилегающими к нему территориями и в первую очередь заботился о выразительной стилистической форме, Птолемей во 2 в.н.э. внес совершенно новые подходы и концепции.

Конечно, живущий в Александрии Птолемей часто опирался на исследования более древних ученых, но его собственный вклад в эту область был значительным. Он в географии начертил картографическую сетку, зафиксировал в таблицах географическую широту и долготу около 8 000 мест и ввел картографические знаки. В своем учебнике по астрологии «Четверокнижие» он попытался выяснить влияние планет и созвездий на события на Земле и на человеческую жизнь в своей гармонии – обобщить известное ему учение о гармонии, в своей оптике – дать теорию зрения и установление законов преломления.

Наибольшего успеха добился Птолемей в области астрономии трудом, известным под арабским названием «Альмагест». Там он сводит в единую «птолемееву систему» движения планет с геоцентрическим обоснованием сведения более старых астрономических трудов и результаты собственных исследований. Эта система была опровергнута только Коперником.

Требования медицинской практики в республиканском Риме удовлетворялись на скромном уровне опытами домашней и народной медицины. Наряду с шерстью и капустой важнейшую роль играли заклинания. Сначала греческая медицина вызвала величайшее недоверие: Катон Старший внушал сыну, что греки якобы поклялись уничтожить всех варваров своим врачеванием и что они за это получают деньги, чтобы им скорее поверили. Тем не менее ввиду скромного уровня римско-италийской домашней медицины нельзя было воспрепятствовать все большему числу греков, среди которых было много малообразованных рабов, заниматься медицинской практикой.

В римском регионе вскоре появилась специальная категория домашних врачей – рабов, которых богатые римляне держали для своей семьи. Но еще в те времена врачеванием занимались не только рабы и вольноотпущенники. Свободнорожденные, удостоившиеся римского гражданского права врачи появились еще со времени Цезаря. Общественный авторитет врачей возрос еще больше, когда они завоевали доверие принцепсов, которые их соответственно поощряли, например, Август – Антония Музу, Клавдий – Ксенофонта Косского, Марк Аврелий – знаменитого Галена. Со времен раннего принципата среди врачей появились отдельные представители всаднического сословия, например Веттий Валент, но до 3 в.н.э. в сенаторском сословии не засвидетельствован ни один сын врача.

Невзирая на растущее общественное признание врачей, которому способствовало улучшение их квалификации, государственное здравоохранение было малоразвитым. В Риме только при Антонине Пие назначили общественных врачей на каждый из 14 районов столицы, в городах провинций, насколько известно, положение было не лучше. Даже в армии лечение раненых и больных долгое время оставалось неудовлетворительным, однако вследствие новых возможностей постоянных гарнизонов произошли коренные изменения: среди большого числа легионерских лагерей известны несколько лазаретов, войска имели в своем распоряжении специальных военных врачей. Еще лучше было медицинское обслуживание гладиаторов.

Медицинские исследования в духе знаменитых греческих традиций от Гиппократа до различных эллинистических школ догматиков, элетериков, методиков и пневматиков в италийском регионе не проводились; даже здесь сказывалось эклектическое поведение – поощрялось развитие греческой медицины и использовались ее достижения. Во времена Траяна большим авторитетом пользовался Руф Эфесский, решительный приверженец Гиппократа, который занимался не только проблемами внутренних болезней, изучением пульса и анатомией, но и специально преподавал технику анамнеза, дал точные описания болезней и систематически анатомировал. Его работы «О названиях частей человеческого тела» и «Вопросы врача больному» стали основополагающими учебниками.

Современником Руфа был Соран Эфесский, специалист по гинекологии и акушерству. Философски образованный Соран выступал против всяческих суеверий при родах; обширные анатомические знания женских половых органов, высокоразвитое понимание всех вопросов гигиены привели его к объяснению родовых осложнений и женских болезней и не в последнюю очередь к взыскательному обучению повитух. Кроме гинекологии, другие частично переведенные произведения из области внутренних болезней и хирургии свидетельствуют об обширной научной продукции.

Еще комплекснее было творчество уроженца Пергамона Галена (129—199 гг. н.э.), который с ранних пор посвятил себя медицине и учился в Смирне и Александрии, потом 4 года практиковал в Пергамоне в качестве гладиаторского врача, пока не переселился в Рим, получил большую известность благодаря многочисленным публичным выступлениям и широкой практике. Для Галена была характерной тесная связь философии и медицины, теории и практики. Как типичный эклектик, он не только привел в систему медицинские знания своего времени, но и ввел в нее также и результаты собственных исследований. Основными проблемами его обширных публикаций были анатомия, патология, психология, фармакология и диетология; Гален развил дальше учение Гиппократа о соках. Его труды вплоть до Возрождения сохраняли высочайший авторитет.

Латинские авторы соперничать с этим не могли. Единственным достойным упоминания произведением, кроме медицинских частей «Естественной истории» Плиния Старшего, являются 8 медицинских книг энциклопедии Авла Корнелия Цельса времен Тиберия. В системной форме и доступным языком они излагают историю медицины, общую и специальную патологию, учение о лекарствах и хирургию, все это с большим знанием дела и с упором на практику, в первую очередь с целью передать результаты греческой медицины латинскому Западу.

В областях прикладной математики, механики и технического усовершенствования многие труды остаются анонимными и частично трудно поддаются хронологии. Важнейшим литературным представителем этой области знаний является Герон Александрийский, по всей вероятности из 1 в.н.э. И он тоже прославился не столько благодаря новшествам и собственным исследованиям, сколько резюмированию и обработке технических знаний своего времени. Труды о технике измерения и механике и о других специальных технических и математических вопросах знакомят в первую очередь с общим состоянием науки эпохи, например с такими военно-техническими подробностями, как функционирование катапульт и луков. С другой стороны, Герон уже применил в качестве двигательного средства сжатый воздух и сжатый пар.

Однако важнее, чем литературная продукция в этой области, явилась сама практика. Еще со времен поздней Римской Республики были достигнуты важнейшие усовершенствования в строительной технике и в архитектурной форме. Употребление похожего на бетон «гидравлического» строительного раствора и использование опорных стен, крестовых и пореберных сводов позволили увеличить размеры купольных сооружений и сводов, применение обожженного кирпича дало возможность делать подземные печи для отопления. В специализированных мастерских применялись теперь не только различного вида пинтовые прессы, но и подъемные механизмы, а также краны, хотя и не такие сложные, как знаменитый кран со ступенчатыми колесами из мастерской по изготовлению колонн Лукцея Пекулиара в Капуе.

Инструменты повседневного пользования и вспомогательные средства, такие, как маленькая счетная доска или инструмент для определения уровня воды, приобрели свой постоянный облик, однако требовали дальнейшего технического усовершенствования. Так, например, еще в 1 в.до н.э. было изобретено отвесное мельничное колесо для помола зерна, причем число оборотов жерновов по сравнению с водяным колесом увеличивалось в пять раз благодаря разнообразным соединениям приводного и зубчатого колес. Тем не менее это открытие не получило быстрого дальнейшего распространения, так же как и неоднократно упоминаемая в специальной литературе и археологически доказанная галльская «уборочная машина».

Для тех приоритетов, которые ставил при принципате представитель римского правящего слоя в области науки и техники, идеально подходит Секст Юлий Фронтин (30—100 гг. н.э.). Фронтин после своего первого консульства в 73 г.н.э. был наместником в Британии, потом в 83 г.н.э. бок о бок с Домицианом участвовал в войне с каттами, получил в 86 г.н.э. проконсульство в провинции Азия. В 97 г.н.э. он стал куратором вод, в 98 и 100 г.н.э. снова был консулом. Этот человек, сделавший блестящую карьеру при Флавиях, Нерве и Траяне, последние годы своей жизни посвятил интенсивной литературной работе на специальные темы. Но Фронтин не был чистым теоретиком, в первую очередь он пытался применить специальные знания и опыт на практике.

Сохранившееся в отрывках произведение Фронтина об измерении земельной площади имело выдающееся практическое значение; Карл Лахманн считал автора «самым древним и самым образованным среди писателей, писавших об искусстве измерения земли». Насколько позволяют судить сохранившиеся фрагменты, Фронтин пространно сообщал о различных категориях земли, а также об обычных правовых спорах и таким образом соединил систематическую инвентаризацию с принятием во внимание исторических и юридических аспектов. В собрании «Военных списков», произведении, написанном на греческом языке, Фронтин преследует опять же практические цели. Не менее известен Фронтин был и в другой области.

Римляне всегда прилагали большие усилия, чтобы добиться хорошего водоснабжения. Водопроводы Рима и Компаньи еще сегодня демонстрируют это стремление, так же, как Пон дю Гар высотой в 49 метров, это трехэтажная монументальная арочная система, которая снабжала водой Немаус. Еще Плиний Старший констатировал по этому поводу: «Кто ценит изобилие воды в банях, и рыбных бассейнах, домах, садах, городских виллах, декоративных прудах и с другой стороны участки водопровода, приподнятие дуги, пробуравленные горы, разравненные долины, тот должен признать, что на всей земле не существует ничего более достойного восхищения» («Естественная история», 36, 123).

После того как Фронтин принял должность куратора вод, он посчитал необходимым провести полную инвентаризацию и получить исчерпывающую информацию, которую еще сегодня мы можем прочесть в его работе «О водопроводе города Рима». После исторического обзора всех водопроводов города Рима, их мощностей, функций протекания, права пользования и проблем ремонта он говорил на основании новых планов о способе сооружения, системе мер водопроводов, категории и поперечных сечениях труб, а также о проблеме распределения воды.

Как энергичный и безупречный куратор, Фронтин не хотел зависеть от подчиненных специалистов и сам вникал в суть дела, не только как технический эксперт, но и как опытный знаток людей. Он был горд тем, что «здоровье этого вечного города» почувствует заботу принцепса. «потому что число распределителей, хозяйственных сооружений, колодцев и бассейнов будет повышено. И не меньшую пользу частным лицам принесет расширение принцепсом прав пользования водой ... Даже сточные воды не бесполезны: причины нездорового климата будут смыты; улицы станут чистыми, чище станет воздух, исчезнет атмосфера, которая при наших предках принесла плохую славу городу».

Литература и искусство

Для исторической оценки литературы при принципате расширение латинского языкового пространства является таким же основополагающим, как и изменение духовных и политических предпосылок; преемственность стиля и жанров так же важна, как и развитие индивидуальных достижений. Границы латинского языкового ареала прежде всего продвинулись на Балканский полуостров; они проходили теперь на севере Македонии и Фракии, включая Мезию и Дакию. Параллельно с этим расширялся и круг латинских литературных ландшафтов: авторы из старых романизированных регионов Пиренейского полуострова становились теперь известными наряду с авторами из Галлии и Северной Африки.

Тацит во введении к своей «Истории» указал на литературные предпосылки на примере историографии: «За исходный пункт моего произведения я возьму второе консульство Сервия Гальбы и Тита Виния (69 г.н.э.). Так как время до этого, 820 лет от основания города, отобразили многие писатели и сделали они это с большой силой языка и с не меньшей прямотой. После битвы при Акции и после того, как власть была сосредоточена в одних руках, ушли те великие дарования. Одновременно стала искажаться истина, сначала по неведению государства, а вскоре из склонности к поддакиванию или, наоборот, из ненависти к власть имущим. Никто не заботился о потомках – среди враждебных и покорных. От подхалимства автора можно все же легко отвернуться, нападки и зависть, наоборот, слушают во все уши; лесть скрывает рабские убеждения, злонамерение – ложную видимость прямоты (Тацит «История», 1,1).

То, что сказано об историографии, касается, как было сказано, и других литературных жанров. Приспособленчество, идентификация с новой системой и ее представителями встречались так же часто, как и упрямая оппозиция, отвратительная лесть, просветление или уход в мифологию, историю и природу. В общих чертах осталась связь с традиционными литературными жанрами и ориентирование на классические образцы, будь то августовской эпохи или более архаизированного стиля Катона Старшего или Саллюстия. Кроме историографии и биографии явный расцвет переживали прежде всего эпос, трагедия, эпиграмма, сатира и философский трактат, хотя при этом редко достигался уровень поздней республики или эры Августа.

Во многих областях литературы наблюдались риторизация и индивидуализация, и они являлись характерными признаками развития при принципате вообще. Если при Тиберии исторический труд Альбия Кремуция Корда был сожжен по постановлению сената, потому что автор прославил Брута и Кассия как последних римлян, то немного позже Белей Патеркул опубликовал двухтомную римскую историю, где коротко описал времена Республики, а настоящее более подробно и не делал никакой тайны из своей зависимости от Тиберия. Ориентирование на практику преобладало в широко распространенном вплоть до средневековья собрании «Достойных упоминания деяний и высказываний» Валерия Максима. В 94 различных рубриках автор перечислил в морализаторском стиле образцовые или отвратительные манеры поведения. Противопоставляя римские и чужеземные примеры, он предлагает подборку материала для всевозможных риторических и педагогических случаев и одновременно в мозаике образцов поведения пример для разгадки истории.

В других риторических нормах выдержана не полностью сохранившаяся «История Александра Великого Македонского» Квинта Курция Руфи, которая была написана и середине 1 в.н.э. Интерес к фигуре великого македонца возобновился в Риме со времен Помпея и Цезаря. Для произведения в жанре развлекательной литературы для широкого круга читателей не были чужды драматические и эффектные средства.

При принципате Нерона появилось большое количество литературных произведений, но довольно часто они показывали, как были далеки от действительности нероновского Рима. Это относится к рано умершему в 62 г.н.э. Персию, шесть сатир которого с энтузиазмом приветствовались современными литераторами. Со своим непривычно искусственным языком, прерывавшимся явными вульгаризмами, стихи нередко непонятны и манерны; образцом для Персия был Гораций, по содержанию он стремился передать стоические и популярно-филосовские учения в цветистой форме и часто в неожиданных структурах.

«Фарсалии» Лукана изображали историю в этической форме Однако как он ни хотел формально подражать Вергилию, Лукан прославлял не Акции, а Фарсал, не победителя Цезаря, а побежденного Катона. «Мое стихотворение относится к гражданской войне на нивах Эматии, которая была больше, чем только гражданская война. Оно рисует, как преступление получило законную силу, как народ повернул свою победоносную руку против собственного сердца, как родственники воевали друг с другом, как под одинаковыми орлами легионов войско враждебно бросалось на войско и римское копье угрожая поднималось против римского копья».

«Фарсалии» показательны для духовной и политической напряженности нероновского времени. Тогда как во вступлении отражаются большие ожидания от молодого принцепса, надежды на золотой век и на справедливого государя, то впоследствии трагическим героем становится Катон: «Такова была сущность Катона, такова была его путеводная нить: соблюдать меру, хранить границы и думать, что он родился не для себя, а для всего мира» (II, 380-383).

В отличие от Вергилия Лукан в своем эпосе отказался от привлечения мифологии. Очень редко и издалека боги вмешиваются в происходящее; не они определяют своими спорами человеческие судьбы, их в первую очередь преследует трудно распознаваемая сила Рока и Судьбы. «Я вынужден изложить причины этого насильственного события, и передо мной стоит громадная задача спросить, что побуждает людей к безрассудным войнам, что изгоняет мир с земного шара. Это была цепь бед, злого рока, возникшая из зависти Фортуны. Это произошло потому, что стоящим у власти отказал здравый смысл, и Рим не мог больше уже держать собственного величия. Наступит время, когда придет конец Света и остановит столетия, тогда снова наступит первородный хаос: так как свет звезд упадет в море, Земля не захочет больше расширить свои берега, океан выйдет из них, Селена окажет сопротивление своему брату, откажется от поездок на своей колеснице по ночному небу и потребует для себя день – и мир утратит свою гармонию».

По форме, выбору материала, живости изложения Гай Петроний Арбитр (ум. в 66 г.н.э.) взорвал все ранее существующие критерии. Его большой авантюрный роман «Сатирикон», который был подразделен на многочисленные вставные части, как, например, знаменитый «Пир Тримальхиона», в первый раз в центр событий ставит вольноотпущенников и рабов. Невзирая на все преувеличения и карикатуры, пародийные и сатирические элементы, произведение является неисчерпаемым источником менталитета и психологии редко представленных в литературе слоев.

Пример из «Пира Тримальхиона» может это пояснить. Из разговора вольноотпущенников будут процитированы взгляды Эхиона на предстоящие выборы и на его принципы воспитания (Эхион является изготовителем попон и рабочей одежды): «... Да вот еще: есть у меня предчувствие, что Маммея нам скоро пир задаст, – там-то уж и мне и моим по два динария достанется. Если он это сделает, то отобьет у Норбана все народное расположение: вот увидите, что он теперь обгонит его на всех парусах. Да и вообще, что хорошего нам сделал Норбан? Дал гладиаторов грошовых, полудохлых, – дунешь на них, и повалятся; и бестиариев видывал я получше; всадники, которых он дал убить, – точь-в-точь человечки с ламповой крышки – сущие цыплята; один – увалень, другой – кривоногий; терциарий-то! – мертвец за мертвеца с подрезанными жилами... Мне кажется, Агамемнон, ты хочешь сказать: «Чего тараторит этот надоеда?» Но почему же ты, записной краснобай, ничего не говоришь? Ты не нашего десятка; так вот смеешься над речами бедных людей. Мы знаем, что от большой учености свихнулся...». Потом Эхион рассказывает о своем сыне, предполагаемом ученике Агамемнона: «Кроме того, начал он уже греческий учить, да и за латынь принялся неплохо, хотя учитель его уж слишком стал самодоволен, не сидит на одном месте. Приходит и просит дать книгу, а сам работать не желает. Есть у него и другой учитель, не из очень ученых, да зато старательный, который учит большему, чем знает. Он приходит к нам обыкновенно по праздникам и всем доволен, что ему ни дай. Недавно купил я сыночку несколько книг с красными строками: хочу, чтоб понюхал немного права для ведения домашних дел. Занятие это хлебное. В словесности он уж довольно испачкался. Если право ему не понравится, я его какому-нибудь ремеслу обучу; отдам, например, в цирульники, в глашатаи или, скажем, в стряпчие. Это у него одна смерть отнять может. Каждый день я ему твержу: «Помни, первенец, все, что зубришь, для себя зубришь. Посмотри на Филерона, стряпчего: если б он не учился, давно бы зубы не полку положил. Не так давно еще кули на спине таскал, теперь против самого Норбана вытянуть может. Наука – это клад, и искусный человек никогда не пропадет» (Петроний «Сатирикон». М.,1957, с. 139—140. Перевод Б.Ярко).

Автор «Сатирикона» был «законодатель общественных вкусов» нероновского двора, человек, диктующий моду в придворных кругах, тем не менее не поглощенный жизненными наслаждениями и, если нужно, мог прекрасно проявить себя, например, как проконсул Вифинии. Нет для него ничего более характерного, чем способ его смерти; с полным самообладанием он вскрыл себе вены, несколько раз попросил перевязать себя и, наконец, умер с невозмутимой иронией под аккомпанемент веселых песен. Петроний является представителем нового бытия, которое объединило изысканное наслаждение с трезвым взглядом на повседневную действительность, рациональный анализ мира и жизненных ценностей, а также полную внутреннюю свободу.

Полной противоположностью во многих отношениях является приписываемая Сенеке трагедия «Октавия», которая живописует судьбу и гибель бывшей замужем за Нероном дочери Клавдия. Эта трагедия показывает бессилие отдельного человека и всемогущество абсолютного правителя, и все это независимо от личных качеств.

О Луции Аннее Сенеке (4 г. до н.э. – 65 гн. э.), сыне оратора, уже шла речь при других обстоятельствах. Вне всяких сомнений Сенека Младший был разносторонним писателем, оратором и философом нероновской эпохи и одновременно придворным, пережившим все взлеты и падения такого положения: с 41 по 49 г.н.э. при Клавдии – ссылка на Корсику, потом при заступничестве Агриппины – возвращение и назначение воспитателем Нерона, с 54 по 62 г.н.э. – ведущая роль в политическом руководстве империи, уход на вынужденный достойный покой и, наконец, в связи с заговором Пизона самоубийство.

Центром его творчества являются философские труды «Диалоги» и «Письма к Луцилию», в обоих случаях проблемы этики. В «Диалогах» Сенека обсуждает вопросы собственного существования, в «О счастливой жизни» – философское обоснование образа жизни достигшего большого богатства государственного деятеля, в «Об отдыхе» – свое отвращение к общественной жизни. При всем этом обогащенный эклектикой стоицизм с выраженной гуманистической и космополитической тенденцией, позиция, которая объясняет, почему позже Сенека был принят христианскими авторами и удостоился предполагаемой переписки с апостолом Павлом.

В 88-м письме к Луцилию Сенека так описывает специфику современной философии: «Подумай, сколько времени у тебя похищает телесное недомогание, сколько общественные, сколько домашние дела, сколько ежедневные происшествия, сколько сон. Измерь время своей жизни: для столь многого его не хватит. Я говорю о свободных искусствах: но и философы, сколько излишнего тащат они с собой, как много того, что неприменимо в жизни. И они тоже распространялись о делении на слоги, об особенностях союзов и предлогов, хотели не отставать от грамматиков и геометров. Все излишнее из их учений они перенесли в свои. А успех в конечном результате тот, что они лучше умеют говорить, чем жить».

В своем 90-м письме он противопоставляет этому первостепенные, на его взгляд, задачи философии: «Что ты требуешь от нее подобные пустяки? Посмотри: ее задача и искусство – изображение самой жизни; все остальные искусства находятся под ее властью! Ибо кому служит жизнь, тому служит и все, что украшает жизнь. Однако она нацелена только на счастливую жизнь: туда она ведет, туда она открывает пути. Она показывает, что настоящее, а что кажущееся зло, она освобождает дух от тщетности, дает ему истинное величие, ставит на место раздутое и зиждившееся лишь на пустой видимости и не терпит незнания разницы между величием и надутостью. Предметом ее учения является вся природа, а также ее собственная. Она дает сведения о сущности богов, о подземном царстве, о домашних богах и гениях, которые принадлежат ко второму классу божественной сущности, где они живут, что делают, что знают и чего хотят. Это святыни, на которые она молится, откроют не только храм отдельной общины, но и беспредельные жилища всех богов и сам мир, истинные изображения и истинный лик которых она выставляет на обозрение духу».

Кроме подобных далеко идущих мыслей, у Сенеки встречаются обыденные размышления и факты, которые относились к людям на все времена, такие, например, как: «Нигде нет того, кто есть повсюду», и не менее правильные слова о времени; «Все, Луцилий, нам чужое, только время принадлежит нам: только это быстротечное и легко пролетающее благо дала нам природа в собственность. И так велика глупость смертных, что получатель небольшого и незначительного благодеяния, которое в любом случае заменимо, считает себя должником: никто однако не считает себя должником, если получил время, хотя оно является единственным, что благодарный не может возместить» («Письма к Луцилию», I. 3).

Не меньшее внимание привлекли трагедии Сенеки, которые оказали большое влияние на европейскую драму и, между прочим, были переведены Лессингом. И в них также заметны те противоречия, которые были свойственны Сенеке: «Тот же самый человек, который, как никто в Риме, ненавидит гладиаторские бои, как трагический поэт купается в крови, наслаждается ужасным, позволяет свирепствовать ненависти, подстрекает зло; внезапно наряду с этим обнаруживается душевное благородство и простота, святость и спасение от страданий и мыслей о смерти с воистину трагической силой. Сенека – человек крайностей, противоречий, и испанец в нем мешал стоическому мудрецу жить так, как он проповедовал» (О. Вайнрайх «Римская сатира». Цюрих, 1949).

Во времена Флавиев на передний план выдвинулись другие формы и содержание. Кроме уже упомянутых книг Плиния Старшего, Квинтилиана и Фронтина, в стихотворениях, сочиненных к какому-либо случаю, Стация «Леса» ощущаются не только придворные компоненты, но и характерные личные поэтические черты. В соединении личных ощущений страдающего бессонницей больного с традиционными образами мифов, с определенным маньеризмом, но и с живыми картинами природы, его поэзия обладает индивидуальными чертами. Большое расстояние отделяет стихи от непосредственных и жизненных высказываний Катулла, но именно поэтому они характерны для лирики того времени:

За какое преступление,

кроткое дитя богов,

я заслужил или за какую ошибку

я, бедный, один о, сон,

лишен твоих даров?

Молчат все животные,

птицы, дичь, и

вершины со своими изгибами подражают

утомленному сну,

даже упрямые реки не так шумят.

Останавливается зыбь озер,