Текст книги "История времен римских императоров от Августа до Константина. Том 2."

Автор книги: Карл Крист

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Общая картина римского общества во времена Константина характеризуется ярко выраженной дихотомией. Насколько можно установить общие тенденции ввиду многочисленных региональных особенностей и разнообразия структур в отдельных провинциях, пропасть между обеими основными группами общества становилась все глубже. Концентрации богатства и собственности противостояло обнищание широких кругов населения. Старые буржуазные средние слои были явно парализованы постоянными государственными нагрузками.

К привилегированным группам высших слоев принадлежали также клирики, особенно епископы, которых Константин постоянно привлекал к себе. Среди первоначально небольшого числа христианских отшельников возникло быстро разрастающееся движение, которое потом вылилось в институт монашества. В этих кругах уже сформировался протест против секуляризации и приспособления христианства к государству и обществу. Воздействие христианства на общественное устройство Римской Империи в целом определить трудно. Во всяком случае во времена Константина христианство не стремилось к основополагающим изменениям социальной структуры. В целом христианство в рамках константиновского времени оказывало стабилизирующее воздействие. Тот факт, что христианские убеждения широких слоев населения содействовали подчинению бюрократии и примирению с нищетой (Ю.Фогт «Константин Великий и его век». Мюнхен, 1960), довольно часто подчеркивался. Но не всегда с необходимой убедительностью указывалось на то, что полное отсутствие государственных социальных платежей усиливало привлекательность христианства по чисто материальным причинам.

Константин очень заботился о том, чтобы он сам, его дом и его эра прославлялись художниками, литераторами, архитекторами, ораторами, скульпторами и мастерами прикладного искусства. Прежде всего он требовал быстрых результатов, поэтому зрелые произведения характерны для его эпохи менее, чем в быстром темпе созданные компиляции.

Особенно наглядно показывают особенности константиновского искусства два памятника в Риме: построенная между 312 и 315 гг. н.э. арка Константина, самая большая триумфальная арка Рима, и голова колоссальной статуи из перестроенной Константином базилики Максенция. В арку Константина были включены скульптуры и рельефы из эры адоптивной империи 2 в.н.э. Они образовывали резкий контраст с новыми рельефами, которые изображали достижения похода против Максенция, вступление Константина в Рим, а также приветственную речь императора и распределение денежных подарков. Эти современные рельефы изготовлены в поразительно строгом стиле, который в последнее время связывается с традициями плебейского искусства. Кроме того, примечательно увеличение чисто репрезентативных элементов, а также разная величина фигур, которая зависит от ранга изображаемых.

Выставленные сегодня во дворе дворца Консерватории на Капитолии фрагменты колоссальной статуи Константина превышают все размеры прежней монументальной скульптуры. Высота головы от шеи составляет 2,60 м, исходя из этого, общая высота статуи сидящего на троне императора равняется приблизительно 10 м. Р.Бьянки Бандинелли описал своеобразие этого изображения так: «Это был новый тип императорской статуи, которая возвышала правителя над обыкновенными смертными: это было почти культовое изображение. Изготовленное из твердых, безжизненных платинок лицо оживлено только огромными глазами, из которых льется магическая сила взгляда и одухотворенность, которую хотели придать фигуре» («Рим. Конец античности». Мюнхен, 1971).

Преобладание чисто придворного искусства очевидно. Наряду с речами панегиристов оно проявляется в потолочной росписи трирского императорского дворца, а также в стихах Оптациана Порфирия. Их поэтическое качество совершенно незначительно, но они безусловно представляют крайнюю степень буквенной акробатики. Отдельные стихи, например, содержат 35 строф, составленных из 35 букв каждая, и эти буквы, в оригинальной рукописи выделенные особыми красками, были выбраны так, что образовывали более или менее осмысленные слова и стихи. Порфирий был скорее «литературным придворным ювелиром» (Ю.Фогт), чем поэтом; правда, Константин был очарован его творчеством.

В области архитектуры появились величественные здания, такие, как многочисленные императорские дворцы, базилики и церкви, которые по своим размерам не шли ни в какое сравнение с другими эпохами. Евсевий в своем неполном списке называет следующие церкви: церковь Положения во гроб и Воскресения в Иерусалиме, церковь Рождества в Вифлееме, базилики и другие церкви в Никомедии, Антиохии и Гелиополе. От этой интенсивной строительной деятельности особенно выиграл Трир: «Я вижу Большой Цирк, который соревнуется с римским, я вижу базилики и форум, царские сооружения, и вместилище правосудия возведено на такую высоту, что оно близко к звездам и небу. Все это, разумеется, дары, которыми мы обязаны твоему присутствию» (Латинские панегирики, VII, 6, 22).

Важнейшим для всей истории Империи было решение Константина основать на месте Византия Константинополь. При столкновении с Лицинием Константин лично убедился в стратегическом значении Византия. Поэтому он еще в 324 г.н.э. начал строительные и восстановительные работы, и некоторое время спустя там начал работу императорский монетный двор. Но важнейший импульс последовал позже. В 326 г.н.э. Константин несколько месяцев провел в Риме, чтобы участвовать в празднествах в честь двадцати летнего юбилея своего правления. Только праздник этот закончился конфликтом. Когда Константин отказался участвовать в праздничной процессии к Капитолию, то есть к традиционным богам города Рима, его поведение вызвало у сената и населения большое негодование, так как они увидели в этом открытое оскорбление. Константину стало ясно, что он никогда не будет чувствовать себя в Риме, как дома. В связи с этим возникло решение создать новую столицу, соперницу Рима.

Во всяком случае для Константинополя было запланировано гораздо более широкое кольцо городских стен, которое окружало площадь в четыре раза больше прежней, восходящей к Септимию Северу городской постройке. Христианская легенда, переданная Филострогом, продолжателем церковной истории Евсевия, отражает впечатление, которое производило на потомков это граничащее с чудом по своим размерам сооружение. Там рассказывается, что когда император с копьем в руке обошел новую границу города и при этом шел все дальше, он на вопрос одного из своих спутников: «Как далеко ты еще хочешь пойти, господин?» ответил: «Пока не остановится тот, кто идет впереди меня».

Если даже в этой легенде присутствует явно христианское преобразование античного представления о том, что Бог определил место для основания города или одобрил его, все равно при освящении города были соблюдены традиционные ритуалы. В 328 г.н.э. место было объявлено собственностью богов; жрецы и звездочеты проводили церемонию, в которой участвовал также неоплатоник Сопатр. Торжественное освящение произошло 11 мая 330 г.н.э., дата, которая впредь всегда торжественно отмечалась как дата основания города.

Город Константина годами был центром строительной деятельности как региона, так и Империи. Из всех прилегающих районов, даже из Рима и Афин, были завезены памятники, разграблены храмы в городах Малой Азии, их металлические крыши расплавлены, чтобы по возможности быстрее придать подобающий блеск новой столице Востока. Статуи Фидия и Лисиппа были транспортированы в новый город и установлены там, а также бронзовые кони, которые стоят сейчас перед Сан Марко. Буркхардт назвал эту практику «самым позорным и массовым грабежом предметов искусств в истории».

На месте рынка северовского города были воздвигнуты храмы Рее, богине-покровительнице Константинополя, и Тихе, покровительнице Рима. Между этим центром, названным Августейоном, и Мраморным морем вырос императорский дворец. На западе города был построен круглый форум Константина, в середине которого стояла колонна из порфира, держащая огромную, частично позолоченную статую императора в короне с лучами. В основании колонны были помещены христианские реликвии. В рамки этой концентрической постройки входили также христианские церкви, как, например, церковь Ирины у Августейона и церковь Софии у императорского дворца; в целом для фазы основания Константинополя характерно соседство храмов для староверов и церквей для христиан.

Константин хотел сделать свою новую столицу равной Риму по своей внутренней структуре. В Константинополе, как в Риме, было семь холмов, и он так же, как Рим, разделялся на 14 кварталов. Особенно примечательным было преимущество с административно-правовой точки зрения. Константинополь со всей своей городской территорией был выделен из диосеза и провинции и освобожден от всех налогов. Император возвел архона города в ранг проконсула, то есть в гот же ранг, которым обладали наместники соседних провинций.

Константин не довольствовался тем, что новый город с 330 г.н.э. привлек в свои стены большое число чиновников и функционеров системы. Событием первостепенной важности было то, что император здесь тоже создал сенат сначала из 300 человек и всеми силами старался заманить в Константинополь лиц, присутствию которых он придавал большое значение. Для них были построены дома; наличие дома в Константинополе было также предпосылкой получить право на аренду владений из императорской собственности на Востоке Империи. Благодаря строительству библиотеки и основанию нового университета город превратился в духовный центр Востока. Наконец, жители города, как и римляне, получили бесплатное обеспечение зерном.

Таким образом, Константинополь стал новым, вторым Римом. Но этот второй Рим был Римом без республиканских традиций и по своей сути только новоримским обрамлением для синтеза эллинистических, позднеантичных и христианских элементов. С любой точки зрения Константинополь был создан как антитеза Риму и как «сильнейшее отрицание римской сущности» (Якоб Буркхардт). Чем больше энергии было отдано второму Риму, тем больше приходил в упадок первый и должен был довольствоваться блеском великих традиций. Будущее принадлежало Константинополю.

Константин и христианство

«Вечная святая набожность нашего Бога не допустила, чтобы род человеческий продолжал блуждать в потемках, и не позволила, чтобы ненавистная злонамеренность некоторых людей взяла верх, а захотела, чтобы они вернулись к законам справедливости. Я узнал это из многочисленных примеров и испытал также на самом себе. Ибо раньше во мне были вещи, которым не хватало справедливости, и я думал, что высшая сила не видит, что происходит в моем сердце. Что за конец имело бы это, о чем я говорю? Только один, который полон зла. Но всемогущий Бог, живущий на небе, послал то, чего я не заслужил. Нельзя ни выразить, ни сосчитать, что он в своей небесной милости дал мне, его рабу» (Оптат Милевский «Против донатиста Пармениана»). Так в августе 314 г.н.э. Константин описал свое религиозное представление и религиозное развитие в письме к католическим епископам, собравшимся в Трире для улаживания спора с донатистами. Это развитие в поисках могущественного покровителя и бога привело его в конечном результате к Христу.

В примере Константина развитие религиозных убеждений человека, с одной стороны, определялось необычной религиозно-политической ситуацией и формировалось под влиянием изменения политических рамочных условий, а также стремлением к политическим целям, с другой – оказало глубокое воздействие на историю Римской Империи в целом. Тесная связь религии и политики, которая еще раз была углублена в системе тетрархии Диоклетиана, получила теперь совершенно новый масштаб. Неожиданные перемены в религиозно-политических решениях Константина объясняются этой связью.

Поворот Констатина к христианству не стал «обращением» в смысле апостола Павла, переживание перед сражением на Мильвийском мосту не явилось для императора «Дамаском». Политик Константин не был готов к той последовательности в религиозной сфере, которую могли ожидать от него христиане. Античный человек, смотрящий на серебряный медальон из Тицина 315 г.н.э., больше обращал внимание на традиционную волчицу с близнецами на большом щите правителя, то есть демонстративное признание преемственности римских мифов, чем малозаметную монограмму Христа на императорском шлеме. И арка Константина не носит ни одного христианского символа, а наоборот, элементы традиционной мифологии и религии.

Несмотря на однозначную сдержанность и плюралистичность религиозной политики, Константин неоднократно подчеркивал свою общность с христианством. Этот бесцеремонный политик с самого начала был вынужден учитывать все факторы динамического политического силового поля и идеологически драпировать свою борьбу зa единоличную власть. Одновременно он позволял христианской стороне втягивать себя во внутрицерковные конфликты и часто свое поведение в подобных спорах ориентировал на политическую своевременность. Это с особой четкостью проявилось в первом внутрицерковном конфликте, с которым он столкнулся, – в донатистском споре.

В донатистском споре с самого начала с личным соперничеством за выбор епископов переплелись глубокие противоречия в общинах Северной Африки, связанные с отношением к традиторам, то есть к тем, кто во время гонений на христиан отдал церковные сосуды и христианские книги. К тому же с этим был связан вопрос, зависит ли действенность церковного официального акта и совершения таинств от непорочности и безупречности епископа, и, наконец, к этому еще примешались претензии многих нумидийских епископов, которые принимали участие в выборах епископа Карфагена. За всем этим стояло непреодолимое противоречие между бескомпромиссной фанатичной церковью мучеников и называемой тогда «католической» церковью, которая снисходительно относилась ко всем равнодушным и даже отрекшимся христианам.

Когда в 311 г.н.э. дьякон Цецилиан был назначен епископом Карфагена, дело дошло до быстро разрастающегося конфликта. Его противники, такие как епископ Феликс Аптонгский, обвинили его в предательстве и втянули в ссору нумидийских епископов. После бесполезных переговоров те со своей стороны назначили епископом Карфагена Майорина; раскол быстро увеличивался и охватил многие общины Северной Африки. Таково было положение вещей, когда Константин принял часть Империи Максенция,

Очевидно, император сразу же принял сторону Цецилиана. Традиция мучеников североафриканской церкви и донатистов с самого начала находилась в противоречии с его стремлением к интеграции, которое осуществлялось за счет компромиссов. В письме к Цецилиану он не только выделяет ему деньги для выплаты «слугам законной и святой католической церкви», но и занимает однозначную позицию в отношении внутрицерковных споров: «Так как я узнал, что некоторые беспокойные люди соблазняют прихожан католической церкви злонамеренным обманом, я устно приказал проконсулу Ануллину и викарию Патрицию уделить соответствующее внимание этому обстоятельству и ни в коем случае не пропускать таких происшествий. Если ты увидишь, что кто-то из этих лиц упорствует в своем безумии, не раздумывая иди к названным чиновникам и делай по этому поводу заявление, чтобы эти люди были призваны к порядку в соответствии с моим устным распоряжением» (Евсевий «История церкви», X, 7, 1—2).

На однозначную позицию Константина в отношении Цецилиана сторонники епископа Майорина ответили на вид очень ловким, а в действительности весьма проблематичным ходом. 15.4.313 г.н.э. они попросили императора передать решение спора галльским епископам. Эдуард Шварц подчеркнул значение этого шага: «Первый раз в истории церкви в качестве высшей инстанции появляется созданный императором синод: это прелюдия Никейского собора» («Император Константин и христианская церковь». Лейпциг, 1936). Константин ответил на эту просьбу и поручил подготовку обсуждения епископу Рима Мильтиаду. Синоды в Риме (октябрь 313 г.н.э.) и Арле (август 314 г.н.э.) занимались этим конфликтом. К единому мнению прийти не удалось, потому что галльские и италийские епископы приняли сторону Цецилиана, а преемник Майорина Донат был отлучен от церкви из-за его обращения с отрекшимися.

Конфликт обострился прежде всего потому, что противники Цецилиана в лице Доната располагали страстным агитатором и предводителем, который объяснял позиции своих сторонников в многочисленных литературных произведениях. По Донату, который разделял теологические соображения Киприана, сторонники этого раскола стали называться донацианами, или донатистами, которые, со своей стороны, называли всех христиан язычниками. Даже посреднические попытки самого Константина, к которому обратились разочарованные результатами синода в Арле донатисты, плодов не принесли. В послании к викарию Африки Цельсу Константин в начале 316 г.н.э. угрожает своим личным вмешательством: «Тогда я покажу своим приговором Цецилиану и его противникам, какое почитание подобает всевышнему Богу и какой вид богослужения доставляет ему радость. Также я после тщательного расследования узнаю и выведу на свет Божий, что скрывают эти глупые и неразумные люди. Людей же, которые эти дела совершают и делают то, что не служит всевышнему Богу, я уничтожу и раздавлю. Что же есть более важное для меня, чем разрушать все заблуждения, устранять все дерзости и заботиться о том, чтобы все исповедовали истинную религию?» (Оптат Милевский «Против донатиста Пармениона»),

Письмо Константина к Цельсу включает в себя поразительные элементы. Император претендует не больше и не меньше, как быть авторитетом в вопросах религии, определять настоящую религию и знать правильные формы богослужения. Своими упреками он продолжает древнеримские традиции и представления; в основе он разделяет принципиальные позиции Диоклетиана. К тому же Константин довел конфликт до крайности. Ввиду внутриполитических событий на Балканах он не смог сам отправиться в Африку, однако римские власти Северной Африки применили свои полномочия против донатистов, что привело к еще большим беспорядкам. Донатистские церкви были закрыты, епископы изгнаны, созданы мученики, которые придали движению еще большее воодушевление. Первый раз здесь был применен инструмент преследования со стороны Римского государства во имя католической церкви, впрочем, безуспешно.

Смена курса Константина в 321 г.н.э. была обусловлена предстоящей борьбой с Лицинием. Неожиданно он решился на толерантность по отношению к донатистской церкви и даже на то, что позволил вернуться изгнанным епископам. В послании ко всем епископам Африки и прихожанам католической церкви новый курс был обоснован так: «К чему обязывает вера, на что способно благоразумие и что может сделать чистота, я, как вы знаете, попытался сделать в своей службе человечеству. Поэтому по нашим законам мир священного братства, милость которого Бог вложил в сердца своих рабов, должен всегда сохраняться благодаря всеобщему согласию. Но так как наше намерение не может проникнуть в некоторые головы и одолеть упорно липнувшие преступления, которые до сих пор успешно защищали свою злонамеренность, мы должны следить за народом, чтобы он благодаря милосердию всевышнего Бога, от них отказался. Ибо от него мы должны ждать спасения, потому что все благие намерения и деяния будут возданы по заслугам» (Оптат Милевский Приложение 9).

Но учреждения донатистов не дремали. Еще в 330 г.н.э. Константин должен был смириться с тем, что донатисты завладели им самим созданной базиликой в Константине, столице Нумидии, и утешил католических епископов тем, что прикажет построить им еще более прекрасную новую базилику. Благодаря своему триумфу над противниками, а также над Римским государством донатисты получили долго не умирающую традицию. Не случайно, что позже именно в их рядах вмешательство императора в церковные вопросы было решительным образом отвергнуто, как это отражено в гордом вопросе Доната: «Что общего имеет император с церковью?» Движение донатистов укрепилось не в последнюю очередь потому, что в него влились древние североафриканские традиции, а позже к нему присоединились группы циркумцеллионов, странствующих монахов-еретиков. Даже Августину не удалось интегрировать это движение; донатизм пережил и гонения вандалов и прекратил свое существование только после завоевания Северной Африки исламом.

Менее сенсационным, чем вмешательство в донатистский спор, был целый ряд мер, которыми Константин поддержал и укрепил христианскую церковь. Так, например, он признал давно существующую на практике третейскую юрисдикцию епископов и разрешил завещательные распоряжения в пользу церкви. Освобождение рабов в упрощенной юридической форме он тоже объявил законным, если оно происходило в присутствии епископа в церкви. Эта христианофильская политика Константина оживилась во время борьбы с Лицинием. Вне всяких сомнений, император увидел в исходе сражения Божий суд.

Опубликованные тогда произведения Лактанция и Евсевия позволяют узнать духовный и религиозный фон духовного развития Константина. Л.Целий Фирмиан Лактанций родился в Африке около 260 г.н.э. и приблизительно через 30 лет был послан Диоклетианом в качестве оратора в Никомедию, где он, вероятно, встретился с Константином. В начале 4 в.н.э., перейдя в христианство, он прекратил свою ораторскую деятельность и посвятил себя литературному творчеству. В 313 г.н.э. он был вызван в Трир, чтобы стать воспитателем старшего сына Константина Криспа. Благодаря прекрасным стилистическим качествам своих произведений он позже был назван христианским Цицероном. Лактанций в своем творчестве сумел объединить древнеримские и позднеантичные представления с христианскими и ветхозаветными ценностями.

В своей знаменитой вышедшей в 316 г.н.э. монографии о видах смерти гонителей он представил историю преследований христиан с точки зрения Божьего суда над гонителями, это произведение Якоб Буркхардт считал «трактатом зловещего фанатизма». Написанное до этого и посвященное Константину теологическое произведение Лактанция «Божественные наставления» в семи книгах преследовало цель ознакомить образованных римлян с учением и моральными ценностями христианства.

Евсевий (260—340 гг. н.э.) провел свою молодость в Палестине, в Цезарее он находился под сильнейшим духовным влиянием пресвитера Памфила, между 303 и 311 гг. н.э. был свидетелем гонения на христиан в Цезарее, Тире, Египте и Фивах. Первое десятилетие 4 в.н.э. было расцветом его литературной деятельности. Тогда он написал свою всемирную хронику и историю церкви. Написанная на греческом языке всемирная хроника начиналась с Авраама (2016/2015 г.до н.э.) и кончалась 325 г.н.э. Кроме полностью сохранившегося армянского варианта, имеется и латинский, дополненный Иеронимом до 378 г.н.э., который стал основой средневековых хроник.

Материал для своей «Истории церкви» Евсевий собрал еще во время гонений на христиан при Диоклетиане, первый вариант был готов еще в 303 г.н.э. и окончательно закончен только в 324 г.н.э. В этом произведении Евсевий подводит итог развитию отдельных христианских групп в новую историческую формацию. Используя многие первоисточники, письма, указы и другие документы, он создал специфически новый метод церковной историографии. Если здесь риторика отступает на задний план, то в написанной после смерти Константина «Жизни Константина» она занимает первое место для чрезмерной идеализации императора.

В процессе своего поворота к христианству Константин стал первым римским императором, который из религиозных убеждений разделял антииудейские настроения христиан: до сих пор небрежно выполняемый запрет на вход евреев в Иерусалим, за исключением одного дня в году, был снова им ужесточен. Прежде всего император хотел по-новому упорядочить рабство в еврейском домашнем хозяйстве. Обрезанный евреями раб, неважно, христианин или нет, отпускался на свободу. Евреям вообще было запрещено держать рабов-христиан, потому что было бы несправедливо, «чтобы убийцы Христа держали рабами спасенных Спасителем людей» (Евсевий «Жизнь Константина», 4, 27). С другой стороны, иудейство, как и раньше, оставалось разрешенной религией; после временных ограничений главы синагог и другие служители культа снова получили привилегии.

Включение всего Востока в сферу своей власти принесло Константину новые проблемы, так как именно в восточной части Империи в те годы церковь была более разобщенной, чем где-либо. Епископские общины были там относительно независимыми, и церкви создали из основанных ими ячеек сеть, в которую входили большие метрополии Александрия и Антиохия. На Востоке десятилетиями прилагались усилия основать христианскую теологию по опыту греческой философии, и именно с этой стороны возникли сильнейшие трения.

Как в Северной Африке в донатистском споре, так и в Египте проблема отрекшихся привела к образованию секты мелицианов, однако для проблемы на Востоке характерно, что этот вопрос отступил перед теологически более серьезной проблемой логоса. Перед церковью стояла задача, с одной стороны, сохранить христианский монотеизм, а с другой – объяснить различие Бога-Отца и Сына. Этот круг вопросов оживленно обсуждался в Александрии после смерти Оригена, а также в Антиохии, причем в обоих больших христианских школах Ближнего Востока эти вопросы нашли совершенно различное толкование. Александрийская школа, хотя и упрощенно, но тесно соединила Бога-Отца и Сына. Отец и Сын по ее трактовке отличаются только тем, что Сын родился от Отца; пресвитер Арий под влиянием антиохийской школы придерживался мнения, что Отец и Сын сильно отличаются друг от друга. По Арию, Бог-Отец и только он был вечным, всесильным и всевидящим Богом, который не мог по своей природе иметь дело с земным. Как свое орудие для спасения мира он создал Сына, и только поэтому тот стал человеком.

Судя по всему, Арий именно в Александрии столкнулся с сильнейшими возражениями. Вскоре Александр, епископ города, отлучил его от церкви. Заседавший в Александрии синод египетских епископов утвердил этот приговор. Арий отправился на север, где он нашел понимание у дружественных ему епископов, особенно у Евсевия Никомедийского и Евсевия Цезарейского, историка церкви. Отныне спор охватил весь Восток Империи.

Когда был свергнут Лициний, Константин тоже подключился к этому спору. В двух письмах он обратился к Арию и Александру и был убежден, что сможет закончить конфликт своим личным призывом. Целью его вмешательства было создание единства христианской церкви, так как, по его мнению, это единство было выгодно для Римской Империи.

Письмо Константина к Арию и Александру местами обезоруживает наивностью. После описания своих намерений и поведения в донатистском споре он излагает, как на его взгляд выглядит конфликт на Востоке: «Как я узнал, настоящий вопрос имеет следующее происхождение: ты, Александр, спросил своих пресвитеров, что каждый из них думает о написанном в Законе месте. На это ты, Арий, необдуманно ответил то, что тебе не должно было приходить в голову, а коль скоро пришло, должно было быть обойдено молчанием. Из-за этого между вами возник раздор, что раскололо святой народ на две части. Поэтому каждый из вас должен принести извинения и сделать то, что советует вам ваш единоверец.

С самого начала не нужно было бы ставить вопрос о таких вещах и давать на них ответ. Так как эти вопросы не предписывает какой-нибудь закон, а сварливость подняла их. Если они поставлены ради философских упражнений, мы должны держать их в уме, а не легкомысленно обсуждать их на публичных собраниях или доверять ушам людей. Ибо мало таких, кто в состоянии понять значение таких важных и трудных вопросов. При таких обстоятельствах нужно держать в узде болтливость, потому что малая сообразительность наших слушателей не позволяет привести к правильному пониманию наших слов, и по этим причинам народ обязательно раскалывается и богохульствует.

Поэтому необдуманные вопросы и скоропалительные ответы должны быть обоюдно прощены. Ибо повод, по которому разгорелся спор, не касается главного, что сказано в Законе. Никто из вас не ввел нового ложного учения. Нет, у вас одни и те же убеждения, и поэтому вы можете прийти к единодушному мнению. Ибо будет несправедливо и неподобающе, если из-за вашего спора о незначительных мелочах впадет в разлад божий народ, который под вашим руководством должен приучаться к порядку». Император ссылается на пример философов, которые, несмотря на разные взгляды на частности, объединились в одно учение, и заканчивает призывом к единству: «Я не говорю, что в этом разностороннем вопросе, как бы он ни звучал, нужно придерживаться одного и того же мнения. Драгоценная общность между вами должна быть без фальши, и общность должна сохраниться при любых взглядах, даже если возникает различие во мнениях по незначительным вопросам.

Верните мне счастливые дни и беззаботные ночи, чтобы для меня сохранилась радость и счастье спокойной жизни» (Евсевий «Жизнь Константина», 2, 69).

Но эти призывы были тщетными. После того, как первая попытка к примирению потерпела неудачу и следующий синод в Антиохии стал на сторону Александра, император снова вмешался и приказал летом 325 г.н.э. созвать синод епископов из всей империи. Местом съезда была выбрана Никея, куда Константин мог легко приехать из своей резиденции в Никомедии. В императорский дворец в Никее в мае 325 г.н.э. собралось около 250 епископов из всех провинций, большая часть с Востока. Император сам торжественно открыл синод, но не председательствовал, однако неоднократно вступал в дискуссии; по сведениям Евсевия, он даже побуждал епископов сказать решающее слово.

Тогда как на синоде в Никее относительно быстро пришли к решению отклонить мнение Ария, формулировка символа веры вызвала значительные трудности.

Спор вокруг Ария не был единственным вопросом для обсуждения этого синода. Он, кроме всего прочего, выработал основные принципы внутрицерковной организации. Синод епископов провинций отныне имел право выбирать епископов и проверять епископские решения. Особенно было выделено положение епископа столицы провинции. Он получил полномочия утверждать или отклонять выбор епископа. Исключением из этой организации были только епископы Александрии, Антиохии и Рима, которые сохранили свои прежние права и влияние внутри соответствующих территорий.

Следующим пунктом была фиксация праздника Пасхи, который до сих пор отмечался по разным подсчетам. В этом вопросе выбрали дату, принятую в Александрии и Риме. К завершению синода снова стало очевидным переплетение светской власти и церкви, которое было столь типичным для Никеи. Константин пригласил епископов на празднование двадцатилетнего юбилея своего правления: сам же он, некрещеный, закрыл синод отеческим увещеванием и поручил распространение результатов не только церковным инстанциям, но в собственных посланиях к общинам сообщил о показавшихся ему важными решениях.