Текст книги "История времен римских императоров от Августа до Константина. Том 2."

Автор книги: Карл Крист

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Кроме преторианских префектов влиятельнейшими шефами центральных органов были чиновники, ответственные за налоги и чеканку монет, а также чиновники, к которым поступали доходы от собственности короны. Судя по скриниям, их ящичкам с документами, существовали различные секции императорской канцелярии, которыми руководили магистры. Магистр писем отвечал за переписку, магистр жалоб руководил отделом прошений, магистр по расследованиям заведовал правовым отделом. Наряду с этими центральными административными штабами существовала функционально дифференцированная придворная прислуга – кастрензианы, которые включали в себя кубикуляриев – ответственных за спальные покои, и веляриев, которые обслуживали занавеси в императорском аудиенц-зале.

Существенное увеличение войска, интенсивная строительная деятельность и не в последнюю очередь раздувание государственного аппарата тяжело обременили финансы Империи. Так как налоговая система, которую ввел Диоклетиан, была столь же неэффективна, сколь и коррумпирована, и так как все виды денег, несмотря на попытку реформы Аврелиана, снова находились под угрозой инфляции, не оставалось иного выхода, кроме систематической реорганизации. Она была продиктована требованиями армии, но проводилась не в один прием, а, по всей видимости, поэтапно. Правда, создается впечатление, что она представляла собой одно целое.

В течение 3 в.н.э. сохранилась только аннона, от случая к случаю повышаемый натуральный налог. Диоклетиан систематизировал это повышение, когда распорядился равномерно повысить то, что раньше повышалось периодически на региональном уровне и в разном объеме.

Даже северная часть Италии теперь облагалась налогами, тогда как южная должна была обеспечивать столицу скотом, вином и строительными материалами. Вторым пунктом новой налоговой системы Диоклетиана была капитация – подушный налог, взимаемый деньгами.

Диоклетианова система капитация-югация основывалась на двух элементах: во-первых, на одном югере, то есть земельном участке плодородной земли того размера и качества, чтобы служить второму элементу, то есть лицу для поддержания жизни, и использоваться только им самим. Таким образом, налоговый субъект состоял из связи земельного участка и рабочей силы, причем с женщин взималась только половина подушного налога.

В деталях налоговая система была сильно дифференцирована: по своей дифференциации она похожа на современную. Так, например, в Сирии, где соотношения известны из сирийской расчетной книги, размеры одного югера колебались в зависимости от качества земли между 20 и 60 моргами пахотной земли. Причем 5 моргов виноградника приравнивались или к 225 в горах, или к 450 оливковых деревьев. Скоординированы были и другие налоги, например поштучный налог на скот.

Вероятно, налогом капитация-югация облагались все жители Империи: мужчины в возрасте от 12 до 65 лет, женщины от 14 до 65. Систематическая перепись, которая была проведена первый раз в 297 г.н.э., потом проводилась каждые пять лет, а с 312 г.н.э. каждые пятнадцать лет, устанавливала число налогоплательщиков. Эта перепись давала повод для возражений и вызывала негодование, она была решающим событием в жизни каждого отдельного человека. Как хронологический термин это понятие использовалось еще в европейском средневековье.

В отличие от многих современных государственных бюджетов бюджет Римской Империи в поздней античности не зависел от меняющихся налоговых поступлений.

Тогда как система налога капитация-югация в современных исследованиях оценивается положительно по причине ее эффективности, Лактанций в начале 4 в.н.э. рисует в мрачных красках ее последствия. Хотя нужно учитывать его негативное отношение к правителям первой тетрархии и его стремление к риторическим преувеличениям, его описание, по крайней мере частично, выявляет последствия реорганизации и предостерегает от слишком оптимистичной оценки ситуации: «Между тем были несчастья и стенания из-за нового налогообложения, которое было введено для всех провинций и общин... Толпа налоговых чиновников низверглась отовсюду и привела всех в смятение. Это были картины ужаса, как при нападении врагов и уводе пленных. Измерялись поля, подсчитывались виноградные лозы и деревья, вносились в списки все домашние животные, отмечалось число жителей. В города сгонялось все городское и сельское население; все площади были забиты толпами людей. Каждый был на месте с детьми и рабами. Ввели пытки и побои, сыновей пытали перед отцами, вернейших рабов перед хозяевами, жен перед мужьями. Если же все это было безуспешно, пытали самого собственника, и если он не выдерживал боли, он записывал в собственность то, чего вообще не существовало. Ни возраст, ни немощи не находили снисхождения... Детям прибавляли возраст, старикам уменьшали. Все должны были платить подушный налог и продажную цену за жизнь. Не доверяли одним оценщикам и снова посылали других, как будто они могли записать больше; все время удваивались взносы. Тем временем уменьшалось число животных, умирали люди, но несмотря на это налог накладывался и на умерших. Короче, бесплатно нельзя было больше ни жить, ни умереть. Остались только нищие, с которых нечего было взять» (Лактанций, «О смерти преследователей», 23).

В то время как налоговая система Диоклетиана с государственной точки зрения себя оправдала, его начинания в области экономики и валюты потерпели неудачу. После того как попытка Аврелиана оказалась безуспешной, Диоклетиан дважды провел денежную реформу в 294 г.н.э. и в 301 г.н.э. Эти реформы преследовали цель повысить и стабилизировать падающую цену серебряных денег. Даже после недавнего обнаружения надписи из Афродизии, которая сообщает важные детали реформы 1.9.301 г.н.э., специальные нумизматические проблемы еще не разрешены. Прежде всего нельзя установить соотношения и тарификации эры Диоклетиана. Покрытые тонким серебряным слоем медные монеты в больших количествах обнаруживаются при раскопках; они снизились в весе и в чистом содержании так же, как и прежние номиналы, и еще больше увеличили разницу между установленной государством денежной стоимостью и настоящей покупательной способностью.

Только организационная реформа всей монетной чеканки оказалась прочной. Вместо комбинированной системы местной, региональной и государственной чеканки Диоклетиан ввел новую систему более 15 государственных монетных дворов, на которых чеканились впредь преимущественно единые типы монет. В будущем эти монеты в разных частях Империи различались только по сокращенному названию монетного двора (например, PTR – монетный двор в Трире или SIS – Сисция) или по стилю изображений и региональным особенностям. Центральные эмиссии, например, с надписями «ДУХУ – ПОКРОВИТЕЛЮ РИМСКОГО НАРОДА» или «ЮПИТЕРУ-ХРАНИТЕЛЮ» изготовлялись теперь на всех государственных монетных дворах, из которых монетные дворы Трира, Лондона, Рима, Лугдуна, Арелаты и Сисции стали самыми значительными для германского пограничного пространства.

Вторая денежная реформа Диоклетиана находится в тесной связи с эдиктом о максимальных ценах 301 г.н.э. Очевидно, реорганизация валютной системы и фиксация максимальных цен должны были тесно взаимодействовать, чтобы, с одной стороны, покончить с инфляционными процессами, а с другой – обеспечить предложение товаров по соответствующим ценам. То, что все вмешательства в денежную систему привели к другим последствиям, доказывает папирус конца 3 в.н.э., в котором чиновник дает своему агенту следующие указания: «Божественная судьба наших повелителей распорядилась, чтобы италийские деньги были уменьшены на половину одного нумма. Поэтому поторопись все италийские деньги, которые у тебя есть, израсходовать и купить мне всякого товара, по какой цене сможешь раздобыть» («Каталог греческих папирусов в библиотеке Д. Риланова в Манчестере», 607).

Другие развития тоже увеличили разницу между стоимостью и реальной ценой и в конце концов привели к тому кризису, который должен был устранить эдикт о максимальной цене 301 г.н.э., акт отчаяния и «правительственной глупости», как считал Моммзен, в любом случае самая всеобъемлющая попытка экономического управления, которая вообще известна в античности. Эдикт начинается с перечисления всех официальных титулов четырех правителей, которые содержали по восемь победных имен. Обстоятельное и вычурное предисловие, обосновывающее необходимость мер, напоминает сначала об удачно проведенных войнах и о больших усилиях по восстановлению мира: «Неусыпным долгом правителей является окружить навеки установившийся мир подобающей защитой справедливости». При этом появляются старые и новые элементы идеологии позднеантичной императорской власти: мир, справедливость, спокойствие и безмятежность.

В острейшем контрасте за этим следует описание действительности, указание на бешеное корыстолюбие тех бессовестных и неудержных, которые не считаются с обществом и вынуждают к действиям «отцов рода человеческого». При этом добавляется, что забота правителей пришла слишком поздно и прежняя сдержанность объясняется надеждой императоров на то, что человечество улучшится само. Эта, как позже оказалось, безрезультатная и фатальная сдержанность была стилизована и как выражение умеренности. Только после этих общих мест эдикт становится конкретным:

«Кто имеет такой упрямый характер и лишен всякой человечности, что не знает и даже не почувствовал, как на товары, продаваемые на рынках или в ежедневном товарообороте городов, распространился произвол цен, что разнузданная алчность не утоляется ни изобилием товаров, ни богатым урожаем отдельных лет; что без сомнения именно такие люди, которые занимаются такими делами, постоянно в душе взвешивают и даже узнают по звездам погоду и не могут в своем несправедливом настрое вынести, когда счастливые поля орошаются небесным дождем и дают надежду на будущие плоды; что многие считают это своим личным ущербом, когда возникает избыток товаров из-за благосклонности неба. Эти люди, которые только о том и думают, чтобы из божественного благодеяния извлечь выгоду, урезать избыток в общественном благосостоянии, а в неурожайный год с тем, что принес урожай, заниматься грязными делишками, пользуясь услугами торговцев, эти люди, из которых каждый купается в богатстве, которым можно было бы насытить целые народы, и которые гонятся только за своим благополучием и за ростовщическими процентами – так вот, жители наших провинций, положить конец их корыстолюбию требует от нас уважение ко всему человечеству...

Итак, кто не знает, что низменная выгода с коварной наглостью подстерегает все наши войска, куда бы их ни направляло общее благо, и не только в деревнях и городах, но и на марше они сталкиваются с ростовщиками, и цена за товары растет не в четыре или восемь раз, а взвинчивается так, что человеческий язык не может это выразить; у солдата на покупку одного-единственного предмета крадется все жалованье, и все общие налоговые поступления всей Империи для содержания войска переходят в мерзкую добычу разбойников.

Итак, взвесив с полным правом все вышеизложенное, мы, потому что этого требует простая человечность, подумали не устанавливать цены на товары, ибо это было бы несправедливо, потому что многие провинции радовались бы счастью желаемых низких цен и, так сказать, привилегии изобилия, но установить максимальные цены, чтобы, если какая-нибудь буря увеличит дороговизну – да хранят нас от этого боги! – алчность была ограничена нашим распоряжением или ограничениями закона.

Поэтому мы устанавливаем, чтобы цены, которые приведены в прилагаемом перечне, соблюдались по всей Империи, чтобы все поняли, что у них отнят произвол их повышения, а там, где есть изобилие товаров, чтобы не было помех для дешевых цен, о чем можно лучше всего позаботиться, наложив оковы на описанную алчность. Между продавцом и покупателем, которые заходят в гавани и путешествуют по чужим странам, это сдерживание должно соблюдаться в совместных деловых связях, и чтобы они знали, что при затруднениях они не могут превысить установленные цены на товары. Они должны рассчитывать время, место и транспорт товаров и вообще все дело, исходя из следующего: постановлено, что те, кто привозит товары, не может их нигде продавать дороже.

Так как у наших предков было принято держать в узде дерзновение назначением наказания, потому что крайне редко можно встретить человека, который сам по себе делает добро, а страх является всегда самым верным рулевым в исполнении долга, постановляется, что если кто уклоняется от требований этого распоряжения, за свою дерзость будет подвержен смертной казни. И никто не может жаловаться на суровость распоряжения, потому что в руках каждого избежать грозящей опасности соблюдением этой меры. Та же опасность грозит тому, кто из жадности вопреки предписанию действует заодно с корыстолюбием продавца. От той же вины не освобождается тот, кто владеет товаром, необходимым для питания и употребления, и после указа не поставляет его на рынок; наказание для того, кто вызывает дефицит, должно быть выше, чем для того, кто нарушил распоряжение.

Итак, мы призываем всех к послушанию, которое на пользу обществу должно соблюдаться с благосклонным уважением и должным благоговением, особенно потому, что такое распоряжение послужит не только отдельным городам, народам и провинциям, но и всей Империи, гибели которой, как мы знаем, желают лишь немногие, корыстолюбие которых не могут умерить и насытить ни время, ни богатство, за которым они охотятся» (С.Лауффер «Эдикт Диоклетиана о максимальных ценах». Берлин, 1971).

К эдикту приложен длинный перечень максимальных цен, заработной платы, платы за провоз и транспортные расходы. Из этой приблизительно тысячи позиций далее будет названо несколько примеров, причем расчетную единицу динария, которая лежит в основе, точно определить нельзя. Единицей меры для твердых товаров является лагерный модий (17,5 л), для жидкостей – италийский секстар (0,547 л). Употребляемый также италийский фунт соответствует 327 г.

Кроме историко-экономических деталей, которые видны при сравнении цен, заработных плат и транспортных расходов, весь эдикт Диоклетиана является типичным проявлением его политики и поведения. Сознание ответственности отца рода человеческого, ссылка на древнеримскую традицию, решимость после долгой сдержанности сделать, наконец, что-то необходимое, призыв к убеждениям и проведение мер, которые были прежде всего в пользу солдат, – в этом конкретном случае сконцентрировано своеобразие системы. Фрагменты из многих частей Империи доказывают, что эдикт должен был быть всеобщим, на самом же деле он быстро потерпел крах.

Такую же активную деятельность, как в области экономики и денежной политики, Диоклетиан развил и в секторе права. За период его правления известны около 1200 указов, которые, правда, нельзя привести к общему знаменателю, однако в целом они свидетельствуют о том, что он придерживался норм классического римского права. Особенно типичной является попытка Диоклетиана ужесточить древнеримское брачное право суровыми наказаниями за двоебрачие и нарушение супружеской верности, а также запрещение браков между родственниками. Гуманитарные тенденции проявились также и в ограничении пыток. Создание Диоклетианом закона о браке 295 г.н.э. подтверждает древнеримскую тождественность права, религии и морали. «Так как нашему благочестивому и богобоязненному разуму кажется достойным почитания то, что определено римскими законами как чистое и святое, мы считаем, что не можем оставить без внимания то, что некоторые люди в прошлом вели себя безбожно и постыдно. Если есть что-то, чему нужно помешать или наказать, забота о нашем веке призывает нас вмешаться. Несомненно, только тогда бессмертные боги, как и всегда, так и в будущем будут благосклонны к римскому народу, когда мы убедимся, что все люди под нашей властью ведут благочестивую, богобоязненную, спокойную и чистую жизнь, следуя обычаям предков. Поэтому мы решили позаботиться о том, чтобы законный, заключенный в соответствии с древним правом брак, как для почтенности тех, кто заключил брак, так и для тех, кто от него родился, находился под охраной богобоязненности, и чтобы потомство было очищено почтенным рождением. Это приведет к тому, что в будущем никто не осмелится поддаться необузданным страстям, если будет знать, что прежние совершители преступлений настолько потеряли прощение, что им не разрешается вводить в наследство незаконнорожденного ребенка, как это запрещалось по древнему обычаю римских законов» («Ватиканские выписки»).

Так, право здесь рассматривается как проявление религии; консервативная приверженность римским традициям и ценностям характеризует также и религиозную политику Диоклетиана. Увеличение почитания Юпитера и Геракла не исключало при этом почитание бога Солнца, и ничего не было бы ошибочнее, чем приписывать Диоклетиану монотеизм. Совсем наоборот, его религия является признанием множества государственных богов политеистического римского мира представлений, причем с особым упором на все римское, Римского Геракла и Духа – покровителя римского народа.

С этим позитивным признаком соседствует, с другой стороны, решительное неприятие всех ценностей чужеродных и враждебных сил. Поэтому, когда распространение учения Мани вызвало беспорядки, особенно в Северной Африке, Диоклетиан приказал беспощадно преследовать манихеев. Особенно четко это показывает манихейский эдикт Диоклетиана 297 г.н.э.:

«...Старая религия не может быть осуждена новой... Величайшее преступление – отречься от того, что было определено и утверждено древними... Поэтому мы решили наказать зловредное упрямство дурных людей, которые противопоставляют древним богослужениям богопротивные секты, чтобы по своему скверному произволу уничтожить то, что нам было завещано богами... Следует опасаться, что они (манихеи) с течением времен отравят своими мерзкими ядовитыми напитками невинных людей, скромный и спокойный римский народ и весь наш земной шар... Поэтому мы повелеваем, чтобы основатели и главари вместе с их мерзкими писаниями были подвержены суровому наказанию – сожжению в огне; их приверженцы, прежде всего фанатики, должны быть наказаны смертью, их собственность конфискована в пользу казны... Эпидемия этого зла должна быть истреблена с корнем из нашего счастливого века» («Ватиканские выписки», 187).

Такая позиция должна была неминуемо привести к преследованиям христиан. Сначала Диоклетиан проявлял в отношении к христианам подчеркнутую сдержанность, он намеренно не обращал на них внимания, как бы это ни было трудно, так как в Никомедии христианская церковь находилась в непосредственной близости от императорского дворца. 299 г.н.э. принес категорическую антихристианскую направленность. Поводом этому послужило неудачное изучение внутренностей, которое проходило в присутствии императора, и за эту неудачу ответственность свалили на христиан. Поэтому первой реакцией императора был приказ о жертвоприношениях для всех служащих дворца, для войска и чиновников. Те, кто отказывался, увольнялись со службы.

С принципиальным решением проблемы христианства Диоклетиан не торопился. Он заручился не только согласием государственного совета, но и мнением самих богов, спросив его у милетского оракула Аполлона. Только после наведения этих справок с 303 г.н.э. по всей Империи были распространены его эдикты о преследованиях христиан. 23 февраля 303 г.н.э. на празднике бога Термина они были применены. Их началом стало разрушение христианской церкви в Никомедии. После первого эдикта, как и в случае с манихеями, были уничтожены все христианские церкви, уничтожены рукописи и запрещены богослужения. Представители высших сословий при принадлежности к христианству потеряли свое положение, звания и сословные привилегии. Императорские вольноотпущенники, которые упорствовали в своей вере, были возвращены в рабское состояние, христианам войска и администрации грозило лишение свободы, все христиане лишались правоспособности, однако смертная казнь и телесные наказания введены не были.

Это преследование распространилось на всю Империю, оно вскоре ожесточилось еще больше, после того как в императорском дворце в Никомедии один за другим произошло два пожара, авторство которых остается спорным. После этого мученической смертью умерли не только епископ Никомедии и многие клирики, но и немало христиан города. Теперь вторым эдиктом устанавливалось тюремное заключение для всего христианского духовенства. Вскоре после этого следующий эдикт предписывал этим заключенным приносить жертвоприношения, причем, кто это делал, получал свободу, а тому, кто отказывался, грозили пытки и смертная казнь.

Эскалация эдиктов в 304 г.н.э. завершилась главным эдиктом, который предусматривал для отказавшихся принудительные работы на рудниках или смертную казнь. Этот четвертый эдикт, взбудораживший все население Империи, приводился в исполнение в отдельных частях Империи с большими различиями. Тогда как Галерий выполнял предписание с особым рвением, Максимиан Геркулий его соблюдал формально, Констанций Хлор вообще воздерживался от его применения. Между тем на всем Востоке Империи преследования продолжались до 311 г.н.э.

Если сравнить меры Диоклетиана с предшествующими гонениями на христиан, то налицо различия между Децием, с одной стороны, и Валерианом и Диоклетианом, с другой. Общее жертвоприношение Деция находит свое соответствие только в четвертом эдикте Диоклетиана; эдикты Валериана и Диоклетиана были направлены в основном против духовенства, культа и организации христианской церкви. В 4-м эдикте Диоклетиана заметно стремление к бюрократическому совершенству Деция, хотя в его распоряжении был более развитый государственный аппарат.

При изолированном способе рассмотрения едва ли можно объяснить, почему Диоклетиан занялся проблемой христиан после почти сорокалетней паузы терпимости, с одной стороны, относительно поздно в рамках его правления, а с другой – с большой последовательностью. Перед ним с самого начала стояла проблема лояльности двора и армии. Вызывающие провокации отдельных христиан, правда, исключить нельзя, тем не менее они не могут объяснить эскалацию эдиктов. Меры Диоклетиана нельзя также объяснить как отвлекающий маневр после неудачи эдикта о максимальных ценах или как следствие его желания оставить после себя со всех точек зрения улаженные отношения внутри тетрархии при запланированной смене правителя.

Если, наоборот, выбрать другие перспективы, то становятся заметными решающие связи. Прежде всего новая теология императорской власти, сакральное превознесение правителя и связанное с этим форсирование почитания императора в религиозной форме рано или поздно должны были привести к столкновению с христианством. Параллельно с этим с середины девяностых годов заметно усиление Диоклетианом его «древнеримского» реставрационного курса. Эдикт о браке 295 г.н.э., эдикт о манихеях 297 г.н.э., эдикт о христианах 303/304 г.н.э. являются следствием одной и той же принципиальной позиции. Диоклетиан был одержим идеей о том, что нарушение древнеримской морали и религии является причиной кризисов и отсутствия помощи богов. Неспособность решить основные внутренние проблемы Империи, несмотря на непомерное расширение государственных органов, должна была привести к крайним мерам против всех институтов и групп людей, которые конструктивно не сотрудничали с его реставрацией.

Реформы Диоклетиана в целом, а тем самым и система первой тетрархии еще в античности оценивались очень противоречиво. Тогда как одни до небес превозносили правителя в своих панегириках, Аврелий Виктор в 360 г.н.э. в своих «Цезарях» дает взвешенную, критическую картину, которая позволяет узнать последствия реформ и внутренние проблемы тетрархии. Очень критически и односторонне высказывался также Лактанций, который, однако, указал на отправные точки несправедливостей и ненормального развития:

«Диоклетиан, великий в изобретении преступлений и в творении зла, при обшей гибели, которую он вызвал, не мог держать руки подальше даже от бога. Он погубил земной шар своим корыстолюбием и боязливостью. Он возвысил трех правителей, разделил Империю на четыре части и увеличил войско, потому что каждый из них добивался большего числа солдат, чем раньше имели правители, которые, однако, правили в одиночку. Число берущих начало превышать число дающих настолько, что силы колонов истощились чрезмерностью налогов, они покидали свои поля, и пашни превращались в леса. И чтобы наполнить все ужасом, он и провинции разделил на меньшие части. Теперь четыре наместника и еще больше начальства были навязаны каждой области и каждому городу, к ним добавились бесчисленные налоговые чиновники, начальники учреждений и представители имперской администрации, которые председательствовали на судебных заседаниях, чтобы чаще выносить обвинительные приговоры, присуждать к изгнанию и к сдаче бесчисленных вещей, и при этих сдачах дело доходило до невыносимых актов насилия. Это можно было бы выдержать, если бы это было необходимо для содержания солдат. Но в своем ненасытном корыстолюбии он ни за что не желал уменьшить государственную казну и бесконечно взыскивал чрезвычайные подати и «подарки», чтобы держать в полной сохранности то, что он накопил. Так как он многочисленными несправедливостями вызвал сильную дороговизну, то попытался установить законом цены на все продаваемые вещи. Так как за незначительные и ничего не стоящие вещи было пролито много крови, из страха открыто на продажу ничего не выставлялось, пока после смерти многих от нужды закон сам по себе не исчез. К этому добавилась безграничная страсть к строительству и не меньшая тяга поставить для провинций рабочих, зодчих, повозки и все необходимое для строительства. Здесь был воздвигнут зал для судебных заседаний, там цирк, здесь монетный двор, здесь дом для жены, там дом для дочери... Такое безумие он творил постоянно, когда вздумал сравнять с Римом Никомедию» («О смерти преследователей», 7).

В новых исследованиях на основе выводов В.Сестона преобладает мнение, что комплекс реформ Диоклетиана нужно понимать не как результат бюрократической страсти к планированию и не как результат систематической реставрационной политики, а в первую очередь как меры, продиктованные конкретными требованиями и задачами. Но какими бы импонирующими ни казались последовательность и строгость, с которыми Диоклетиан пытался преодолеть неудовлетворительное состояние и активизировать государственные органы, нельзя не заметить внутренние противоречия тетрархии, и эти противоречия отражали противоречия его собственной личности.

Приверженность Диоклетиана ко всему древнеримскому, как сказал Гиббон, была не чистым лицемерием, но честным убеждением, и он принимал меры против «падения нравов» в соответствии со своим мнением, пусть даже обоснования и стилизация его политики кажутся более примитивными и элементарными, чем у Августа. Однако эта по существу религиозная, консервативно-римская позиция находится в контрасте с рациональными указаниями, которые осуществлялись вплоть до эксцессов во всех сферах государственного регулирования и при этом по своим средствам нарушали все римские традиции.

Было бы неправильно в конструкции тетрархии видеть принципы высшей римской магистратуры, для которой твердо установленными нормами была коллегиальность в государственном управлении и ограниченный срок полномочий. По содержанию и духу новый порядок можно характеризовать только как неримский, что следует даже из того, что во время тетрархии сам Рим и римский сенат потеряли свои древние функции. Если применять критерии старой Республики или принципата, то не лишено оснований утверждение Эрнста Маера, который не видит здесь присутствия римского государственного мышления, или когда Якоб Буркхардт рассматривает всю систему как результат «непрерывного царящего над всеми отношениями религиозного пристрастия».

В ноябре 303 г.н.э. Диоклетиан пышно отпраздновал свои виценналии, двадцатилетний юбилей правления и одновременно так долго откладываемый триумф над сасанидами. Это был триумф, в котором 13 слонов и богатые персидские трофеи представили столице впечатляющее зрелище. В честь этого воздвигнули триумфальную арку, от которой еще сегодня сохранились небольшие развалины. Хотя не было недостатка в блеске и почестях, Диоклетиан среди зимы отправился в путь, он не был в восторге от пребывания в Риме. Во время путешествия император тяжело заболел, вскоре после этого в Никомедии произошел рецидив, и в Империи ждали его конца. Вероятнее всего, Диоклетиан еще во время своего пребывания в Риме задумал свое отречение и обязал Максимиана Геркулия сделать то же. Если нужно было еще одно подтверждение его решения, то ему дала его болезнь, но в первую очередь это была верность собственной концепции, которая побудила его отречься 1 мая 305 г.н.э.

В том же месте у Никомедии, где изображение Юпитера напоминало о его провозглашении императором, в парадной форме выстроились войска для последнего официального акта императора. Он возвысил обоих Цезарей Империи, Галерия и Констанция Хлора, в Августы, и на их место назначил новых Цезарей – для востока племянника Галерия Максимина Дая, а для Запада – Севера. Потом император сложил свои обязанности на том основании, что он болен, стар и нуждается в покое и что управление государством требует молодых сил. Несовместимое противоречие между возвышением до Юпитера и уходом в частную жизнь его не волновало. Как частное лицо он уединился в своем огромном дворце у Салон.

С отречением Диоклетиана в рамках римской истории можно отдаленно сравнить только отречение Суллы; но по существу нет аналогичного случая для такого полного отказа от неограниченной власти. Этот шаг содержал в себе много загадочного и вызывал восхищение. Как отметил В.Каеги, не случайно, что у Вольтера, который решительно дискредитировал личность Константина Великого, именно Диоклетиан стал идеальным образом скептической человечности, и в конце статьи о Диоклетиане «Философского словаря» Вольтера появились знаменитые слова Кандида: «Он сказал, что начал жить в день своего отречения, и когда его просили вернуться на трон, он ответил, что трон не стоит покоя его жизни и что ему больше радости доставляет ухаживать за садом, чем управлять всем миром...»

Век Константина Великого.