Текст книги "Остров выживших"

Автор книги: Карен Трэвисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

– Я не собираюсь произносить зажигательных речей, – начал он. – Необходимо взглянуть в лицо фактам. Наше общество за три часа изменилось до неузнаваемости. Теперь мы в еще большей опасности, чем во время войны с Саранчой. Мы лишились самых необходимых удобств, которые имелись в нашем распоряжении в Хасинто. Люди будут умирать от голода и холода. Люди поддадутся злобе и страху очень быстро, и именно в этот момент мы столкнемся с угрозой гибели. Прежде чем появятся хоть какие-нибудь улучшения, нас ждет нечто гораздо худшее, чем Саранча. Огромное напряжение придется испытать не только вам, но и нашим солдатам: только что они вели кошмарную войну, а теперь мы превратим их в полицию, заставим следить за соблюдением порядка, потому что порядок исчезнет, если мы не поддержим его силой. Некоторым это может показаться отталкивающим, но единственной альтернативой является деградация и хаос, а это будет означать, что Саранча победила, потому что тогда мы упустим плоды своей победы.

Прескотт смолк и оглядел собравшихся. Аня была так поглощена речью, что не заметила, как за спиной у нее появился Хоффман. Она понятия не имела, где он был все это время, но сейчас он вошел в фургон с чашкой кофе, свежевыбритый, пахнущий мылом. Это заменяло ему сон – кофе и душ. Она представить не могла, где он умудрился раздобыть воду и уединиться, но в случае необходимости Хоффман мог вместо ванны обтираться снегом.

– Хорошо сказано, сэр, – вполголоса произнес он, и прозвучало это искренне. – Мы уже отправили людей патрулировать лагерь.

Значит, вот где он был. Аня ожидала, что это занятие поручат ей, но ситуация действительно изменилась. Собрание закончилось, и Хоффман жестом позвал ее в соседнее отделение фургона.

– Я не смог найти Сантьяго, – сказал он. – А теперь скажите мне, какого дьявола там произошло с его женой? Я слышал, чт о он сказал по рации.

Аня покачала головой, стараясь не думать о самом страшном:

– Я знаю столько же, сколько и вы, сэр.

– Разрешаю вам попытаться выяснить больше, поскольку вижу, что спать вы не собираетесь. – Хоффман сложил кепи и убрал его за пояс. – Сейчас мне необходимо поговорить с Председателем. И пожалуйста, передайте мои поздравления сержанту Матаки, если увидите ее.

– Поняла, сэр.

Это был своего рода шифр. Если Хоффман и бывал озабочен судьбой отдельных людей, то он давно научился это скрывать. Ни один командир не мог позволить себе подобную роскошь. Аня решила, что слова полковника дают ей моральное право воспользоваться рацией, и, подойдя к Матьесону, склонилась над консолью.

– Скажите мне, где сейчас сержант Феникс?

Матьесон заглянул в список дежурств.

– «Дельта» сейчас не на дежурстве, поэтому они отключились. Попытайтесь поискать в зоне размещения G. Там уже должны поставить палатки.

Если Дому плохо, Маркус должен быть с ним. Оставалось лишь найти Маркуса. Она медленно вела «Броненосец» по дорожкам, замедляя ход всякий раз при встрече с группой военных. Она уже довольно долго кружила по лагерю, когда фары машины выхватили из темноты знакомую фигуру, – это был Август Коул. Она сразу узнала его по росту; к тому же ни один солдат, кроме него, не решился бы на такое безумие – расхаживать с закатанными рукавами в дикий холод. Рядом с ним стояли Бэрд и Матаки; казалось, они спорили о чем-то.

Аня остановилась и открыла люк бронетранспортера.

– Привет, ребята. Где Дом? У меня к нему поручение от Хоффмана.

– Маркус присматривает за ним, мэм, – ответил Коул. – Там что-то серьезное. Хотите узнать, что случилось? Я слышал его, вы его слышали…

Бэрд перебил его:

– Я в это не верю. Парень выглядел совершенно нормально, когда мы встретились. Ни слова об этом. Представь себе, что ты только что вышиб мозги собственной жене. Ты что, просто пожмешь плечами и пойдешь дальше?

– Блондинчик, ты тупой ублюдок! – в ярости воскликнула Берни. – Простите, мэм. Послушай, я вот о чем говорю: хватит трепаться об этом сейчас, оставим это дело Маркусу. Пока мы точно не знаем, что там произошло. Всем, кто спросит насчет Марии, будем говорить, что Дом узнал о ее смерти, и чтобы никто его ни о чем не спрашивал. Хорошо?

– Хорошая мысль, – согласилась Аня.

Бэрд, казалось, был потрясен этими разговорами.

– Я видел, что черви делали с нашими парнями там, внизу, и застрелить ее было единственным…

– Заткни пасть, пока я ее тебе не заткнула. – Берни с силой ткнула его в грудь. – У Дома шок. Мы будем делать то, что должны делать, чтобы помочь ему, понятно? А что касается тебя, то никакой идиотской болтовни. Держи язык за зубами.

Аня с удовлетворением отметила, что Берни контролирует ситуацию – и Бэрда. Можно было снова отправляться на поиски Маркуса.

– Хоффман думал, что ты погибла, Берни, – произнесла она. – Он хочет знать, как ты.

Лицо Берни было покрыто синяками и ссадинами. Она опустила взгляд, словно внимание Хоффмана смутило ее.

– Клянусь, он не говорил таких слов, как вы.

– Я передам ему, что ты тоже рада, что он жив и здоров.

– Да, мэм, – ответила Берни.

В этой игре необходимо было владеть несколькими языками. Аня могла говорить на языке Хоффмана и неплохо понимала диалект Берни. Она развернула бронетранспортер и продолжила поиски.

Лагерь беженцев, южный периметр

Света от индикаторов бронежилета Дома было достаточно, чтобы разглядеть каждую деталь фотографии.

Он сидел на корточках, укрывшись от ветра за валуном, заслоняя фотографию своим телом от валившего снега. Дом пристально рассматривал лицо Марии – щека ее была прижата к его щеке, когда они позировали перед фотоаппаратом, – и вспоминал, где это было, затем перевернул снимок, чтобы прочесть строки на обратной стороне. Десять лет он проделывал это по дюжине раз в день. Фото было покрыто царапинами и трещинами; слова, написанные рукой Марии, постепенно тускнели, смазывались с каждым разом, когда он доставал карточку из кармана под бронежилетом.

«Так я всегда буду рядом с тобой. Я люблю тебя, Доминик.

Твоя навеки, Мария».

Именно такой он должен помнить ее: прекрасной, радующейся жизни; он не хотел вспоминать измученную, лишенную рассудка мумию, найденную в тюремной камере Саранчи. Дом приказал себе отвлечься от ужасной картины. Его учили этому. Когда спецназовец попадает в наихудшую ситуацию, ему следует сохранять хладнокровие, чтобы выжить, сосредоточиться на поиске выхода. Верить в лучшее, не обращая внимания на назойливый внутренний голос, твердящий, что ты никогда не выберешься живым из этого ада.

«Почему я не вижу остального?»

Последнее, что он помнил, – это то, как он приставил дуло пистолета к ее виску, поддерживая ее другой рукой. В этот момент он закрыл глаза. Он помнил, как осторожно опустил тело на пол и снял с ее шеи ожерелье, которое ей почему-то оставили: он подарил его жене после рождения Бенедикто. Кроме этого, он ничего не помнил и почему-то не мог представить себе ее кровь.

«А может, это была не она?»

«Черт бы тебя побрал, ты прекрасно знаешь, что это она».

«Почему я не вытащил ее оттуда и не доставил к врачу? Ведь любой мужчина сделал бы это, не задумываясь».

«Почему я не смог найти ее быстрее, не старался упорнее, не пришел в эту тюрьму раньше?»

«У меня было целых десять проклятых лет, и я не смог спасти ее».

Дом знал ответы на эти вопросы, знал, что он сделал все, что мог. Но одно дело – знание, другое – чувства, и от этих чувств нельзя было избавиться с помощью сухих рассуждений.

Он сунул руку под броню и нашел пачку фотографий, спрятанных в кармане рубашки. Она была не толще карточной колоды, тщательно завернута в пластиковый пакет; он прекрасно помнил, кто был изображен на этих снимках, и легко мог представить себе каждый из них. На этих хрупких листках глянцевой бумаги была запечатлена вся его жизнь: его брат Карлос, его родители, его сын и дочь, Малькольм Бенджафилд и Георг Тимьо из его отряда. Из всех людей на этих снимках в живых сейчас остался только один – Маркус.

Дом положил фото Марии к остальным. Больше ему не нужно будет никому его показывать. Он нашел свою жену.

«Что я буду чувствовать завтра, и послезавтра, и через несколько дней?»

Он поднялся и пошел прочь, глядя на снег, сжимая в руках «Лансер». Несмотря на шум, стоявший в лагере, – рев моторов «Броненосцев» и «Кентавров», гудение генераторов, бормотание тысяч голосов, раздававшиеся время от времени выкрики и приказы, – ему казалось, что здесь очень тихо; такой тишины он не слышал уже многие годы. За спиной раздался приближавшийся звук шагов – снег хрустел под тяжелыми ботинками. Оборачиваться было не нужно – он знал, кто это.

– Дом.

Маркус возник из-за снежной завесы, зашагал рядом с ним, как будто они вместе собирались идти патрулировать лагерь. Он не спрашивал, в порядке ли Дом; он знал, что нет. И не спрашивал, не хочет ли Дом выговориться или обсудить происшедшее и почему он просто ушел, не сказав никому ни слова. Ему не нужно было спрашивать. Это было понятно без слов. Эти двое знали друг друга слишком хорошо.

– Там никакого движения, – произнес Дом.

– Хоффман организовал патрули в лагере на случай, если гражданские выйдут из-под контроля.

– Да, теперь на нас свалилась совершенно новая куча дерьма.

– Это не я сказал.

– Все считают меня убийцей, да?

– Ты про весь лагерь? Я не спрашивал. Но если ты имеешь в виду отряд, то нет, не считают.

– Они знают, чт о я сделал.

Дом предпочел бы замерзнуть здесь насмерть, чем вернуться в лагерь и взглянуть в лицо Бэрду, Коулу или Берни – да кому угодно, если уж на то пошло. Как будто он протрезвел после бурно проведенной ночи и понял, что в пьяном виде вел себя совершенно непотребно. Тогда, в туннелях Саранчи, он чувствовал, что у него все под контролем, но теперь, в безопасности, возможно относительной, созданная им защитная оболочка начала распадаться. Он не знал, что говорить и делать, не знал, что случится в следующую минуту.

«Отрицание, гнев, споры с собой, депрессия, принятие». Дом мог повторить это, как молитву. Женщина-психотерапевт, которая помогала Марии прийти в себя после смерти детей, перечислила эти стадии Дому как расписание движения транспорта. По пути к вокзалу под названием «Возвращение к нормальной жизни» нужно было остановиться на каждой станции. Но она забыла упомянуть о том, что он может испытывать все это одновременно или в другом порядке или что он никогда не вернется к прежнему состоянию.

– Дом, ты только намекни, и я сам им обо всем расскажу. Тебе не нужно говорить ни о чем. – Маркус остановился, вглядываясь куда-то в даль. Снегопад стихал; облака начинали расходиться. – Они поймут.

– Как они могут понять, если я сам этого не понимаю?

– Всем нам приходилось терять родных. Никто тебя не осуждает.

– Я должен был спасти ее.

Маркус в ответ лишь покачал головой. Они отошли на пару километров от южной границы лагеря и находились по колено в снегу, испещренном следами животных. До сегодняшнего дня Дом был уверен, что он поступит, как Тай, и скорее вышибет себе мозги, чем будет жить с ужасом, навеки поселившимся в его сознании, но все оказалось иначе. Он мог бы уже десяток раз покончить с собой, но не сделал этого.

На самом деле он горевал о Марии с того дня, как она по-настоящему начала умирать, – после гибели Бенедикто и Сильвии. Но сейчас его душа была погружена не в приятную, чистую, благородную печаль. В ней было полно всякого мусора и обломков, как на снегу вокруг лагеря. Она, душа, была не такой белой, какой казалась на первый взгляд, – подобно здешнему снегу.

– Ты спас ее, – наконец ответил Маркус. – Вспомни Тая, того крепкого парня, которого мы все знали, и он хотел умереть. И это всего лишь после нескольких часов в плену у червяков, а не недель и не лет. Если бы со мной случилось нечто подобное, я умолял бы тебя прикончить меня на месте, и будь уверен, я оказал бы тебе такую же услугу.

Дом не разделял уверенности Маркуса – ведь он не смог убить Карлоса, хотя тот просил о смерти. Маркус все-таки попытался его спасти. Но сейчас это было не важно.

– Лучше нам сообщить о себе в Центр, – произнес Дом.

– Точно.

– Ты не говорил с Аней?

– Нет.

– Ты же думал, что она погибла. Только не ври, что она тебе безразлична.

Маркус издал свое обычное неразборчивое ворчание:

– Угу.

Они повернули назад, к лагерю, описывая широкую дугу. Дом попытался представить себе, что бы он чувствовал, если бы умерла Аня, а на том вертолете в лагерь прилетела Мария. Он был уверен, что бросился бы к жене и никогда больше не отпускал ее от себя. Но Маркус вырос в большом холодном доме, полном тишины, где все прятали свои эмоции глубоко-глубоко, поэтому он, наверное, просто не знал, с чего начать.

Быстро холодало. Снег превратился в твердый, как камень, наст, и звук шагов немного изменился. Дом напряженно прислушивался.

– Дерьмо. – Маркус поднял руку, останавливая его. Они по привычке шли по следам друг друга. – Ты это слышал?

Дому пришлось задержать дыхание, и тогда он тоже услышал. Непонятный звук доносился издалека; казалось, к югу от них кто-то или что-то ломилось через лес, – трещали ветки. Это могло быть какое-то животное. На снегу было достаточно отпечатков лап и копыт, их явно хватило бы не на один зоопарк. Но некоторые звуки намертво впечатываются в память. Дому на мгновение захотелось, чтобы его переутомленный мозг, привыкший втискивать любое событие в знакомые рамки, ошибся.

– Корпсер? – спросил Дом.

Что-то с треском неслось навстречу солдатам на огромной скорости. Корпсеры были слишком велики, чтобы нападать исподтишка. У них было слишком много лап – превосходное орудие для раскапывания туннелей червей и охоты за трутнями, – но для неожиданной атаки на открытой местности они не годились.

– Надеюсь, его мамочка знает, что он сегодня поздно вернется домой. – Маркус нажал на наушник. – Феникс вызывает Центр, вижу противника, два километра к юго-западу от лагеря, – возможно, корпсер. Вступаю в бой.

– Вас понял, Феникс, – ответил Матьесон. – Вы сейчас не на дежурстве. Вы один?

– Со мной Сантьяго. Можете считать это добровольным выходом. Мы любим свою работу.

– Я запрашиваю огневую поддержку и вертолет, чтобы посветить на этих червей. Дайте другим тоже поразвлечься, Феникс.

Отбившиеся от стаи враги должны были неизбежно встретиться. И сейчас Дом даже обрадовался их приближению. У него было незаконченное дело, и потопление врагов не помогло завершить его. Да, это был корпсер. Солдаты разглядели в темноте покачивавшиеся огни – тварь ломилась через лес.

– Ну что, будем ждать здесь или пойдем с ним разберемся?

Маркус зашагал вперед.

– Хорошие манеры – краеугольный камень цивилизации. Пойдем встретим гада.

Это было именно то, что нужно. Где-то в мозгу у Дома словно щелкнул переключатель, и его захлестнула жажда уничтожения и мести; только так можно было избавиться от нараставшего напряжения. Он опередил Маркуса на несколько шагов, когда над головой раздалось жужжание вертолета. «Ворон» пролетел совсем низко над ними, и поле, словно лунный свет, озарило голубоватое сияние прожекторов. Дом заметил позади корпсера какое-то движение. Вот дерьмо, перед ними была смешанная компания Саранчи – дюжина трутней, пара бумеров и бладмаунт.

Маркус вздохнул:

– Вот черт!..

– Думаешь, это разведчики?

– Я думаю, это стайка беглецов, которые делают то же, что и мы, – пытаются спастись от воды. В горах, в старых норах, им удалось пересидеть потоп.

Ну что ж, дружеского расставания у них не получится, это было ясно. Дом уже слышал позади рев «Броненосцев». Он бросился следом за Маркусом в ближайшее укрытие, прицелился и стал ждать. На открытой местности смешанная стая выглядела скорее гротескно, но если они ворвутся в лагерь, то одно лишь паническое бегство может унести множество жизней.

Возможно, червяки понятия не имели о том, что направляются к лагерю людей. Выглядели они совершенно растерянными. У бладмаунта явно поехала крыша, он мотал головой из стороны в сторону, хотя это грозило гибелью цеплявшемуся за него седоку. Лишившись всадника, тварь должна была бы вернуться к своим слепым инстинктам и учуять находившихся поблизости людей.

Возможно, червяки рассеются, если поймут, что противник значительно превосходит их по численности.

«Нет. Давайте сюда. Идите ко мне. Идите и сдохните».

Для Дома даже одного оставшегося в живых червяка было слишком много. Прескотт был прав: это война на уничтожение. И ее начала Саранча. Но теперь люди должны были положить ей конец, и отдельные стайки врагов были не просто угрозой безопасности; пока они живы, существует возможность размножения монстров. Все они должны умереть.

«Вот почему я остался жить. Я живу для этого. И сейчас я сделаю свое дело».

Дом видел лучи фар бронетранспортеров на снегу. Червяки, без сомнения, тоже должны были заметить противника – дело происходило на равнине. Дом мог бы поклясться, что они чувствовали то же самое, что и он: они хотели отомстить за случившееся с их собратьями и их маленьким дерьмовым клочком Сэры и им наверняка было все равно, если их при этом убьют.

– Как думаешь, сколько Саранчи мы там притопили? – спросил Маркус.

– Понятия не имею. Тысячи. Сотни тысяч. Миллионы.

– Думаю, сюда направляется штук пятьдесят-шестьдесят.

– Может, остаткам Светящихся удалось выкарабкаться, и эти, что перед нами, бегут от тех?

– То есть мы вроде как меньшее из зол, что ли?

Дом прицелился в бумера.

– А вот здесь они ошиблись, – сказал он и открыл огонь.

Бронетранспортер «Броненосец» РА-776. Атака

– Коул, впусти меня. – Аня Штрауд колотила кулаком по стенке заводившегося «Броненосца». – Коул!

По сравнению с Коулом Аня была совсем крошечной, но сейчас она готова была пробить дыру в металлической пластине. Берни, сидевшая в десантном отделении, протянула руку к рычагу люка.

Бэрд надел очки, и резинка громко щелкнула.

– Сегодня все лучшие места для девушек, Коул.

– Ане нечего делать в первом ряду. – Коул хотел ехать, но он не видел толком, где стоит Аня, и боялся ее раздавить. – Сегодня ей придется остаться дома.

– Чушь собачья, ее мать была моим командиром, и она едет с нами! – рявкнула Берни и дернула рычаг. – Залезайте, мэм.

Коул не совсем понимал, какая связь существует между этими двумя фактами, но у него не было времени спорить, а на лице Берни появилось знакомое угрожающее выражение. Она была зла как черт после потери своего отряда. Впрочем, сейчас было из-за чего злиться. Аня забралась в кабину.

– Ну хорошо, мэм, просто будьте осторожны, вот и все. – Коул понимал, что прилив адреналина заставляет каждого солдата бросаться навстречу червякам. Это было вполне естественно, но только не следовало делать этого в юбке и на каблуках. Так можно было только навлечь на себя неприятности. Он двинулся вдоль границы лагеря. – Если я привезу вас обратно с дырками, Хоффман будет говорить со мной нехорошими словами.

Бэрд покопался в шкафчике с оружием, и Коул, глядевший в перископ водителя, боковым зрением заметил «Лансер».

– Так, мэм, – произнес Бэрд, – скажите мне, где у него дуло.

– Я каждый год сдаю экзамен по обращению с этим оружием, Бэрд. – Аня проверила предохранитель и магазин, затем включила питание. Визг бензопилы в замкнутом пространстве заставил Коула поморщиться. – Думаю, это помогает мне не растерять навыки.

– Там у нас всего несколько червяков, и к ним направляется целая армия, так что придется становиться в очередь, – заметил Коул.

– Значит, мы будем запасным вариантом.

Возможно, она, будучи дочерью такой женщины, как Елена Штрауд, чувствовала необходимость постоянно что-то доказывать. Черт, да, это была серьезная леди, и сравняться с ней будет непросто. Берни рассказывала Коулу несколько страшных историй про майора Штрауд, и он верил каждому ее слову. Он на мгновение оглянулся на Аню, чтобы увидеть выражение ее лица: написано ли на нем «напугана до смерти» или «в ярости»; но она бормотала вполголоса, как будто пыталась вспомнить что-то. Однако она была в чем-то права: они находились на передовой и трудности были одинаковы для всех. Никто больше не мог себе позволить целыми днями просиживать штаны за полированным столом, даже если бы у Коалиции и остались полированные столы, которых у нее, разумеется, больше не было.

– Эй, да они без нас начали! – воскликнул Бэрд, прижав палец к уху и слушая голоса по радио.

Их охватило странное чувство; они были в том полубезумном состоянии, когда тебе одновременно весело и хочется рыдать без остановки. В таком состоянии люди совершают дурацкие, бессмысленные поступки, но сейчас до них только начинало доходить, что червяки побеждены и люди снова стали хозяевами планеты, даже если эта планета представляет собой пустыню. Их можно было понять.

– Эй, Коул, видишь огонь? Это жаркое-ассорти. Всего понемногу из меню Саранчи.

– Вот дерьмо, когда мы приедем, они всех уже перестреляют. – Берни, казалось, говорила вполне серьезно. – Но это наверняка не последние.

– Я же обещал, что одного живого оставлю для тебя, Бабуля.

– Хороший мальчик. Я обязательно упомяну тебя в завещании.

– Это несправедливо, – вмешался Коул. – Ты обещала оставить ботинки на кошачьем меху мне, леди Бумер.

– Ты получишь загородный дом. Ты мой любимчик. – Голос Берни звучал неестественно. Она явно думала о чем-то другом. – А это правда про то, что они сделали с Таем?

Коулу сейчас не хотелось об этом думать. Сейчас было не время для подобных откровений. «Может быть, позднее».

– Это зависит от того, что ты слышала. Но теперь все кончено, так что…

– Я сказал ей, – перебил его Бэрд.

Все разговоры прекратились. Аня положила автомат на колени. Бэрд не вдавался в подробности, и Коул видел, что она воображает самое худшее. Но, наверное, такого ужаса она не может себе представить.

Хотя она же диспетчер Центра. Многие годы она видела кровавую бойню почти что вблизи, на изображениях с камер наблюдения. Повергнуть в шок ее было нелегко, однако вряд ли ей приходилось видеть нечто подобное обезображенному телу Тая.

– Итак, где мне припарковаться? – «Броненосец» подскакивал на неровностях почвы. Они были уже близко к месту боя. Коул остановился рядом с тремя другими БТР, у каждого не хватало по несколько пластин брони. – Вижу, мы в хвосте очереди. Проверьте свой багаж.

Справа отряд бойцов поливал огнем противника, и Коул, взглянув в ту сторону, заметил, что корпсер отбился от своих и пытается обойти людей с фланга. «Вот дерьмо, там нужен „Кентавр“: нескольких снарядов хватит, чтобы разнести эту сволочь». Они находились на лугу, расположенном к югу от лагеря и тянувшемся параллельно дороге на Хасинто. По ней еще шли и ехали беженцы. И, судя по воплям, они уже поняли, что черви вернулись.

Черт, меньше всего сейчас им было нужно паническое бегство проклятых гражданских, мечущихся во все стороны. Прятаться тут негде. Но нельзя и просто подойти и сказать им, чтобы они предоставили зачистку солдатам и продолжали идти в лагерь, как будто ничего не случилось. Они поняли, что черви поблизости, а черви означают смерть.

– Мэм, забирайтесь в бэтээр и прикрывайте нас, – махнула Ане Берни, – потому что в вашем костюме вы не очень-то мобильны. Мы потом с этим разберемся. Договорились?

– А кто распоряжается среди гражданских? – спросил Коул. – Надо поставить между ними и червяками людей или машины на случай, если кто-то рванет не в ту сторону.

Аня исчезла внутри, и верхний люк открылся. Со своей позиции она видела то, чего не видел Коул. Она прислонила автомат к комингсу люка и включила рацию.

– У нас тут толпа гражданских, Матьесон.

– Скажите им, что нужно выставить заслон между нами и беженцами, – вступил Бэрд. – У нас тут людей вполне хватает. Нужно только убрать гражданских подальше и как-то успокоить их.

– Центр ослеп, приятель. – Коул сочувствовал Матьесону, пытавшемуся руководить подразделениями, не видя поля боя. – Черт, я уже начинаю скучать по Хасинто…

Берни указала на дорогу:

– Мэм, если хотите убрать с дороги беженцев, поезжайте на бэтээре – мы справимся.

– Вас поняла, сержант.

Берни улыбнулась про себя и побежала по направлению к тому месту, где велась перестрелка.

Бэрд подтолкнул Коула:

– Ну что, Коул, пошли. Нужно присмотреть за Бабулей. Она-то уж знает, как готовить эту дерьмовую дичь, помнишь? А сейчас это важно. Навыки, приятель.

Казалось, все солдаты Коалиции собрались на этом лугу вокруг кучки Саранчи, словно раньше никогда их не видели. Их было слишком много; наверное, свою роль сыграло желание вытрясти душу из последних оставшихся в живых врагов. Наибольшую опасность сейчас представлял свой собственный огонь. Из лагеря на поле со скрежетом неслись бронетранспортеры, фары покачивались, когда они подскакивали на кочках. Коул слышал гул приближавшегося «Ворона».

Ему тоже нужно было выместить на ком-то свою злобу.

Он сосредоточился на раненом бумере, пытавшемся перезарядить оружие («Эй, сынок, когда рядом Коул Трэйн, лучше поторопиться с этим»), и бросился к нему, стреляя короткими очередями. Откуда-то справа донесся крик Маркуса.

– Кончайте тратить патроны! – Маркус редко повышал голос, но когда он кричал, его можно было услышать с другого конца Хасинто. – Черт, берегите патроны, мать вашу! – Раздался рев бензопилы, затем громкое ворчание: – Нам сейчас негде доставать новые.

– Вот это верно, сынок! – Бумер поднял голову как раз в тот момент, когда Коул выпустил очередь по его ногам, чтобы отвлечь. Затем бросился ему под брюхо, прежде чем враг успел прицелиться из своего «Бумшота», и дважды выстрелил ему в глаз – в готовую удобную дырку в его черепе; это было гораздо проще, чем пытаться пробить толстую шкуру. – Я сегодня в настроении экономить. Бэрд, куда ты подевался? Поговори со мной – ух ты, у нас свет!

«Ворон» завис у него над головой, по снегу кружил луч прожектора, и перед Коулом на мгновение открылась картина битвы. Повсюду были рассеяны темно-серые холмики – мертвые червяки. Бэрд и Берни бежали к одному живому врагу, направлявшемуся к дороге, с явным намерением перехватить его. Коул видел, что червяк хромает: по снегу за ним тянулся кровавый след. В следующее мгновение мощный взрыв, за которым последовал еще один – «бум-бум», как два удара сердца, – на несколько секунд ослепил его.

– Корпсер подбит, – раздался в наушнике чей-то бесстрастный голос. В круг ослепительного света въехал «Кентавр», словно кланяясь зрителям на ледовом шоу. Танк был в своей стихии, здесь было полно места для маневров. – «Ворон Три-пять», видите бладмаунта? Хороший экземпляр. Мы хотим забрать его себе.

– «Ворон Три-пять» всем подразделениям, видим бладмаунта и его всадника. «К-Двадцать восемь» им займется. Не приближайтесь.

«Кентавр» осыпал градом снарядов бладмаунта, устремившегося к лагерю. Это были гиганты даже по стандартам червяков. При случае питались людьми. Должно быть, всадник понял, что его сейчас поджарят, да и его пони тоже, но он продолжал наступать, как будто надеялся прорваться.

«Неужели они нас настолько ненавидят? Черт, да ведь и мы их тоже ненавидим…»

– Огонь!

От отдачи «Кентавр» задрожал до основания на своих массивных гусеницах. Бладмаунт в ту же секунду превратился в огненный шар, а всадника подбросило так высоко, что, пока он летел, два солдата успели подбежать к тому месту, где он должен был приземлиться. На поле внезапно воцарилась тишина – лишь вертолет жужжал над головой, обшаривая место сражения. Похоже было, что все червяки уничтожены.

Свет на несколько мгновений ослепил Коула, затем луч прожектора переместился, и он потерял из виду Бэрда и Берни. В следующую секунду фары «Броненосца» выхватили из темноты их фигуры. Червяк, за которым они гнались, был повержен. Берни сидела у него на спине, как будто сбила его с ног. Возможно, именно это и произошло. Бэрд помахал ему.

– Коул! – крикнул он. – Я же обещал Бабуле, помнишь?

– Какого черта вы тут делаете, ребята? – Коул бросился к ним. Подъехал другой БТР, фары его светили на снег, словно он специально освещал им площадку. – Дай ей руку. Он может ее ранить. У вас патроны кончились или что?

Червяк был серьезно ранен и представлял собой окровавленный кусок плоти, но это не значило, что он больше не опасен. Коулу совершенно не хотелось, чтобы Берни, пережившую войну – дьявол, даже две войны и прочее дерьмо, которым она занималась между ними, – размазали по снегу только из-за того, что она не смогла устоять перед соблазном и полезла убивать последнего червяка. Однако она крепко сжимала тварь, придавив ее к земле.

Это было странное зрелище. Берни была уже далеко не молода, да и массы у нее было маловато для подобного боя, но это, казалось, совершенно ее не волновало. Она вытащила нож и приставила острие к горлу твари. Черт, почему Бэрд просто не пристрелит эту сволочь?

Бэрд оглянулся на Коула и пожал плечами:

– Нам попался живой. Сам знаешь, дамы вперед…

– Дэмон, детка, просто пристрели его, и мы поедем. Я сегодня еще не обедал.

– Зачем? Мы никогда раньше не захватывали живого. Это же интересно.

До Коула внезапно дошло, чт о именно собирается сделать Берни. Она стиснула зубы, и лицо ее изменилось до неузнаваемости. И дело было не просто в резких тенях, появившихся в свете фар.

– Ты знаешь, для чего мне нужен нож, ублюдок? – Она приблизила лицо к морде червя, так что тот вполне мог бы откусить ей голову, если бы вырвался. – Я собираюсь сделать с тобой то же самое, что вы сделали с моим другом Таем. Ага. Как тебе это? И я уже немолода, поэтому все это будет происходить очень медленно. Понимаешь?

Червяк слабо попытался вырваться. Бэрд подошел и поставил ногу ему на спину. Коул сначала решил, что он хочет помешать чудовищу сбросить Берни, в случае если оно наберется сил, но несколько солдат, наблюдавших за этой сценой, восприняли его движение как приглашение к действию.

Коулу неоднократно приходилось действовать в бою бензопилой, но сейчас все было иначе. Берни – а она была доброй женщиной, действительно доброй – дала волю чему-то такому, чего он в ней никогда не замечал. Отряд Андерсена разразился одобрительными выкриками. Казалось, ни у кого не возникало сомнений, ведь все знали, как поступали червяки со своими пленными-людьми. Солдаты жаждали мести за смерть нескольких миллиардов жителей Сэры, погибших со Дня Прорыва.

– Берни, да просто пристрели его. – Коул уже подумывал о том, чтобы положить конец этому шоу. Бэрд в этом явно был ему не помощник. – Дэмон, не надо так. Не надо еще больше распалять леди Бумер, у нее и так выдался дерьмовый денек.

Бэрд вскинул на плечо свой «Лансер».

– А почему мы никогда раньше не брали их в плен? Может быть, сейчас нам удастся узнать кое-что интересное? – Он снял ногу со спины врага, подошел к его голове, опустился на колени и взглянул в глаза. Тот просто продолжал реветь. Возможно, он звал мать или ругал людей последними словами. Никто не знал этого; Бэрд был, можно сказать, единственным, кто мог бы в этом разобраться. Он кое-что понимал в червяках.