Текст книги "Остров выживших"

Автор книги: Карен Трэвисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Теперь Коул видел тени даже без фонарика. Откуда-то проникал дневной свет, эхо стало тише. Когда он завернул за следующий угол, то оказался на каком-то пологом участке, выложенном камнями. Свет падал из отверстий в дощатой крыше. Здесь было холоднее; они оказались в конце одного из туннелей, почти у поверхности.

Затем он услышал рычание и длинную автоматную очередь.

– Дерьмо! – заговорил Дом. – Какого размера эти дворняги?

Коул по привычке переключил «Лансер» на автоматический огонь, хотя не ждал ничего серьезнее нескольких голодных псов. Однако он ошибся. Добравшись до вершины пологого склона, он шагнул к свету и увидел Маркуса – тот, целясь из «Лансера», медленно двигался вперед, как будто выслеживал кого-то.

– Куда они девались? – Маркус обернулся. – Черт!..

– Мать твою!..

Это оказалась Берни.

Она развернулась на пятках одновременно с Маркусом, и Коул увидел у нее на подбородке кровь. Именно в этот момент началась настоящая свалка.

Стая по меньшей мере из двадцати собак, породистых и простых дворняг, появилась из коридора за спиной у Коула и Дома, – казалось, они устроили людям засаду. Коул открыл огонь. Чтоб вы сдохли! Он расчленил бензопилой столько червяков, что уже давно потерял им счет, а теперь приходится отбиваться от каких-то чертовых собачонок?

Но эти животные мало походили на домашних собачек. Это были хищники, двигались они так быстро, что в них невозможно было целиться; стрелять наугад Коул тоже не хотел, боясь задеть Дома или Маркуса. Два пса проскользнули мимо него. Развернувшись, Коул увидел, что они прыгнули на Берни, и та рухнула на землю под тяжестью их тел. Никому не удавалось как следует прицелиться. Огромный бурый пес размером с пони впился женщине в левое плечо, а второй – черный с коричневым, гладкошерстный – уже собрался вгрызться ей в лицо; но она успела вставить пальцы ему в углы рта и рванула. В этот момент подоспел Маркус и, взмахнув «Лансером», словно молотом, опустил его на голову псу. Дому потребовалось два раза выстрелить в упор, чтобы прикончить второго зверя.

Берни несколько мгновений оставалась на земле. Коул подхватил женщину под руку и помог ей встать. В первый раз за время их знакомства он увидел ее по-настоящему испуганной – глаза ее были широко раскрыты, она побелела как мел и тяжело дышала.

– Ну что, вы уже забыли, что у вас есть бензопилы, или что на вас нашло? – рявкнула она.

– Бензопилой я снес бы тебе руку. – Маркус осмотрел ее; он снова был невозмутим, как будто ничего особенного не произошло. – Дом, там еще есть кто-нибудь?

– Вроде все чисто.

Теперь до них доносился лишь вой ветра и крики Бэрда. Коул понятия не имел, где они оказались, но Бэрд, по-видимому, сам их нашел. Берни, хромая, поковыляла на улицу.

– Ух ты, перестрелка! – воскликнул Бэрд. – Какого черта у вас тут происходит?

– Уже все в порядке. – Маркус поднял руку. – Дикие собаки.

– Да ты шутишь, что ли? Мы перебили армию червяков, но наложили в штаны, наткнувшись на пару щенков?

– Дружище, не видал ты этих щенков. – Коулу никогда не приходилось встречать собаку, пытающуюся загрызть человека, а тем более целую стаю таких. Они не отступили, жалобно скуля. Они не испугались ни людей, ни стрельбы. Они просто безжалостно напали на них. – Эти твари двигаются очень уж быстро.

Берни не хотелось терять лицо в присутствии Бэрда. Коул заметил, как у нее напряглись плечи, словно она собиралась обругать его.

– С ними надо так: стрелять по одному с большого расстояния, – заговорила она; голос у нее еще дрожал. – Нельзя, чтобы тебя загнали в угол и сбили с ног в замкнутом пространстве, где ты не можешь воспользоваться оружием.

– Им что, кроликов мало?

– Сейчас холодно, кролики забились в норы, и они решили заняться нами. – Берни хотела отстегнуть пластину, защищавшую локоть, чтобы закатать рукав, но пальцы не слушались ее. Коул помог ей. – Люди – легкая добыча для таких песиков.

– Кожа цела, – объявил Коул. – Но все-таки тебе надо к врачу. У тебя на подбородке какой-то порез или царапина.

Бэрд оглядел убитых собак и поддал труп сапогом.

– Ну что, этих есть будем или как?

– Я, пожалуй, обойдусь, – ответила Берни.

Выглядела она так, словно держалась на ногах из последних сил. Нехорошо это, подумал Коул, что женщина в ее возрасте ведет подобную жизнь. Допустим, она была еще крепкой и вполне могла о себе позаботиться, но все равно Коулу не нравилось, что ей приходится заниматься всем этим. Они направились обратно к Порт-Ферреллу; Бэрд трусцой бежал впереди, покачивая головой, словно не мог поверить в то, что отряд «Дельта» докатился до такого.

– Ну что, мы закончили войну с червяками, зато начали воевать с бродягами, местными собаками и друг с другом. – Он с отвращением махнул рукой. – Добро пожаловать в новый мир.

– Лучше вывезти припасы побыстрее, – заметил Маркус, ничего не ответив Бэрду. – По крайней мере, теперь мы знаем, где въезд для транспорта.

Дом постоянно оборачивался и озирался по сторонам.

– Черт, я и не знал, что собаки могут набрасываться на людей вот так. Ты уверена, что они не бешеные или что-нибудь вроде того?

– Это просто собаки, – ответила Берни. – Когда люди исчезли, исчезли хозяева, команды, заборы, и животные вернулись к своему первоначальному состоянию. Снова стали животными.

Маркус кивнул своим мыслям. Коулу было знакомо это выражение лица.

– Как люди, – сказал Маркус.

Порт-Феррелл, контрольно-пропускной пункт № 8, два дня спустя

Нескончаемый поток старых громыхающих легковых машин и грузовиков еще тянулся от верфей к Порт-Ферреллу, доставляя в лагерь провизию и боеприпасы, найденные в туннелях.

Дом скрючился под прикрытием стены. Пару дней назад он нашел на матрасе, служившем ему постелью, темно-красный пуховик, определенно гражданский предмет одежды, без всякой записки или объяснений, – это означало, что кто-то подарил ему куртку.

Он хотел бы знать, кто принес подобную жертву в такой мороз. После окончания вахты он собирался передать куртку следующему дежурному, Джейсу. За последние несколько недель, среди горя и лишений, он обнаружил, что чувство товарищества и солдатская дружба утешают его больше всего на свете.

«И я до сих пор еще не вышиб себе мозги. Значит, не так уж и сильно я горюю по ней. Какая же я сволочь!»

Дом даже обнаружил, что может отвлечься, размышляя о том, что бы найти съестного в казарме. Он не заслуживал этой чертовой куртки – ведь она могла пригодиться кому-то другому.

У него за спиной послышались шаги: кто-то шел к нему со стороны центра распределения продовольствия. Несмотря на жестокие морозы, снег почти исчез – сублимировал, как объяснил Бэрд, – но земля была твердой как камень. Коул бросил свои попытки организовать игру в трэшбол, чтобы взбодрить детей, потому что боялся, что они переломают себе кости на твердой, словно бетон, спортивной площадке.

– Так что вы там нашли? – Аня подошла к Дому и продела руку ему под локоть, чтобы согреться. На морозе быстро привыкаешь к подобным действиям. И они совершенно ничего такого не означают. – Прескотт просто в восторге. А я никогда не видела, чтобы он восторгался хоть чем-нибудь.

– Что, он прыгает до потолка и хлопает в ладоши?

– Нет, но постоянно улыбается.

– Это у него от плохого пищеварения.

– Итак, патроны для «Лансера», высококалорийные крекеры, антисептики…

– Полевые перевязочные материалы, стерильные скальпели, обезболивающее. Куча медикаментов, но они чертовски старые.

– Хейман довольна. Она говорит, что для многих лекарств сроки годности очень растяжимы.

– Значит, теперь у нас есть топливо, боеприпасы и медикаменты, но нечего есть, черт побери.

– Ну, по крайней мере, куры с удовольствием едят крекеры.

– Ничего себе, кто-то и правда прихватил с собой кур? А свиней нет?

– О, у нас есть и свиньи-беженки. – Аня покопалась в кармане и выудила небольшую пластмассовую трубочку. – Сегодня я раздобыла вот это в обмен на пару перчаток. Тушь для ресниц. Еще половина осталась. Такие штуки начнут производить еще очень нескоро.

– Она тебе не нужна. – Дом не льстил ей, просто констатировал факт. Когда Аня шла по улице, даже без макияжа, все мужчины оборачивались ей вслед. И сейчас в нищем, голодном лагере беженцев люди пялились на нее. – Ты не знаешь, кто оставил мне эту куртку?

Аня покачала головой:

– Нет. Но это был добрый человек.

– Все знают, что я застрелил Марию, так ведь? – Людей становилось все меньше, все знали друг друга, а сплетни являлись единственным развлечением. – Наверное, говорят, что я негодяй и убийца?

Рука Ани, лежавшая на его локте, напряглась. В первый раз он заговорил об этом с ней.

– Если люди вообще говорят о тебе, – мягко ответила она, – то только одно: нужно действительно любить человека, чтобы найти в себе силы освободить его от страданий и взять на себя этот тяжкий крест до конца жизни.

Но Дом не желал так просто прощать себя. Он не хотел быть несчастным героем, мучеником с трагической судьбой; он хотел, чтобы кто-нибудь как следует поколотил его за то, что он не сумел спасти свою жену. Ему показалось, что он смог разобраться в том дерьме, что творилось у него в голове и заставляло его чувствовать себя подобным образом, но это не помогало избавиться от наваждения.

– А тебе никогда не приходилось совершать поступки – необходимые, очевидные, но за которые ты потом ненавидела себя? – спросил он.

– Каждый день, – кивнула Аня. – Да. Приходится каждый день.

– Ты знаешь, что мы встретились с самой королевой Саранчи? Я думал об этом прошлой ночью, и… ведь я мог бы спросить ее. Я мог бы спросить ее, какого черта червяки нас так ненавидят, что им нужно, почему они сделали это с Марией. Но не спросил.

– Ты и правда думаешь, что она ответила бы тебе? Ты серьезно?

Аня была права, но Дом был в таком состоянии, когда человек может твердо знать одно, а верить в совершенно другое.

– Нет. Скорее всего, нет. Слушай, да ты сейчас промерзнешь до костей. Иди обратно в столовую.

– Если тебе захочется поговорить, Дом, ты знаешь, где я.

– Спасибо тебе, Аня.

– Тогда позже увидимся.

Дом пристально вглядывался в темноту, не думая ни о чем, кроме покачивавшихся фар проезжавших мимо машин. Он и сам не знал, хочется ли ему выговориться перед кем-то или нет. Может быть, он ищет прощения, но никто не сможет даровать ему прощение. Поэтому он пытался быть тем Домом, который продолжает делать свою солдатскую работу.

«Ну хорошо… сколько они еще смогут вывезти из этих туннелей?»

Сеть подземных коридоров оказалась куда обширнее, чем они могли себе представить, говорил ему Маркус; они тянулись под городом, некоторым участкам было несколько сотен лет, они были вырыты еще в начале строительства верфи. Множество хранившихся там запасов оказались бесполезны, но все равно необходимо было осмотреть каждый угол в поисках нужных вещей. Людям приходилось начинать жизнь с нуля, не было даже того, к чему они привыкли в самые худшие времена в Хасинто, и производство могло возродиться только через много лет.

«Как и где, черт бы ее побрав, королева Саранчи встретила Адама Феникса?»

Дом перехватил «Лансер» одной рукой, вторую сунул под мышку, чтобы согреть. Холод проникал сквозь перчатки и жег, как кислота.

«Она сказала это просто для того, чтобы помучить Маркуса. Хотя, возможно, именно эта сучка убила его отца».

Ну что ж, теперь ей самой пришел конец, вместе с большинством ее вонючего выводка. Дома даже расстраивало то, что они больше не натыкались на уцелевших червяков. Конец войны не принес ему никакого облегчения даже после того, как он увидел затопленные туннели, и он понимал Берни, которая чуть ли не впервые в жизни потеряла контроль над собой и захотела расчленить того червяка.

«Тогда одному Богу известно, что они сделали с папашей Маркуса. Могу поклясться, он постоянно думает об этом, но никому никогда ни слова не скажет. Смешно – я и он, мы буквально мысли друг друга можем читать, но о некоторых вещах никогда не говорим. Его мама. Его отец. Аня. Тюрьма».

В этот момент Дом принял решение. Когда он сменится с дежурства, то серьезно поговорит с Маркусом. Он наконец скажет ему, чтобы он перестал издеваться над Аней и что ему следовало бы запомнить тот урок, который он получил тогда, когда думал, что она погибла. Только что он был вне себя из-за того, что не может связаться с ней, а в следующее мгновение уже разговаривал с ней так, словно они просто друзья.

«Дерьмо собачье! Хорошо, что ты не знаешь, как это больно – потерять любимую женщину, Маркус».

На асфальте напротив будки КПП валялась бутылка с отбитым горлышком. Дом некоторое время рассматривал ее, размышляя о том, откуда она здесь взялась, давно ли лежит на дороге и почему никто не подобрал ее, чтобы использовать в хозяйстве, как подбирали любую мелочь в Порт-Феррелле. И почему она посверкивает в слабом свете, льющемся из окошка будки. До него не сразу дошло, что бутылка двигается. Через небольшие промежутки времени она вздрагивала.

«Это ветер».

Он продолжал наблюдать за бутылкой, постепенно позабыв обо всем остальном. Она зазвенела о бордюр тротуара.

«Нет».

Бутылка дрожала.

«Черт!»

Дом не сразу поверил своим глазам. Со дня атаки на Лэндоун ему приходилось видеть немало странных и совершенно нереальных вещей; в основном галлюцинации были сосредоточены на Марии, и врач сказал ему, что это последствия контузии и стресса. Он нажал на кнопку на наушнике, просто чтобы убедиться в том, что у него не едет крыша.

– Восьмой КПП вызывает Центр, это Сантьяго.

«Молчи, не говори ерунды. Это ветер, и ты прекрасно об этом знаешь».

Он не сразу получил ответ от Матьесона. В Порт-Феррелле было гораздо спокойнее, не было обычной лавины радиосообщений, к которой привыкли в Центре, и Дом ожидал, что ему ответят немедленно. Он перешел на открытую частоту, чтобы понять, не происходит ли чего-то необычного; его оглушила болтовня водителей, военных, занятых перевозкой грузов, и патрульных, охраняющих лагерь. Теперь все подряд разговаривали на открытой частоте, обязательные прежде процедуры летели ко всем чертям.

«Это пятьдесят седьмой. Тридцать девятый, вы собираетесь убирать отсюда это барахло? Мне нужен пандус».

«Тридцать девятый пятьдесят седьмому: извини, дружище, дай мне две минуты».

«Центр, эти чертовы собаки снова в хранилище. Я слышу, как они там царапаются. Нельзя ли с ними пожестче разобраться, а?»

Внезапно Дом заметил, что город, лежащий у него за спиной, притих. Это была не обычная тишина морозной ночи. Казалось, лагерь, перепуганный до смерти, внезапно затаил дыхание.

«О боже, значит, не только я это заметил…»

Дом понял это – все его чувства были обострены до предела пятнадцатью годами войны. Инстинкт заставил его взглянуть на асфальт под ногами. Инстинкт заставил его снять «Лансер» с предохранителя и оглядеться вокруг, целясь в темноту. Инстинкт приказал ему приготовиться к бою.

Битая бутылка слабо, но настойчиво постукивала о бетонный бордюр – звяк-звяк-звяк-звяк…

А затем тишина в его наушнике взорвалась, в ухе у него загремели крики, и он понял, что кошмар реален.

«О боже, боже, боже!..»

«Дерьмо, они здесь!»

«Где вы? Где вы, мать вашу?»

«Огонь!»

Крики и вопли продолжались пять безумных секунд, а затем земля у Дома под ногами задрожала, и он бросился бежать. Он мчался в сторону города, не думая ни о чем, отдавшись во власть рефлексов. Тротуар впереди лопнул, возникла узкая длинная щель, словно расстегнулась молния, и он отскочил в сторону, но трещина потянулась в другую сторону, прочь от него; бетонные плиты обваливались внутрь, обрушивались куски асфальта, и разлом устремлялся к центру Порт-Феррелла. Дом уже слышал крики. Гражданские скопились в южной части покинутого порта, и они не хуже любого бойца понимали, что происходит.

Черви вернулись.

И он хотел лишь одного: добраться до них в тот момент, когда они появятся на поверхности. Связи с подземными складами больше не было, поэтому он решил, что червяки появились именно оттуда; они добрались до города, пользуясь туннелями, любезно вырытыми для них людьми много лет назад. Это была лишь горстка врагов, остатки огромной армии, но это не имело значения. Они по-прежнему были смертельно опасны. Их, можно сказать, впустили в клетку, набитую людьми, именно в тот момент, когда род человеческий находился на грани исчезновения.

«Ведь ты хотел свести с ними счеты, в последний раз, разве забыл?

И подумать только, именно мы нашли эти туннели! Они пришли сюда из-за меня!»

– Центр, это Сантьяго. Я следую вдоль обрушивающегося туннеля. Видите что-нибудь?

– Они появляются около мест скопления людей. Раздача продуктов, медицинские пункты, общественные туалеты. Всем подразделениям – к бою!

– Сколько их? Я спрашиваю, сколько?

Но ответ затерялся в беспорядочном потоке слов. Дом различил голос Матьесона, затем до него донесся крик Маркуса, который просил огневой поддержки. Битва разгорелась в центре города. Дом видел вспышки и слышал гул взрывов. Теперь ему приходилось пробиваться сквозь толпу гражданских, бежавших навстречу: женщины в одних ночных рубашках тащили на руках детей, некоторые несли с собой сумки с предметами первой необходимости – люди были приучены держать их под рукой на случай тревоги. Противника не было видно. Возможно, гражданские бежали навстречу новой волне червяков, но он не мог знать этого, не мог остановить их. Ему нужно найти свой отряд.

«Где Аня? Вот черт! Может, она не добралась до командного центра?»

Впереди раздался грохот. Дом увидел, как ему сперва показалось, столб дыма, но это была пыль; по пути ему пришлось дышать этой пылью, огибать каменные глыбы, разбросанные по дороге. Это рухнуло какое-то здание. Выбравшись из облака пыли, он оказался на городской площади, где находился центр распределения продовольствия, и здесь он обнаружил червяков.

В центре всегда было много народу. На распределение продуктов и раздачу обедов уходил целый день. Берни и Бэрда он сразу заметил в группе солдат, стрелявших из укрытия, потому что они никогда не носили шлемов, но ни Маркуса, ни Коула видно не было. Дом подумал было попытаться вызвать Аню по рации, но инстинкты подсказывали ему иное, и в конце концов он прижался к ближайшей стене, стреляя из укрытия – из-за угла полуразрушенного здания, в котором когда-то находился банк.

Десятка два червяков поливали продовольственный центр огнем из автоматов, пока гражданские пытались бежать или скрыться в здании. Берсеркер, пошатываясь, металась по площади, обезумев от жажды смерти; цепь, свисавшая с ее упряжи, бешено молотила ее по спине. Возможно, она выследила людей по запаху, потому что червяки женского пола умели делать только это – они были тупыми, жестокими тварями, даже по меркам червяков. Дом подождал, пока она обернется; она загородила его от вражеских стрелков, и тогда он бросился к Бэрду.

Берсеркер остановилась и развернулась, затем заметила Дома.

«Вот дерьмо!..»

Сейчас он выяснит, сколько магазинов нужно истратить, чтобы покончить с ней. Его застигли на открытом месте. Внезапно ему стало все равно.

«Ну и что? Что с того? Я хотел бы перебить их всех, но если я убью одну сучку, то помешаю ей плодить потомство».

Дом бросился на нее, стреляя на ходу, почему-то решив, что сможет пробить ей брюхо, и зная, что погибнет, пытаясь это сделать. В этот момент жизнь предстала перед ним с необыкновенной четкостью, она стала разумной, упорядоченной, словно островок спокойствия в центре тропического циклона. Он знал, что нужно делать, и больше ему не придется беспокоиться о том, как жить дальше после того, как схлынет волна адреналина.

Никакого «дальше» уже не будет.

Берсеркер приближалась. Дом чувствовал ее запах. Он уже забыл, как жутко воняют червяки, даже живые.

«Я умру, но заберу тебя с собой, сука».

Он отскочил в сторону, вставляя новый магазин. Дом чувствовал странное спокойствие и легкость. Кто-то заорал на него, и он различил слово «козел», но не обратил на это внимания, пока справа от него не пронесся ревущий «Кентавр». В следующее мгновение его швырнуло на спину, на него навалилась какая-то тяжесть, и у него перехватило дыхание; затем прогремел мощный взрыв, и его осыпало обломками. Перестрелка продолжалась. Он попытался подняться. Над ним пролетали снаряды из гранатомета.

– Ты что, рехнулся, мать твою? – Это был Маркус. Это он придавил Дома к земле. – Ложись!

Огромные шины промелькнули так близко от головы Дома, что он почувствовал их запах, ядовитый, как вонь берсеркер: удушающий запах резины, который застрял у него в глотке. Он с трудом повернул голову, чтобы рассмотреть, что происходит. Танки ехали, чтобы покончить с червяками.

«Черт!»

– Чисто! Получ и те, сволочи! – В нескольких метрах от них раздался голос Коула. – Ага, с вами все кончено, твари! У кого-нибудь есть огнемет? Надо здесь почистить…

Маркус встал и несколько мгновений смотрел на Дома сверху вниз, прежде чем подать ему руку. Дом резко перенесся обратно в реальность, недавнюю отстраненность как рукой сняло. Он дышал прерывисто, сердце колотилось как бешеное.

«Вот черт, я свихнулся».

– Дом, не делай так больше. – Маркус схватил его за локоть, словно собирался встряхнуть и вправить ему мозги. – Тебе придется справиться с этим и жить дальше. Зачем, по-твоему, мы победили этих гадов – чтобы ты загубил свою жизнь?

Дом теперь достаточно точно мог читать мысли Маркуса. Его снова захлестнуло чувство вины, но на этот раз не из-за Марии. Он постарался снова стать прежним, не только ради себя, но и ради Маркуса.

– Прости, друг. На меня что-то нашло.

Маркус выпустил его плечо, затем начал переходить от одного трупа червяка к другому, словно подсчитывая их и кивая на ходу.

– Я понимаю. Ты просто запомни, что снаряд из «Кентавра» в заднице способен испортить тебе день – и мне заодно.

Наводчица «Кентавра» выглянула из верхнего люка танка и окликнула их. Со своего места ей хорошо было видно поле боя.

– Их немного. По-моему, и сорока нет. – Она подняла на лоб очки и, нажав на наушник, некоторое время слушала. – Ага, горстка охотников. Придется нам какое-то время еще добивать остатки, но, по крайне мере, остались одни самки.

– Не крупные, по нашим меркам, – заметил Маркус. – Но все равно страшно, когда они появляются среди гражданских.

Дом смотрел, как уносят раненых.

– Рано или поздно мы перебьем всех. Их становится все меньше.

Какая-то женщина с ярко-рыжими вьющимися волосами подошла к нему, держа на руках мальчика лет четырех или пяти. Дом подумал было, что она хочет попросить его о помощи; но, когда она подошла ближе, он увидел, что ребенок мертв. Голова его была запрокинута, в груди виднелось отверстие от пули. Тяжелее всего Дому было видеть убитых детей.

– Нам говорили, что мы здесь в безопасности, – сказала женщина; глаза ее были сухи, но ее трясло. – Вы должны были охранять нас, сволочи. Что я теперь скажу его отцу?

Эти слова были для Дома подобны пощечине, и он хотел было ответить, что отлично знает, каково это – потерять ребенка, но не знал, с чего начать. Женщина ушла, ее увели прочь санитары, а Дом застыл на месте, готовый разразиться рыданиями и рухнуть на землю. Но он постарался вычеркнуть из памяти эту сцену – у него не было иного выхода. Маркус повел его в казармы.

Мимо шли гражданские с узлами. Они направлялись прочь из лагеря, – по крайней мере, солдатам так показалось. Маркус остановил какого-то человека средних лет, с которым шли два подростка.

– Все кончено, – сказал Маркус. – Можете идти домой.

– Какой, в задницу, дом, – ответил мужчина. – У нас больше нет дома. Мы идем искать ближайшее поселение бродяг. Они-то выживают.

Дом посмотрел им вслед. Они были не одиноки в своем решении; еще несколько десятков человек встретились им на пути к бывшей школе. То, что объединяло людей в Хасинто, уже теряло свою силу.

– Вотум недоверия, – пробормотал Маркус. – Ваш ход, господин Председатель…

Дом не был уверен в том, что даже красноречие Прескотта способно убедить людей остаться в Порт-Феррелле. Это походило на автокатастрофу: выкарабкавшись из обломков живыми, жертвы испытывают облегчение, но потом понимают, что ранены, до дома очень далеко и никто не может помочь им добраться туда.

Сейчас жертвой было человечество, и спасательная служба не спешила на помощь.

– Да, плохи наши дела, – сказал Дом.