Текст книги "Остров выживших"

Автор книги: Карен Трэвисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА 16

КОГ – больше не сверхдержава, а мы – не национальное правительство. Мы – просто городские власти, обладающие армией, флотом и правом осуждать людей на смерть. Прескотт – мэр, в распоряжении которого находится оружие массового поражения. Это сильно упрощает ситуацию, но означает также, что небольшие проблемы могут иметь серьезные последствия.

Капитан Квентин Майклсон, в разговоре о политических реалиях малонаселенной планеты с полковником Виктором Хоффманом

Изолятор временного содержания, главный административный блок военно-морской базы Вектес, спустя девять недель после эвакуации из Хасинто, через четырнадцать лет после Прорыва

– Виктор, нельзя быть снисходительным к человеку, совершившему изнасилование. Суд должен ясно и четко дать бродягам это понять.

Берни слышала доносившийся из коридора хорошо поставленный голос Прескотта, говоривший о полученном им дорогостоящем образовании. Ей никогда прежде не доводилось слышать споров между Хоффманом и Председателем. У нее возникло такое же чувство, какое бывает у ребенка, подслушивающего ссору родителей: одновременно ужас и любопытство, и еще почему-то ощущение, что во всем виновата она сама.

– Решайтесь уж на что-нибудь, господин Председатель. – В голосе Хоффмана чувствовалось едва сдерживаемое напряжение. – Либо мы судим преступников-бродяг в соответствии с вашим драгоценным единым для всех законом, либо делаем то, что полагается по законам военного времени. Нельзя пользоваться двумя системами одновременно.

– Наши женщины должны быть уверены в том, что мы защитим их в этом нестабильном мире. – Голос Прескотта звучал тише, словно он удалялся, как человек, у которого есть более важные дела. – Я не слишком разборчив в политике, но я хотел бы избежать террора и неведения. Лучше, когда все знают, почему люди внезапно исчезают.

«Добрый старый Прескотт. Что ты там говорил о разборчивости в средствах? Просто нажми кнопку „Молота Зари“ и отойди…»

Но Берни понимала, к чему он клонит. Она уже хотела выйти к ним и сказать, что все нормально, что она в порядке и они могут делать все, что хотят, – она выдержит суд. Ей не стыдно. И разве все люди – нормальные, обычные люди – не считают, что насильники и извращенцы заслуживают пули в лоб? Она получит медаль, как сказал Бэрд.

«Но как будет относиться к солдатам мирный гражданин, узнав, как именно я расправилась с ними?»

Тот факт, что она не служила в армии, когда убила двух насильников, не имел никакого значения. Сейчас она снова стала солдатом. И ничто не могло вытравить из нее полкового братства.

Хоффман, судя по голосу, отправился следом за Прескоттом.

– Я не позволю, чтобы женщину, служащую в моей армии, заставляли рассказывать перед толпой народа о том, что именно эти животные с ней сделали. И мы ведь не хотим, чтобы гражданские узнали, как она отомстила им, верно? Это подорвет авторитет армии. Они не поймут.

«Вику стыдно за меня. О боже! Ему действительно стыдно за меня».

Прескотт не отвечал. Берни решила, что он ушел.

– Это имеет смысл, – произнес он наконец. – Уладьте это дело, Виктор.

– Господин Председатель, дайте мне хоть раз четкие указания, черт бы их побрал.

– Делайте то, что считаете нужным, чтобы причинить как можно меньше ущерба общественной морали. Я полностью поддержу вас во всем.

«Да уж, я уверена, поддержишь…»

На Берни отрезвляюще подействовал тот факт, что даже главнокомандующий армией не мог сейчас злить людей слишком сильно в их микроскопическом мирке. Все словно ходили по лезвию ножа. Хоффман ворвался в офис и застыл, стиснув кулаки, медленно покачивая головой.

– Прости, Вик.

– Только не смей извиняться. – Он схватил ее за плечи и сжал, наверное, сильнее, чем хотел. – Пропади все пропадом, женщина, ну почему ты сразу мне не рассказала? Я бы… я бы обращался с тобой лучше.

– Вик, я в порядке. Я не пеку торт в честь годовщины этого, но оно и не мешает мне жить дальше. Каждый мой хороший день – это большой пинок в задницу ублюдку, который вон там сидит.

– Я не допущу, чтобы все это мусолили на суде.

– А я вот никак не могу решить, как правильнее поступить.

– Ты же не серьезно? Ты же не хочешь позволить этой мрази красоваться на суде?

– Председатель прав: нужно, чтобы люди увидели, что он понес наказание. Мне плевать – пусть все узнают, что случилось. Но то, что сделала я… Представь, какова после этого будет репутация у солдат? Мы же хорошие парни, помнишь? Мистер Обычный Гражданин не увидит во мне обычную гражданскую женщину-потерпевшую.

– Значит, никакого суда не будет. Отлично. – Хоффман кивнул, глядя на дверь в противоположной стене офиса.

Джон Мэсси, запертый в соседнем помещении, ждал своей участи. В следующие несколько минут нужно было решить, сколько ему осталось жить и как именно он умрет. Это тоже действовало отрезвляюще.

– Тебе стыдно за меня, Вик? – спросила она. – Я просто так спрашиваю, потому что если да, то ничего страшного.

– Нет, нет. Ни в коем случае.

– Ты совсем не боишься того, что во мне, оказывается, живет?

– Оно живет во всех нас, Берни.

– Я сама не верила в то, что смогу это сделать. Но как только начала, все оказалось очень просто.

Хоффман фыркнул:

– Ты думаешь, что Мэсси и прочее дерьмо терзаются подобными мыслями? Они просто грабят, убивают и насилуют. А на следующее утро просыпаются и отправляются делать то же самое.

– Так вот в чем разница между хорошими и плохими? Они делают это и в ус не дуют, а мы делаем то же самое и потом страдаем от угрызений совести? Или мы чувствуем вину, только прикончив червя, но не другого человека? Потому что я живьем разрезала на куски этих ублюдков, а они чувствуют боль точно так же, как черви. И меня не волнует то, что я причиняла им боль, – меня волнует только то, что это оказалось легче, чем я думала.

– Нам следовало поговорить об этом несколько месяцев назад. – Хоффман закрыл дверь на замок. Комната была почти пустой, ее еще не наполнили бумаги и прочие вещи, скапливающиеся в офисе, которым долго пользуются. – Сейчас меня интересует только то, что происходит с тобой, а также с другими моими солдатами. Об остальном человечестве пусть позаботится Прескотт.

– Знаешь что? Я бежала обратно в армию. Для меня армия и есть человечество. Я не хотела уподобляться паразитам, которых встречала. Это пугало меня гораздо больше, чем когда-либо пугал бой. Я даже думаю, что речь здесь совсем не о морали. Это был просто животный страх.

Хоффман пристально взглянул ей в глаза, но не осуждающе, а с грустью и сожалением; казалось, прошла вечность, прежде чем он отвел взгляд. Да, в свое время ему тоже приходилось совершать дикие вещи. Она это знала. Но он действовал под влиянием минуты, а не возвращался, чтобы хладнокровно свести счеты. Хотя она и сама не знала, что это меняет.

– Ну ладно, хватит языками болтать. – Он снова проверил свой пистолет и взялся за ручку двери. – Что ты хочешь сделать? Просто скажи.

Берни ни секунды не сомневалась в том, что Мэсси – преступник. Она не сомневалась в том, что он заслуживает смертного приговора за свои преступления – не только по отношению к ней, но и против ни в чем не повинных людей, которых его банда терроризировала и убивала. Просто в последнее время ее волновали уже другие вещи. Она чувствовала, что ее злоба и гнев постепенно ослабевают. Она уже не была уверена в том, что это действительно гнев.

«А какого черта я хочу?»

– Дай мне с ним поговорить, – попросила она.

Джон Мэсси был в наручниках. Первой ее мыслью было снять наручники, чтобы не избивать связанного человека, но внезапно это показалось ей смешным: она была сухощавой женщиной – не хрупкой, ни в коем случае, пока нет – и приближалась к седьмому десятку, а он был здоровенным мужиком вдвое моложе ее. Но в солдатах ее полка – в том числе и в женщинах – глубоко укоренилось понятие о честной игре.

«Смех, да и только».

Хоффман стоял сбоку, готовый броситься между ней и Мэсси. На мгновение в мозгу Берни промелькнула мысль о Маркусе, она вспомнила то выражение грусти, неодобрения или чего-то еще, появившееся на его лице, когда она чуть не повела себя как дикое животное, и поняла, как много для нее значит его мнение.

«Я знаю, что он прав. Стоит только оставить безнаказанным одно убийство из мести – и все начнут решать свои проблемы таким же образом. А потом наше общество развалится».

Но Мэсси должен заплатить за то, что он сделал. Именно это было фундаментом общества: обязанность отвечать за свои поступки.

Даже сейчас на лице его застыла все та же самоуверенная ухмылка. Она чувствовала его запах. Это был не запах пота. Это был просто его запах, и прошло много времени, прежде чем он перестал повсюду мерещиться ей.

– Так зачем ты сюда приперся? – спросила она. – Твои дружки наверняка тебе сказали, что я вернулась. Ты что, думал, я тебя не узнаю?

Мэсси по-прежнему казался уверенным в себе, даже почти спокойным.

– А я просто взял и пришел. Сколько еще народу вы пустили к себе, таких, которых вы не узнали, которые не оставили свидетелей? Мы уже внутри, среди вас, сука. Вы все заплатите за смерть моего брата. – Он медленно подмигнул. – А может, я пришел тебя прикончить. Просто чтобы вы, солдатня, поняли, что на вас тоже найдется управа.

– Ну и почему ты вдруг перепугался и бросился бежать?

– Решил отложить месть на завтра…

– Ну и прекрасно; значит, я перестреляю вас всех до единого, твари, чтобы быть уверенным в том, что сюда не просочилась всякая мразь, – вмешался Хоффман. – Потому что я могу это сделать.

– Ты этого не сделаешь, старый дурак, потому что уже поздно. КОГ ослаблена. Вот почему черви вас почти всех передавили. А мы будем жить еще долго, после того как вы передохнете, – мы приспособлены к выживанию. А вы – нет.

Хоффман вытащил из кобуры оружие и молча, небрежным жестом протянул Берни. У нее был собственный пистолет, но эта демонстрация должна была произвести нужное впечатление.

– Ты думаешь, твоя взяла, сучка? – прошипел Мэсси. – Я тебя не боюсь. Я тебе показал, что ты ничтожество и мы можем сделать с тобой все, что захотим. И ты этого никогда не забудешь.

Берни ощутила могучее желание нажать на курок. Но оно исчезло так же внезапно, как и появилось; вместо этого ей, неизвестно почему, захотелось смеяться. Люди совершают самые странные поступки под влиянием стресса, но это – это было озарение.

«Это соревнование. Он пытается навязать мне свои правила. Ну ладно, с меня хватит».

Она вернула пистолет Хоффману. Он, не колеблясь ни секунды, приставил дуло к виску Мэсси.

– Я закончу за тебя, – сказал он. – Хочешь подождать снаружи, Берни? Тебе не обязательно в этом участвовать.

Мэсси презрительно ухмыльнулся:

– А, понятно, кишка тонка…

Хоффман свободной рукой схватил Мэсси за волосы и запрокинул ему голову. Старый вояка наводил на людей больше страха, когда держался спокойно, как удав, и сейчас он вел себя именно так.

Однако Мэсси все-таки не умолял о пощаде. Хотелось ли ей этого? Да, хотелось. Его нужно было сломить и лишь потом уничтожить, чтобы другие знали, что таких, как он, тоже можно смешать с дерьмом.

Он ухитрился взглянуть Хоффману в глаза.

– Если нажмешь на курок, старик, я буду являться тебе в кошмарах. Тебе меня не победить.

– Ты еще сопляк и не помнишь Кузнецких Врат, – спокойно ответил Хоффман. – Думаешь, мне впервые приходится делать грязную работу?

«Ты мне не все до конца рассказываешь, Вик. Правда?»

Берни сомкнула пальцы на толстом дуле пистолета и, надавив, медленно опустила руку Хоффмана. Опасно было проделывать это с человеком, державшим заряженное оружие со снятым предохранителем. Возможно, еще доля секунды – и она лишилась бы руки. Но сейчас она контролировала ситуацию. Она знала это.

– Нет, больше он никого не будет дергать за веревочки, – сказала она. – Я решила, как мы с ним поступим. Он мой. И я сделаю с ним все, что захочу. Но я пока не придумала, что именно.

Хоффман вопросительно взглянул на нее, все еще сжимая в кулаке волосы Мэсси.

– Да, я уверена, – произнесла она.

Но Мэсси больше не чувствовал уверенности.

Она увидела это вовремя: взгляд, говоривший о том, что он не понимает, что происходит, не знает, что будет дальше и насколько все плохо, потому что в его книге с правилами такого не было. Это и был страх. Это он делал с остальными. Именно это она и хотела заставить его почувствовать. Остальное было делом техники.

Хоффман выпустил Мэсси и оттолкнул его прочь. Через несколько секунд бродяга отдышался и смог заговорить.

– Думаешь, ты меня сможешь запугать, сучка? Думаешь, я твоих угроз боюсь?

– Я тебя уже запугала, – ответила Берни. – А что будет дальше… посмотрим. Ты знаешь, женщины – они такие непредсказуемые.

Хоффман выпустил ее и закрыл за собой дверь на замок.

– Делай что хочешь, Берни, – сказал он. – Я тебя прикрою. Но на самом деле жаль, что ты не позволила мне вышибить ему мозги и избавить тебя от всей этой мерзости раз и навсегда.

– Ты хотел этого, – произнесла. – Для меня этого достаточно.

У Хоффмана достаточно собственных кошмаров. Она не станет добавлять ему новых. Если нужно будет выполнить грязную работу, она сделает ее сама.

Семейные казармы МБВ, ознакомительная экскурсия, три дня спустя

– Так, напомни мне еще раз, леди Бумер, какие слова нам теперь не разрешается употреблять?

Коул и Берни вытянулись по стойке смирно во втором ряду отряда охраны, на площади – усаженной деревьями площади, какие были в Хасинто. Здесь собралась небольшая толпа, чтобы послушать важную речь Председателя, обращенную к делегации из Пелруана. Коул размышлял о том, сможет ли он когда-нибудь привыкнуть к такой службе, когда от тебя требуется просто стоять с бравым видом и ничего не делать.

– Беженцы, – ответила Берни. – Если скажешь слово на букву Б, мне придется вымыть тебе пасть с карболовым мылом. Нам разрешается называть себя «оставшимися жителями Хасинто». Или «выжившими». Но на самом деле он хочет, чтобы мы привыкли быть «гражданами Нью-Хасинто».

– Черт, ненавижу это словоблудие. Мы беженцы. Мы бежали, детка. Мы нашли себе убежище. Что в этом такого позорного?

– Он думает, что этим заставит достойных горожан Пелруана увидеть в нас убогих, просящих милостыню, а не хозяев жизни, которые приехали проверить, хорошо ли они присматривали за нашим имуществом.

– Если я когда-нибудь соберусь в штабные, Берни, – сказал Коул, – пристрели меня. Потому что у меня не укладывается в башке вся эта дурацкая лексика.

– Давай веселее, ты должен выглядеть сильным и надежным, Коул Трэйн. – Берни переминалась с ноги на ногу. У нее в последнее время практически все болело и ныло, но она не собиралась давать себе поблажек. – Гражданские смотрят. Наш возлюбленный Председатель собирается обратиться к нам с речью.

Лучшими помещениями в городе – то есть на военно-морской базе – были казармы для семейных офицеров, расположенные в западной ее части. Прескотт настолько сильно хотел заставить людей из Пелруана ощутить единство с бывшими жителями Хасинто, что пригласил новую делегацию взглянуть на строительные работы. Здания возводились в том же стиле, что и величественные особняки в Хасинто, но если Прескотт думал когда-нибудь увидеть здесь, на Вектесе, точную копию старого города, то ждать ему предстояло очень долго.

Коул с некоторым изумлением наблюдал, как быстро их лидер, только что произносивший зажигательные речи для солдат насчет уничтожения червей, превратился в мистера Сама Любезность, который чуть ли не целовал младенцев в толпе. Дело было, конечно, не в голосах избирателей. Никто на планете не голосовал уже многие годы; люди еще только начинали поговаривать о выборах. Хотя, возможно, он просто заранее начал свою избирательную кампанию.

– Я уверен, вы никогда не думали, что этот день настанет, – говорил Прескотт, сцепив руки за спиной. – Но Вектес – Нью-Хасинто – теперь является столицей Коалиции Объединенных Государств. Здесь человечество начнет возрождать нашу планету. Здесь мы вновь наберемся сил, восстановим численность населения, отсюда мы отправимся на материк и снова обретем нашу цивилизацию. Сохранение этой далекой базы в рабочем состоянии в течение долгих лет и ваша готовность приветствовать на острове выживших граждан Хасинто помогли избежать исчезновения человечества и дали возможность строить будущее.

– «Готовность»… – пробормотала Берни. – Что-то я не вижу особой радости на лицах…

Гавриэль и Беренц были в толпе. Они незаметно помахали Коулу. Ну допустим, они были готовы встретить КОГ – это они хранили здесь ее флаг. Коул надеялся, что они получат ту награду, которая сделает их счастливыми. А возможно, они просто были благодарны за то, что наконец смогли сдать хозяевам ключи от базы.

– А когда мы перестанем называть бродяг «бродягами»? – прошептал Коул. – Они же все разные. Я чувствую, что необходимо найти этому отражение и в моей лексике.

– Издеваешься?

– Я серьезно, детка. Мне нужно знать, о ком мы говорим: о бандитах, бродягах, бездомных, о тех, кому просто не повезло или у кого с башкой не в порядке, или о тех, кто боится вернуться домой и прочее. – Коулу слишком нравилась Берни, и он не мог допустить, чтобы она лезла в бутылку каждый раз при упоминании чертова идиотского слова на букву Б. – Или о тех, кто пропал без вести на десять лет. Или о тех, кто слишком долго возвращался на базу…

Берни не взглянула на него. Она не могла. Смотреть надо было перед собой – так их учили на строевой подготовке.

– Это удар ниже пояса, – произнесла она.

– Черт, я не хотел, леди Бумер.

– Я знаю, мой дорогой. И еще я знаю, что ты прав.

Но Бэрд, подумал Коул, будет более крепким орешком. В отличие от Берни, ему пока не приходилось бывать в действительно критических ситуациях. Коул решил, что ему просто придется учиться, так же как и ей, – еще много-много лет получать затрещины от реального мира.

Коул снова прислушался к речи. Черт, неужели Председатель все еще занудствует перед этими людишками из Пелруана? Да, он еще занудствовал. Похоже, выносливости ему было не занимать; Коул даже где-то восхищался им.

– Нам еще предстоит огромная работа по доставке сюда наших людей, – продолжал Прескотт. – Возможно, в ближайшее время нам придется много раз просить вас о помощи. Но ваша жизнь тоже изменится к лучшему. Первое, что вы сможете увидеть, – это улучшение ситуации с безопасностью. Вас больше не будут тревожить нападения бродяг. Криминальные элементы будут устранены, а остальным мы предоставим выбор: принять жизнь по законам КОГ или покинуть остров.

Черт, до этого момента все шло неплохо, но сейчас… Коул заметил в толпе признаки беспокойства, и некоторые уставились на свои сапоги, потому что часть граждан совершенно не хотела слышать о том, что бродяг можно пускать за стол после того, как они научатся пользоваться ножом и вилкой. Коулу также стало интересно, что Прескотт подразумевал под словом «устранены».

Он сам готов был признать, что ощущал некоторое беспокойство всякий раз, когда в разговоре возникала тема нарушения законов. Борьбу с червями обсуждать было не нужно – они жаждали уничтожить всех людей до единого, больше в мозгах у них практически ничего не было, и очевидной задачей армии было их остановить. «Здесь только черное и белое, сынок». Но теперь Прескотт нуждался не в армии, а в полиции.

Председатель закончил свою ободряющую речь, и небольшая толпа рассеялась. Коул и Берни остались на площади – солдатам было приказано создавать впечатление надежности и стараться быть полезными до тех пор, пока гости не уйдут. Прескотт все-таки не хотел, чтобы посторонние свободно расхаживали по базе, так что, возможно, последние события не совсем вскружили ему голову.

– Берни, ты воевала с людьми, верно? – спросил Коул.

Она рассмеялась:

– Ага. Ненавижу их. Хочу стереть с лица земли.

– Я имел в виду Маятниковые войны. Я ведь никогда не убивал человека в бою. Я убивал только червей. Как ты думаешь, я смогу пристрелить другого человека, если понадобится?

– Конечно сможешь, милый. – Она похлопала его по спине, как мальчишку. – Когда какой-нибудь подонок начинает в тебя стрелять, инстинкты берут свое. Тебе сразу становится плевать, кто твой враг, и решает здесь уже не мозг. – Она взглянула на свой «Лансер». – Не уверена, что именно я почувствую, распиливая человека бензопилой, но раньше мы пользовались штыками, а они в своем роде тоже штука малоприятная.

Коул представил себе, что было бы, вздумай он завести подобный разговор с одним из местных жителей. Это было бы то же самое, что пытаться объяснить, почему он наложил в штаны при виде гигантского угря. Окружавшие его люди, казалось, разделились на два вида: тех, кто понимал его, когда разговор заходил о войне с червями, и тех, кто не понимал.

– Спасибо тебе, леди Бумер.

– Коул Трэйн, ты никогда, ни одной минуты не сомневался в себе. Сейчас нет причин начинать сомневаться.

Он чуть было не спросил ее, почему она озабочена вопросом применения бензопилы на человеке, если ей уже приходилось орудовать ножом, расправляясь с насильниками, однако вовремя вспомнил о том, что некоторые люди имеют странные двойные стандарты.

Трое мальчишек из Пелруана подошли и стали глазеть на солдат. Коул их помнил: они мелькали на базе уже несколько дней. Берни, казалось, стала прежней с того дня, как поймала насильника, как будто смогла избавиться от всей этой гадости, даже еще не отрезав ему яйца. Она присела на корточки и заговорила с ребятишками с самым беззаботным видом. Черт, она души не чаяла в маленьких детях.

– Привет, вам здесь нравится? – спросила она. – Меня зовут Берни. Это Коул Трэйн. Он играет в трэшбол. А вас как зовут?

Двое ребят попятились, затем бросились бежать. Третий, маленький мальчик, остался на месте.

– Сэмюэль, – сказал он, задрав голову и глядя на Коула. – А вы меня не застрелите?

– Мы стреляем только в чудовищ, – возразил Коул. У этого пацана сложилось явно ошибочное мнение о солдатах. – И только в самых страшных.

Берни нахмурилась, но говорила по-прежнему спокойным, мирным тоном:

– А почему ты думаешь, что мы будем в тебя стрелять, малыш? Мы приехали сюда, чтобы вас охранять.

– А моя мама говорит, что застрелите.

– Правда? Я думаю, она немножко перепутала.

– Она говорит, что вы все психи и избиваете людей.

Коул попытался сообразить, что на самом деле говорила мать мальчика. Дети обычно путают детали, но смысл понимают правильно, и это его встревожило. Он присел рядом с Берни – он часто забывал, каким великаном он кажется детям, – и попытался убедить мальчика в том, что солдаты не кусаются. Внезапно к ним подбежала какая-то женщина и резко схватила Сэмюэля за руку, словно вытаскивая его с проезжей части, полной машин.

– Пойдем, милый, – сказала она. – Не приставай к солдатам.

– Он к нам не приставал. – Берни поднялась; на лице ее было написано намерение поговорить серьезно. – Но он думает, будто мы стреляем в мирных жителей. Я как раз объясняла ему, что это не так.

– Хорошо, сержант. – Женщина медленно отступала назад. – Я не знаю, из какой норы вы вылезли, но я не хочу видеть вас рядом со своими детьми. У вас такой вид, как будто вы сейчас начнете бросаться на людей. Вы злы на все и всех. Вы опасны.

– Мэм, мы…

Она ткнула пальцем в сторону Берни:

– Я видела, как вы напали на человека. Вы избили безоружного человека прикладом. Лучше держитесь от нас подальше, ясно?

Берни даже не стала пытаться что-то объяснить – просто смотрела, как они уходят. На лице ее застыло потрясение.

– Вот дерьмо! – произнесла она после долгой паузы. – Маленькие дети меня боятся, а их мамаши считают меня угрозой обществу. Так вот во что я превратилась, Коул!

– Берни, она просто дура, понятно? Забудь.

– Допустим, я шлепнула Мэсси «Лансером», чтобы снять его с ворот. Если я считаю, что это нормально, значит, я с катушек слетела?

– Детка, ты же слышала доктора Хейман. Она сказала, что весь наш чертов город в диком стрессе, не только мы с тобой. – Он вспомнил того угря, из-за которого едва не обделался, – чуть с ума не сошел от страха из-за какой-то проклятой уродливой рыбы. – А эти люди жили в своем уютном маленьком коконе, – естественно, они нас всех считают психопатами.

Берни провела по лицу тыльной стороной руки. Черт, она на самом деле расстроилась. А как она боялась, что превратится в кровожадное существо вроде Мэсси и его бандюг! Коул уже почти скучал по прежнему Хасинто, где все понимали, что жизнь у солдата настолько напряженная и опасная, что ему трудно сохранить нормальную психику. Не то чтобы бойцы часто теряли над собой контроль – просто сказывалось воздействие длительной войны, и только.

– В тот день, когда меня уволили из Двадцать шестого полка, я чувствовала себя так, словно потеряла семью, – в конце концов заговорила Берни. – Двадцать два года. Мой старик сказал, что не узнал меня, когда я вернулась домой.

– Черт возьми, детка, а я и не знал, что у тебя был старик.

– Он был фермером. – Больше она ничего не сказала. Это кое-что объясняло и одновременно порождало множество вопросов. Она оглянулась на гражданских. – Безмозглая корова! Она еще прибежит к нам с воплями о помощи, когда у нее в доме появится толпа бродяг.

– Кстати, о бродягах; что ты собираешься делать со своим личным пленником?

– Они уже ждут не дождутся, когда можно будет от него избавиться, да?

– Ты не можешь держать его здесь бесконечно. Что бы там ни думал Председатель, у нас нет лишних продуктов и людей для охраны, чтобы несколько подонков годами сидели под замком сложа руки.

– Да, я понимаю.

– Я не говорю, что правосудия не нужно, но чем дольше ты ждешь, тем сложнее его совершать.

– А если бы на его месте был червь, что бы мы с ним сделали?

– Порубили бы в капусту, детка. Ты бы и глазом не успела моргнуть.

– Значит, этот мешок с дерьмом был прав. У нас действительно двойные стандарты, и мы действительно слабы.

– Теперь понимаешь, почему я тебя спросил насчет войны с людьми?

Берни пожала плечами:

– А потом деловые партнеры Мэсси захотят за него отомстить. И понесется…

– Да уж, старая вражда не ржавеет.

По крайней мере, она рассмеялась. А человек, который может смеяться, еще жив.

– Ладно, пошли, пора поработать грузчиками, – сказала она. – Там еще кучу кораблей нужно разгрузить. Честная тяжелая работа.

Когда они уходили, Коул пару раз оглянулся и заметил двух женщин из Пелруана, которые наблюдали за ними с выражением сильного недоверия на лицах. Значит, кое-кто из местных считает, что солдаты недостаточно цивилизованны, в отличие от прочих приличных людей; а солдаты, в свою очередь, думают, что бродяги не относятся к роду человеческому.

Черт побери, общество уже разделилось на касты. Да, человек в любой обстановке сразу находит, на кого бы взглянуть сверху вниз.

Пристань для малых судов. МБВ, на следующее утро

– А мне плевать, что это парламентер, – сказал Майклсон. – Увидите хоть что-нибудь подозрительное – открывайте огонь.

К пристани медленно, рывками приближалась небольшая надувная лодка; на длинной антенне развевался квадратный кусок грязно-белой ткани. Дом видел только одного человека у руля – мужчину лет двадцати – двадцати пяти, с автоматом за спиной.

Маркус прицелился в лодку. Пристань возвышалась над водой и находилась примерно на уровне палубы патрульного катера.

– Так точно, капитан…

– Я слышу в вашем голосе нотку сомнения, сержант Феникс. Когда у нас выдастся спокойная минутка, я поставлю вам выпить и расскажу несколько страшных историй из своего опыта – о хитростях пиратов.

Маркус проворчал:

– Договорились.

Дом совершенно не доверял бродягам, в том числе и этому, в резиновой лодке. Он не торопясь прицелился. Человек заглушил подвесной мотор, и волны вынесли лодку к пристани. Бродяга ухватился за нижнюю ступеньку металлической лестницы.

Майклсон взглянул на него сверху вниз.

– Значит, поговорить хотите, – произнес он. – Я капитан Квентин Майклсон. Я тебя где-то видел. Не приходилось ли мне когда-нибудь топить твою посудину?

Бродяге было не смешно.

– Можешь называть меня Эд. Вы удерживаете члена нашего руководства, и мы хотим обсудить условия его освобождения.

– А почему ты думаешь, что мы захотим с тобой разговаривать?

– Потому что мы знаем, что он жив, и вы до сих пор не пристрелили меня.

– Допустим, нам это интересно; и что вы нам можете предложить?

– Если освободите его, мы не будем заходить на Вектес. – Эд, наклонив голову, настороженно посматривал на Маркуса. – А вы будете держаться подальше от наших территорий.

Дом ожидал, что Майклсон разразится речью офицера КОГ насчет того, кому принадлежат эти территории и острова, но тот просто проигнорировал эту реплику.

– А почему вы думаете, что я буду вести переговоры с преступниками, нападающими на невооруженные рыболовные суда?

– Мы ваши лодки не трогали, приятель. По крайней мере, в последнее время.

– Как это благородно с вашей стороны. Может быть, «Улов» потопила какая-то дочерняя компания вашего бродяжьего холдинга?

– Я тебе говорю: не трогали мы ваших рыбаков. – Эд держался настороженно – возможно, ожидал, что Маркус откроет огонь. Дома удивила его смелость – явиться прямо на военную базу, надеясь на то, что КОГ не захватит его в плен. – А вы потеряли лодку?

– Тебе, черт побери, не хуже меня это известно.

– Не буду тратить время, пытаясь тебя переубедить.

– Если бы я собирался передать этого господина вам, вместо того чтобы поставить его к стенке, как он того заслуживает, – сказал Майклсон, – то я бы предпочел вести переговоры лично с членами вашего руководства.

– Я спрошу. Я просто посыльный.

– И еще, в качестве демонстрации доброй воли я бы провел выдачу в вашем главном поселении.

– Мы не настолько глупы и не настолько доверчивы.

– Тогда они могут приехать сюда. Обсудим, как жить дальше.

– Я думаю, – сказал Эд, – что они захотят встретиться на нейтральной территории. В выбранное ими время. Сам знаешь, как такие дела делаются.

Майклсон скрестил руки на груди.

– Вам лучше придумать что-нибудь более увесистое и подкрепить это чем-нибудь еще. Возвращайся, когда сможешь мне что-то предложить, – если сможешь.

Эд оттолкнулся от лестницы и завел мотор. Уплывал он гораздо быстрее, чем приплыл, оставляя за собой широкую полосу пены. Дом ждал, когда Майклсон сообщит остальным, что он на самом деле намерен делать.

– Звучит как простая, справедливая сделка. – Маркус опустил автомат. – А что на самом деле?

– Думаю, Эд тоже пытается это изобразить, – ответил Майклсон. – Но это вам не международная дипломатия, сержант. Мы не ведем переговоров с организованной преступностью. А они очень организованны. Позвольте мне кое-что вам показать.