Текст книги "Остров выживших"

Автор книги: Карен Трэвисс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– Итак, парни, подходите сюда и глядите в оба или отвалите и займитесь чем-нибудь полезным. – Она вытащила нож. – И кто-нибудь, принесите мне ножовку.

Берни заговорила тоном инструктора и острием ножа начала показывать, что нужно отделить от туши сначала и почему. Краем глаза она заметила Аню – та подошла и стала рядом, сложив руки на груди; без макияжа она так сильно походила на мать, что Берни даже стало страшно. Она чуть не сбилась с мысли. Ей пришлось помедлить секунду, чтобы сообразить, что говорить дальше.

«Столько лет прошло, и все это еще не кончилось».

– Простите, на чем я остановилась? – произнесла Берни, не заботясь о том, что ее могут заподозрить в старческом маразме.

– На яйцах, Бабуля, – подсказал Бэрд.

– Ах, да. – «Умник нашелся». – Да, яички. – Искушение было слишком велико. Она осторожно полоснула ножом, затем швырнула предмет Бэрду. – Держи, в хозяйстве пригодится.

Нужно было поднять им настроение – сейчас им предстояло наблюдать, как потрошат тушу. Она знала, что скоро многие солдаты, с легкостью расправлявшиеся с червяками при помощи бензопилы, расстанутся со своим обедом. Иногда во время разделки туши она и сама была близка к тошноте.

– Выбрасывать ничего нельзя – ну, почти ничего. – Туша еще сохраняла тепло, и Берни знала, что руки ее будут вонять целую неделю, как их ни скреби. – Легкие, сердце… их надо вырезать, и получится питательная начинка для…

Голос ее заглушил рокот транспортного средства, въезжавшего в ворота. Между столбами застряла огромная капсула-бур. Дом обернулся, пристально уставился на машину, затем побежал к ней, как будто никогда раньше такой не видел. Только после того, как водитель выкарабкался из кабины и началось хлопанье по спине, Берни сообразила, что наблюдает встречу старых друзей, и решила заканчивать с уроком. Она бросила потроха обратно в полость тела оленя, для сохранности, и получше вытерла руки о его шкуру.

– Берни, это Диззи Уоллин, – представил друга Дом. – Он спас мою задницу, и Маркуса тоже. Он взял на себя того поганого червяка Скорджа, чтобы мы смогли смыться в буре.

До Берни донесся запах перегара. Человек протянул руку, она пожала ее.

– Он сильно преувеличивает, сержант. Это Тай задержал тот мерзкий кусок дерьма, а не я. Он спас мою задницу. А где он, кстати? Я припас немного самогона – очень мягкий, хочу с ним выпить.

При имени Тая Калисо солдаты замолчали. Диззи взглянул в лицо Дому, прочел в его глазах ответ и на миг крепко зажмурился.

– Черт! – прошипел он.

– Прости, Диззи. Он не смог выбраться.

– Что с ним произошло? В последний раз, когда я его видел, он разделывал того гада бензопилой и орал мне, чтобы я уносил ноги.

Дом на миг встретился взглядом с Берни, и она подумала: почему он не торопится рассказывать о гибели Тая, из-за нее или Диззи? А возможно, с него уже просто было довольно воспоминаний о кошмарах.

– Червяки захватили его в плен, – произнес он. – Он был… о черт, они просто зарезали его, дружище. Это было и правда ужасно.

Дом пристально смотрел в землю. Диззи взглянул на Берни, но та лишь покачала головой. С деталями можно было подождать, да и вообще помолчать о них. Краем глаза она заметила какое-то движение и, подняв взгляд на кабину бура, увидела двух девочек-подростков, разглядывавших ее и Дома.

– Мои девчонки, – сказал Диззи. – Теперь я смогу приглядывать за ними как следует. – Он стиснул плечо Дома. – Давайте все встретимся как-нибудь позже и отведаем моего самогона. Выпьем за Тая.

– Обязательно, – ответила Берни. – Приятно было познакомиться, Диззи.

Она ушла, намереваясь закончить с тушей, но не успела пройти несколько шагов, как взвыла сирена. Мимо нее к воротам, прижав руку к наушнику, пронесся Коул, за ним – Бэрд.

– Что, червяки? – крикнула она. – У меня как раз сейчас подходящее настроение.

– Там, похоже, гражданские затеяли какую-то бучу, – ответил Коул. – Эй, Маркус? Ты уже на месте?

В воздух поднялся «Ворон» и закружил над головой; что бы ни послужило причиной инцидента, командование демонстрировало готовность к жестким мерам. Берни забрала со склада винтовку и вставила в ухо наушник. Человеческая цивилизация – хрупкая штука.

Она знала это слишком хорошо, не только потому, что много раз ей приходилось наблюдать то, что приходит на смену цивилизации, но и потому, что самой ей случалось переступать грань между разумным и диким. Налет цивилизации у нее был таким же тонким, как у всех остальных.

Да, пытка того червяка была бы слишком опасным способом дать выход ярости. Она найдет другой способ отомстить за Тая.

Центр распределения продовольствия, Порт-Феррелл

«Вот вам и холод – страсти разгораются не меньше, чем на жаре».

Дом видел толпу. До места оставалось всего метров сто, когда перепалка переросла в нечто более серьезное, но Маркус уже был там.

Какой-то парень полетел на бетонную площадку; вопящие люди, человек восемьдесят, сомкнулись над ним, как море. Маркус протискивался сквозь толпу, прижимая к себе «Лансер» и расталкивая людей плечами.

У Дома внутри все сжалось, и он бросился на помощь. Хотя Маркус был вооружен, он сильно рисковал. Стоит им сбить его с ног, подумал Дом, и без шлема его просто могут затоптать – именно такая глупая смерть и подстерегает людей, выживших в войне с целой армией червяков.

На миг Маркус скрылся за стеной тел. Когда Дом снова смог разглядеть его, тот твердо стоял на ногах и бесполезные удары приходились по его броне. Затем пустое пространство вокруг него начало увеличиваться.

– Эй вы, а ну прекратить! – Рев его был таким громким, что был слышен даже сквозь вопли толпы. – Я сказал прекратить! А ну отойдите все!

Люди перестали размахивать кулаками, но продолжали орать и ругаться. Дом и те, кто шел за ним, – он не знал, кто там был, потому что не оглядывался, – замедлили движение и рассеялись, прицелившись из винтовок.

Жертва гнева толпы лежала на земле, сжавшись в комок, и Маркус стоял над ней, словно сторожевой пес, охранявший свою кость. Дом не удивился бы, если бы он сейчас оскалил зубы и зарычал. И в окружавшей его толпе размахивали руками и бранились не мужчины, а женщины.

Непросто сладить с разъяренными женщинами.

«Черт, нас этому не учили».

Дом помнил голодные бунты, начавшиеся в Эфире вскоре после применения «Молота», и он скорее согласился бы встретиться безоружным с армией червяков, чем снова идти усмирять гражданских. Он всегда чувствовал, что это неправильно. Он не знал, сможет ли нажать на курок, если потребуется.

Маркус просто стоял неподвижно; не глядя на приближавшихся солдат, он дал им знак остановиться. Дом замер. Коул догнал его, и вместе они принялись наблюдать за происходящим.

– Я хочу, чтобы все сделали шаг назад, – твердо произнес Маркус. – Сейчас же. Все назад. Я разберусь с этим. Все понятно?

Крики смолкли, и внезапно свободное пространство вокруг Маркуса увеличилось.

– Очень хорошо. – Подняв левую руку, он сделал всем знак успокоиться. В правой руке он по-прежнему сжимал «Лансер», опустив ствол, не убирая пальца с курка. – Уже лучше. Просто идите по домам. Ясно?

Он говорил очень убедительно: негромко, чтобы не напугать никого, но в то же время достаточно жестко, чтобы дать понять, что дело серьезное.

Какая-то женщина начала возражать.

– Этому животному здесь не место. – Говорила она таким же поставленным голосом, как старая майор Штрауд. Одежда ее превратилась в лохмотья, но Дом видел, что когда-то эти тряпки были куплены за большие деньги. – Это паразиты. Мы здесь боремся за выживание, а они приходят красть у нас пищу.

– Это моя проблема, мэм, а не ваша. – Теперь Маркус говорил тоном, которого Дом не слышал многие годы, а перед ним был богатый, образованный Маркус; два человека из высших слоев общества говорили друг с другом на некоем своем языке, понятном только им. – Просто идите домой. – Он медленно обернулся, увидел Дома и сделал ему незаметный знак оставаться на месте. – Я не сдвинусь с места, пока все не разойдутся.

Но женщина, похоже, привыкла настаивать на своем.

– Считается, что мы на военном положении. Если этого человека не накажут, произойдет восстание. И бродяги нас одолеют.

Маркус пристально взглянул на нее. Стояла мертвая тишина. Так прошло несколько секунд.

– На военном положении? Точно. Я могу арестовать вас всех или даже всех перестрелять за организацию несанкционированного сборища. Но лучше будет, если вы немедленно разойдетесь и предоставите мне разобраться с этим человеком самому. Верно?

«Королевский ворон» завис над ними на высоте примерно двухсот метров, не прямо над группой недовольных, но достаточно близко; Дома овевал ветер, который гнали его лопасти. Люди на вертолете наблюдали за передвижениями толпы. Это была еще одна полицейская работа, которой солдат не обучали. Возможны были два варианта: либо присутствие вертолета придаст убедительности словам Маркуса, либо ухудшит положение. Люди были настолько взвинчены, что любой пустяк мог привести к взрыву.

– Ну все! – Маркус медленно присел на корточки и, схватив лежавшего человека за шиворот, поднял его на ноги. – Пора идти отсюда.

Парня сильно побили, лицо его было окровавлено, одежда изорвана. На какое-то мгновение Дому показалось, что молчаливая толпа собирается броситься на свою жертву снова, и он приготовился пробиваться к другу и спасать его из этой мясорубки. Маркус был окружен. Чтобы вывести парня, ему придется смести с пути несколько человек, подумал Дом. Именно это могло послужить искрой, которая вызовет взрыв.

Дом приготовился стрелять поверх голов. В следующее мгновение Маркус сделал пару шагов, расправив плечи и приняв самый угрожающий вид, на который был способен, и люди, стоявшие у него на пути, молча отступили. Так бывало всегда.

Дом и остальные – они находились у Маркуса за спиной – придвинулись ближе, образовав цепь, затем медленно направились к толпе; вскоре гражданские решили убираться и начали отступать прочь одновременно, словно косяк рыбы. Возможно, на них подействовал вид приближавшегося Коула.

– Нам, людям, много не надо, чтобы сойти с резьбы, верно? – произнес Коул. Они с Домом ждали, пока улица не опустеет. – Черт, вот когда червяки ломились со всех сторон, гражданские вели себя примерно.

– Тогда их пугала близость врага. – Подняв голову, Дом заметил удалявшийся «Ворон». – Ну ладно, пошли послушаем, что скажет этот придурок.

Маркус завел бродягу за ближайший угол и осмотрел его; Дом и Коул наблюдали. Человек был напуган до смерти.

– И после этого, мать вашу, я здесь животное? – Яркие струйки крови стекали с его головы и носа, тыльной стороной руки он вытирал разбитую губу. Несмотря на вызывающий тон, он все еще трясся от страха. – Черт, вы все в КОГ фашисты и фашистами останетесь.

Маркус, не слушая, взял его голову обеими руками и наклонил, чтобы осмотреть.

– Тебе нужно к врачу. Похоже, тебе здорово голову разбили. Симптомы пока еще не проявились?

– И что вы со мной будете делать?

– Если не хочешь идти к врачу, вышвырнем отсюда к чертовой матери.

– А зачем тогда было меня спасать? Почему вы не дали им убить меня?

Маркус навис над ним.

– Потому что, если я позволю им сделать это один раз, они убьют снова. И снова. А потом наступит анархия. Это не ради тебя. Это ради нас.

– Ха-ха, ну спасибо тебе, козел.

– На здоровье. Пошли со мной или убирайся вон. Пока ты в лагере, подчиняйся нашим правилам.

Бродяга не ответил. Коул взмахом руки приказал ему подниматься.

– Пошли, приятель; к сожалению, я тебя должен вывести из ресторана. Ты заявился без галстука. А у нас здесь в некотором роде дресс-код.

Коул ушел, уводя бродягу в сторону контрольно-пропускного пункта, но Дом успел заметить, как он достал из-за пазухи сверток с пайком и сунул его парню. Затем они скрылись за углом.

– И всего одна неделя прошла, – произнес Дом. – Дерьмо собачье!

– Точно. Нужно бы подумать, как получше от них отгородиться, а то они расстраивают наших наиболее чувствительных граждан. Периметр у нас отнюдь не безопасен.

– Кстати, ты превосходно справился с толпой.

– Ага. Домохозяйки меня просто обожают. – Маркус пожал плечами и направился в сторону главной улицы; вид у него был недовольный. – Все равно мне все это не нравится. Пускай Хоффман с ними разбирается, а мы займемся продовольствием.

Без всякого инструктажа и обсуждений все солдаты теперь сменили тактику патрулирования. Дом заметил эту внезапную перемену. Они больше не искали подозрительные здания или потенциальные дыры, откуда могли появиться враги. Они наблюдали за окружавшими их гражданскими. Страшновато было видеть такие резкие изменения в жизни. Червяков было легко заметить, они были очевидной угрозой; однако сейчас любой человек в Порт-Феррелле внезапно мог превратиться в переполненного злобой безумца. Но по крайней мере, основная часть их была безоружна.

«Вот что не дает мне покоя. Мне нужна четкая граница между теми, кто на моей стороне, и теми, кто против. Единство путем наведения порядка. Черт, я-то думал, что это просто красивая фраза».

За спиной у него послышался топот: Дома догонял Коул.

– Дом, сынок, как у тебя дела?

«Я не знаю, как у меня дела. Я существую. И всё».

– И далеко тебе пришлось его вышвырнуть?

– Ну-у, я просто посоветовал ему не попадаться на глаза озверевшим теткам. Черт, может быть, бродяги скоро нам понадобятся.

– Нет, вряд ли; они держатся своей стаи. Это у них в крови.

«Они бесполезны. Сколько я ходил по их вонючим трущобам, разыскивая Марию? Десять лет я искал ее по всем их хибарам, собирал слухи и прочее дерьмо, и они не знали, что она там? Потом какой-то ублюдок внезапно решает, что он ее узнал, когда уже, черт побери, слишком поздно! Да пошли они к чертовой матери!»

Дом знал – и это было странно и страшно, как будто он смотрел на себя со стороны, – что он разделил свое сознание на несколько частей, чтобы выжить, дожить до конца каждого следующего дня. Существовал охваченный ужасом Дом, которому снились кошмары, который каждое утро боролся с собой из последних сил, чтобы открыть глаза. Был еще Дом, который заставлял свое тело двигаться и выполнять обязанности солдата. И еще один Дом бесконечно прокручивал в памяти несколько последних минут с Марией, доводил себя до исступления мыслями о том, что тогда он должен был поступить иначе, и даже винил в происшедшем других, стыдясь этого и одновременно пылая яростью.

«Но это сделал я. Вся вина на мне».

– Дом, мы поговорили с Парри. – Коул толкнул его в бок, чтобы привлечь к себе внимание. – Его парни и гражданские строители приспособили для жилья несколько маленьких комнат. Тебе нужна отдельная нора?

– Нам всем приходится мириться с небольшими неудобствами. – Спальни представляли собой ряды походных кроватей с голыми матрасами в полуразрушенных учебных помещениях. – Почему ты решил, что мне нужна отдельная комната?

– Чтобы у тебя было личное пространство, приятель. Понимаешь меня?

– Нет… – «Да». Дом понимал, что тот имеет в виду.

– Ты часто просыпаешься. И каждый раз кричишь: «О боже!» – и…

Лицо Дома пылало.

– Вот черт, значит, я бужу всю казарму, когда мне снятся кошмары. В этом все дело? Мне нужно убираться?

– Нет, дружище. Все совсем не так. Всем снятся кошмары. Никто на тебя не злится. Я просто предлагаю. Если хочешь, я все устрою.

Иногда Дом думал, что ему было бы легче, если бы каждый просто говорил ему: «Да брось ты об этом думать!» Но никто не говорил. Они просто становились к нему все добрее и старались для него все больше. Однако ничем не могли помочь.

– Спасибо, Коул Трэйн.

«Дерьмо, похоже, скоро я сорвусь…»

Дом моргнул и постарался смахнуть с ресниц слезы. Берни шла немного впереди; сзади на штанах у нее виднелся кровавый отпечаток ладони. Когда они вошли в школьный двор, она бросилась к своим драгоценным тушам, словно разыскивая что-то.

– Гады! – зарычала она. – Где мои потроха, чтоб вы сдохли!

Дом подошел к ней: ему нужно было занять себя чем-то, отвлечься. Внутренности оленя были разбросаны по снегу. Кровавые следы и отпечатки маленьких лап вели к канализационной трубе, скрытой под мостовой.

– Кошки, – объяснил Дом.

– Вот именно. Похоже, пора мне обзавестись меховыми перчатками. – Она проверила магазин «Лансера», затем взглянула на часы. – Их нужно уничтожить. Это вредители. У меня есть пара часов. Идешь со мной?

Это была Берни, и она просто хотела проявить внимание. Дом был неглуп, он знал, что весь отряд – не только его отряд в узком смысле, но и все друзья – постоянно наблюдает, приглядывает за ним.

«Уничтожение. Эвтаназия. Можно называть это как угодно. О боже, Мария…»

Это оказалось последней каплей.

– Просто кончайте со всей этой своей добротой, понятно? – Крик вырвался у него из горла прежде, чем он успел подумать, что говорит. Он буквально не видел ничего вокруг. Весь его мир составляли ярость, стыд, боль, и он больше не в состоянии был с ними справиться. – Просто кончайте это! Вы все, мать вашу! Я не смог спасти свою жену, черт бы меня побрал! Я не смог найти ее вовремя! Я не смог спасти ее! Мне пришлось застрелить, мать вашу, собственную жену, потому что я не смог ее спасти! Ясно? Все теперь ясно? Все ясно с чокнутым Домом? Пошли вы все!..

Затем он разразился рыданиями. Ему хотелось наброситься на кого-нибудь с кулаками. Он не знал, что сделает в следующий момент. Он слышал голос Коула, доносившийся как будто издалека: он приказывал кому-то убираться, говорил, что здесь не на что смотреть, – а Берни схватила его, как будто он тонул в третий раз. Он рыдал у нее на плече. Ему было все равно, что подумают люди, потому что жизнь его теперь не стоила ломаного гроша.

– Ну ладно, сынок, все-все, ну хватит… – Наверное, Берни позвала кого-то, потому что он почувствовал, что она пошевелила рукой. – Ты не волнуйся. Все хорошо.

Кто-то взял его за локоть.

– Дом, здесь холод собачий. Пошли внутрь.

Маркус когда-то обещал Карлосу, что всегда будет заботиться о Доме. И он всегда приходил, когда нужно: он появлялся в трудную минуту, так же как и сейчас.

Дом не знал, долго ли он сидел в дворницкой, уронив голову на руки. С улицы доносились звук пилы и разговоры – это Берни разделывала туши. Позднее он расслышал вдалеке одиночные выстрелы, эхом разносившиеся в неподвижном воздухе.

– Тратит патроны зря, – пробормотал Маркус.

Больше за это время он не произнес ни слова. Он просто сидел рядом и ждал, пока Дом решит, что снова может подняться на ноги и продолжать жить дальше.

Несмотря на дурные предчувствия Маркуса, Дом все-таки поднялся.

Командный центр, диспетчерская, 22:00

Время обеда давно уже прошло. Энергия Хоффмана иссякла. Ему нужно было в туалет, а еще ему безумно хотелось наброситься на бифштекс, который Берни наверняка приберегла для него. Но еще больше ему хотелось до конца рабочего дня выцарапать у Председателя несколько слов о его намерениях или по меньшей мере какой-то намек на то, что планы придется… изменить.

– Послушайте, Виктор, я с вами согласен, – говорил Прескотт. – Мы не обучали солдат полицейскому делу. Но если это работало в Хасинто в течение пятнадцати лет, это наверняка сработает и сейчас.

– Тогда червяки уже скреблись к нам в двери, сэр. – Раньше Хоффман больше всего на свете боялся провалить оборону Хасинто, боялся, что человечество исчезнет с планеты из-за его некомпетентности. Такого исхода ему кое-как удалось избежать, и теперь появился новый страх – страх того, что у него не хватит навыков для мирного времени, что он не сможет восстановить развалившееся общество. – Червяки исчезли, и крышку с котла наконец сорвало, а кроме того, мы в еще более глубоком дерьме, чем неделю назад.

– Я собираюсь посетить местных бродяг и предложить им амнистию. На обычных условиях.

«Ты меня не слушаешь».

– А если они вас пошлют куда подальше?

– Тогда, принимая во внимание острую нехватку съестных припасов, я отдам приказ солдатам расстреливать на месте бродяг, оказавшихся в лагере, как мародеров.

– Сами им об этом и говорите.

– Обязательно. И ожидаю от ваших людей повиновения.

– А почему вы решили, что они не будут выполнять такой приказ?

– Очень трудно стрелять в гражданских, Виктор. Любой солдат в состоянии открыть огонь, если существует угроза его жизни, но совсем другое дело – нажать на курок, когда объект бежит, унося буханку хлеба.

Хоффман старался не откидываться на спинку скрипучего стула. Он знал, что, если только прикоснется к ней спиной, он обмякнет и тогда наверняка уснет. Бродяги являлись лишь частью проблемы, одним из пунктов в списке потенциальных источников конфликта. Он понимал, что самые большие неприятности ждут их со стороны жителей импровизированного города, снова и снова задающих простой вопрос: почему продукты, лекарства и прочие блага поступают к другому человеку, а не ко мне? Люди уже ворчали насчет того, как легко жить беженцам на кораблях, а у тех, кто оказался на берегу, продуктов и удобств гораздо меньше.

– Единственный плюс нашего положения в настоящий момент – это изобилие топлива, – произнес Хоффман. – Это чистое везение. Никто не ожидал, что на Мерренате Имульсию спрячут так, что бродяги не смогут до нее добраться. Однако до сих пор у нас недостаточно оборудования, чтобы как следует использовать это преимущество. Нет отопительных систем. Зданий с крышами, дверями и окнами. Водопровода. Терпение и выносливость людей не бесконечны, господин Председатель. Мы вырвали их из последнего насиженного гнезда, каким бы убогим оно ни было, и запихнули в ледяную нору.

– Это проблема Шарля. И он ею занимается.

– Но он использует моих инженеров. А безопасность – моя проблема. Поэтому я не могу игнорировать основные причины.

– Чего вы хотите, Виктор?

– Когда вам станет ясно, что Порт-Феррелл нежизнеспособен? Этот выбор был сделан в панике, в последнюю минуту. Город расположен слишком далеко на севере, здесь никакой инфраструктуры.

– Иного выхода у нас нет. Любой другой город, который мы рассматривали в качестве лагеря для эвакуации, ничем не лучше, наоборот – хуже.

– Но такая погода простоит еще три или четыре месяца плюс нехватка самого необходимого. Спросите у Хейман, сколько человек доживут до весны. У нас уже появилась ржавчина легких и что-то вроде дизентерии.

Без формы Прескотт иногда напоминал ему учителя рисования – из-за свитера и бороды. Без кителя и медалей он выглядел самым обычным человеком – до того момента, когда открывал рот, и тогда всем сразу становилось ясно, что он здесь главный и что это не подлежит обсуждению. Хоффман не мог представить Прескотта сомневающимся в себе хотя бы мгновение. С того дня как этот человек получил власть над КОГ и применил в бою «Молот», он всегда точно знал, чего хочет.

– Но ведь наша конечная цель – заселение Сэры людьми, Виктор. Если мы потеряем физически слабых людей, стариков, мы все-таки сможем… о, ненавижу слово «размножаться», но такова реальность.

– Хейман говорит, что для воспроизведения нашему виду достаточно генетического материала двух тысяч человек, но неужели мы должны доходить до этого, когда у нас есть выбор? В противном случае мы ничем не отличаемся от бродяг.

– Для того чтобы я принял решение покинуть этот лагерь, – ответил Прескотт, – необходимо нечто большее, чем лишения. Я отдам такой приказ, только убедившись в том, что пребывание здесь ставит под угрозу жизни большинства выживших.

– Я позабочусь об этом. Вместе с Шарлем или без него.

– Куда нам идти? Где ваш пресловутый райский уголок?

– На острова, – ответил Хоффман. – Наверняка существует множество островов, куда не добралась Саранча. Южнее.

– И вы думаете, что найдется достаточно крупный остров?

– Во время эвакуации мы потеряли множество людей. Думаю, цифра приближается к пятидесяти процентам.

Прескотт смотрел куда-то мимо него, поглаживая бороду.

– Я подумаю, – наконец произнес он. – Поговорите с Шарлем. Теперь нашим морякам придется перейти на новое положение.

– А именно?

– Мы запустили наш военно-морской флот.

– Он всегда имел лишь второстепенное значение, даже во время Маятниковых войн. – «И им это не слишком нравилось». Хоффман участвовал в морских операциях чаще других командиров КОГ. – Чтобы понять это, вам достаточно заглянуть на любую верфь.

– Ну что ж, если мы решим перенести КОГ на острова, нам понадобится не просто несколько траулеров. Когда будете готовы, займемся офицерами. Признаюсь, я уделял им слишком мало внимания. – В дверь постучали, и Прескотт оглянулся. – У вас еще есть ко мне вопросы?

– Имеется ли у вас еще какая-нибудь засекреченная информация, которой вы не поделились со мной, сэр?

Прескотт взглянул на него со знакомым выражением, словно говоря: «Ненавижу извиняться перед подчиненными».

– Мне очень жаль, что так получилось, Виктор. Да, я сообщил вам обо всех комплексах, расположенных на территории КОГ. Политика – такое дело… Привычка не делиться информацией становится второй натурой у лучших из нас. Это защитный механизм, который мешает нам ляпнуть лишнее в неподходящий момент.

«Это не ответ. Но не важно, ты сказал мне то, что я хотел узнать. Сволочь».

– Благодарю вас, сэр, – произнес он вслух. – Спокойной ночи. – Он повысил голос. – Войдите.

Как раз в тот момент, когда Прескотт подошел к двери, она открылась и появилась Берни Матаки. Она держала в руках большой лист железа, на котором лежало нечто, прикрытое куском камуфляжной ткани, и умудрилась отдать честь Председателю, не выронив своей ноши.

Хоффман подождал, пока шаги Прескотта не стихли вдалеке. Он устроил себе спальню в одной из комнат, выходивших окнами на спортплощадку, постелил на полу один из бесценных ковров и казался странно довольным этим для человека, рожденного повелевать.

– Сволочь, – сказал Хоффман.

Ему стало лучше, когда он произнес это вслух.

– Так с официантками не разговаривают, полковник.

Он улыбнулся.

– Когда-нибудь я вцеплюсь ему в горло и тебе придется меня от него отрывать.

– Ну, в таком случае вам необходимо подкрепиться, сэр. – Она поставила «поднос» на его рабочий стол и сняла тряпку, как официантка – салфетку. Перед ним стояла миска из столовой, в которой покоились кусок коричневого мяса и несколько бледных корнеплодов – они могли быть чем угодно. Она даже нашла приличную вилку и нож. – Жесткое, как старая подошва, но у нас не было времени с ним долго возиться. Хотя Коул поработал над ним немного кувалдой.

– Стейк?

– Стейк из оленины. Можно было приготовить и печеночный паштет, но одна ублюдочная кошка сперла печенку. Но я с кошкой разобралась, так что мы квиты.

Берни всегда умела заставить его улыбнуться. Он взглянул вниз, на ее ботинки с опушкой из пятнистой кошки, сразу создавшие ей прочную репутацию в отряде «Дельта»: к человеку, который мог свежевать и есть кошек, относились с неким осторожным уважением.

– Вы примитивны, сержант Матаки.

– Давайте ешьте.

– Не уходи. Не люблю есть в одиночестве.

Хоффман в последний раз ел бифштекс девять или десять лет назад – а может быть, и больше. Он не мог вспомнить, пробовал ли когда-нибудь дичь. Он пожевал кусок, закрыв глаза, не думая ни о чем, кроме сильного запаха и вкуса мяса, и внезапно понял, что по щекам у него текут слезы.

Она как будто вздохнула.

– С вами все в порядке?

Возможно, его просто одолела усталость, или клапан с котла наконец сорвало после многих лет закручивания гаек, или дело было в воспоминаниях о давно исчезнувшем мире, где существовали рестораны. Не важно; он смутился.

– Да, – выговорил он, вытирая лицо ладонью. – Черт… я не знаю. Есть вещи… я уже забыл, что они когда-то существовали.

– Несколько ночей нормального сна вам необходимы как воздух, сэр.

– Называй меня Вик. Помнишь? Давай представим, что мы в сержантской столовой и этой мишуры у меня на воротнике нет и никогда не было. – Он открыл мешок, который держал под столом, – там хранились все его пожитки, – и вытащил флягу с бренди, припасенную для особых случаев. Он всегда представлял себе, что это будет последний тост за погибших друзей, за которым последует последний бой или последняя пуля, которую разумный человек всегда приберегает для себя. – Вот, сполосни чашку. Выпьешь со мной?

Берни смотрела на него некоторое время, наклонив голову набок, затем хмыкнула.

– Выпью, Вик.

Она вытащила из сумки на поясе какой-то металлический предмет – ему показалось, что это часы, – встряхнула его, и он превратился в небольшой стаканчик. Она поставила стаканчик на стол.

Хоффман с интересом разглядывал его. Он был сделан из концентрических конической формы стальных колец.

– Хитрая штука.

– Складной стакан. Я путешествую налегке.

– Мы последние оставшиеся в живых, Берни. – Он налил ей в стакан щедрую порцию бренди. – За Двадцать шестой Королевский полк Тиранской пехоты.

– За Двадцать шестой КТП. За Непобежденных.

– Все-таки мы одолели треклятых червяков.

– И мы не последние. Остались еще Феникс и Сантьяго.

– Я имел в виду – последние из нашего поколения.

– Тогда ты определенно прав. – Она пристально взглянула на содержимое стакана, затем снова подняла его. – За тех, кого уже нет с нами.

А их было так много. Когда-то Хоффман помнил всех поименно, однако сейчас в памяти у него всплывали лишь отдельные лица.

– Я слышал насчет Тая Калисо.

– А, это телерадиокомпания «Бэрд».

– И Сантьяго.

– Со всеми подробностями?

– Не совсем. Я еще не нашел минутки поговорить с ним. Но я об этом помню.

– Там все плохо. Он нашел свою жену в какой-то камере у червяков. Маркус говорит, она уже ничего не видела, не могла говорить, не узнала Дома, выглядела как покойница. Он не знал, что с ней дальше делать. Было слишком поздно.

Берни отпила из стакана, затем приложила указательный палец к виску, оттопырила большой палец и спустила воображаемый курок. Хоффман, который собирался взять в рот очередной кусок мяса, опустил вилку.

– О боже…

– Чертовски тяжело все это. Мне приходилось бывать в его шкуре. Вроде того.

В эти дни Хоффман чаще прежнего вспоминал Маргарет. Не то чтобы он тосковал по ней – нет, он не предавался горю, как Дом Сантьяго; просто с каждым годом ему было все тяжелее вспоминать о жене. У них была не трагическая история любви, просто заурядный брак, похожий на большинство браков, в котором супруги вынуждены терпеть друг друга. Но, несмотря на то что он не нажимал на курок, он знал, что тоже убил Маргарет.

– Я с ним поговорю, – сказал Хоффман и снова приступил к еде. – Я по-прежнему его командир. Проклятье, я помню ночь, когда родилась его дочка.

– Асфо навсегда останется с нами, верно?

– А ты против?

– На самом деле нет.

На какое-то время, примерно на час, они еще оставались друг для друга Берни и Виком, и во второй или третий раз в жизни он пожалел о выбранном им пути – не как солдат, а как мужчина.