Текст книги "Собрание сочинений в семи томах. Том 1. Рассказы"

Автор книги: Карел Чапек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 48 страниц)

Тонда
© Перевод И. Ивановой

А с Тондой вот как дело было. Приходит к нам наша тетушка, сестра моей жены, значит, за советом. Насчет лошади вроде, ну да. Хотела она лошадь в хозяйстве завести и говорит мне: вы, мол, на железной дороге работаете, народу много знаете, да и барышников, которые по ярмаркам ездят, тоже видаете, не поспрошали бы вы насчет какой справной лошади? Толкуем мы с ней о том о сем, а все больше про хозяйство, и гляжу я – корзина-то у тетушки полная-полная. Ну, думаю, непременно гусочка, – будет тебе, Франтишек, к воскресенью гусочка на обед. Договорились мы с тетей обо всем, а у меня гусочка из головы нейдет, – в ней, прикидываю, все восемь фунтов будут, и сала натопим. Еще бы, тетенька женщина мудрая. И кончает она такими словами: вот, мол, так и так, я вам, зять, за ваши хлопоты кой-чего принесла. И вытаскивает что-то из кошелки. Как оно начало верещать, я с перепугу аж подпрыгнул. Гляжу – живой поросенок, и визжит, ровно его уже режут. Очень славный поросеночек, да. Наша тетя женщина простая; это только говорится – кондуктор, а вот такая, как наша тетя, женщина из деревни, видит в нем начальство. Кондуктор орет на людей, гоняет их туда-сюда, так что им жарко делается, – вот вам и начальство, как есть начальство. Тетушка и решила, что должна постараться вовсю; она меня уважает, это верно, и ребят наших как своих любит. Говорю ж вам – целого поросенка притащила. Вот, дескать, возьмите, это от нашей свинки.

Сами понимаете, как подал он голос, сразу прибежали тут жена, дети – радость несказанная. Парнишка схватил его за хвостик и все не мог натешиться – слушал, как поросенок верещал. Андула взяла его на руки и давай баюкать, словно младенца; поросенок успокоился, начал этак довольно похрюкивать и уснул, а девчонка сидела, будто статуя, с поросенком в фартуке на коленях, и глаза у ней сразу стали вытаращенные, точно у святой. И откуда у такой соплюшки взялось столько материнского чувства! Ну, что ж, говорю, ребятки, надо освобождать закут в сарае, устроим там жилье для нашего Тоничка. Сам не знаю, с чего я поросенка назвал аккурат Тоничком, но кличка так за ним и осталась, пока он жил у нас. Правда, когда он набрал десять килограммов, стали его звать Тоник, а потом уж он стал и Тонда. Наш Тонда. Вы не поверите, до чего быстро растут свиньи! Ладно, думаю, дойдет до семидесяти, зарежем его и устроим себе пир, кое-чего съедим, натопим сала, а кое-чего закоптим на зиму. Кормили его и выхаживали все лето и радовались будущему пиру, а Тонда всюду бегал за нами следом, и в горницу заглядывал, и любил, чтоб его почесали, и все понимал, только что не говорил.

И не доказывайте мне, будто свинья – глупое животное.

А как-то под рождество я и объяви жене – пора, мол, и резника звать.

– Зачем? – спрашивает она.

– Как зачем? Чтоб заколол Тонду.

Жена на меня этак уставилась, да я и сам чувствую, что чего-то не то говорю, и поправился:

– Чтоб заколол, – говорю, – поросенка.

– Тонду? – переспрашивает жена и странно так на меня смотрит.

Тут я на это:

– А для чего ж мы его кормили?

– Тогда нечего было давать ему христианское имя, – обрушилась она на меня. – Да я куска в рот не смогу взять. Представь себе ливерную колбаску из Тонды. Или съесть Тондово ухо. Ты меня не неволь. И детей тоже. Не то сам себе, прости господи, людоедом покажешься.

Ну что с нее взять: глупая женщина. Я ей это и сказал, только не спрашивайте, какими словами. Но когда сам одумался, чего-то мне стало не по себе. Ах, черт, убить Тонду, четвертовать Тонду, коптить Тонду, – не к добру это, я бы сам его есть не стал. Не такой уж я кровожадный, правда? Когда нету имени, это поросенок как поросенок, но когда он уже Тонда, так у тебя к нему сразу другое отношение. Что же, продал я Тонду мяснику, да и то работорговцем себя чувствовал. Не радовали и деньги, что за него выручил.

И вот что я думаю. Люди могут убивать друг друга, пока не знают один другого по имени. А если б знали, что тот, в кого он целится из винтовки, зовется Франтишек Новак или как там еще, скажем, Франц Губер, Тонда либо Василий, я уверен, в душе у них отозвалось бы:

– Черт побери, не стреляй, ведь это же Франтишек Новак!

Если б все люди на свете могли звать друг друга по имени, уверен, что между нами многое сильно изменилось бы. Только нынче люди и народы даже имени друг друга слышать не хотят. Вот в чем вся беда, друзья.

Если бы в суде заседали дипломаты
© Перевод О. Малевича

Председатель суда: Господа, с прискорбием должен сообщить, что сегодня нам предстоит заняться разбирательством весьма серьезного дела. Я пытался отложить его слушание, но под давлением возмущенной общественности вынужден был уступить… (Листает страницы.) Как следует из обвинительного акта, средь бела дня на людной улице было совершено убийство с целью ограбления. На глазах у свидетелей обвиняемый напал на пешехода, ныне, к сожалению, покойного… Впрочем, с подробностями вы ознакомитесь сами по свидетельским показаниям.

Председатель суда. Вы вдова убитого?

Вдова. Да.

Председатель. Суд выражает вам искреннее соболезнование. Госпожа свидетельница, вы присутствовали при означенном… несчастном случае. Вы можете рассказать, как все произошло?

Вдова. Да. (Показывает пальцем.) Вот этот злодей убил его!

Господин с бородавкой на носу. Я протестую… Это публичное оскорбление!

Председатель. Госпожа свидетельница, в суде ни на кого не указывают пальцем. Итак, вы утверждаете, что убийство совершил некто, в протоколе не поименованный?

Господин с бородавкой на носу(берется за шляпу). Господа, я покину зал суда… если при мне еще хоть раз произнесут слово «убийство». Речь может идти лишь о вынужденной самообороне.

Председатель суда. Согласен со столь удачной формулировкой. Итак, госпожа свидетельница, ваш муж спокойно шел по улице…

Господин с бородавкой на носу. Пардон, снова искажение истины. Он не шел спокойно. Он нахально нес деньги в сберегательную кассу – и держался вызывающе!

Председатель суда. В чем это выражалось?

Господин с бородавкой на носу. Да во всем. Он давал понять, что никого не боится. Не исключено, что у него было оружие!

Вдова. Неправда! Никакого оружия у него не было!

Председатель суда. Ваш муж поступил в высшей степени неосторожно, милостивая сударыня! Если бы у него было оружие, нам не пришлось бы сегодня так мучительно искать правильное решение. Он мог бы предупредить… сей печальный инцидент. (Сокрушенно вздыхает.) Пригласите следующего свидетеля! Итак, господин свидетель, вы шли по улице в то время…

Свидетель. Да. Я шел по улице в то время, когда господин с бородавкой на носу напал на пострадавшего…

Господин с бородавкой на носу. Кто же этот господин? Не хотите ли вы назвать его имени?

Свидетель. Нет. Воздержусь.

Господин с бородавкой на носу. Вот то-то. Я бы тоже этого никому не посоветовал.

Председатель суда. В самом деле, господа, лучше избегать слишком конкретных указаний на личность обвиняемого. Это поможет нам вынести справедливый приговор. Прошу следующего свидетеля!..

Председатель суда. Господа, мы выслушали показания всех свидетелей и считаем установленным тот факт, что некая особа… точнее не поименованная… с целью завладеть портмоне применила на улице огнестрельное оружие… что повлекло за собой смерть другой особы. Ввиду того что за последнее время подобного рода прискорбные случаи все учащаются, высокий суд склоняется к строгому приговору. Во имя прав человека! Не желая затрагивать чью-либо честь, мы вместе с тем торжественно провозглашаем… что при повторении такого инцидента мы будем вынуждены, как это ни прискорбно, собраться здесь еще раз… и снова, никого не называя по имени, осудить подобные деяния как нежелательные… и незаконные. У меня все.

Господин с бородавкой на носу. Ваше решение неприемлемо и прямо-таки оскорбительно! Я принципиально возражаю против любых попыток, во имя якобы защиты прав человека, решать, что желательно и что нежелательно. Запомните на будущее – я больше по вашему вызову не явлюсь. У меня, господа, на это нет времени.

Председатель суда. Очень жаль, милостивый сударь. Нам не хотелось бы лишиться вашего драгоценного участия в защите прав человека… и законного порядка. Суд заверяет вас в своем совершеннейшем почтении…

Присяжный заседатель. На мой взгляд, коллега, таких сложных случаев, как убийство с целью грабежа, мы здесь вовсе не должны касаться.

Ореол
© Перевод Ю. Молочковского

Без четверти семь Кнотек проснулся на своем холостяцком ложе. «Можно полежать еще четверть часика», – блаженно подумал он. И вдруг ему вспомнился вчерашний день. Ужасно! Он был на грани того, чтобы кинуться во Влтаву. Но прежде он написал бы управляющему банком письмо, и уже этому-то письму управляющий наверняка не порадовался бы. Да, господин Полицкий, вам до конца дней не было бы покоя за то, что вы так обидели человека… Вот здесь, за этим столиком, Кнотек до ночи сидел над листом бумаги, подавленный вопиющей несправедливостью, жертвой которой он стал.

– Такого тупицы, как вы, у нас еще не бывало! – орал на него вчера управляющий. – Уж я позабочусь о том, чтобы вас перевели в другое место! Но что там будут делать с таким негодяем, одному богу известно! Вы, милейший, самый бестолковый сотрудник за последнюю тысячу лет…

И так далее.

И все это при сослуживцах, при барышнях! Кнотек стоял уничтоженный, весь красный, а Полицкий, накричав на него, бросил ему под ноги эту злосчастную балансовую ведомость. Кнотек был так ошеломлен, что даже не защищался. А ведь он мог бы сказать: «К вашему сведению, господин управляющий, эту ведомость составлял не я, а коллега Шембера. Идите кричите на Шемберу, а меня оставьте в покое. Я работаю в банке ужо семнадцать лет и еще не сделал ни одной серьезной ошибки».

Но прежде чем Кнотек успел заговорить, управляющий хлопнул дверьми, и в бухгалтерии настала зловещая тишина. Коллега Шембера уткнулся в бумаги, пряча свое лицо, а подавленный Кнотек, как автомат, взял шляпу и вышел из бухгалтерии. «Я уже не вернусь сюда, думал он. – Конец!»

Весь остаток дня он бродил по улицам, забыл пообедать и поужинать, а к вечеру, крадучись как вор, вернулся домой и сел писать последнее письмо. Кончена жизнь, но господина управляющего до конца дней будет терзать совесть.

Кнотек задумчиво поглядел на столик, за которым он вчера сидел до поздней ночи. Что же он хотел написать? Сейчас ему, хоть убей, не удавалось вспомнить ни одной из тех исполненных достоинства и горечи фраз, которыми он хотел обременить совесть управляющего. Он помнил только, что ему было горько и обидно, и он даже заплакал из жалости к себе, а потом, совсем ослабев от голода и уныния, завалился в постель и уснул как убитый.

Надо бы сейчас написать это письмо – подумал Кнотек, проснувшись поутру, но под одеялом было так тепло и хорошо, что он сказал себе: полежу еще минутку, потом напишу. Такое дело надо хорошенько обдумать.

Он натянул одеяло до самого подбородка. Так что же, собственно, написать? Ну, прежде всего, что ту ведомость составлял коллега Шембера. Нет, этого нельзя, ужаснулся Кнотек. Шембера, правда, ужасный растяпа, но ведь у него трое детей и больная жена. Его только полтора месяца назад приняли в банк… сейчас бы он, конечно, вылетел с треском. «Ничего не поделаешь, Шембера, – скажет управляющий. – Такие сотрудники нам не нужны». Написать разве, что эту ведомость составил не я, вот и все! Но управляющий выяснит, кто же ее делал, и Шемберу все равно выгонят. А я не хочу быть причиной этого, сочувственно подумал Кнотек. Нет, Шемберу лучше не впутывать. Напишу Полицкому только так: вы были несправедливы ко мне, и моя смерть у вас на совести!

Кнотек сел на кровати. Надо бы почаще помогать этому Шембере, думал он. Что, если сказать ему: «Послушайте, коллега, вот как надо сделать ведомость. Я вам всегда охотно помогу…» Но ведь меня там уже не будет, вот в чем загвоздка! И этот растяпа Шембера в два счета останется без места. Вот нелепое положение!.. Собственно говоря, мне следовало бы вернуться, размышлял Кнотек, поджав ноги, и простить управляющему его грубость. Да, простить, почему бы и нет? Полицкий – вспыльчивый человек, но он не хотел мне зла. Вспылит, а через минуту сам не знает, почему наорал. Строг, это верно, но порядок завел настоящий, тут уж ничего не скажешь.

Кнотек с удивлением убеждался, что, собственно, не чувствует нестерпимой обиды, а на душе у него отрадное умиротворение. «Прощу Полицкого, – прошептал он, – а Шембере покажу, как надо работать».

Четверть восьмого. Кнотек вскакивает с постели и бросается к умывальнику. Бриться уже нет времени, поскорее одеться и бежать! И он устремляется вниз по лестнице. Настроение у него светлое и бодрое – видимо, потому, что он преодолел в себе все обиды. Держа шляпу в руке, он спешит в кафе, и ему хочется петь от радости. Сейчас он выпьет утренний кофе, просмотрит газету и как ни в чем не бывало отправится в банк.

Но почему прохожие так глядят на него? Кнотек схватился за голову. Что-нибудь не в порядке с моей шляпой? Но ведь она у меня в руке… По улице едет такси. Шофер оглядывается на Кнотека и неожиданно сворачивает так круто, что едва не въезжает на тротуар. Кнотек качает головой укоризненно и отрицательно: мол, машина ему не нужна. Ему кажется, что люди останавливаются и глядят на него. Он торопливо проводит рукой по пуговицам – все ли они застегнуты? Не забыл ли я галстука? Нет, слава богу, все в порядке.

И Кнотек в отличном расположении духа входит в свое кафе.

Мальчишка-кельнер таращит на него глаза.

– Кофе и газету, – распоряжается Кнотек и степенно усаживается за свой постоянный столик. Кельнер приносит ему кофе и в изумлении глядит чуть поверх лысины гостя. Из кухни высовывается несколько голов, и все оторопело глядят на Кнотека.

Кнотек обеспокоен.

– В чем дело?

Кельнер смущенно кашлянул:

– У вас что-то на голове, сударь.

Кнотек снова ощупал голову. Ничего! Голова сухая и гладкая, как всегда.

– Что у меня на голове? – воскликнул он.

– Похоже на сияние, – неуверенно пробормотал кельнер. – Я все гляжу и гляжу…

Кнотек нахмурился. Видно, высмеивают его плешь. «Занимайтесь лучше своим делом», – отрезал он и взялся за кофе. Но для верности все же незаметно оглянулся и увидел свое отражение в зеркале: солидная плешь и вокруг нее что-то вроде золотистого ореола… Кнотек поспешно встал и подошел к зеркалу. Ореол двигался вместе с ним. Кнотек ухватился за него обеими руками, но не нащупал ничего – руки проходили сквозь светящийся круг, ореол был совершенно нематериальным и лишь едва ощутимо согревал пальцы.

– Отчего это у вас? – с сочувствием и интересом осведомился кельнер.

– Не знаю, – уныло сказал Кнотек и вдруг перепугался. А как же он пойдет в банк? С этим нельзя! Что скажет управляющий? «Господин Кнотек, – скажет он, – эту штуку вы оставьте дома. В банке мы этого допустить не можем». Как же быть, с ужасом подумал Кнотек. Снять это нельзя, под шляпу не спрячешь. Добежать бы хоть до дому…

– Будьте добры, – быстро сказал он, – найдется у вас тут зонтик? Я бы прикрыл это зонтиком…

Человек, который в ясное, солнечное утро бежит по улице, спрятавшись под зонтиком, безусловно, обращает на себя внимание, но все же меньшее, чем если бы он шествовал с нимбом вокруг головы. Кнотек без особых происшествий добрался домой, только уже на лестнице соседская служанка, столкнувшись с ним, взвизгнула и уронила сумку с продуктами; в темном подъезде нимб сиял особенно ярко.

Дома Кнотек заперся и подбежал к зеркалу. Да, вокруг головы у него был нимб, размером чуть побольше оркестровых тарелок, сиявший примерно как сорокасвечовая лампочка. Погасить его было никак невозможно; Кнотек даже сунул голову под кран – тщетно. Впрочем, нимб не мешал ни ходьбе, ни движениям. Чем же мне отговориться в банке? – в отчаянии думал Кнотек. – В таком виде я не могу туда идти!

Он побежал к привратнице и окликнул ее через приоткрытую дверь.

– Позвоните, пожалуйста, в банк, скажите, что я серьезно болен и сегодня не буду.

На счастье, он никого не встретил на лестнице. Дома он снова заперся и попытался читать, но то и дело вставал и подходил к зеркалу. Золотистый нимб вокруг головы сиял спокойно и ярко.

После полудня Кнотек сильно проголодался. Но не идти же в ресторан в таком виде! Кнотеку уже не читалось, он сидел не шевелясь и твердил себе: конец! Я уже никогда не смогу бывать среди людей. Лучше было бы вчера утопиться!

У дверей позвонили.

– Кто там? – крикнул Кнотек.

– Доктор Ванясек. Меня прислали из банка. Можете открыть?

Кнотек вздохнул с облегчением. Медицина, наверное, поможет, ведь доктор Ванясек – такой опытный старый врач.

– Ну-с, на что мы жалуемся? – еще в дверях бодро заговорил старый доктор. – Что болит?

– Взгляните-ка, господин доктор, – вздохнул Кнотек. – Видите, что со мной случилось?

– Что?

– Да вот, вокруг головы.

– Ого-го! – удивился доктор и попытался исследовать нимб. – С ума сойти! – бормотал он. – Откуда он у вас, голубчик?

– А что это такое? – робко осведомился Кнотек.

– Нечто вроде ореола, – сказал старый доктор таким серьезным тоном, словно произносил слово «вариола»[210]210
  gloriola – ореол, variola – оспа (лат.)


[Закрыть]. В жизни не видывал ничего подобного. Погодите, друг мой, я еще взгляну на ваши пателлярные рефлексы. Гм… и зрачки реагируют нормально. А как насчет ваших родителей, здоровые они были люди? Да? Не наблюдались ли у одного из них приступы религиозной экзальтации или чего-нибудь вроде? Нет? Ну, а у вас самого не бывало видений и всякого такого?.. – Доктор Ванясек торжественно поправил очки. – Видите ли, это из ряда вон выходящий случай. Пошлю-ка я вас в нервную клинику, пусть исследуют это явление научно. Нынче много пишут о всяческой там электрической эманации мозга, черт знает, может, это она и есть. Чувствуете запах озона? Друг мой, вы станете прославленным научным феноменом!

– Пожалуйста, не надо, – испугался Кнотек. – У нас в банке будут очень недовольны, если мое имя попадет в газеты. Пожалуйста, господин доктор, помогите мне избавиться от этого.

Доктор Ванясек задумался.

– Трудное дело, голубчик. Пропишу вам бром, но… право, не знаю. Видите ли, я, как медик, не верю в сверхъестественные феномены. Наверняка это нервное… Слушайте, господин Кнотек, а не совершили вы случайно какого-нибудь… м-м… святого поступка?

– Как так святого? – удивился Кнотек.

– Ну, что-нибудь необычное. Какое-нибудь праведное деяние?

– Не помню ничего такого, господин доктор, – растерялся Кнотек. – Разве что я целый день ничего не ел…

– Может быть, после приема пищи это пройдет… – пробурчал доктор. – В банке я скажу, что у вас грипп… Слушайте, на вашем месте я бы попробовал кощунствовать.

– Кощунствовать?

– Да. Или вообще – как-нибудь согрешить. Вреда от этого не будет, а попробовать стоит. Может, тогда это у вас само пройдет. Ну, я загляну завтра.

Кнотек остался один и, стоя перед зеркалом, попытался кощунствовать. Но для этого ему, видимо, не хватало воображения – ореол вокруг его головы даже не дрогнул. Так и не придумав никакого порядочного кощунства, Кнотек показал себе язык и, удрученный, уселся за стол. Он был голоден и измучен, хоть плачь! Положение мое совершенно безнадежное, мрачно размышлял он. И все оттого, что я простил эту сволочь Полицкого. А с какой стати? Ведь он просто зверь, а не человек, да еще и карьерист, какого не сыщешь. Ну конечно, на барышень он не орет… Интересно знать, господин Полицкий, почему вы так часто вызываете к себе для диктовки ту рыжую машинистку? Я ничего такого не говорю, а все-таки такому старикашке, как вы, это не подобает. Шашни с секретаршами дорого обходятся, господин Полицкий, стоят немалых денег. А в результате директор банка или управляющий, вроде вас, начинает играть на бирже, и банк несет убытки. Вот как это бывает, господин Полицкий. Вы думаете, мы можем безучастно смотреть на это? Нет, надо предостеречь правление, чтобы оно приглядывало за управляющим. И за этой рыжей выдрой тоже. Спросите-ка у нее, откуда она берет деньги на всякие там пудры, помады и шелковые чулочки! Как можно носить такие чулочки на службу в банк! Разве я ношу шелковые чулки? Этакая девица только затем и поступила на службу, чтобы подцепить какого-нибудь директора. Потому-то она вечно мажется да пудрится, вместо того чтобы работать. Все они на один лад! – возмущенно заключил Кнотек. – Будь я управляющим, я бы им задал жару…

Да и Шембера тоже хорош, продолжал размышлять он. Попал к нам по протекции и не умеет сосчитать «дважды два четыре». Стану я тебе помогать, как бы не так! Этакий заморыш, а завел семью. Я себе этого не мог позволить, разве хватило бы моего жалованья! Таких легкомысленных людей не следовало бы принимать на службу в банк. А что жена у тебя хворает, господин Шембера, так ведь всем известно почему. Ясное дело, сделала аборт. А ведь это уголовное дело, коллега. Что, если кто-нибудь донесет? Нет, если ты еще напорешь в работе, я тебя больше покрывать не стану. Каждый пусть заботится о себе. Банк – не благотворительное учреждение. Еще, чего доброго, мне скажут: «Господин Кнотек, а знаете ли вы свои обязанности? Они состоят в том, чтобы обращать внимание начальства на все упущения, а не замазывать их. Смотрите не повредите своему продвижению по службе, господин Кнотек. Занимайтесь своим делом и не глядите ни вправо, ни влево. Тот, кто хочет чего-то достичь в жизни, не должен поддаваться ложному сочувствию. Разве сочувствуют кому-нибудь господин управляющий Полицкий или директор, а? Вот так-то, господин Кнотек».

От голода и слабости Кнотека одолела зевота. Эх, если бы можно было выйти на улицу! Исполненный жалости к самому себе, Кнотек встал и пошел взглянуть в зеркало. Там он увидел самую заурядную хмурую физиономию… и никакого нимба. Ни следа! Кнотек чуть не уткнулся носом в зеркало, но не узрел ничего, кроме редких волос и морщинок возле глаз. Вместо золотистого ореола вокруг его головы зеркало отражало лишь полутьму одинокой неуютной комнаты.

Кнотек вздохнул с безмерным облегчением. Ну вот, значит, завтра можно опять идти на службу!