Текст книги "Собрание сочинений в семи томах. Том 1. Рассказы"

Автор книги: Карел Чапек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 48 страниц)

Тайна почерка[123]123
  Во второй половине 20-х годов К. Чапек проявлял несомненный интерес к так называемой «научной графологии». 3 апреля 1926 г. в рецензии на книгу Роберта Саудека «Научная графология» он писал в «Лидовых новинах»: «…графологии пошло бы на пользу, если бы она глубже осознала свой методологический характер интуитивного искусства, вместо того чтобы отягощать себя тщетным усилием уподобиться научной методике…» В столбце «Тайна почерка» («Лидове новины», 1926, 7 февраля) Чапек после прочтения толстого немецкого труда по графологии с иронией отзывался о противоречивости графологических данных и несоответствии их подлинному характеру человека и писал о том, что реальный человек всегда значительно более сложен, чем он предстает по результатам графологического анализа. «То, что написано, таинственнее и удивительнее почерка, которым это написано. Великая тайна почерка – слово. Скрытый смысл почерка заключает в себе не пишущий, а его произведение. Но, разумеется, таинствам такого чтения нельзя научиться», – писал Чапек, подводя итог своим рассуждениям.


[Закрыть]
© Перевод Т. Аксель и Ю. Молочковского

– Рубнер, – сказал главный редактор, – сходите-ка поглядите на этого графолога Енсена, сегодня он выступает перед представителями печати. Говорят, нечто потрясающее. И дайте о нем пятнадцать строк.

– Ладно, – проворчал Рубнер безразличным тоном искушенного службиста.

– Но смотрите не поддавайтесь на мистификацию, – наставлял его редактор. – Хорошенько все проверьте, по возможности лично. Для того я и посылаю такого опытного репортера, как вы…

– …Таковы, господа, основные принципы научной, точнее говоря, психометрической графологии, – закончил графолог Енсен свои теоретические пояснения. – Как видите, вся система построена на чисто экспериментальных основах. Разумеется, практическое применение этих эмпирических методов настолько сложно, что я не смогу подробно изложить их в этой единственной лекции. Поэтому я ограничусь тем, что продемонстрирую вам анализ двух-трех почерков, не входя в подробные объяснения аналитического процесса, на это у нас, к сожалению, сегодня нет времени. Прошу, господа, дать мне какой-нибудь образец почерка.

Рубнер, уже ожидавший этого момента, тотчас подал знаменитому графологу исписанный листок. Енсен нацепил свои волшебные очки и воззрился на почерк.

– Ага, женская рука, – усмехнулся он. – Мужской почерк обычно выразительнее и интереснее для анализа, но в конце концов… – Бормоча что-то себе под нос, графолог внимательно смотрел на листок. – Гм, гм… – произносил он, покачивая головой. Стояла мертвая тишина.

– Скажите, эта особа —…близкий вам человек? – спросил вдруг Енсен.

– Нет, что вы! – решительно возразил Рубнер.

– Тем лучше, – сказал великий Енсен. – Тогда слушайте. Эта женщина лжива! Таково самое первое впечатление от ее почерка: ложь, привычка лгать, лживая натура. Впрочем, у нее довольно низкий духовный уровень, образованному человеку с ней и поговорить не о чем. Ужасная чувственность, смотрите, какие жирные линии нажима… И страшно неряшлива, в доме у нее, наверное, черт знает какой беспорядок, да. Таковы основные черты почерка, как я вам уже объяснял. Они отражают те привычки, свойства, особенности характера, которые видны сразу и проявляются непроизвольно, так сказать, механически. Собственно, психологический анализ начинается с тех черт и свойств, которые данная личность прячет или подавляет, боясь предстать без прикрас перед окружающими. Вот, например, эта женщина, – продолжал Енсен, приставив палец к носу, – она ни с кем не поделится своими мыслями. Она примитивна, но эта примитивность, так сказать, с двойным дном: у нее много мелких интересов, за которыми она прячет подлинные мысли. Эти скрытые помыслы тоже ужасающе убоги: я сказал бы, что это порочность, подчиненная душевной лени. Обратим, например, внимание на то, какая отвратительная чувственность в этом почерке (это же и признаки расточительности) сочетается с низменной рассудочностью. Эта особа слишком любит свои удобства, чтобы пускаться в рискованные похождения. Разумеется, если подвертывается удобный случай, она… впрочем, это не наше дело. Итак, она необычайно ленива и при этом многоречива. Если она что-нибудь сделает, то говорит потом об этом полдня, так что слушать противно. Она слишком много занимается своей особой и явно никого не любит. Однако ради собственного благополучия она вцепится в кого угодно и будет уверять, что любит его и бог весть как о нем заботится. Одна из тех женщин, с которыми всякий мужчина становится тряпкой просто от скуки, от бесконечной болтовни, от всей этой низменной чувственности. Обратите внимание, как она пишет начало слов, в особенности фраз, – вот эти размашистые и мягкие линии. Ей хочется командовать в доме, и она действительно командует, но не благодаря своей энергии, а в результате многословия и какой-то деланной значительности. Самая подлая тирания – это тирания слез. Любопытно, что каждый размашистый штрих завершается спадом, свидетельствующим о малодушии. У этой женщины есть какая-то душевная травма, она постоянно чего-то боится, вероятно, разоблачения, которое разрушило бы ее материальное благополучие. Видимо, она мучительно скрывает что-то… гм… я не знаю что. Возможно, свое прошлое. После каждого такого невольного спада она собирает силу воли, а вернее, силу привычки, и дописывает слово с тем же самодовольным хвостиком в конце, – она уже опять прониклась самонадеянностью. Отсюда и первое впечатление лживости, которое мы уже отмечали. Таким образом, вы видите, господа, что подробный анализ подтверждает наше первое общее, несколько интуитивное впечатление. Это совпадение выводов мы называем методической взаимопроверкой.

Я уже сказал, что у этой женщины низкий духовный уровень, но он обусловлен не примитивностью, а дисгармоничностью ее натуры, весь почерк проникнут притворством, он как бы старается быть красивее, чем на самом деле, но только в мелочах. Особа, чей почерк мы исследуем, в мелочах заботится о порядочности, старательно ставит точки над «и», а в больших делах она неряшлива, безответственна, аморальна – полная распущенность. Особенно обращают на себя внимание черточки над буквами. Почерк имеет обычный наклон вправо, а черточки она ставит в обратном направлении, что производит странное впечатление – точно удар ножом в спину… Это говорит о вероломстве, коварстве. Фигурально выражаясь, эта женщина способна нанести удар в спину. Но она не сделает этого из-за лени… и потому что у нее слишком вялое воображение. Полагаю, что этой характеристики достаточно. Есть еще у кого-нибудь образец почерка поинтереснее?

Рубнер пришел домой мрачный, как туча.

– Наконец-то! – сказала жена. – Ты уже ужинал где-нибудь?

Рубнер сурово взглянул на нее.

– Опять начинаешь? – угрожающе проворчал он.

Жена удивленно подняла брови.

– Что начинаю, скажи, пожалуйста? Я только спросила, будешь ли ты ужинать.

– Ага, ну, конечно! – с отвращением сказал Рубнер. – Только и можешь говорить что о жратве. Вот она, низменность интересов! Как это унизительно – вечно пустые разговоры, грубая чувственность и скука… – Он вздохнул, безнадежно махнув рукой. – Я знаю, вот так мужчина становится тряпкой!..

Жена положила шитье на колени и внимательно посмотрела на него.

– Франци, – сказала она озабоченно, – у тебя неприятности?

– Ага! – язвительно воскликнул супруг. – Проявляешь заботу обо мне, не так ли? Не воображай, что ты меня проведешь! Не-ет, голубушка, в один прекрасный день у человека раскрываются глаза, и он видит всю лживость, видит, что женщина вцепилась в него единственно ради материального благополучия… ради низкой чувственности! Бр-р-р, – содрогнулся он, – какая гнусность!

Жена Рубнера покачала головой, хотела что-то сказать, но лишь сжала губы и стала шить быстрее. Воцарилось молчание.

– Поглядеть только кругом! – прошипел через минуту Рубнер, мрачно оглядываясь по сторонам. – Неряшливость, беспорядок… Ну, конечно, в мелочах она сохраняет видимость порядка и благопристойности. Но в серьезных вещах… Что это тут за тряпка?!

– Чиню твою рубашку, – с трудом произнесла жена.

– Чинишь рубашку? – саркастически усмехнулся Рубнер. – Ну, конечно, она чинит рубашку, и весь мир должен знать об этом! Полдня будет говорить о том, что она чинит рубашку! Сколько разговоров и саморекламы. И ты думаешь, что можешь командовать мною? Пора положить этому конец!

– Франци! – изумленно воскликнула жена. – Я обидела тебя чем-нибудь?

– Откуда я знаю, – накинулся на нее Рубнер. – Я не знаю, что ты натворила, о чем думаешь и что замышляешь. Вообще мне ничего о тебе не известно, потому что ты чертовски ловко все скрываешь. Я даже не знаю, каково твое прошлое!

– Позволь! – вспыхнула пани Рубнерова. – Это уже переходит всякие границы! Если ты скажешь еще хоть… – Усилием воли она сдержалась. – Милый, – сказала она в испуге, – да что с тобой случилось?

– Ага! – восторжествовал Рубнер. – Вот оно! Чего ты так испугалась? Ясно, боишься разоблачения, которое грозит твоему мещанскому благополучию? Не так ли? Знаю, знаю! Ты ведь, при всей твоей лени, не упустишь случая завести интрижку, а?

Жена просто окаменела от обиды.

– Франци, – произнесла она, глотая слезы. – Если ты имеешь что-то против меня, скажи лучше прямо. Умоляю!

– О, ровно ничего! – провозгласил Рубнер с уничтожающей иронией. – В чем я мог бы тебя упрекнуть? Это ведь совершенные пустяки, если жена распущена, аморальна, лжива, непорядочна, вульгарна, ленива, расточительна и ужасающе чувственна… Да к тому же с таким низким духовным уровнем, что…

Жена всхлипнула и встала, уронив шитье на пол.

– Прекрати! – с презрением крикнул Рубнер. – Самая подлая тирания – это тирания слез!

Но жена уже не слышала этого: сдерживая рыдания, она убежала в спальню.

Рубнер трагически расхохотался и сунул голову в дверь.

– Всадить человеку нож в спину – ты вполне способна, – воскликнул он. – Но и для этого ты слишком ленива!

На следующий день Рубнер зашел в свой излюбленный ресторанчик.

– Как раз читаю вашу газету, – приветствовал его пан Плечка, глядя через очки. – Расхваливают графолога Енсена. В самом деле, это крупный успех, а, господин журналист?

– И какой! – ответствовал Рубнер. – Господин Янчик, подайте-ка мне антрекот, только не жесткий… Да, скажу я вам, этот Енсен просто чудо. Я видел его вчера. Почерк он анализирует абсолютно научно.

– Значит, это жульничество, – заметил Плечка. – Сударь, я верю чему угодно, только не науке. Как с этими витаминами: пока их не было, человек знал, что он ест. А теперь не знает. Теперь в этом антрекоте есть неизвестные «жизненные факторы». Плевать мне на них! – недовольно воскликнул Плечка.

– Графология – совсем другое дело, – возразил Рубнер. – Долго рассказывать, что такое психометрия, автоматизм, первичные и вторичные признаки и всякое такое. Но я вам скажу, что этот графолог читает по почерку, как по книге. Так распишет характер человека, что вы буквально видите его перед собой. Расскажет вам, кто он такой, какое у него прошлое, о чем он думает, что скрывает, ну, словом, все! Я сам слышал, пан Плечка!

– Рассказывайте! – скептически пробурчал собеседник.

– Я вам приведу один пример, – начал Рубнер. – Один человек – не буду называть его фамилии, ее все хорошо знают – дал этому Енсену почерк своей жены. Енсен только взглянул и сразу говорит: «Эта женщина насквозь лживая, неряшливая, ужасающе чувственная и поверхностная, ленивая, расточительная, болтливая. Дома она командует, прошлое у нее темное, да еще хочет убить своего мужа». Представляете себе, этот человек побледнел как смерть, потому что все это была чистая правда. Вы только подумайте, он жил с ней счастливо двадцать лет и решительно ничего не замечал! За двадцать лет брака он не увидел в своей жене и десятой доли того, что Енсен обнаружил с первого взгляда! Здорово, а? Это должно убедить и вас!

– Удивляюсь, – сказал Плечка, – что же за шляпа этот муж, если за двадцать лет ничего не заметил?

– Не говорите! – поспешно возразил Рубнер. – Эта женщина так ловко притворялась, что муж с ней был вполне счастлив… Счастливый человек слеп. Кроме того, знаете ли, он не владел точным научным методом. Вот, к примеру, вы видите невооруженным глазом белый цвет, а при научном анализе он распадается на несколько цветов. Личный опыт, друг мой, ничего не значит, современный человек верит только в научное исследование. И потому не удивляйтесь, что этот муж и понятия не имел, какая стерва его жена: просто он не подходил к ней с научных позиций, вот и все.

– А теперь, наверное, он с ней развелся? – вмешался в разговор ресторатор Янчик.

– Не знаю, – небрежно ответил Рубнер. – Такие пустяки меня не интересуют. Мне важно одно: как по почерку можно узнать то, что иначе никак не узнаешь. Представьте себе, что вы знакомы с человеком много лет, всегда считали его порядочным и честным, и вдруг, хлоп, по его почерку узнаете, что он вор или закоренелый негодяй. Да, друзья мои, внешности нельзя верить. Только научный анализ покажет, что скрыто в человеке!

– Ну и ну! – удивлялся подавленный Плечка. – Выходит, что и письма-то писать рискованно.

– Вот именно, – подтвердил Рубнер. – Представьте себе, какое значение графология получает для криминалистики. Вора можно будет посадить раньше, чем он украдет что-нибудь: допустим, в его почерке нашлись «вторичные воровские штрихи» – ну и хвать его в кутузку. У графологии огромное будущее! Это настоящая наука, в этом не может быть никакого сомнения! – Рубнер взглянул на часы. – Гм, десять часов. Мне пора домой.

– Что сегодня так рано? – осведомился Плечка.

– Да, видите ли, – мягко сказал Рубнер, – чтобы жена не ворчала, что я все время оставляю ее одну.

Бесспорное доказательство[124]124
  Ольга Шайнпфлюгова рассказывала автору комментариев, что в основу сюжета лег действительный случай: по ошибке она вложила в конверт, отосланный Карелу Чапеку, письмо, адресованное врачу-акушеру Карелу Штейнбаху. В письме Карела Чапека Ольге Шайнпфлюговой от 23 июня 1928 г. мы действительно читаем: «Дорогая Олина, я имею сильные основания предполагать, что это письмо адресовано не мне, а какому-то из многих других Карелов, скорее всего, тому акушеру; я послал бы письмо прямо ему, но никак не могу вспомнить его фамилию…» [К. Čapek. Listy Olze. Praha, 1971, s. 236.]


[Закрыть]
© Перевод Т. Аксель и Ю. Молочковского

– Видишь ли, Тоник, – сказал следователь Матес своему лучшему другу. – Это дело опыта: я лично не верю никаким оправданиям, никакому алиби, никаким словам; не верю ни обвиняемому, ни свидетелям. Человек лжет, сам того не желая. Например, свидетель клянется, что не питает никакой вражды к обвиняемому и сам при этом не понимает, что где-то, в глубине души, ненавидит его из скрытой зависти или из ревности. А уж показания обвиняемого всегда заранее продуманы и подстроены. Свидетель же в своих показаниях может исходить из сознательного или неосознанного стремления выручить или утопить обвиняемого. Я всех их знаю, голубчик: человек – существо лживое.

Чему же я верю? Случайностям, Тоник! Этаким непроизвольным, безотчетным, я бы сказал, импульсивным побуждениям, поступкам или высказываниям, которые бывают свойственны всякому. Все можно изобразить и фальсифицировать, всюду царит притворство или умысел, только не в случайностях, их видно сразу. У меня такой метод: я сижу и даю человеку выболтать все, что он заранее придумал, делаю вид, что верю ему, даже помогаю выговориться и жду, когда у него сорвется случайное, невольное словечко. Для этого надо быть психологом. Иные следователи стараются запугать обвиняемого, то и дело прерывают его, сбивают с толку, так что человек наконец сознается и в том, что он убил императрицу Елизавету[125]125
  …убил императрицу Елизавету. – 10 сентября 1898 г. итальянский анархист Луккени убил в Женеве, на берегу Женевского озера, жену австро-венгерского императора Франца Иосифа I (1830–1916) Елизавету.


[Закрыть]. А я ищу полной ясности, хочу действовать наверняка. Вот почему я сижу и терпеливо выжидаю, пока среди упорного вранья и уверток, которые на юридическом языке называются показаниями, случайно мелькнет частица правды. Понимаешь ли, чистая правда в нашей юдоли слез открывается только по недосмотру, когда человек проговорится или сорвется.

Послушай, Тоник, у меня нет от тебя секретов, мы ведь друзья детства. Помнишь, как тебя выпороли, когда я разбил окно?.. Никому другому я бы и не мог сказать, как-то стыдно признаваться в этом. Но у человека возникает потребность излить свою душу. Я тебе расскажу, как этот мой метод оправдал себя в… в моей личной жизни, точнее говоря, в супружестве. А ты потом скажи мне, что я олух и хам, что так мне и надо!

Видишь ли… в общем, я подозревал свою жену Мартичку, словом, ревновал ее, как безумный. Мне почему-то взбрело в голову, что у нее роман с этим… с молодым… ну, назовем его Артуром. Ты его, кажется, даже не знаешь. Погоди, я ведь не какой-нибудь мавр: знай я, что она его любит, я бы сказал: «Мартичка, давай разойдемся». Но вся беда была в том, что все ограничивалось одними сомнениями. Ты и не представляешь себе, что это за мука! Тяжелый был год! Знаешь ведь, какие глупости выкидывает ревнивый муж: выслеживает, подстерегает, допытывается у прислуги, устраивает сцены… Да еще учти, что я следователь по профессии. Говорю тебе, моя семейная жизнь за последний год была сплошным перекрестным допросом, с утра и до поздней ночи.

Подследственная… я хочу сказать Мартичка, держалась превосходно. Она и плакала, и обиженно молчала, и подробно отчитывалась передо мной, где была и что делала в течение всего дня, а я все ждал, когда же она проговорится и выдаст себя. Сам понимаешь, лгала она часто, я хочу сказать, что лгала по привычке, как все женщины. Женщина ведь не скажет тебе прямо, что провела два часа у модистки, она придумает, что ходила к зубному врачу или была на могиле покойной матушки. Чем больше я терзал ее ревностью, – а ревнивый мужчина хуже бешеного пса, Тоник! – чем больше придирался, тем меньше у меня было уверенности в моих догадках. Десятки раз я перетолковывал и обдумывал каждое ее слово и отговорку, но не находил ничего, кроме обычных полуправд, из которых складываются нормальные человеческие отношения, а супружеские в особенности. Я знаю, как худо приходилось мне, но когда подумаю, что довелось вынести бедной Мартичке, то хочется надавать самому себе пощечин.

Этим летом Мартичка поехала на курорт, во Франтишковы Лазни. У нее были какие-то женские недомогания, в общем, выглядела она плохо. Я, конечно, устроил там за ней слежку, нанял одного мерзкого типа, который больше шлялся по кабакам. Удивительно, какой нездоровой и гнилой становится вся жизнь, едва лишь что-то одно в ней оказывается не совсем в порядке. Запачкаешься в одном месте, и весь ты уже нечистый… В письмах Мартички ко мне чувствовалась какая-то неуверенность и запуганность, словно она не знала, что писать. А я, конечно, копался в этих письмах и все искал чего-то между строк. И вот однажды получаю от нее письмо, на конверте адрес: «Франтишеку Матесу, следователю» и так далее. Вскрываю письмо, вынимаю листок и вижу обращение: «Милый Артур!..»

У меня и руки опустились. Вот оно наконец. Так это и бывает: человек напишет несколько писем и перепутает конверты. Дурацкая случайность, а, Мартичка? Знаешь, мне даже стало жаль, что жена так попалась.

Представь себе, Тоник, моим первым побуждением было вернуть Мартичке письмо, предназначенное… этому Артуру. При любых других обстоятельствах я так бы и поступил, но ревность – это гнусная и грязная страсть. Дружище, я прочитал это письмо и покажу тебе его, потому что с тех пор не расстаюсь с ним. Вот слушай:

«Милый Артур,

не сердитесь, что я вам долго не отвечала, но я все тревожилась о Франци (это я, понимаешь?), потому что от него долго не было писем. Я знаю, что он очень занят, но когда долго не получаешь весточки от мужа, то ходишь словно сама не своя. Вы, Артур, этого не понимаете. В следующем месяце Франци приедет сюда, приехали бы и вы тоже! Он мне писал, что сейчас расследует какое-то очень интересное дело, но не сообщил подробностей. Я думаю, что это преступление Гуго Мюллера. Меня оно очень интересует. Очень жаль, что вы с Франци теперь не встречаетесь, но это только потому, что у него много работы. Будь у вас прежние отношения, вы могли бы иногда вытащить его в компанию или на автомобильную прогулку. Вы всегда были так внимательны к нам, вот и теперь не забываете, хотя, к сожалению, знакомство разладилось. Франци стал какой-то нервный и странный.

Вы даже не написали мне, как поживает ваша девушка. Франци жалуется, что в Праге жарища. Надо бы ему приехать сюда отдохнуть, а он наверняка день и ночь сидит на службе. А когда вы поедете к морю? Надеюсь, ваша девушка поедет с вами? Вы и не представляете себе, как для нас, женщин, трудна разлука с любимым человеком.

Сердечно вас приветствую.

Марта Матесова».

Что скажешь, а, Тоник? Конечно, письмо не очень-то умное, просто даже мало интересное и написано безо всякого блеска. Но, друг мой, какой свет оно бросило на Мартичку и ее отношение к этому бедняге Артуру. Я никогда бы не поверил, если бы это говорила она сама. Но в руках у меня было такое бесспорное доказательство… да еще полученное помимо ее воли. Вот видишь, подлинная и бесспорная правда открывается только случайно! Мне хотелось плакать от радости… и от стыда за свою глупую ревность!

Что я сделал потом? Связал шпагатом все документы по делу Гуго Мюллера, запер их в письменный стол и через день был во Франтишковых Лазнях. Мартичка, увидев меня, зарделась и смутилась, как девочка; вид у нее был такой, словно она бог весть что натворила. Я – ни гугу.

– Франци, – спросила она немного погодя, – ты получил мое письмо?

– Какое письмо? – удивился я. – Ты мне пишешь чертовски редко.

Мартичка оторопело уставилась на меня и с облегчением вздохнула.

– Наверное, я забыла его послать, – сказала она и, порывшись в сумочке, извлекла помятый листок, начинавшийся словами «Милый Франци!». Я мысленно улыбнулся: видимо, Артур уже вернул ей это письмо.

Больше на эту тему не было сказано ни слова. Я, разумеется, стал рассказывать Мартичке о Гуго Мюллере, который ее так интересовал. Она, по-видимому, и поныне уверена, что я так и не получил от нее никакого письма.

Вот и все. С тех пор мы живем мирно. Не идиот ли я был, скажи, пожалуйста, что так дико ревновал жену? Теперь я, конечно, стараюсь вознаградить ее. Только после того письма я понял, как она заботится обо мне, бедняжка. Ну вот, я и рассказал тебе все. Знаешь, собственной глупости человек стыдится даже больше, чем греха.

И весь этот случай – классический пример того, каким бесспорным доказательством является полнейшая и неожиданная случайность.

Приблизительно в то же время молодой человек, именуемый здесь Артуром, сказал Мартичке:

– Ну как, девочка, помогло то письмо?

– Какое, мой дорогой?

– То, что ты послала мужу как бы по рассеянности.

– Помогло, – сказала Марта и задумалась, – Знаешь, мой мальчик, мне даже стыдно, теперь Франци так беспредельно верит мне. С тех пор он со мной очень добр. А то письмо он все еще носит на груди. – Марта вздрогнула. – Вообще говоря… это ужасно, что я его так обманываю, а?

Но Артур был другого мнения. По крайней мере, он утверждал, что все это вовсе не так страшно.