Текст книги "Том 2. Повести"

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)

– Эх, и старый козел помнит о соли, особенно если и имя у него Salitius[89]89
  Соленый (лат.).


[Закрыть].

Дым чубуков окутал компанию синим облаком, от этой синевы выросли крылья у веселья, а из крыльев стали сыпаться мелкие цветные перышки: остроты, шуточки, колкости.

– Далеко отсюда дворец? – спросил господин Дружба, который слушал с напряженным вниманием.

– Посреди соснового леска милях в четырех отсюда, недалеко от моей шахты.

– Живет в нем кто-нибудь?

– Какое-то таинственное существо, – ответил старый Вильдунген, подняв брови, – то ли молоденькая женщина, то ли девушка, красивая, как фея.

– Значит, дворец обставлен?

– Да еще как! Словно королевская резиденция. Господин Дружба удивился и отложил свой чубук.

– И по какому праву она живет там?

– Вот это и непонятно, – продолжал директор шахты, – дворец взял в аренду у покойного владельца какой-то старый господин. Кто он такой, неизвестно, но как-то раз сопровождавший его человек, вероятно камердинер, по неосторожности назвал его «вашим сиятельством». Арендный контракт заключен на много лет и дает ежегодно всего-навсего несколько сот форинтов доходу – словом, мелочь, потому что дворец был запущен, в нем жили совы. Съемщик богато отделал его: полгода работали каменщики, декораторы, обойщики. Думаю, все это обошлось не менее чем в сто тысяч форинтов. Сердце сжимается при виде такого расточительства.

Господин Дружба довольно поглаживал свою рыжую бороду.

– Когда дворец был реставрирован, из Вены на больших фурах стали возить мебель, ковры, драгоценности и безделушки, пригнали всякие повозки, фаэтоны, экипажи, брички, обитые бархатом. Вслед за неодушевленной обстановкой были доставлены живые предметы роскоши: русские рысаки, маленькие пони, белый барашек, три разноцветных попугая, белка в серебряной клетке, дог, два воробья, две ангорские кошки, сова. Затем начала слетаться дворня: шесть молоденьких фрейлин, гувернантка, старый камердинер, два гусара, две поварихи, садовник, горнист, парикмахер, кучер, черный грум и мажордом, который говорит лишь по-немецки.

Зрачки у господина Дружбы расширились, он слушал, сладостно млея, с прищуренными глазами, как будто это была сказка из «Тысячи и одной ночи».

– Когда же все было готово, как-то ночью приехал в закрытом экипаже его сиятельство и привез маленькую хозяйку дворца – прелестное, хрупкое создание, лилию…

– Интересно, – пропыхтел Дружба. Пот струился у него по лбу.

– Прелестная особа; жаль, что не досталась вам по завещанию. Пригодилась бы для гимназии, – шутил Вильдунген, – ученики посвящали бы ей стихи.

– Есть у нас такая и дома, – засмеялся господин Дружба.

– Так вот, значит, его сиятельство на несколько дней остался во дворце. Малютке он оказывал глубокое уважение, словно какому-нибудь высшему существу. Вот и все, что известно. Потом он уехал и только изредка наведывался во дворец. Мне кажется, с тех пор старик был всего два раза. Когда он приезжает, перед воротами гудят в трубы, а из башни отвечает горн, и только тогда открываются ворота. Для всех прочих смертных они остаются закрытыми.

– Как? – воскликнул в испуге господин Дружба. – Значит, и я не смогу его осмотреть?

– Нет никакого сомнения, что и вас не пустят. – Представьте, уже находились предприимчивые молодые люди – ведь ничто так не привлекает, как таинственное и запретное. Всякими хитростями они пытались попасть туда, но напрасно: дворец остается нем как могила. На их стуки, просьбы никто не отзывается.

Господин Дружба погрустнел.

– Согласно полученным мною указаниям, я должен сделать подробнейшее сообщение об имении, в особенности о жилых помещениях, выяснить, пригодны ли они для приюта престарелых учителей. Как видите, господин барон, я должен туда попасть любой ценой.

– Я-то вижу, но что невозможно, то невозможно. Нет для этого способа. Можно было бы взять дворец штурмом, но, как я понимаю, солдат у вас нет.

– Странный случай, – проговорил профессор, погрузившись в свои думы. – Вот она романтика конца девятнадцатого века! А как вы считаете, сударь, кто та особа и почему ее там держат?

– Я думаю, да так считает и вся округа, что в этом деле замешана политика. Иного и быть не может. Малютка – какая-нибудь герцогиня, претендующая на корону; должно быть, из рода Орлеанов, или Бурбонов, или бог ее знает кто… Но что-то в этом роде. Ее запрятали здесь, в этом заброшенном уголке, чтобы потом в нужный момент вытащить на свет божий. Готовится какой-то европейский скандал, и в этих махинациях видна рука венского двора. Между прочим, всего этого попрошу не вносить в ваш доклад, потому что могут выйти недоразумения, и тогда я не поручусь за вашу голову…

– За мою голову? – воскликнул господин Дружба и с ужасом подумал, сколько погибло бы латинской премудрости, если бы он потерял голову.

– Я, ей-ей, был бы не против, – продолжал мудрствовать барон, – если бы в мире произошел какой-нибудь грандиозный переворот. Все равно хуже того, что есть, быть не может. К тому же венгры настолько бездеятельны, что сами ничего не сделают, если только другие не добьются перемен к лучшему. Болтают о свободе, но даже не знают, на каком дереве она растет. Воображают, что свобода означает безделье. Поэтому когда они хотят отдохнуть, то просят воли. Отдых называют свободой. Мой кучер, получив свободу, то есть отпуск, уезжает к своей матушке и две недели спит на пасеке. А министр наслаждается «свободой» где-нибудь на курорте в Остенде. Вот и вся разница. С такой свободой нетрудно погибнуть нации, и нет достаточно сильного человека, который мог бы хорошенько встряхнуть всех.

– А Силади? * – вмешался в разговор младший Вильдунген.

– Кирпичей у него много, но дома ему не построить! – отрезал старший Вильдунген.

Полусонный Венеки пробормотал:

– Не нужно было убивать короля Кутена.

– А, идите вы в преисподнюю! С тех пор он и сам бы давно успел умереть.

– Но род его остался бы!

– Конечно, в Дорожме.

Так прошел вечер, свечи сгорели почти без остатка, ночной сторож прокричал полночь, пора было ложиться спать. Господин Дружба очень устал и, добравшись до постели, заснул как убитый.

Яркий свет горного солнца, проникая сквозь жалюзи, наполнял всю комнату, когда Дружба проснулся. Он поспешил одеться, чтобы осмотреть наследство еще до полудня, а затем отправиться домой. Под его окном, на веранде, завтракали дочери Вильдунгена, и господин Дружба мог слышать такой диалог:

– Ты видела, Мицике, какой хорошенький поросенок у приезжего дяди?

– Видела. Очень красивый, даже хвостик есть.

– Задран кверху и, мне кажется, золотой.

– Я бы хотела его получить, – прошепелявила младшая девочка.

– Я тоже, – сказала старшая.

– И если бы он дал его мне, я рассказала бы ему, как можно попасть во дворец.

– Если бы знала, – ответила с насмешкой малютка. Господин Дружба прислушался. Дети иногда говорят правду.

Он перестал умываться, чтобы плеск воды не заглушал голосов.

– Я знаю, Мицике. Когда позавчера я шла с Дюри к шахте, какой-то рабочий принес большую-пребольшую лилию, совсем как твоя голова, Мицике. Ты никогда такой не видела. Она могла бы расти в стране великанов. («Украденная виктория-регия», – подумал господин Дружба.) Он сказал Дюри: «Вот она, господин инженер», – и отдал ему лилию. А Дюри унес ее в шахту. Я думала, что он даст цветок мне, я подарила бы его маме. Но тогда зачем нести его в шахту? Там он покроется угольной пылью. Может быть, Дюри забыл, что я стою рядом? Я ждала, когда он вернется, ловила мотыльков, а потом заснула под деревом. Проснулась и опять пошла к шахте, спросила, там ли еще брат. Мне ответили, что он не выходил. Было уже поздно, и я отправилась домой, а когда вышла на дорогу, то увидела, представь себе, Мицике, ну, представь…

– Ну, что? – ответила младшая девочка.

– А вот что, из дворца выезжает возок, запряженный пони, негр погоняет маленьких лошадок, а под шелковым балдахином сидит та самая девушка. Когда возок был рядом со мной, она улыбнулась мне, а в руке у нее я заметила – что бы ты думала, Мицике?..

– Не знаю, Розика, не знаю.

– Так вот, в руке у нее была та самая лилия, которую Дюри унес с собой в шахту.

– Ну, и что дальше? – торопила Мицике.

– Дальше то, что Мицике – большой осленок, и ума у нее с ноготок. Потому что, дорогая Мицике, из всего этого мадемуазель Роза, твоя сестренка, заключает, что господин Дюри был во дворце и попал он туда через шахту, тайным ходом. Помнишь, отец говорил, что он существует со времен турок.

– А вдруг это был другой цветок? – возразила Мици после небольшой паузы.

– Нет, не другой, потому что Дюри не принес лилию из шахты. И когда я спросила, где цветок, брат сказал, что он помялся, поломался и пришлось его выбросить.

Господин Дружба был потрясен. Теперь он знал уже две страшные тайны. Даже одной из них было достаточно, чтобы ему снесли голову (уж Кутораи непременно выболтал бы ее). Теперь же появилась вторая, за которую тоже легко расстаться с жизнью… Но поскольку у него только одна голова, то не все ли равно. Он быстро закончил туалет, затем позавтракал в столовой, где его ждали молодой инженер и Кутораи.

– Отец пошел на шахту, а мне поручил познакомить вас с расположением Копала, – вежливо сказал молодой Вильдунген.

– Благодарю, господин барон, пойдемте…

Они миновали рабочий поселок и маленькую деревушку, которая состояла из нескольких домиков под соломенной крышей, – и перед ними открылся черный мир. Угольная пыль покрывала землю, листья растений и деревьев. Вся округа имела самый печальный вид, напоминая какое-нибудь траурное извещение или некролог. Только вдали, посреди небольшого пятнышка – соснового леска, мило поблескивала на солнечном свете красная крыша дворца да железный купол колокольни.

– Вон там ваш дворец, сударь!

Господин Дружба буквально пожирал его глазами.

– Туда мне тоже нужно пойти, – заметил он печально.

– Это невозможно.

– Но я все-таки пойду, – сказал он решительно, и его лицо приняло строгое, горькое выражение.

В конце деревни скрипела жерновами мельница, стоявшая на мелкой речке, вода в которой была темнее чернил.

Они свернули в поле. Вильдунген показал участок Копала; это были земли, изрытые рвами и оврагами. Кое-где виднелись жалкие грядки огородов, низкая, по колено, рожь, все еще зеленая, хотя в других местах ее давно убрали, и с такими тощими колосьями, что их можно было бы протащить сквозь отверстие в чубуке трубки. Только для этого они и годились. На незасеянных полях росла полевая бузина с черными ягодами да густой можжевельник, тоже с черными плодами.

Участок был довольно большой, он подковой уходил до самой опушки соснового бора, где стоял дворец, обнесенный высокой каменной стеной; когда-то у него был и подъемный мост.

Они обошли поле. Господин Дружба, человек педантичный, поковырял почву и записал в свой блокнот, что земля здесь – красная глина, зарисовал план участка, нанес рвы и спросил инженера, нет ли угля в недрах земли.

– Я рыл, искал, но убедился, что нет здесь ничего, кроме ада.

Между тем они обогнули сосновый бор и окольным путем вышли к деревне с другой стороны – там, где была шахта. Кутораи немного отстал, профессор послал его за каким-то растением, красневшим на противоположной стороне обрыва.

– Господин барон, – сказал Дружба, когда они остались наедине, – проведите меня сейчас во дворец.

Молодой человек заулыбался.

– Вы, вероятно, думаете, что у меня есть крылья и я могу проникнуть куда угодно…

– Вот именно, крылья, и к тому же не голубые, ангельские, а розовые, как у Амура. И вы умеете проникать, куда вам нужно, если и не по воздуху, то под землей. Ведите меня подземным ходом!

Молодой Вильдунген побледнел.

– Вам это приснилось, – сказал он в смятении, впившись в него пронзительным взглядом.

– Я все знаю, – ответил Дружба могильным голосом. Лицо Вильдунгена из бледного стало пунцовым.

– Я все знаю, – тихо повторил Дружба, – и никогда вас не выдам. Пусть меня накажет бог!

Молодой инженер поклонился в знак того, что он вынужден повиноваться.

– Я попытаюсь, сударь. Подождите меня под липами. Я постараюсь через час вернуться с ответом.

– Меня не возьмете с собой?

– Это невозможно. Но что смогу, то сделаю.

Молодой инженер поспешно спустился в шахту, а господин Дружба устроился в тени деревьев и закурил трубку, прислушиваясь к скрипу вагонеток. Старый рабочий напевал унылую словацкую песню:

 
Меня, еще ребенком малым,
К себе на печку звали бабы;
Когда же стал я парнем бравым,
То сам манил девчонок слабых.
А нынче стар я, бедолага.
Молчком тружусь, тачку толкаю, —
Она кормилица мне, знаю!
 

Господин Дружба слушал до тех пор, пока не выучил ее наизусть. От скуки он даже пытался перевести эту песню на венгерский язык, мучительно сражаясь с рифмами и цезурами. Когда подошел Кутораи, Дружба недовольно замахал на него рукой.

– Тсс! Не отвлекай меня от умственных занятий.

Но Кутораи не мог удержаться, чтобы не показать свою находку.

– Посмотрите, достопочтенный господин профессор… оленьи рога.

– Где ты нашел их?

– В овраге.

– Хм, вам, Кутораи, удивительно везет на рога, – проворчал Дружба.

Кутораи нахмурился и, опершись о дерево, погрузился в такое глубокое раздумье, словно ему задали необычайно сложный ребус, а господин Дружба продолжал заниматься поэзией. Между тем время прошло незаметно. Неожиданно появился инженер и знаком попросил Дружбу следовать за ним.

Вильдунген привел его в деревянный барак, который называли конторой; там был какой-то чиновник с гусиным пером за ухом, он вел учет поданного на-гора и отгруженного угля. Молодой Вильдунген довольно бесцеремонно выпроводил его:

– Будьте так любезны, дорогой Бигач, оставьте нас наедине с этим господином…

Бигач удалился, а Вильдунген проверил; не подглядывает ли кто-нибудь в щели, и, обернувшись к Дружбе, сказал:

– Все в порядке, сударь. Присядьте вот на этот стул и напишите несколько слов, которые я вам продиктую, по возможности печатными буквами.

Через минуту записка была готова:

«Некий господин приезжает сегодня во дворец, покажите ему здание и сад».

Тогда барон достал из-под кителя белоснежного голубя. (Дружбе показалось, что маленькие, как дробинки, глаза птицы весело и насмешливо смотрят на него.) Барон привязал письмецо к ножке голубя узенькой шелковой ленточкой и, протянув его господину Дружбе, сказал:

– Спрячьте голубя под пальто и выпустите где-нибудь в уединенном месте так, чтобы вас никто не видел.

– И что же будет потом? – удивился господин Дружба.

– Голубь полетит во дворец, мажордом получит письмо и подумает, что приказ пришел оттуда, откуда он всегда его получает. А после обеда вы пойдете во дворец, и он вам все покажет.

– Не понимаю.

– Все очень просто. Во дворец не шлют писем по почте, их доставляют голуби.

– Я в этом усматриваю вред государству.

– Конечно, но для нас это сейчас не имеет значения. Господин Дружба все еще не решался.

– Ну, а если голубь полетит не во дворец, а прямо к тому таинственному высокопоставленному господину в Вену, или Париж, или еще куда-нибудь?

– Да нет. Этот голубь из тех, которые приносят вести сюда, то есть…

– Голубь голубки, – помог господин Дружба.

Затем он взял голубя, спрятал его под полой своего пальто табачного цвета и решительным шагом быстро направился к оврагу, как человек, готовый на подвиг. Спустившись вниз, где его никто не мог видеть, он подбросил птицу в воздух.

Голубь распростер свои белоснежные крылья, встряхнулся, расправил вздыбленные, смятые перышки и стремительно взмыл ввысь. Там покружил немного, покачался, словно выбирая правильное направление, и затем, как стрела, выпущенная из лука, как святая душа, полетел, полетел в сторону дворца…

Пока белый голубь выполнял возложенную на него миссию, господин Дружба занялся своими делами. Удрученный, погруженный в раздумье, он вернулся в дом директора и попросил перо и чернила.

– Отведи, Розика, дядю в кабинет.

По пути господин Дружба отстегнул маленького серебряного поросенка и подарил его девочке, которая мило поклонилась и поцеловала ему ладонь.

– Он не умеет хрюкать? – спросила девочка и попробовала его нажать.

– Нет, золотко мое, не умеет, – снисходительно сказал господин Дружба.

– А что он умеет?

– Ничего не умеет, – ответил Дружба с досадой, как будто чувствовал себя виноватым. – Но говорят, он приносит счастье.

– Как же он приносит, если не умеет ходить? – расспрашивала девочка.

На такой вопрос даже господин Дружба не мог ответить, да у него и не было желания болтать. Дрожащей рукой он взял гусиное перо (здесь пишут еще такими) и набросал на бумаге следующее:

«Если я умру, то явлюсь жертвой долга и исполнительности. Молитесь за меня, и да хранит вас бог, мои коллеги! То мизерное имущество, которое у меня есть, пусть останется на память моим товарищам по гимназии. Золотые часы, перстень с аметистом и сбереженные деньги, тысячу семьсот форинтов, завещаю госпоже Ягодовской, хозяйке корчмы «Павлин», с тем чтобы она раз в год посещала мою могилу (если таковая вообще будет найдена) и лично возлагала на нее букет гвоздик. Это мое завещание. Аминь.

Тивадар Дружба

P. S. Свои растения я оставляю Национальному музею, одежду – надзирателю Кутораи, записки – Академии наук, ножик с шестью лезвиями – маленькому сыну дворничихи, который всегда с жадностью смотрел на него, когда я вырезывал им что-нибудь».

Слеза упала на бумагу и превратила в кляксу одно из слов, но господин Дружба, даже не поглядев, какое именно, быстро сложил письмо, капнул на него сургучом и выдавил свои инициалы аметистовым перстнем.

За обедом он немного выпил для храбрости, но черного кофе уже не стал ждать, поманил рукой Кутораи, и они отправились во дворец. Тщетно пытался удерживать их старший Вильдунген и не без издевки уверял, что это напрасный труд, что идти туда – только черта тешить.

Недалеко от дворца, на опушке соснового бора, Дружба вдруг заговорил. Голос его звучал торжественно и сурово, но без всякого пафоса:

– А теперь простимся, Кутораи! Вы останетесь здесь, а я пойду дальше по своему роковому пути. Бог знает, что ждет меня, Кутораи. Оружия я не беру с собой, потому что все равно не умею стрелять. У меня чистые намерения: я иду подробно осмотреть наследство, и эту задачу готов выполнить даже ценой жизни. Ведь меня ведет туда не любопытство, Кутораи, а долг. Вы здесь подождете меня часа два; если вернусь – хорошо, если не вернусь за это время – значит, случилась беда. Тогда садитесь в экипаж и, не дожидаясь рассвета, гоните в Бестерцебаню, там сообщите о случившемся губернатору и военному командованию и просите, чтобы меня освободили. Если меня освободят – хорошо, а если приедут слишком поздно (тут по лицу Дружбы снова скатилась слеза) – тогда, тогда… в таком случае храни вас бог, Кутораи, ведите себя прилично и уважайте господ учителей. И еще… возьмите тогда вот этот конверт и отнесите его в уездный суд в Буде, это мое завещание. Расскажите моим друзьям, что Тивадар Дружба был стойким человеком, он знал заранее, что его ждет смерть, и все предусмотрел. Между прочим, свою одежду я завещаю вам, Кутораи.

– Спасибо, – сказал надзиратель подобострастно, вздохнул, как приличествует в подобных обстоятельствах, и задумался, словно подсчитывая, сколько пальто и жилеток имеется у господина профессора, затем, немного помявшись, добавил:

– И шубу тоже?

– И шубу.

Произнеся это, Дружба вынул из кармана свой портсигар, золотые часы, запечатанное письмо и отдал их Кутораи, а сам по тропинке, заросшей папоротником и тысячелистником, направился к воротам дворца.

Кутораи задержал его.

– Достопочтенный господин профессор, – проговорил он, смело выступив вперед, – скажите мне, пожалуйста, потому что с той поры я лишился покоя и, если вы не вернетесь, я до самой смерти буду мучиться, объясните, что вы имели в виду, когда говорили утром, что мне очень везет на рога?

Господин профессор хоть и смутился, но все же строго посмотрел на него:

– Это наглость, Кутораи – приставать в такую роковую минуту с мелочами. Я ничего не имел в виду, а сказал просто так. Откуда мне знать, почему я так сказал? А если даже и знаю, почему вы стараетесь вытащить это у меня клещами? Я все роздал, но неужели не могу позволить себе хоть что-нибудь унести на тот свет?.. Нет, полюбуйтесь на этого человека!..

И он направился прямо к воротам, тихо бормоча себе под нос «Отче наш». Но, заметив, что Кутораи следит за ним из-за дерева, он подозвал его к себе и сказал дрожащим, глухим голосом:

– Часы необходимо заводить каждое утро ровно в восемь; если будут отставать, их нужно два раза в день встряхивать, они так привыкли.

Кутораи бросилось в глаза, что профессор был очень бледен и взволнован, а голова его за прошедшие несколько минут стала словно бы белее.

Наконец Дружба поднял ручку своего зонта, которая имела форму утиной головки, и постучал ею в массивные, окованные железом дубовые вороха дворца. Они заскрипели, будто какое-то живое существо, и отворились.

– Добро пожаловать! – произнес кто-то по-немецки. Господин Дружба вошел, сердце его сильно билось. Ворота закрылись за ним, и он оказался против медведя, который встал на дыбы, поднял передние лапы, протягивая одну из них как бы для рукопожатия.

Господин Дружба в ужасе попятился назад.

– Ну что вы, что вы, не извольте бояться, – проговорил… не медведь, а стоявший в сторонке старый господин в серой одежде, которого Дружба раньше не заметил. – Мишка – доброе, смирное животное, он никого не обижает. За всю свою жизнь он съел всего трех человек, но теперь уже стар, у него нет зубов, и ведет он себя по-божески. Миша, ступай в свое логово! (Мишка, ворча, удалился в домик с железной решеткой, скошенный белый фасад которого выглядывал из кустов сирени.) А теперь перейдем к делу, сударь. Я получил приказ и готов вам все показать. Извольте следовать за мной. Не желаете ли сначала чего-нибудь прохладительного?

– Спасибо, – простонал господин Дружба, все еще не придя в себя от пережитого волнения.

Был прекрасный летний день, все окрест, пригретое яркими лучами солнца, ликовало. Ветра совершенно не было, ни один листок не колыхался на деревьях, благоухание цветов, которыми был усажен весь двор, обволакивало землю, дивные ароматы словно застыли в неподвижном воздухе, все казалось каким-то неживым, нарисованным или зачарованным.

Только пчелы и осы проявляли все признаки жизни; они гудели, кружились, играли и, опьяненные любовью, припадали к чашечкам роз.

Старик провел господина Дружбу по одной части сада, изобилующей множеством редких растений, к лестнице, которая вела на веранду. По обе стороны веранды были вбиты большие колья и к ним привязано на цепи по волкодаву. Волкодавы одновременно вскочили и стали рваться со страшным рычанием, оскалив на незнакомца зубы.

– Они на цепи, – смеясь, проговорил старый господин (у него была выправка военного), взглянув на перепуганного насмерть Дружбу. – Только на ночь мы отпускаем их на свободу. Пожалуйста, поднимитесь наверх. Это парадный вход. В других дворцах этих кровожадных зверей обычно заменяют каменные львы или кактусы. Но эти лучше, не так ли? Посмотрите на их высунутые красные языки, словно два цветка. Два дрожащих цветка, ха-ха-ха!

Господин Дружба, чтобы обойти одну из собак, левой ногой ступил в пышную растительность. Вдруг кто-то кашлянул у него под ногой. Он оглянулся, но никого не увидел.

– Что это было? – пролепетал он, вздрогнув. – Кто это кашлянул?

– Растение, – ответил мажордом, в котором по произношению можно было узнать поляка, по голосу и потухшему взгляду – пьяницу, по выправке – отставного офицера. – Кашляет, бедняжка, кашляет. Изволите знать, климат. Ха-ха-ха, климат. Кашляют растения.

Господин Дружба удивленно посмотрел на мажордома, заподозрив, уж не привидение ли он, но все лицо его, двойной подбородок, морщинки вокруг глаз дышали таким веселым добродушием, что он был скорее привлекательным, чем отталкивающим.

– Ах да! – воскликнул господин Дружба и ударил себя по лбу. – Я читал что-то об этом растении. Это так называемая «кашляющая осока».

И он подосадовал на себя, что так испугался какого-то растения – он, крупный ботаник! Как видно, животный страх все-таки взял в нем верх над ученым.

Мажордома (по всей вероятности, поляк был именно мажордом) поразила – больше того, вызвала у него раздражение – осведомленность посетителя, знавшего даже латинское название растения, и он смерил Дружбу подозрительным взглядом, когда тот осторожно поднимался по мраморной лестнице на веранду.

– Ну, а теперь посмотрим комнаты. Прелестный уголок, не правда ли? И приятный, черт возьми, очень приятный.

С веранды дверь вела в большой салон с обитой шелком мебелью времен Людовика XIV, с толстыми оранжевыми занавесками. На потолке красочная фреска изображала магдебургских женщин, которые несут на спине своих мужей.

Несколько оправившегося господина Дружбу заинтересовала картина.

– Кто ее написал? – спросил он.

– О нет! – проговорил мажордом. – Я забыл предупредить: никаких вопросов. Это против правил. Я сам расскажу, если сочту нужным. Вы можете осматривать все, что хотите, но ни о чем не спрашивайте, чтобы не поставить меня в очень неловкое положение. Не вынуждайте быть неучтивым с вами, ибо это весьма огорчило бы меня. Однако, прошу вас… Теперь мы войдем в премилый будуар.

И с этими словами, почтительно поклонившись, он пропустил гостя вперед.

Господин Дружба взялся рукой за дверную ручку, но тотчас, вскрикнув от боли, отскочил назад.

– Боже мой, что с вами? – испугался мажордом, его побледневшее лицо приняло серьезное выражение.

– Э-лектри-ческим то-ком у-да-рило, – пробормотал, заикаясь, Дружба.

– Что за глупости, не может быть, вам показалось!

Говоря это, он заспешил к двери, сам открыл ее и, продолжая идти впереди, провел гостя через две обитые синим шелком комнаты, с окон которых свисали сочные листья и белые гирлянды цветов бегонии, блестевшие в слабом полумраке, как ослепительно яркое солнце.

Отсюда створчатая дверь вела в столовую и на веранду с колоннами, выходившую на юг. Столовая была обставлена в старинном немецком вкусе, массивные шкафы, стулья готического стиля, стены выложены плитками из дерева твердых пород и расписаны стишками, содержащими нехитрые немецкие мудрости, относительно еды и питья. Дружба на минуту остановился, читая их; и вдруг услышал словно замурованный где-то в стене замогильный голос:

«Дальше не иди, если дорога жизнь!»

Дружба вздрогнул, ему показалось, будто это говорит давно умерший отец. Он устремил на мажордома взгляд, выражавший неизмеримую скорбь исстрадавшейся души.

– Вы сейчас что-то сказали? – спросил он, глупо выпучив глаза.

– Я? Да что вы!

– И ничего не слышали?

– Конечно, ведь здесь никого нет, – ответил удивленный мажордом, – у вас галлюцинация, сударь, иначе этого нельзя объяснить.

Господин Дружба промолчал и покорно, безотчетно двинулся вслед за своим провожатым. Они прошли еще через несколько комнат, будоража стуком шагов безмолвный мир привидений, нигде не встретив ни единой живой души, словно это был заколдованный дворец. Только в одной комнате сидел в кресле перед зеркалом шимпанзе и брился.

Увидев незнакомого человека, обезьяна испугалась и, размахивая во все стороны сверкавшей бритвой, шмыгнула мимо господина Дружбы; коснувшись своей уродливой головой его руки, она устремилась к открытому окну и выпрыгнула в него.

К повышенной нервозности господина Дружбы теперь прибавились еще отвращение и страх, но мажордома все это чрезвычайно забавляло.

– Ох и бестия этот Брок! Ума не приложу, где он раздобыл бритву? Никак не могу отучить его от этого. Я купил Брока в Вене у одного брадобрея, где он так наловчился, что даже делал легкие операции по удалению мозолей. Удивительный ловкач, могу вам сказать. У вас есть мозоли? Ах да, мне тоже не полагается расспрашивать. Закон одинаков для всех! Обратите внимание на этот прелестнейший зал, обстановка в стиле ампир. Здесь все очаровательно, не правда ли? А вон там туалетная комната. Ее обязательно посмотрите, это действительно шедевр!

Их взору представилась малюсенькая комнатка, очаровательное, сказочное зрелище. То была точная копия знаменитой туалетной комнаты мадам Помпадур. Стеклянные стены унизаны были зубчиками, напоминающими ледяные сосульки, к ним были подвешены наполненные ароматическими средствами кристальные шарики всевозможных цветов. Вырезанная нижняя часть шаров вставлялась в зубчики. Здесь недоставало лишь поэта, чье воображение способно было бы воспроизвести и ту, которая причесывалась у венецианского зеркала, сидя за туалетным столиком, покрытым розовым шелком. С одной стены комнаты шарики были сняты, и потому казалось, будто она обшита превращенной в стекло кожей огромного ежа.

Только что испытанное господином Дружбой отвращение сменилось величайшим экстазом.

– Какая прелесть! – воскликнул он.

– Не правда ли, бесподобный уголок! Прекрасная игра цвета, не так ли? И все это оттого, что в каждом из тысяч и тысяч кристальных шариков налиты разные, неодинаковые по цвету растворы. Здесь вот группа зеленых изумрудов, а там среди семи белых один желтый (думаю, миндальное масло); все вместе они составляют нечто похожее на маргаритку. Не зря же человека считают разумным существом. Ну, а вот эта задрапированная дверь ведет в интимные покои, но туда нельзя входить, надеюсь, вам понятно почему…

– Да, да, понимаю, это, по-видимому, спальня ее высочества.

– Что? Как вы сказали? Чья? – замотал головой мажордом, обнажив два одиноко торчащих черных клыка на верхней челюсти; в то же время в его глубоко посаженных карих глазах сверкнула мефистофельская усмешка.

– Я просто хотел сказать, что комната, должно быть, великолепная, – оправдывался господин Дружба, холодея от ужаса при одной мысли, что сказал что-то лишнее, чего ему не полагается знать.

– Ах, так? Ну, тогда ничего, – продолжал болтать мажордом, – пойдемте дальше. По коридору мы перейдем во второе крыло здания, там столько же комнат, но они ничем не примечательны, обычные жилые комнаты камеристок. Моя лачуга тоже находится там, да еще бильярдная.

В коридоре они стали свидетелями ожесточенного диспута между тремя попугаями. Каждая птица восседала на бронзовой подставке, привязанная к ней тоненькой цепочкой. Серый попугай то и дело кричал: «Глоток виски, глоток виски!», зеленый амазонский отвечал ему: «Ты бездельник, ты бездельник!», а третий, переливающийся голубыми перьями, еще не установившимся голосом визжал: «Ку-ка-реку, кукареку!» Мечтательное расположение духа господина Дружбы, пережившего сегодня так много треволнений, позволило ему в тот же самый миг перенестись в прошлое попугаев. Первый – Яко, очевидно, привезен на английском корабле в Европу, и матрос, который ухаживал за ним, часто прикладывался к фляге с виски; зеленый – Амазон, принадлежал, по-видимому, какой-нибудь женщине сварливого нрава, которая учила своего любимца называть так мужа, тогда как голубой Ара жил вблизи курятника, благодаря чему и получил свое высшее образование.