Текст книги "Том 2. Повести"

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)

– Архиепископы, – заметил он весело, – очень осторожный народ, мой друг Муйко. Его преосвященство, вероятно, ответил бы так же, как в свое время один из его предтеч: «Nolite timere bonum est si omnes consentiunt ego non confcradico».[42]42
  Двусмысленная латинская фраза. В зависимости от расстановка знаков препинания может означать или: «Не делайте так, побоитесь! Даже если все согласятся, я против», или: «Не бойтесь, все правильно, если все согласятся, я тоже не против».


[Закрыть]

Но это еще куда ни шло. Осторожные епископы – явление нормальное. А вот что я должен сказать при виде столь осторожного дурака, как ты? Это уже настоящее светопреставление! Ну, так что ж, перевернем и мы, друзья, свет вверх тормашками, сроком на один день! Прикажи, Розгони, послать за селищанками гонца. Устроим-ка мы веселую пирушку в Варпалоте. Ты, Канижаи, обсуди все с поварами. Но только на этом пиру, друзья, все будет наоборот: Муйко станет королем, лакеи – вельможами, а мы – лакеями, которые будут прислуживать им за обедом. Понял меня, Батори?

– Как сказать, ваше величество, и да и нет…

– А между тем – нет ничего проще! Если бы мы сами стали принимать прибывших в гости женщин, наши слуги не могли бы приказать нам вести себя прилично. Если же они станут вельможами, мы в любом случае сможем проследить за их поведением. Это во-первых. А поскольку слуги не решатся выкинуть какую-нибудь глупость, значит, не появится никаких слухов о том, что господа вели себя дурно, не будет пищи для сплетен в Буде. Зато мы с вами сможем повеселиться и чуть-чуть посвободнее, так как все наши возможные грехи будут отнесены за счет прислуги! Это во-вторых. А в-третьих, необычайная ситуация породит множество веселых чудачеств и шуток.

Веселые приятели короля радостно одобрили его план и по секрету шептали друг другу (в ту пору еще не было принято хвалить великих мира сего в глаза):

– У него в одном мизинце больше ума, чем у нас всех в головах.

– А когда же должны будут приехать селищанки? – полюбопытствовал Антал Войкфи.

– Я думаю, послезавтра утром. Так нужно будет и наказать гонцу.

– Однако такая затея потребует множества хлопот, ведь слуг следовало бы одеть в парадную одежду, в бархат, парчу.

– Да, да, надо ослепить красавиц придворным блеском!

– Это верно, – согласился король, – но у нас здесь, в Варпалоте, нет парадных нарядов. А это плохо, потому что вы-то еще, может быть, и сошли бы за вельмож в вашем теперешнем повседневном платье, а вот слуги, переодетые в него, не будут производить должного впечатления. Ведь между знатными и простолюдинами существует бросающаяся в глаза разница, если хотите – глубокая пропасть. Так уж от бога заведено, не знаю только для чего. Но и он, видимо не придавал этому слишком большого значения, поскольку разрешил хорошим портным ловко заштопывать этот дефект. Нужно будет подучить наших верных слуг аристократическим манерам, иначе селищанки догадаются о хитрой проделке. Вы же знаете, что в женщинах, даже в тех, кого почитают глупыми, кроются удивительные способности и чутье. Да-да, об этом следует позаботиться. Хорошо, что ты напомнил, Войкфи. Распорядитесь отправить в Буду подводу за парадной одеждой. А для Муйко пусть захватят также и какую-нибудь старую горностаевую мантию.

ГЛАВА III
Коллекция

Писатели, театры и художники прошлых веков внушили нам ложное представление о господской одежде в старину. Мы, например, представить себе не можем вельмож иначе, как в парадном одеянии, сверкающем всеми цветами оперения попугая, в расшитых галунами бархатных или парчовых ментиках, с бряцающими саблями на боку. Но ведь и в старину вельможи не вечно сидели перед портретистами или шагали в коронационных процессиях. Какой-нибудь граф Цобор или господин Гара тоже заходили иногда на конюшню взглянуть на лошадей или ехали в поле посмотреть всходы, а вдовцы охотно заглядывали в крестьянские хатенки, чтобы слегка приволокнуться за деревенскими красавицами, – и для такого случая они не надевали на себя ни доспехов, ни украшенной драгоценными камнями чалмы, ни парчового доломана.

Парадный наряд в старину, как и ныне, играл роль второстепенную, так что далеко не все господа и имели-то его, а если имели, то не очень дорогой. «В иной семье зачастую по три поколения кряду являлись ко двору в одном и том же одеянии, порой даже залатанном на локтях или в иных местах».[43]43
  Павел Страссбург, шведский посол, о своей поездке в Трансильванию. (Прим. автора.)


[Закрыть]

Наши писатели и ученые, изучавшие костюмы, занимались исследованием только праздничных нарядов, и теперь мы имеем полное представление о той одежде наших предков, какую они не носили. А вот на ту одежду, в которой наши отцы ходили постоянно, никто и внимания не обращает.

Повседневное платье аристократа в старину отличалось от одежды бедного дворянина только качеством ткани: у одних – ипрское сукно, чемелет, у других – шерсть, атлас, фламандское полотно. По роду материи и определялось, кто богаче. Верхнюю часть тела чаще всего облекал синий или черный, со скромной шнурковой отделкой, кунтуш польского покроя, носивший в то время название «кабадион». Даже сам король Матяш носил такой кабадион, сшитый из черного бархата. Добавьте к этому узкие, похожие на нынешние, «венгерские» штаны да шапку – и наряд готов.

Только парадная одежда при некоторых королях менялась часто, – как правило, под иностранным влиянием. Что же касается обыденного платья, то оно оставалось одним и тем же на протяжении веков. Гофмейстеры не считали целесообразным заниматься им, да это было и невозможно, подобно тому как легко заменить растения в декоративных садах, но не траву на бескрайних лугах.

Правда, порой и мелкое дворянство увлекалось некоторыми модными пустяками, часто даже не зная их истинного назначения. Так, например, шапку вместо страусовых перьев стали украшать журавлиными, укрепляя их сзади. Небольшое угодничество – только и всего: так носил когда-то покойный Янош Хуняди.

Ну конечно. Теперь вся страна сделалась вдруг верноподданной молодому государю, даже олигархия и та резко переменила фронт. Еще недавно магнаты презирали короля из рода Хуняди и даже не стремились скрывать своего презрения. Но с тех пор как Матяш велел бросить в темницу родного дядю и разгромил партию союзных с Фридрихом II магнатов, все в страхе пали к его ногам. «Вот как? – удивились они. – Оказывается, маленький король и кусаться умеет! Ну, тогда другое дело!»

При королевском дворе, в Буде, стали процветать византийские порядки *, а с ними вместе пришла ослепительная роскошь, помпезность; теперь все норовили втереться в милость к королю с помощью различных уловок, завоевать его доверие.

Не удивительно поэтому, что Дёрдь Доци с готовностью ухватился за шутливое повеление короля прислать несколько «образчиков» из числа красавиц селищанок.

К тому же граф был человеком алчным, за что в народе получил даже прозвище «голодного Доци». За один филлер он и с комара готов был шкуру содрать. А тут дело пахло немалой поживой, если бы благодаря чудаческой просьбе селищенских баб ему удалось даром заполучить для своих имений несколько сотен крепостных мужиков. Ведь в те времена ценность имения измерялась не количеством гектаров, а числом душ. Мужа с женой помещик считал за две души – но за одно тело, попы же – наоборот – говорило, что это две плоти, по одна душа.

Словом, Доци не растерялся: он велел своим приспешникам рыскать по всему краю и хоть из-под земли, а раздобыть нескольких женщин исключительной красоты. Ведь совсем не обязательно, чтобы бабоньки были селищенскими. Проблема решается просто: не каждая селищанка может быть красивой, но всякая красавица может стать селищанкой.

Est modus in rebus…[44]44
  Здесь: для всего есть способ (лат.).


[Закрыть]

Вскоре им подвернулась в Себене одна белокурая вдовушка по имени Мария Шрамм. Провидение позаботилось об ее супруге, простом сапожнике, и забрало его на небо уже через две недели после свадьбы. И ему хорошо: больше ненадобно было тачать сапоги, и Доци неплохо: теперь у него уже был фундамент – изумительной красоты блондинка, стройная, словно горная козочка, с белым и нежным, тонко очерченным лицом и чудесными голубыми глазами. Доци подарил ей дом и три надела земли в Селище при условии, что она переселится туда на жительство, а также согласится поехать в Буду, что в конце концов не что иное, как веселое развлечение на троицын день: будет она во время этой поездки как сыр в масле кататься, да еще, наверное, и одарит ее король щедро.

Когда белокурая красавица была найдена, Доци приказал своему управляющему, господину Палу Рошто:

– Теперь сыщите ей под стать смуглянку.

– Это проще простого. Пройдусь в воскресный день по румынским церквям, когда женщины в своих лучших нарядах собираются к обедне.

Старый Рошто, гордившийся тем, что он великий знаток по женской части, и в самом деле обошел одну за другой немало румынских церквей. Каждая вещь имеет свое место, смуглянок нужно искать именно здесь, в этих маленьких церквушках, где и пречистая дева на иконах изображена жгучей брюнеткой.

И он действительно нашел в Маргинене румыночку такой исключительной красоты, что она и самого короля могла бы околдовать. У Вуцы (Ветурии), дочери козопаса, были темные, будто ночь, глаза и черные как смоль волосы, которые под солнцем отливали даже синевой, словно вороново крыло. Смуглые щеки ее горели румянцем, подобно тому как сквозь тонкую кожуру спелого абрикоса изнутри просвечивает розовая мякоть плода.

Одно плохо: Вуцу не так-то легко было заполучить в число селищанок, потому что отец ее был крепостным трансильванского воеводы, и сама она со дня всех святых должна была поступить в услужение на воеводский двор. Пришлось вступить в переговоры. Но хотя воевода заглазно потребовал за девушку и ее отца-козопаса три чистокровных кобылицы, Рошто с радостью согласился. Omne trinum perfectum[45]45
  Всякая троица совершенна (лат.).


[Закрыть] – третья должна быть непременно русоволосая! Между тем шел слух об одной такой красавице из села Малнаш в Харомсеке, об Анне Гергей. Вот ее-то и надо бы заполучить в вашу коллекцию, господин Рошто, коли ловкий вы человек!

Хороша была эта молодушка, широкобедрая, могучего телосложения – под стать любому ландскнехту императора Фридриха II. И при этом ручки и ножки у этой молодушки были изящные, маленькие, а личико нежное, словно утренняя роса. Ах, какой же чудо-женщиной была та, что на свет ее родила! И в довершение ко всему: длинные-предлинные волосы (жаль только, спрятаны под кокошником, а распусти она их – до пят достали бы) и дивные карие очи – редко такие встретишь! Когда она на вас смотрит, кажутся они темно-зелеными, а сам заглянешь в них – отливают густой синевой.

Словом, молодушка эта до того раздразнила Пала Рошто, что он буквально не находил себе покоя, пока не склонил и Аннушку (курами да калачами) к поездке в столицу.

И за неделю до троицы можно было уже отправляться в путь с новоиспеченными «селищанками». Лошадям вплели в гривы разноцветные ленты. Сопровождал женскую депутацию Пал Рошто. Самому Доци даже не пришлось взглянуть на его коллекцию – по совету того же Рошто:

– И не смотрите, ваша милость, иначе, ей-богу, ни одну из них не захотите вы отослать к королю. Послушайте меня.

А сами красавицы тоже подготовились к великим событиям, их ожидавшим.

Мария Шрамм, думавшая только о тех дорогих подарках, которые его величество, подобно сказочным королям, предложит им на выбор: «Возьми, дочь моя, все, что твоей душе угодно!» – спросила, краснея и смущаясь, у себенского немецкого пастора:

– Что у короля самое дорогое?

– То, что он носит по большим праздникам на голове. Вуца, та не спрашивала, глупенькая, ни о чем. Она только знай смеялась. Ей очень нравилось, что ее повезут к королю, что по дороге туда она увидит много новых городов, получит красивые новые платья и поедет в экипаже, на лошадях с бубенцами, словно благородная барышня из тех, что живут в замках. Кроме того, всю дорогу она будет досыта есть жаркое и лакомиться сахарными пряниками. Да разве может быть что-нибудь лучше этого на свете?

Умница Анна Гергей, прежде чем отправиться в путешествие, решила посоветоваться со своим дедушкой, как ей вести себя в королевском доме и перед самим государем.

Старый лис долго думал, прежде чем преподать инструкцию внучке.

– Не ешь, пока не станут угощать, не говори, пока не спросят, и, поскольку господа делают всегда противоположное тому, как поступил бы простой умный человек, то и ты, внученька, делай все так, как тебе самой не по нраву – словом, не так, как ты сама поступила бы, если бы не была среди господ!

И вот они отправились в путь. Следом за их бричкой двигалась подвода с продуктами и поварихой. Кроме того, на телеге находился шатер, котлы и медные кастрюли, постели. Так что они всегда могли сами себе устроить гостиницу: и в поле и у ручья, – где им только вздумается. Спали они все вместе, в одном шатре. До чего ж хорошо было в те времена путешествовать! Бедняжка Пал Рошто частенько с сожалением думал про себя: «Эх, сбросить бы мне сейчас годков этак двадцать!»

Все три его спутницы были милыми, тщеславными созданьями. В конце концов господин Рошто раскусил их: эти красавицы ждут не дождутся, о нет, не приезда в Буду, а последнего привала перед столицей, когда наконец и перед ними откроют большой сундук, обитый красной телячьей кожей, тот самый, что выглядывает со дна груженной вещами телеги. Вот уж где лежат великие сокровища (посмотришь – глаза разбегутся): новые наряды, которые они наденут в последнее перед Будой утро, чтобы во всем блеске въехать в столицу. Лучшие себенские мастера шили эти наряды из самых дорогих, самых красивых тканей.

Но и в самом деде, было чем полюбоваться, когда они нарядились! Пал Рошто от удивления и восторга так вытаращил свои крохотные глазки, что они сделались не меньше, чем у филина. Мария Шрамм получила длинную черную юбку из сукна «морит»[46]46
  Моритом во времена Матяша называлось черное сукно, изготавливавшееся с примесью верблюжьей шерсти. (Прим. автора.)


[Закрыть] и темно-синюю кацавейку с серебряными застежками; такие же застежки были и на башмачках. Золотистые волосы были полуприкрыты чепцом, который полукругом обрамлял лицо и нижними рюшками доставал до плеча.

Маленькая же Вуца повязала себе наикрасивейший в мире передник, вокруг пояса обернула несколько раз цветастый, легкой ткани платок, на ноги надела красивые маленькие бочкоры из красной сафьяновой кожи, ремешки которых оплели ее стройные ножки до самых колен. С ума можно было сойти, гадая, какая из них красивее!

Ну, а Анна Гергей? Пресвятая дева Мария! Вот кто действительно был красив в своей деревенской юбке красным горошком по синему полю и в шелестящем оборочками переднике, соблазнительно, кокетливо подоткнутом под пояс, в желтых сафьяновых сапожках на ногах и с батистовым ортоном на голове.

Нынче многие уже, наверное, и не знают, что такое ортон. Красавицы, щеголявшие в нем когда-то, ныне существуют лишь в мире растений. Впрочем, что же это я говорю «лишь», когда мне следовало бы сказать «снова»?! Снова существуют в образе растений, и снова природа украшает их головку розой или какой-нибудь яркой пестрой безделушкой, чтобы как-то разнообразить их однотонную зеленую окраску. Красавицы сперва обратились в прах, затем приняли облик растений, а дальше – одному богу известно, во что он их превратит. Только женщинами они никогда больше не станут. Между тем лишь одни они могли бы восстановить ортон в своих правах, хотя он и ныне не погребен еще окончательно; правда, носят его теперь женщины четвертого сословия, а это значит, что для господской моды он погребен тем самым куда глубже, чем если бы его покрывали целых пять веков забвения. Ортон был, собственно говоря, не чем иным, как головным платком, что носят ныне жены мастеровых и крестьянки, но ведь и тюрбан тоже – обычный головной платок, пока его не повяжут особым способом и не превратят в тюрбан. Так и ортоном становился платок, если им по-особому повязывали голову.

Во времена Матяша ортон носили все женщины без исключения: и королева, и графиня, и жена псаломщика, и простая крестьянка. Только каждая из них повязывала его на свой собственный манер.

Ах, ортон, ортон! Ты был самым болтливым из всех предметов туалета. В тебе сосредоточена вся поэзия Ренессанса, ты достоин наибольшей зависти, маленький платочек, впитавший в себя нежный аромат женских волос и выдававший иногда кое-что из того, что так ловко скрывают нынешние шляпки. Способ, каким повязывался ортон, всегда что-нибудь да символизировал, не говоря уже о возрасте и настроении той, кто его носил. Ведь одежда и по сей день говорит о возрасте и настроении женщин! Но ортон выдавал куда больше.

По-своему повязывала его степенная матрона: оставляя спереди под подбородком оба кончика платка. Иначе это делала горюющая вдова, которая обматывала его концы вокруг шеи, и уже совсем по-другому– озорная молодушка; та собирала волосы сзади в пучок и туда же у нее приходились оба кончика платка. Если ортон был сдвинут на лоб – это означало отказ: «Меня не видно»; когда лоб оставался открытым, это было желание понравиться; ортон, небрежно приоткрывавший прядь волос, говорил: «Я твоя, возьми меня». Затем следовал язык цветов: красный ортон, желтый, белый. Ортон, отделанный кружевами, на голове у вдовушки означал, что у красавицы есть приданое. Степень же состоятельности выражала самая ткань платка: полотно, или тафта, или шелковая кисея. Последняя полагалась только женам вельмож, которые по случаю больших торжеств поверх ортона или чепца надевали еще и шляпку.

Однако на этот раз напрасно наряжались наши селищанки. В старом королевском замке, в Буде (уже и тогда он был старым), у главных ворот путь им преградили вооруженные пиками стражники.

– По какому делу пожаловали, девицы-красавицы?

Отвечал за них господин Рошто:

– К королю едем.

– Короля нет дома.

– А где же он?

– Уехал в Варпалоту. Но туда к нему нельзя. Почтенный Рошто поскреб в затылке и пробормотал нечто вроде того, что королю следовало бы всегда быть в Буде, как кувшину с водой – на лавке в сенцах: захотел человек испить, а он тут как тут.

– Ах ты, шут вас побери! Что же мы теперь станем делать, птицы-курицы, мои красавицы?

А вокруг них уже народу собралось тьма-тьмущая: в городе улицы всегда полны всякими бездельниками. Останавливались проходившие мимо красавцы рыцари, молоденькие солдаты, – ведь где мед, там и мухи.

Некоторые из зевак попытались даже разговор завести. Ох, уж эти охальники, городские господа!

– Что привез, дядюшка?

– Об этом я могу сказать только самому королю, – нехотя отвечал Рошто. – Вот незадача, что нет его дома.

– Палатин здесь, наместник королевский.

– И в самом деле, – спохватился Рошто, – пойду-ка я к палатину. Если не поможет, то и не повредит.

Нелегкое дело было добраться до палатина. Очень уж важная персона господин Михай Орсаг; целый час пришлось дожидаться, прежде чем стражник распахнул перед ними дверь: входите, мол. У палатина, сгорбленного, седого, белобородого старичка, в глазах зарябило при виде трех красавиц. Словно три грации явились вдруг его взору – три стройные, проворные чаровницы.

Господин Рошто начал было речь держать по-латыни, но уже на третьем слове сбился.

– Не трудитесь понапрасну, – остановил его палатин и тут же приветливо обратился к женщинам:

– Ну, говорите, что вы за делегация?

– Никакая они не делегация, ваше превосходительство, а– образцы.

– Образцы? – удивился палатин. – Да вы, сударь, в своем уме? Ничего не понимаю!

Тут господин Рошто, в сильном смущении и то и дело сбиваясь, изложил палатину всю историю от начала до конца: что он, мол, управляющий именьями себенского графа, и, поскольку его величество пожелал увидеть образцы селищенских женщин, его господин и посылает вот этих особ на показ королю в доказательство того, что селищанки совсем недурны собой, и т. д. и т. п. Но поскольку его величества нет в Буде, вот они и прибыли, к его светлости.

Палатин улыбнулся, потом, отдавая дань традиции, ущипнул маленькую смуглянку Вуцу за подбородок и, покручивая седой ус, сказал:

– Ах, милые вы мои! Король и в самом деле в отъезде. А я хоть в вместо него поставлен, однако ж не во всяком деле могу его заменить. И сдается мне, что и это дельце к числу таковых относится.

– Что же вы нам тогда, ваша милость, присоветуете?

– Так что ж тут можно сделать? Дождитесь возвращения его величества.

В самом деле, что еще можно было делать? И господин Рошто пустился на поиски ночлега. Столицу он знал хорошо, так как в молодости служил здесь камердинером у Андраша Баумнирхнера, ныне пожоньского губернатора. Знал, где находятся две гостиницы города: «Белка» и «Черный Буйвол». Оба заведения стояли друг против друга на том месте, где в наши дни расположилось министерство финансов; впрочем, «Белке» принадлежала еще часть участка, на котором позднее выстроили церковь св. Матяша.

Очутившись на площади, селищанки в нерешительности остановились между двух одноэтажных зданий, очень похожих друг на друга.

Возле «Черного Буйвола» царило оживление, через открытые окна изнутри доносился шум, гам и виднелось множество голов. В «Белке» же было тихо, как в заколдованном замке, словно все вымерло, хотя на колокольне храма Богородицы только что прозвонили полдень. Нет в ней, видно, ни одного посетителя, потому что вон и хозяин сидит на лавочке, на скрипке играет.

– Так где же мы остановимся, птички-курочки?

– Белка красивее буйвола, – заметила Анна Гергей, разглядывая белку, намалеванную над дверью трактира.

– Н-да, – протянул господин Рошто. – Но буйвол сильнее!

– В «Белке» – спокойнее, – скромно возразила Мария Шрамм.

– Зато в «Буйволе» наверняка винцо получше. Иначе чего бы туда так валил народ?

– Ах, сударь, до чего же приятная музыка! – воскликнула восхищенная маленькая Вуца, любимица Рошто. – Пойдемте туда, ой, пойдемте, ваша милость!

Тут уж и старый Рошто не мог устоять, и они вчетвером направились в «Белку», весьма удивив своим появлением хозяина, который тотчас же перестал играть на скрипке.

– Чего изволите? – полюбопытствовал он, недоверчиво разглядывая посетителей.

– Обед и пристанище, – отвечал Рошто, – а для наших лошадей – стойло и фураж. Как, хозяин, найдется все это?

Тот почтительно сорвал шапку с головы и обрадованно закричал:

– Матушка, матушка! Гости! – и, вновь повернувшись к пришельцам, заверил: – Сию же минутку все будет! Проходите, пожалуйста!

На зов трактирщика, мелко семеня и шаркая по полу башмаками, выбежала старушка – в хрустящем холщовом чепчике, со звенящей связкой ключей в руках, которые она все время пыталась засунуть под белый передник. По ее лицу было видно, что она не поверила словам сына и вышла лично убедиться в свершившемся чуде, а именно – что в трактир «Белка» действительно пришли посетители.

– Ах ты, господи, и впрямь! Миленькие вы мои, душеньки вы мои, – запричитала она, пристально осматривая гостей. – Да я для вас в лепешку расшибусь, раз вы нас так осчастливили! У меня такие цыплята и гусята есть, что твой медведь.

И она завертелась по трактиру, как юла, а вместе с нею пришли в движение и несколько старых слуг, и через четверть часа на противнях так весело зашипел жир, что со дворов Гары и Сентдёрди все собаки сбежались под кухонное окно трактира понюхать соблазнительные запахи.