Текст книги "Том 2. Повести"

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 38 страниц)

– Ваша правда, сударь, – пробормотал Апро, зябко запахивая полы своего серого decorum'a. – Об этом, милостивый государь, не может быть и речи: я тоже понимаю общественные различия.

– Ну вот видите, видите, – произнес Колоши, улыбаясь с облегчением, – недаром я говорил, что вы умный человек. Но почему вы в таком случае не попросите какой-нибудь годовой ренты или отступных – словом, чего-нибудь в этом духе, того, что возможно?

– Потому что возможно и другое, – отрезал Апро.

– Как так?

Почтеннейший Апро с гордостью вскинул голову, точно жираф, и важно, медленно произнес торжественным тоном:

– А так, что я поднимусь на ступеньку выше.

Колоши удивленно уставился на него. Этот неожиданный поворот смутил его. Рехнулся, что ли, этот сапожник, или он просто недостаточно хорошо понял, что ему было сказано? Но сомнения его длились недолго, так как старик распахнул накидку и из кармана сюртука вытащил кипу бумаг.

– Вот, сударь, мои фамильные документы. Просмотрите их, пожалуйста. Мой прадед был барон Станислав Апровский; он эмигрировал в Венгрию из Варшавы в 1801 году и стал управляющим в имении одного из графов Телеки. У него много детей, и все они избирали своею профессией ремесло и отказывались от баронского титула, потому что иначе их засмеяли бы. Они решили лучше называться Апро, как прозвал их народ. Вот здесь в подлинниках все документы, свидетельства о крещении. Я никогда не интересовался ими, никому не рассказывал об этом. Мне они не нужны. Каждый человек стоит столько, сколько он сам о себе полагает, и ни капельки больше или меньше. Смею вас заверить в этом, милостивый государь. И еще скажу вам, государь, что моя дочь Катица – такая же чистокровная баронесса, как и те, что ходят в атласных туфельках и подметают эту грешную землю своими шелковыми шлейфами.

Этот оборот дела настолько поразил господина председателя, что он пришел в совершеннейшее замешательство; против такого козыря ему нечем было ходить, и он, дабы выиграть время, стал просматривать документы. Наконец он взял себя в руки и с шутовской почтительностью склонился перед сапожником:

– Поздравляю вас, господин барон.

Почтеннейший Апро покраснел до ушей, но сдержался, ожидая от вершителя своей судьбы доброго слова.

Колоши, собрав документы, протянул их сапожному мастеру.

– Восхитительное и поразительное открытие, это несомненно. Однако, к сожалению, оно не приведет к цели. Еврей, как известно, ничего не дает под прошлое. А я, стоя во главе этого финансового учреждения, уподобляюсь до определенной степени еврею, который оперирует настоящим ради будущего. А настоящее, милейший, состоит в том, что вы все же только лишь местный сапожник, а Катица – дочь сапожника. И потом заметьте себе, – и тут его спесь сорвала сдерживающий клапан самообладания и на полных парах вырвалась наружу, – да-с, заметьте себе, что для Колоши даже барон Апровский – такая же мелюзга, как и Апро! * Понятно вам?

Почтеннейший Апро не пришел в ярость; наоборот, он ответил еще более почтительным тоном:

– Так точно-с, понятно. Вы изволили сказать, что в силу этого границы, разделяющие нас в обществе, по-прежнему очень бросаются в глаза и не могут быть сближены, не так ли?

– Именно так.

– Иначе говоря, то, что я поднялся на ступеньку выше, ничего не меняет?

– Приблизительно так.

– И что на этой основе ничего не получится?

– Да-да.

– Следовательно, мне пока лучше уйти и поискать иные средства, которые привели бы к цели?

Сказав это, барон-сапожник направился к двери со спокойствием и достоинством римского сенатора.

Его милость неприятно кольнула загадочная фраза, и он невольно спросил, сделав несколько шагов вслед за Апро:

– Смешно! О каких же это средствах вы думаете? Сапожный мастер обернулся в дверях и улыбнулся; в этой улыбке было что-то зловещее.

– А я думаю так, прошу прощеньица, что сейчас я попробовал подняться на одну ступеньку выше, но этого оказалось недостаточно. Теперь очередь вашего благородия спуститься на ступеньку ниже. И тогда мы все же где-нибудь встретимся.

Утром следующего дня перед витриной лавки «Иштван Апро с Компаньоном» собралась большая толпа народа. Произошло чудо, подобного которому никто не помнит. Люди карабкались на спины впереди стоящих, стремясь разглядеть что-то, – если иначе нельзя, то хоть через плечи других. Казалось, будто мы перенеслись на несколько столетий назад и в витрине выставлен знаменитый сапог достойнейшего Михая Телеки *, потерянный им – если верить летописи – в грязной луже во время бегства после сражения.

Часов в девять утра большинство людей стекается по улицам и улочкам благородного города по направлению к рынку: Спешат истцы и ответчики, спешат адвокаты, чиновники (впрочем, разве чиновники спешат?) – словом, множество самых различных людей, куда бы ни влекли их дела, в большие здания на главной площади или в другие части города, в основном встречается здесь.

Уже издали каждому могло броситься в глаза людское скопище вокруг одного-единственного места. Зрелище явно интересное, и все, у кого даже были срочные дела, не могли удержаться, чтобы не остановиться на минутку посмотреть: что поделаешь, человек – существо любопытное, даже если и не носит юбки.

«Но что там может быть? – ломает себе голову прохожий, не успев еще даже подойти к этому месту, глядя, как приливают и отливают пестрые группы людей. – Разве что пожар в самой лавке? Но ведь тогда бы и дым был, и люди тушили бы огонь. Какое-нибудь несчастье? Но тогда на лицах было бы сочувствие, и в воздухе звучали бы голоса сожаления. Но нет – эти люди просто взволнованы, они возбужденно жестикулируют, потрясают палками и тростями и в смятении расходятся».

Ай-яй-яй, да что же там за чертовщина? Нашлись и такие, кто не постеснялся пуститься бегом, лишь бы поскорее добраться до места и не упустить, паче чаяния, из-под носа удивительное зрелище.

А бежать-то особого смысла не было; особенно тому, кто не имел капитальца. Человек же с капиталом – уже так и так большой господин, спешка ему не к лицу. В витрине же не было ничего такого, что заслуживало бы названия «зрелище». Среди нескольких пар выставочных сапог и туфель лежала вкладная книжка банка «Хунния», открытая и заложенная резиновым шнурком на той странице, где по всем правилам арабскими цифрами и прописью была обозначена сумма вклада – две тысячи форинтов.

Странно, разумеется, странно, что кто-то выставляет свою вкладную книжку в витрине, и все же это не такое событие, которое не знало бы себе подобных в мировой истории. Герцог вестминстерский, например, держит в своей конюшне в рамочке под стеклом купон английского банка на миллион фунтов стерлингов, и тем не менее это не приводит людей в изумление. Поскольку купон все-таки остается купоном. Обыкновенная бумажка, хотя она и равнозначна такому количеству золота, которое весит столько же, сколько туша толстого каноника. Но вкладная книжка на две тысячи форинтов? Да ведь это сущая чепуха! И на что тут смотреть?

Да, все это так, но только сенсация совсем не во вкладной книжке, а в записочке, приколотой под ней, которая написана собственноручно почтеннейшим Иштваном Апро. Будь это факсимиле Шекспира, даже оно не могло бы вызвать большего удивления, – впрочем, и в Британском музее оно не привлекает внимания стольких людей, сколько собрала их здесь сия записка. А ведь это не мадригал, не сонет и даже не пасквиль, а всего лишь несколько слов: «Настоящая вкладная книжка срочно продается по сниженной цене за тысячу пятьсот форинтов». Не один лоб покрылся мучительной испариной, не одно лицо смертельно побледнело. Нашлись и такие, кто крепко выругался: «У-у, черт бы меня побрал! Так вот до чего мы докатились! Что же тут случилось? Две тысячи форинтов стоят только полторы. Остальные растаяли!..» У кого нет денег – счастливый человек! Тот безразлично пожимал плечами и проходил дальше. Те же, кто положил свои деньги в банк, опрометью бежали домой за книжками, чтобы спасти то, что еще можно было спасти. По дороге они посылали в провинцию телеграммы своим родственникам и добрым знакомым – владельцам акций банка «Хунния»: скорей, скорей, надо отделаться от этих акций, потому что здесь что-то не так! Либо приезжайте поскорее взять обратно свой вклад, ибо деньги, как видно, превращаются в мусор.

Некоторые же останавливались на месте, беспомощные, окаменев от ужаса, и не отрывая глаз смотрели на витрину, где перед их помраченным взором танцевали в бешеном танце вкладная книжка и туфельки; в глубине лавки они видели курившего трубку сапожника, похаживавшего взад и вперед по мастерской и с удивительной флегматичностью беседовавшего с каким-то клиентом; казалось, его ни чуточки не интересовала собравшаяся перед витриной толпа. Он считал это вполне естественным и с тайным удовлетворением поглядывал наружу. Слышно было, как он провожал клиента, как они говорили в дверях, и клиент, уходя, брал с мастера слово, что тот перешлет заказанную им обувь вслед за ним во Флоренцию.

– Будет точно к указанному дню, – заверил его Апро.

– Потому что потом я поеду дальше.

– А сколько ваша милость пробудет в Италии?

– Один месяц. Но на Италию и полгода мало. Прекраснейшая страна в мире!

– Разумеется, разумеется, – поддакивал Апро со стоической серьезностью. – Недаром господь бог придал ей форму сапога.

Многие хотели бы заставить заговорить его милость и рассказать о том, что он знает о «Хуннии», в чем причина такого конфуза этого кредитоспособного устойчивого учреждения. (О боже мой, кому нынче верить, в этом мире мошенничества и обмана?!) Однако те, кто причислял себя к людям интеллигентным, не желали выдать своей неосведомленности – какой-то простой сапожник будет просвещать их! Люди же пониже чином, наоборот, не смели докучать достойному отцу города праздными расспросами. Да и о чем спрашивать? Ведь все ясно. Собака лает, а книжка говорит сама за себя. Если умница Апро продает ее ниже стоимости – значит, тому должна быть причина, значит, книжица не стоит и выеденного яйца.

Кому могло бы прийти сейчас в голову, что эта вкладная книжка – такая же добрая книжка, как если бы она была выдана английским банком, и что все это сделано исключительно ради господина Колоши, который теперь спустится на ступеньку ниже?

А события развивались следующим образом: в одиннадцать часов – и это, несомненно, показалось бы странным прохожему, который в девять, проходя по Главной площади, видел у лавки Апро толпу людей, но, торопясь на службу в Нижний город, не остановился узнать, в чем дело, – в одиннадцать часов, когда он шел обратно, людская толпа перекочевала уже к зданию банка «Хунния». Но тут уже была даже не толкотня, а самая настоящая баталия. Подлинная драка – каждый старался раньше других подняться по лестнице и достигнуть кассы. Те, у кого кулаки были потяжелее, оттесняли более слабых.

Чудо еще, что не было смертоубийства, но сломанные ребра, кажется, были. Сильный шум, крики, ругань заглушили привычный гул площади, болтовню торговок, раскинувших поблизости свои палатки.

Каждый хотел опередить другого, так как город, подобно электрической искре, обежала весть о продающейся вкладной книжке, сдобренная и разбавленная дополнительными «особыми сведениями». Люди всегда остаются людьми. Если речь идет о живописании беды, каждый прикладывает к этому свою кисть: «Anchio sono pittore»[87]87
  И я художник (итал.).


[Закрыть]. Но к радостному событию все глухи и немы.

Трудно было в страшной толкотне, сквозь разъяренную толпу пробиться к помещениям, расположенным на втором этаже здания банка; однако точно так же трудно было и тем, кто уже сделал свое дело у кассы и теперь стремился спуститься по лестнице. Кое-кому все же удавалось пробить себе путь, и тогда его осаждала тысяча любопытных, как человека, уже вкусившего от древа познания.

– Ну, что там?

– Выплатили весь вклад. Следующий сообщал то же самое.

Но вместо того чтобы успокоить публику, подозрительность которой уже была разбужена, это лишь настораживало людей. «Ишь ты, как хитро они это подстроили!» – И, работая руками и локтями, карабкались, пробивались, желая как можно быстрее попасть наверх.

Третьим, если память мне не изменяет, вышел почтеннейший Михай Вороги с тем же сообщением:

– Я получил свои деньги.

– Все сполна?

– Все до последнего гроша, – ответил он.

Но даже и это не понравилось толпе, ибо настроение сильнее фактов.

– Какое мошенничество! – восклицали люди. – Они хотят нас этим надуть!

(Публике не нравилось теперь даже то, что банк был платежеспособен.)

На это Михай Вороги сказал:

– Ясно одно: наверху царит страшное смятение. Они совсем потеряли голову. Стоит посмотреть на Колоши: он так бледен, словно восстал из гроба. Да и остальные двигаются за своей загородкой, словно привидения.

Впрочем, что же тут удивительного! Происходило действительно нечто небывалое: вкладчики без всяких на то причин внезапно и все сразу, словно сговорившись, осаждали финансовое учреждение и требовали назад свои деньги.

Вначале это не вызвало удивления. Заурядный случай. Приходят четверо, пятеро и один за другим берут деньги; но затем приходит шестой и вкладывает сумму вдвое большую, чем выданная пятерым. Это – нормальное кровообращение в организме золотого тельца.

Но если нет ни конца, ни края, если дверь то и дело открывается и люди заходят только затем, чтобы забрать деньги, – то это начинает становиться странным.

Площадка перед пультом казначея была вся заполнена людьми, и когда отворяли дверь, можно было видеть, что и коридор забит до отказа.

Бойкий Арнольд Ракоци в страхе бросился к председателю.

– Удивительные вещи происходят, – доложил он, запыхавшись. – Кажется, весь мир примчался сюда, чтобы взять свои деньги из банка. Это неестественно, господин председатель. Что нам делать?

– Э, чепуха, – пренебрежительно бросил Колоши. – Что делать? Платите. Наш банк устойчив, как скала, и оттого, что на несколько человек больше, чем обычно, заберет свой капиталец…

В этот момент в соседнем помещении, где помещалась выплатная касса, послышался страшный треск, вслед за которым поднялся дикий шум, так что можно было подумать, что там сражаются индейцы.

Колоши содрогнулся.

– Сходите посмотрите, что там происходит. Ракоци выбежал из кабинета и тут же вернулся; выходил он розовощеким юнцом, а вошел бледный и растерянный.

– Вкладчики вне себя от возбуждения и нетерпения. Они выломали дверь, господин председатель!

Тут уж и Колоши побелел как мел и выбежал за дверь взглянуть на происходящее. Казначей утихомиривал толпу дрожащим, но любезным голосом:

– Подождите, прошу вас, господа, пока дойдет до вас очередь. Так нельзя. Никакой беды не случилось, прошу покорно. Всем будет выплачено, всем, всем.

Колоши моментально оценил положение, как опытный полководец в минуту опасности.

Бегите в ратушу за полицейскими, которые поддержали бы здесь порядок, и попытайтесь по дороге собрать информацию о том, чем вызвана эта история.

Потом он обратился по-французски к казначею:

– За этим кроется какой-то маневр. Дьявольская затея. Достаточно ли у нас наличных денег?

– До известной степени.

– Не следует пугаться. Нужно позаботиться о восполнении. Я займусь этим.

– Оплачивать ли суммы, положенные как срочные вклады? – спросил казначей.

– Пока – да, из тактических соображений, дабы вернуть к нам доверие, поколебленное подлым и загадочным образом.

Колоши обнаружил большое присутствие духа, и все же он сидел как на иголках, пока не прибыли полицейские, которые стали допускать клиентов к решетке кассы по одному.

Вслед за ними вернулся и Арнольд Ракоци; лицо его было в поту, но имело важное и загадочное выражение.

Председатель позвал его к себе в кабинет.

– Узнали что-нибудь?

– Все.

– Ну же! – нетерпеливо притопнул ногой председатель.

– Все это проделки разбойника Апро, сапожника.

Колоши выругался:

– Черт побери! Я сразу должен был бы догадаться! Ведь он угрожал мне… Что же он сделал?

– Он выставил сегодня утром в витрине своей лавки вкладную книжку нашего банка на две тысячи форинтов и объявление, что книжка срочно продается за полторы тысячи.

Председатель нервно покусывал усы.

– Вот как?.. Гм… Какая невероятная изобретательность заключена в этой косматой голове! Да он просто поджег нас! И надо же еще, что книжка эта – мой подарок. Я готов сам себе надавать пощечин. Ну и хитрая же бестия!

На память ему пришли слова сапожника: «Теперь очередь вашего благородия спуститься на ступеньку ниже. И тогда мы все же где-нибудь встретимся».

– Так нет же, не встретимся! – проворчал он про себя. – И я не спущусь на ступеньку ниже.

– Не прикажете ли чего-либо, господин председатель.

– Ну, и что стало дальше с этой книжкой? – спросил Колоши.

– У витрины собралась толпа, родилось подозрение, по городу разнеслась зловещая весть, и вот здесь, в соседней комнате, как вы изволили видеть, – продолжение этой истории. По дороге мне повстречался начальник телеграфного отделения: он сказал мне, что они не справляются с отправкой телеграмм, в которых все извещают своих знакомых, живущих окрест, что их деньги в опасности.

– Дьявольщина! Это нехорошо, – проговорил председатель, мрачно глядя перед собой. – Такое потрясение может просто-напросто разорить нас, если мы смело не выступим против него. А где сейчас эта книжка?

– Все там же, в витрине, и сейчас на нее глазеют.

– Сходите быстренько туда с каким-нибудь практикантом и выкупите ее. Первое дело в хирургии – это извлечь из тела пулю, причинившую рану. Но захватите с собою также двух солидных свидетелей, из заинтересованных лиц, чтобы они сами увидели, как бессовестно мистифицировал их сапожник. Постойте, постойте, Ракоци! Погодите, я напишу телеграмму в Будапешт, в Кредитный банк. Ночью я выеду в столицу, ибо заранее можно предвидеть, что нам понадобится поддержка. По дороге отправьте и телеграмму.

Колоши испортил четыре или пять бланков, прежде чем сформулировал текст. А какие дрожащие, косые вышли буквы, словно писала их сама его мятущаяся душа!

Умная мысль была взять с собою двух свидетелей; оба сразу же нашлись: честный Унош Херенци, известный тем, что любил во всем доискиваться правды, но никогда не находил ее, и Болдижар Хортян, уникум в своем роде: он был с теми, кто поносил банк, и с теми, кто верил в него.

А все-таки ловко замыслил это Ференц Колоши. Видно, от шампанского ум у человека варит иначе, чем от грошового вина. Вот и сейчас – перед какой дилеммой поставит он сапожника! Если тот отдаст книжку за тысячу пятьсот форинтов, тогда он форменный осел, ибо его шутка обойдется ему в пятьсот форинтов. Если же не отдаст за полторы тысячи – значит, сам распишется в том, что он отъявленный негодяй, одурачивший весь город. Более того, его, пожалуй, удастся привлечь еще к суду за понесенный банком ущерб.

Эх, Ракоци! Эх, Херенци и Хортян! Трудным орешком будет для вас Иштван Апро!

Пришли они к нему, но хозяина не оказалось дома. Коловотки сказал, что он ушел добрый час назад к следователю, куда его вызвали в качестве свидетеля.

– Мы подождем его, – заявил Ракоци.

Было уже далеко за полдень, когда Апро вернулся с весьма самодовольным видом. Для этого у него были все основания, так как сегодня он одержал одну из самых крупных побед в своей жизни.

Обстоятельства дела, разбиравшегося в суде как уголовное, вкратце сводились к следующему: инценский помещик Гаспаар Маньяи в прошлом году в день святого Михаила продал на городской ярмарке на несколько тысяч форинтов своих волов; когда он возвращался домой, на него напали неизвестные злоумышленники, ограбили и убили; был убит также и его кучер.

Маньяи закупил у почтеннейшего Апро несколько пар сапог; они тоже пропали из брички. Эти сапоги навели на след полицию, посчитавшую, что она опознала их на молодом мяснике из Брашова по имени Янош Драгер, который богател на глазах: опознала вследствие того, что ушки сапог были сделаны из холщовой ленты особого цвета и качества, которую употреблял Апро, купивший ее прямо в английской лавке в Карлсбаде.

Мясника начали допрашивать; вначале он смутился перед лицом следователя, но затем привел местного сапожника Яноша Блока, который показал, что сапоги эти шил он. И действительно, у него оказалась такая же холщовая лента, как у Апро, вернее, та же самая, ибо выяснилось, что ровно полтора года назад он получил ее взаймы от Апро.

Но поскольку почтеннейший Апро тоже опознал сапоги и утверждал, что это его работа, у следователя, который приехал из Брашова, чтобы свести их на очной ставке, разыгрался сегодня подлинный соломонов суд.

Следователь предъявил вышеупомянутый corpus delicti.

– Кто опознает эти сапоги?

– Я! Я! – в один голос ответили оба сапожника.

– Вы могли бы поклясться в том? – спросил следователь Блока.

– Тысячу раз.

– Вот видите, Апро, – произнес следователь. – А что, если вы ошибаетесь…

– Нет у меня такой привычки – ошибаться.

– Значит, и вы готовы поклясться в том же?

– Разумеется.

Следователь растерянно почесал затылок.

– Я не могу привести вас к присяге, ибо один из вас присягнул бы ложно.

Почтеннейший Апро передернул плечами.

– Вы помните, Блок, кому вы продали сапоги?

– Нет, не помню.

– А вы, Апро?

– Я продал их господину Маньяи, я помню это и утверждаю.

– Подумайте, Апро, взвесьте свои слова, ибо это ваше показание может стоить кое-кому жизни.

– Я привык продумывать и взвешивать все, что говорю. Следователь не знал, что и делать с этими свидетелями, он качал головой, играл своим аметистовым кольцом, а потом вдруг сердито воскликнул:

– Черт бы побрал двух завравшихся плутов! С ними невозможно докопаться до истины.

Эти слова больно задели почтеннейшего Апро; обиженный, он твердым голосом обратился к следователю:

– Если бы досточтимый господин следователь говорил здесь с нами не именем короля, я бы не потерпел такого оскорбления. Сейчас же я могу только сказать: если вы не в состоянии добиться результата, позвольте мне задать несколько вопросов.

– Что ж, спрашивайте, – хмуро бросил следователь. Почтеннейший Апро подбоченился (любимая поза сапожников) и заговорил, покачивая верхней частью корпуса:

– Так скажите мне, Янош Блок, что-нибудь о внутренних особенностях той пары сапог.

Янош Блок с издевкой заметил:

– Сапог – не человек, почтеннейший Апро, чтобы иметь внутренние качества.

– Вот как? Ну, так я вам скажу. Прошу вас смотреть внимательно, господин следователь, а специалисты пусть распорют эти сапоги. Прошу занести в протокол, что на левом сапоге справа, начиная от носка, между седьмым и восьмым стежком есть один «слепой стежок». Поэтому-то я и продал их на один форинт дешевле господину Маньяи. Dixi.[88]88
  Я сказал (лат.).


[Закрыть]

Следователь тотчас же вызвал специалистов, которые распороли сапог и на указанном месте нашли «слепой стежок», после чего с величайшим восхищением отозвались об Апро, уподобляя его милость великому Наполеону: как тот знал каждого своего солдата, так и он знает все сшитые им сапоги.

Итак, его милость возвращался домой, снискав себе почет и славу. Давно уже отзвонили полдень колокола, но Апро все же хотел еще заглянуть в лавку, чтобы потешить свою жаждущую мести Душу свежими новостями. Проходя мимо банка, он с большим удовольствием смотрел на скопление людей. «Эти тоже все на меня работают», – пробормотал он, и грудь его распирало от радости.

Зайдя в мастерскую, сапожный мастер не без удивления увидел скучающих там сограждан и уже известного ему Ракоци. Апро поздоровался с ними.

– Не меня ли изволите ожидать? – спросил он, растягивая слова.

– Именно, как есть вас, – ответил Херенци, знавший толк в почтительном обращении.

Ракоци с чопорным видом поднялся с круглого стула, на котором сидел, и положил руку на плечо Апро.

– Мы хотим купить ту вкладную книжку, которая выставлена у вас в витрине, уважаемый господин Апро, – вынул бумажник, чтобы отсчитать полторы тысячи форинтов.

Почтеннейший Апро передвинул мундштук из левого угла-1 рта в правый, пососал его немножко, а затем проговорил:

– К сожалению, она уже продана.

– О! Гм…

К этому они не были подготовлены. Это было неожиданно.

Ракоци закусил губу.

– А кому вы ее продали? – спросил Херенци.

– Пока это тайна.

– Да? И за сколько же вы ее продали? – полюбопытствовал Хортян.

– Немного ниже той цены, которая была предложена, то есть за неполные полторы тысячи форинтов.

– Но почему же тогда, сударь, вы не снимете ее с витрины? – набросился на него Ракоци.

– Потому что мне не угодно.

– Но это интрига, покушение на чужое состояние! – вскипел Ракоци, брызжа от злобы слюной.

– Я выставляю в своей витрине то, что хочу. Точка.

– Глупости! Мы не можем этого допустить! Понимаете? Я буду просить вмешательства властей. Я протестую от имени банка «Хунния» и привлеку вас к ответственности!

– Делайте что хотите, только разрешите мне, коль скоро вы стоите так близко от меня, закрыть лицо платком, так как оно у меня не нуждается в опрыскивании.

Оба доверенных лица расхохотались, а Арнольд Ракоци покраснел до ушей и в ярости выбежал из лавки.

Дела же банка с каждой минутой становились все хуже и хуже. Пришлось прекратить выплату срочных вкладов, что породило страшное смятение. Когда в два часа дня, то есть в обычное время, банк был закрыт, возбужденная толпа готова была линчевать служащих; сам Колоши спасся бегством, перемахнув через забор.

Ночью он вместе со своим зятем вице-губернатором выехал в Будапешт, чтобы раздобыть наличные деньги, необходимые для спасения банка.

Но Будапешт в те дни был погружен в печаль.

Он не был, правда, покрыт черным полотнищем, подобно сказочным городам, куда въезжал королевич, готовящийся вступить в единоборство с драконом, однако мрачные внешние признаки проявлялись хотя бы в том, что в Липотвароше * все повесили носы. Так называемый «черный день» на бирже сделал нищим целый город.

Колоши вел переговоры с финансовыми учреждениями, С правительством, обращался ко всем и каждому, ходил от Понтия к Пилату, но всюду слышал один ответ: «Монет нет».

На третий день он протелеграфировал домой своим главным помощникам одно заранее обусловленное слово: «Ватерлоо» (что означало: «Битва проиграна»).

Банк «Хунния» ликвидировался; а почтеннейший Апро сидел у постели Катицы, которая по случайному стечению обстоятельств именно в этот день впервые после долгой болезни почувствовала себя лучше, так что с ней наконец можно было разговаривать. Она была еще бледна и слаба, как тростинка, но иногда улыбалась старику, и он сиял ярче солнечного дня.

Катица болтала и ворковала. Все было в новинку для бедняжки в окружающем мире. Она спрашивала о всяких мелочах и пустяках. С того времени, что она заболела (а прошло ведь несколько недель), девушка ни о чем не знала. Есть ли у них еще кошка? («Есть, есть, мое солнышко!») А как поживает пес Самош? («А ты послушай, послушай только: он и сейчас царапается снаружи в дверь, так и просится к тебе!»)

Потом она расспрашивала о своих любимых предметах, о своей чашечке и стакане, не разбила ли их Жужа, не сломалось ли что.

– Нет, нет, ничего не сломалось и не пропало. Только белая роза на окне погибла; Жужа по ошибке полила ее керосином – вот она и зачахла и погибла. Только белая роза и…

«И банк, – хотел сказать почтеннейший Апро – хе-хе-хе, и банк».

Но девушка взглянула на него и взволнованно спросила:

– И что еще, папочка? Апро прикусил язык.

– Нет-нет, только белая роза, – пробормотал он, – то есть цветы на ней, белые ее цветочки…

Эпилог

Итак, банк «Хунния» лопнул, и Ференц Колоши стал ничем. Однако он был таким «ничем», у которого один зять – барон Луженский, другой – вице-губернатор, а это уже кое-что.

Рано радовался Апро: Колоши действительно спустился вниз, но по другому скату, в другую долину, и поэтому они снова не встретились. Он стал чиновником земельного управления где-то в Верхней Венгрии.

Но ненадолго. Черт никогда не оставляет в беде своих людей. Когда спустя четыре года окончился срок полномочий депутатов Государственного собрания, вице-губернатор протащил его в депутаты нового состава. И вот Колоши снова оказался вверху и подвизался на поприще депутатов, сражаясь с той ужасной фразой, с которой шли к нему бестактные избиратели, осаждая самыми разнообразными просьбами и надеясь на его вмешательство.

– Ведь вашей милости стоит только слово сказать…

Как они глупы – не знают министров! Вернее, как они счастливы!

Колоши проявил себя жизнеспособным политиком, ибо умел обходиться и с избирателями и с министрами. Что касается самого законодательства, то, вероятно, он в нем не разбирался, что, впрочем, несущественно. Да в конечном итоге законодательная практика не так уж сложна. Вынесение законов таково, что их, пожалуй, и не выносят. Это «вынесение законов» чем-то напоминает перочинный ножик. Его называют перочинным, но режут и обстругивают им все на свете, кроме перьев. А перья делают на фабриках.

Итак, Колоши стал тоже видным депутатом парламента и однажды, спустя несколько лет, посетил свой избирательный округ; вернее, он посещал его и по другим случаям, но я говорю только об этом одном посещении. Он сопровождал его превосходительство министра торговли, который имел намерение открыть в городе какую-то школу по плетению корзин.

Их принимали парадно, с большой помпой: юные девушки в белых платьях, триумфальная арка, пальба из мортир и фейерверк. Последнее имело наибольшую ценность: около огней фейерверка можно было хоть погреться, так как въезд высоких гостей в город происходил морозным зимним днем. Большая часть населения города вышла на вокзал: молодые и старые, женщины и дети, что совсем не удивительно, ибо в этом городе впервые появлялся живой министр.

Было все, чему надлежит быть в таких случаях: приветственная речь и ответ на нее, шумные здравицы. Министр уселся в экипаж, запряженный четверкой украшенных бантами лошадей, затем от эскорта отделилась знакомая фигура депутата. (Эх, как сильно сдал и постарел этот достойный господин!) Несколько голосов начало выкрикивать: «Да здравствует Ференц Колоши!»

Устроители побежали за вторым экипажем, в котором должен был занять место господин депутат – как видно, произошла какая-то заминка. В этот момент из-за кордона, образованного полицией, буквально в мгновенье ока решительно вышел мальчик лет семи, красивый и темноволосый, со смелым лицом и большими сверкающими черными глазами, в остроконечной барашковой шапке, сдвинутой набекрень. Он вышел на площадку, где стоял депутат, и бросил снежком в грудь его благородия.

За это покушение его тут же схватили за шиворот сразу трое полицейских. Ай-яй-яй, такой-сякой молокосос! Ишь ты, чего придумал, какая дерзость! Некоторые принялись смеяться, глядя на эту сцену, что, по-видимому, пришлось не по душе отцу отечества. Однако, чтобы не показаться мелким, он притворно засмеялся добродушным смешком и сам освободил ребенка из лап разъяренных устроителей, хотя мальчуган успел уже несколько раз пнуть их ногой.