Текст книги "Том 2. Повести"

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)

Подойдя к скале, Мими уселась на нее и прислушалась к журчанию родника. Правда ли, что когда-то в старину Бадь была большой рекой? По крайней мере, утверждают так предания и добавляют, что несла река в своих водах много золотого песка, и, чтобы добыть золото, нужно было только мыть песок. Но однажды в этих краях очутились войска короля Ласло, воевавшего в ту пору с немцами *. Солдаты его, как только завидели реку Бадь, забыли о преследовании противника и бросились добывать драгоценный металл. Король же, видя такой оборот дела, взмолился богу (лучше бы он вообще никогда не молился!): «О господи, не могу я удержать своих солдат в повиновении, сотвори какое-нибудь чудо с этой водой, по крайней мере на время, покуда здесь немцы!» И в один миг свершилось чудо: берега реки сомкнулись, как гигантские уста, а русло ее покрылось вековым дерном.[66]66
  Об этом чуде рассказывают многие летописцы, в том числе и Бон-финн. Более ученые из них объясняют это как следствие оползня. (Прим. автора.)


[Закрыть]

Только по мере того как переводились немцы в этом краю, мало-помалу вновь начала приоткрываться и земля. И кто знает? Может быть, когда немцы совсем уберутся с нашей земли, Бадь снова станет многоводной рекой и понесет в своих струях золотой песок из недр земли-матушки.

Тогда и палоцы золотом станут платить налоги. Но до той поры еще, видно, далеко. А пока суд да дело, будем по-прежнему уважать старые медные денежки!..

Немного погодя Мими снова подула в свисток, и снова ей ответил другой, уже гораздо ближе. Певичка беспокойно оглядела себя: все ли в порядке – одежда, прическа. Что делать: женщина есть женщина! Даже ночь не в силах изменить их привычек. Мими поднялась, сделала несколько шагов вниз по течению ручья, где было больше воды, чтобы хоть в этом зеркале разглядеть себя при свете луны. А рядом с нею гляделась в воду нежная лилия, такая белая, такая красивая, такая невинная. Но ведь и у нее есть тень! И бедная Мими вдруг застеснялась, будто лилия была живым существом, способным подглядывать. Будто не пристало им обеим глядеться в воду ручья в одном и том же месте.

Вздохнула девушка и пошла дальше. Острый слух ее уже различал шорох приближающихся шагов. Мими перешагнула через ручеек, пошла навстречу шагам, все время внимательно осматриваясь: не подглядывает ли чей предательский глаз?

Но вокруг простиралось лишь царство растений. Величественная тишина застыла и на горах и в долинах. Только где-то очень далеко в горах звучали нежные звуки свирели. И там тоже чье-то сердце любит. Но что это? Пара горящих огоньками глаз на каменной стене утеса… Ах, это олень!

Боже, какие у него роскошные рога! Что, если и сейчас, как в сказках «Тысячи и одной ночи», люди с помощью джинна могут превращаться в животных и этот вот рогоносец – не кто иной, как Балашша!

Но нет, это был самый что ни на есть обычный олень, и смотрел он не на Мими. Да и сумей он рассказать оленихе о том, что разглядел в темноте, – много ли постиг бы он своим оленьим умом? Разве только то, что сначала между деревьев двигались две тени, а затем они слились в одну, неподвижную.

* * *

Через час с небольшим Мими в промокшей от росы юбке и башмачках вернулась домой. (Для таких похождений ой как нужны сапожки!) Она была печальна и задумчива. Балашша все еще не проснулся. Мими принесла из спальни подушку и положила ее под голову барону, нежно и ласково погладив его по красивым, вьющимся волосам.

– Вот видишь, глупец! – прошептала она. – Не любил бы ты меня так сильно, мог бы и дальше любить…

Свесившуюся ногу барона она, как добрая жена, ухаживающая за дурным мужем, положила на диван и вновь повторила шепотом:

– И дальше мог бы любить, если бы любил меня меньше!

После этого она погасила свечи, оставив только одну, но и ее поместила в самом дальнем углу столовой, на камине, – чтобы свет не мешал барону спать. Сняв с гвоздя ягдташ Балашши, Мими вышла с ним в другую комнату. То, что женщины любопытны, – ни для кого не новость. Впрочем, вскоре она принесла сумку обратно и повесила ее на прежнее место, а сама, стоя в дверях, долго и печально смотрела на спящего – так в спектаклях изображают молчаливое прощание.

Заботясь о бароне, она заглянула даже в людскую и наказала старому гусару, камердинеру барона:

– Я сейчас лягу спать, а барон, по-видимому, ночью проснется. Так что вы уж не ложитесь. Может быть, вы еще понадобитесь ему сегодня.

Балашша и в самом деле вскоре проснулся. Звонок его поднял на ноги прикорнувшего старика.

– Что прикажете, ваше сиятельство? – мигом вбежал тот в столовую.

– Лошадь готова?

– Сейчас подведу. Только, может, лучше бы ваше сиятельство утра дождались?

Балашша был обходителен с прислугой и охотно вступал в беседу с людьми.

– Нельзя, старинушка! Пообещал я одному чудаку по делу, для меня жизненно важному, еще вчера вечером приехать в Дярмат. Если не доберусь туда к утру, он, чего доброго, передумает да и уедет!

– Неспокойно нынче в лесу-то…

– А что такое?

– Очень уж, видите ли, изголодались эти грабители…

– Ну, разве они посмеют меня тронуть!

– Говорят, Круди сердит на вас, ваше сиятельство!

– Пусть только сунется этот негодяй! – Зеленые гневные огоньки блеснули в глазах барона. – В ягдташе у меня мой верный кухенрайтер.[67]67
  По тому времени лучшими считались пистолеты работы венского мастера Кухенрайтера. (Прим. автора.)


[Закрыть] Попадет Круди ко мне на мушку, не придется ему больше хлеб жевать.

– А если их много?

– Не может того быть, дядя Катона! Слишком горды эти псы, чтобы вдесятером на одного нападать.

– Может, лучше будет, если я провожу вас?

– Ну вот еще! – вспылил барон. – Веди коня.

Балашша надел шляпу, снял со стены ягдташ и пошел следом за гусаром по коридору, освещенному «масляным стаканом». Это было весьма примитивное приспособление, представлявшее собою обычный, наполненный растительным маслом стакан, на поверхности которого плавал продернутый через деревянный кружок горящий фитиль.

Светильник отбрасывал вокруг себя грязновато-рыжий крошечный кружочек света, но Балашша даже при его слабом мерцании разглядел преследовавший его нынче призрак. Барон вздрогнул и прошипел:

– Опять эти проклятые башмачки!

Башмачки стояли на стуле перед дверью в спальню Мими. Видно, слуга, вычистив их, поставил на стул, чтобы горничная отнесла утром госпоже. Ну, ничего, отнесет завтра она только один башмачок!

Оглянувшись украдкой, барон быстро наклонился, взял со стула одну туфельку и сунул ее в ягдташ.

Мгновенье он колебался… Не войти ли ему в спальню? Не взглянуть ли на милую, как почивает она там, на белоснежных подушках? Пожалуй, можно бы! А если дверь из коридора заперта, другие открыты. Та, что ведет из спальни в покои. Через щели в старой дубовой двери и замочную скважину из спальни, дразня обоняние, струился тонкий аромат резеды. «Но нет, не пойду к ней! Пусть почувствует маленькая змея всю силу моего гнева и презрения, – решил Балашша и, сжав кулаки, мысленно погрозил: – Нет тебе спасения, если узнаю, что ты все же согрешила передо мной!»

Со двора донеслось ржание его коня.

– Иду, иду! – отозвался барон. Миг спустя он был уже во дворе и легко вскочил в седло.

– Что передать барышне? – спросил старый гусар.

– Ничего, старина, ничего…

Барон чмокнул губами, и скакун стрелой помчался по звонкой лесной дороге. Было еще темно, хотя и не слишком, потому что кроны деревьев окутал какой-то белесый туман. Наверное, дождь к утру собирается. Да когда еще оно будет, утро-то?

Всадник вытащил из кармана часы, но они не тикали. Что ж, поглядим тогда на вечные часы, на величественный небосвод. Он каждую четверть часа показывает время. Только одного его недостаточно, ему нужен еще и такой помощник, как величественный венгерский язык, который, кстати сказать, для обозначения той или иной части суток не нуждается в цифрах. Пока наша земля-матушка, будто ночная бабочка вокруг лампы, облетит за год вокруг солнца, он сможет выразить словами любую пору, любой кусочек дня и ночи: и когда еще чуть брезжит, и когда занимается заря, и когда светает или уже рассвело, на восходе солнца и ясным утром, белым днем или до полудня, и так далее, и так далее. Этот удивительный небосвод ведь только тем и занят с восхода до заката, что беспрестанно меняет свои одеяния – всевозможных цветов плащи и вуали, – да украшает себя алмазами – вечерними и утренними звездами – и прочими блестящими безделушками. Все это важно выучить и знать: в какой час какой наряд на нем бывает. А утром на небо взбирается солнце и своим ликом, разгневанным, красным, словно говорит: довольно бесчисленных туалетов! И на целый день небосвод становится однотонным, молчит и не хочет подавать никаких знаков относительно времени. Сию обязанность отняло у него солнце, которое прямо на поверхности земли показывает людям – с помощью их же собственной тени, – который час.

Балашша поглядел ввысь. На востоке кусочек неба – величиной с передник – сделался молочно-белым. Чуть брезжит. Значит, сейчас около двух часов ночи.

«Слишком рано приеду», – подумал барон и опустил поводья, предоставив лошади выбирать аллюр по своему усмотрению.

Лошадь предпочла идти медленнее. Всадник тем временем мог обдумать поведение Мими, взвесить все свои подозрения. Теперь он имел возможность, не горячась, покопаться в фактах, словах и догадках. Один раз он даже упрекнул себя за то, что не был достаточно мужествен и строг, в другой же – что не был достаточно нежен в обращении с девушкой.

Читатель, по другим романам уже знакомый с ревностью, может прийти к убеждению, что Балашша вовсе не испытывал сейчас этого чувства. Однако это не так. Барон, несомненно, ревновал. Только ревность в нашей обыденной жизни не всегда вскипает с такой силой, как у Отелло. И «зеленоглазое чудовище» вырождается, уважаемые господа и дамы! Не желая обидеть это знаменитое чудовище, я осмелюсь утверждать, что порою оно делается не больше блохи: хоть и кусает человека, беспокоит его, иногда даже спать ему не дает, но разорвать его душу на куски – не может.

Одним словом, в голове барона сейчас не было мыслей ни об убийстве, ни о самоубийстве, и если он вдруг стал сыпать проклятьями, то лишь потому, что начал накрапывать дождь. Балашша надвинул шляпу на лоб и, свернув с длинной торной дороги, пришпорил коня и поскакал по лесной тропинке, что вела прямиком на Дярмат, в надежде, что под ветвистыми деревьями его не так сильно промочит.

Однако не успел он проехать и нескольких шагов, как конь его захрапел и остановился. Это произошло так быстро и неожиданно, что барон еще ничего не успел сообразить, когда из-за кустов на тропинку шагнул какой-то человек и схватил коня под уздцы.

– Что такое? – очнулся Балашша.

– Ничего особенного, господин барон. Я тот самый, с кем вы желали встретиться. Кальман Круди. С добрым утром, господин барон.

– Ах, это ты, подлый жулик! – взревел Балашша, мгновенно выхватил пистолет из ягдташа, взвел курки, прицелился и нажал сразу оба спусковых крючка. Однако ни один из стволов не выпалил. Барон даже зубами заскрежетал от злости.

– Хотел бы я продырявить тебе голову, – прошипел он сквозь зубы.

– Не оскорбляйте меня, барон. Во мне ведь тоже течет кровь. Чего доброго, вскипит она. А уж мои пистолеты имеют обыкновение стрелять без осечки, – остановил Балашшу разбойничий атаман и, вынув левой рукой из-под плаща короткоствольный пистолет, помахал им в воздухе.

Ладным, красивым малым оказался этот Круди. Было уже достаточно светло, чтобы барон мог разглядеть тонкие черты его продолговатого, выразительного лица, небольшие, закрученные вверх усики и твердый взгляд синих глаз.

– Ну, и чего же вы хотите? – с усмешкой спросил барон. Лицо его выражало только холод и равнодушие, словно все происходящее вовсе не занимало его.

– Об этом я как раз и хотел вам сейчас сказать, – отвечал Круди.

– Может быть, вы изложили бы вашу просьбу в письменной форме? – высокомерно перебил его барон. (Балашша и под дулом пистолета – Балашша!)

– Нет, барон, сейчас вы в моих руках. Теперь я буду диктовать условия…

– Что верно, то верно, я проиграл вам из-за этого проклятого пистолета и поэтому вынужден слушать ваши условия. Однако отпустите повод.

– Охотно, если вы пообещаете, что не попытаетесь уехать прежде чем мы покончим с делом.

– Не бойтесь, не уеду!

Круди выпустил из руки узду и предложил:

– Давайте станем под какое-нибудь развесистое дерево. Зачем нам мокнуть под дождем!

Балашша кивнул головой в знак согласия и подъехал к старой липе.

– Господин барон, – начал Круди, – я сделаю вам одно честное предложение. Дело в том, что я собираюсь начать новую жизнь. Где-нибудь подальше отсюда, в неведомых краях. Жениться решил.

– О, великолепно! – насмешливо воскликнул Балашша. – Уж не посаженым ли отцом собираетесь вы меня пригласить к себе на свадьбу?

– Говоря напрямик, я хочу от вас денег. Много денег.

– Великолепно! Возьмите все, что у меня есть, – согласился барон, вынул кошелек и швырнул его разбойнику.

– Погодите, – становясь поперек дороги, возразил Круди, так как барон уже собирался ехать, считая, по-видимому, что он сдержал свое слово. – Не всякая пшеница созрела, у которой колос вниз смотрит. Сколько денег в вашем кошельке?

– Что-нибудь около сотни форинтов.

– Это – ничто. Я же сказал вам, что хочу начать честную жизнь, и поскольку…

– Так говорят все бродяги, но никогда не делают этого.

– …поскольку местность эта мне наскучила…

– Черт побери! Вы также надоели этой местности.

– …то нужно мне круглым счетом пять тысяч форинтов. Балашша пожал плечами.

– Я не могу дать вам больше того, чем у меня есть с собой. Большего у меня и сам император взять теперь не сможет.

– А я уверяю, – твердым и решительным голосом заявил Круди, – что выжму из вас эти пять тысяч…

– Ну, это мы еще посмотрим!

Круди ничего не ответил, так как наклонился в этот миг за кошельком. Подняв его с земли, разбойник, и не взглянув на его содержимое, протянул владельцу.

– Не могу же я оставить вас совсем без денег. Такое и мне не к лицу!

Балашша был весьма удивлен. Между тем небо с каждым мигом становилось все светлее, и он уже без труда мог рассмотреть, с каким вкусом был одет стоявший перед ним разбойник. На Круди был элегантный черный сюртук, серые штаны и серая крылатая накидка – последний крик моды тех лет, – с красным плетеным кантом и бахромой.

– Как? Вы не хотите взять моего бумажника?

– Ей-богу, нет, если в нем только сотня форинтов. Но моя деловая практика, – добавил Круди, – научила меня, что проезжие господа имеют обыкновение убирать крупные суммы не в бумажники, а в другие места. И даже джентльмены не считают зазорным пускаться в обращении с нами на такой непростительный обман. Вы представить себе не можете, господин барон, как иные люди злоупотребляют моей добротой! Известно ли вам, например, что иногда попадаются такие прохвосты, которые еще дома подготавливают пустые бумажники, чтобы в случае нападения с готовностью протянуть их бедняге-разбойнику? При таких обстоятельствах, надеюсь, вы не обидитесь на меня, если я загляну в ваш ягдташ?

Барон подумал про себя: «Смотри, сколько тебе влезет!» Отстегнув сумку, он протянул ее атаману:

– Нет в ней ничего, кроме судебных документов.

Разбойник раскрыл ягдташ и, стараясь быть, как можно деликатнее, запустил в него только два пальца. Из сумки на свет появился бархатный башмачок.

– Смотрите-ка! – во весь рот заулыбался Круди. – Старый башмак! По-видимому, какая-то фамильная реликвия?!

Барон зарделся до ушей, однако ничего не ответил.

– Башмачок, возможно, и составляет для вас какую-то ценность, – продолжал разбойник, – но мне он ни к чему. Начало малообещающее, однако искатель жемчуга не должен падать духом… Посмотрим дальше!

Когда Круди вынул сверток судебных бумаг, стенки сумки сразу же ввалились.

– Черт побери, и это все? Действительно, больше ничего здесь нет? Взглянем же на бумаги. Гм! Процесс Балашшей против Эстерхази. Звучные имена, знатные фамилии. Знаете что, господин барон? Эти документы останутся у меня до тех пор, пока…

Балашша струхнул и нетерпеливо перебил атамана:

– Это невозможно, бумаги мне нужны.

– Потому-то я и хочу задержать их у себя.

– Но они понадобятся мне уже через час.

– Вот и отлично. А если бы они понадобились вам только через двадцать лет, я не принял бы их на хранение.

Балашша изменился в лице, стал кусать губы, а в висках у него застучало.

– Не будьте нахалом, Круди, не то вам придется об этом пожалеть, – выдавил он из себя хриплым от волнения голосом.

Круди высокомерно улыбнулся.

– Господин барон ошибается при оценке создавшегося положения. Если из нас двоих кто-нибудь и пострадает из-за своего поведения в эту минуту, то, по моему мнению, это будете вы.

Барон готов был в эту минуту отдать все свое состояние: мельницы, луга и поля, наверное даже и замок, – за то, чтобы какая-нибудь сверхъестественная сила в сей же миг разорвала на куски стоявшего перед ним негодяя. Вместе с тем он понимал, что гнев его бессилен и что он целиком во власти разбойника.

– Послушайте, – уже смягчив тон, начал Балашша. – Вы никоим образом не сможете воспользоваться этими документами. Я же получу за них крупную сумму. А если они останутся у вас, денег не получите ни вы, ни я!

– Боже правый, за кого же вы меня принимаете, господин барон? Ведь я не собираюсь ни мстить вам, ни разорять вас. Что вы, право! Бумаги ваши я сберегу в целости и, как только получу от вас свои пять тысяч форинтов, сразу же верну вам документы. Выбирайте сами день для встречи. Любой, кроме пятницы, так как я – человек суеверный! Вы привезете денежки и положите их в часовне святого Венделина, возле села Склабоня, в окно с северной стороны. Скажем, ровно в полночь. Через десять минут я возьму деньги, а взамен положу бумаги. А еще через десять минут вы можете вернуться к часовне и забрать их. Обойдется все чисто и гладко. Нам даже встречаться больше не придется, хотя я всегда рад вас видеть.

– Хорошо, – медленно, колеблясь и словно с отвращением выдавливая из себя каждое слово, произнес Балашша. – Деньги будут лежать в указанном месте в четверг.

– По рукам! – поспешил скрепить уговор Круди. – На том и договорились. Но, разумеется, об этой сделке не должна знать, кроме нас с вами, ни одна живая душа. Всякое вмешательство со стороны может плохо кончиться и для моих денежек, и для ваших бумажек. Обещаете?

– Да.

Круди галантно поклонился, приподнял в знак приветствия шляпу и исчез за деревьями. Балашша же остался сидеть на своем неподвижном коне, пораженный и словно оцепеневший, так что даже поводья выскользнули у него из рук. Все происшедшее казалось дурным сном, и ему понадобилось несколько минут, чтобы постигнуть, что это тем не менее была явь.

Однако нужно было что-то предпринимать: какие-то быстрые и решительные шаги. Сжав коленями ребра скакуна, барон с быстротой ветра помчался под проливным дождем в сторону трехбашенного города, вокруг стен которого широкой лентой вьется Ипой, озорная желтоводная река.

В городе Балашша направился прямиком в комитатское управление, которое в это время возглавлял всесильный Эде Капи-Капивари. Вообще говоря, Капивари был человек мягкий, но разыгрывал он из себя беспощадного тирана и то и дело устрашающе скрежетал зубами. Перед патриотами, в особенности перед своими старыми друзьями, к числу которых принадлежал и Балашша, он стеснялся своей должности * и оправдывался перед ними таким образом: «Это правда, что я сел на венский поезд, но кто же посмеет утверждать, что я не сойду с него еще до Мархегга?! *» Эта фраза заключала в себе и хитрую угрозу, что дело может принять еще худший оборот.

(«Сойти с венского поезда» ему, между прочим, пришлось гораздо раньше, не доехав и до Эршек-Уйвара, – не прошло и полугода, как его сместили.)

Услышав от ворвавшегося к нему с жалобой барона, что в каких-то пятнадцати минутах езды от города его ограбил Кальман Круди, губернатор пришел в ярость.

Он покраснел, как перец, заскрежетал зубами и велел немедленно послать гайдука за следователем доктором Спеваком и исправником Стефановичем.

– Дело требует хитроумного подхода, – пояснил губернатор Балашше.

– Что ты имеешь в виду?

– Нужно действовать с учетом местных обычаев, а не по мертвой букве закона.

– Мне все равно. Только делайте что-нибудь, иначе я задохнусь от злости.

– Как же не делать! Что ты! – потирая руки, приговаривал Капивари. – Ведь мы же друзья, не так ли, Тони? У тебя во всем комитате нет лучшего друга, чем я.

– Нет, – согласился Балашша с грубой откровенностью, – потому что всех остальных моих друзей позабирали и выслали отсюда: кого в Ольмютц, кого в Куфштейн *.

Тем временем прибыли и вызванные чиновники. Обоих их подняли из постели, поэтому они были очень обозлены, не столько на Круди, сколько на Балашшу: бедный Круди вынужден грабить, когда ему подвертывается удобный случай, то есть когда есть путник на дороге, в том числе и ночью, – он не виноват. А вот Балашша мог бы со своей жалобой подождать и до утра, пока начнется присутствие. Кто же и виноват, если не он!

На самом же деле виноват был Капи, который хотел продемонстрировать Балашше, какая он теперь важная и всесильная личность!

– Ну, так расскажи, Тони, этим господам свою историю, и как можно подробнее!

Балашша снова пересказал все, не забыв изложить и свой диалог с разбойником.

Стефанович вел протокол, доктор Спевак задавал вопросы:

– Где же ваш пистолет, давший осечку?

– Здесь, со мной.

– Покажите его, пожалуйста, мне, господин барон.

Балашша, вынув из кармана пистолет, протянул его следователю. Тот вздел на нос очки, внимательно осмотрел оружие и проворчал себе под нос:

– Весьма интересно. Я бы сказал – удивительно странно!

– Ах, Спевак, оставь! – вспылил Капи и заскрежетал зубами. – Что может быть интересного в пистолете, который дал осечку в момент, когда на его владельца напали разбойники? Это вам не corpus delicti[68]68
  Вещественное доказательство (лат.).


[Закрыть]. И вообще в данном случае – ничто!

Губернатор отчаянно завидовал следовательской славе Спевака.

– Простите, ваше превосходительство, я сейчас все объясню. Только разрешите прежде задать несколько вопросов его сиятельству господину барону?

– Пожалуйста! Если господин барон будет настолько любезен, я не возражаю.

– Як вашим услугам, – отозвался Балашша.

– Когда был заряжен пистолет?

– Вчера утром.

– Кто вам заряжал его?

– Я сам.

– А после этого где вы были, ваше сиятельство?

– После полудня и вечером – в рашкинском замке.

– Что вы там делали?

– Ну, что? Веселился. Однако, мне кажется, господин следователь, ваши вопросы начинают выходить из официального русла!

– Отнюдь нет! Уверяю вас, ваше сиятельство, что я задал их не из желания поважничать перед вами. Вопросы могут показаться вам странными, но они, meine Seel[69]69
  Моя душа (нем.).


[Закрыть], право же, необходимы.

Глаза его сверкали из-под очков, чело сияло, а шея горделиво вылезла из воротника.

– Хорошо, сударь! Спрашивайте все, что вам будет угодно.

– Итак, господин барон, вы изволили веселиться. С кем?

– У меня был цыган Гилаго. Он играл мне на скрипке.

– О, он отличный музыкант, этот плут Гилаго! – заметил губернатор, погрузившись в воспоминания. – А вы, Стефанович, слышали его?

– Нет, еще нет, – с презрительной гримасой отвечал судья. – Я не высокого мнения о музыке вообще. (Nota bene[70]70
  Заметь хорошо (лат.).


[Закрыть]. Спевак был музыкант-любитель.) Музыка – это ловкость рук. А я не высоко ставлю ремесло и вообще всякий ручной труд.

Спевак, пронзив взглядом Стефановича, продолжал допрос.

– Итак, у вас были цыгане. А где находилось ваше оружие в это время?

– В моей охотничьей сумке.

– А сумка?

– Висела на вешалке.

– Никто не притрагивался к ней?

– Никто.

– Вы все время оставались в комнате?

– Все время.

– Не может быть!

– Если я говорю, значит, так и есть…

– Когда же ушли от вас цыгане?

– Поздно вечером.

– Что вы делали после их ухода?

– Спал до рассвета.

– Один?

– Один.

– Никто не входил к вам в комнату, пока вы спали?

– Не думаю…

– Значит, вы не уверены в этом?

– Спящий человек не может знать наверное. Однако погодите-ка! – Балашша задумался. – Действительно я, по-видимому, не все время один был в комнате. Когда я проснулся, то увидел, что кто-то подложил мне под голову подушку.

– Кто мог это сделать?

– В замке есть одна девушка. Только она одна могла это сделать.

– Девушка? Гм. Ищи женщину! И на каких же ролях она там в замке?

– Не понимаю, – слегка смутившись, пробормотал Балашша.

– В качестве кого она служит у вас?

Капи-Капивари покачал головой:

– Эх, Спевак, Спевак, какая дьявольская бестактность.

– Девица эта прежде была, так сказать, артисткой… А теперь стала вполне светская дама. Она присматривает за замком, составляет мне компанию, беседует со мной, когда я наведываюсь туда.

– Одним словом, компаньонка, – с непоколебимой серьезностью продолжал расспрашивать следователь. – Фамилия, имя?

– Мария Шрамм.

– Какого она поведения?

Капи снова заскрежетал зубами:

– Право, Спевак, это уж слишком!

– Простите, ваше превосходительство, но нужно же мне знать хоть что-нибудь об этой женщине, прежде чем я отдам приказ об ее аресте.

Балашша даже пошатнулся от неожиданности и заметно изменился в лице.

– Как, вы хотите арестовать ее? – вскричал он взволнованно. – За что же?

– За соучастие в ограблении.

– Полегче, Спевак! – нахмурив мохнатые брови, предупредил следователя губернатор.

Тут уж и Спевак вышел из себя:

– Ну, что там «полегче»? Причастность ее бесспорна.

– И следователь с торжествующей улыбкой протянул Балашше пистолет. – Вот, полюбуйтесь! В оба пороховые канальца вставлены и обломлены кончики булавки, так, чтобы пистолет не мог выстрелить. Так-то, господин барон! Эта самая дамочка и лишила вас возможности защищаться. Следовательно, надо полагать, она загодя знала о готовящемся на вас нападении!

Повелитель Кеккё вскрикнул, как ужаленный в сердце:

– Ах, змея!

Вся кровь бросилась ему в голову, он зашатался, будто раненый тигр; пистолет выпал из нервно задрожавших рук и с грохотом полетел на пол.

Капи очень удивился волнению приятеля и принялся утешать его, как только мог:

– Вижу, любил ты девчонку! Aber mach kein Spektakel, liber Freund.[71]71
  Только не делай из этого трагедии, дружище (нем.).


[Закрыть] Сукины дети эти бабенки! Все они – на одну колодку. Но будь спокоен, мы ее изловим. Ты только не горюй! Bleib ruig, Toni![72]72
  Будь спокоен, Тони! (нем.)


[Закрыть] Не велика утрата. Em Knopf ist nur em Knopf![73]73
  Цена ей, что пуговице! (нем.)


[Закрыть] А на свете пуговиц сколько твоей душеньке угодно! Изловим и соучастника ее, этого самого Круди. В четверг, в полночь, он уже будет у нас в руках. И документы твои, и пять тысяч форинтов! Десять жандармов отрядим туда, от них ему не уйти. Стефанович распорядится. Стефанович, сделай, пожалуйста, так, чтобы командовать жандармами поручили поручику Шершинскому. Он – малый ловкий, хитрый жандарм. Еr hat Nase![74]74
  У него отличный нюх! (нем.)


[Закрыть] Он-то уж проведет твоего Круди. Только я попрошу вас, господа, хранить все это в глубочайшей тайне. А вы, Спевак, можете выписать ордер на арест девицы! Сегодня же нужно доставить ее сюда! И к четвергу все будет в порядке. В половине двенадцатого ночи жандармы будут уже в твоем распоряжении. Где ты хочешь с ними встретиться?

– Не знаю, – нехотя отвечал Балашша, словно теперь его ничто уже не интересовало.

– Лучше всего, – предложил Стефанович, – если жандармы сразу же с наступлением темноты спрячутся в кукурузе. Я знаю Склабоню и местность вокруг часовни святого Венделина.

– Хорошо, – согласился губернатор. – Я не буду заниматься деталями. А теперь с богом, господа. Приступайте к выполнению своих обязанностей. И ты уже идешь, Тони? Ах, у тебя много дел? Ну что ж, займись ими и bleibruig![75]75
  Будь спокоен! (нем.)


[Закрыть] Tutto in ordine.[76]76
  Все в порядке (лат.).


[Закрыть] Правительство его императорского величества хранит вас, подобно провидению. Все вернут тебе, кроме разумеется, девицы. Ну, да что она такое? Em Knopf! Kriegst du eine andere.[77]77
  Пуговица! Найдешь себе другую (нем.).


[Закрыть]

Балашша, хоть и в дурном расположении духа, занялся устройством своих дел в городе. Хорошо еще, что в такую печальную минуту у него нашлось много дел. Прежде всего нужно было уговорить барона из Белы подождать с покупкой процесса до пятницы. Впрочем, собирателю процессов даже понравилось, что документы находились теперь в руках Круди: от этого процесс делался, черт побери, даже интереснее!

– Хорошо, – согласился он, – я подожду до пятницы, если вам и в самом деле удастся вырвать бумаги из когтей этого разбойника.

Затем Балашша пустился на поиски денег. Прежде всего ему необходимо было переговорить с директором комитатского банка, которому для того, чтобы выдать барону пять тысяч форинтов, пришлось срочно собрать совещание дирекции и посоветоваться со множеством других людей. В этой беготне прошла первая половина дня. В полдень в город вернулись жандармы, посланные арестовать Мими, и доложили, что птичка еще утром выпорхнула из своей клетки. Исчезла, не сказав никому ни слова. Только ее и видели.

При таких обстоятельствах убитому горем барону ничего не оставалось, как сидеть в номере своей гостиницы и раздумывать: куда могла исчезнуть девица?

Вдруг в дверь постучали, и в комнату вошел его управляющий Хорвати с пакетом, обернутым бумагой.

– Что это?

– Принес я, ваше сиятельство, башмачок. Пришлось подпоить этого безбожника Фильчика, чтобы заполучить башмак. В пять штофов вина обошлось мне это дельце.

– Не стоило тратиться.

– Но ведь вы, ваше сиятельство, приказали…

– Да, да. Вы поступили правильно. Дело только в том, что обстоятельства изменились. Вчера я еще ниточку искал, а нынче на целую веревку наткнулся. Спасибо. До свиданья!

Ох, эта веревка! Как душила она барона, как сжимала ему горло! Бедняга даже думать был не в состоянии.

Взяв в руки сверток, барон вытащил из него маленький башмачок, а затем из своей охотничьей сумки – другой. Говорят, «два башмачка – пара», и они в самом деле походили друг на друга, как два листа одного и того же дерева!

Балашша долгим и печальным взором смотрел на них. А в это время какой-то шмелек, возвращаясь с рынка от лотков с черешней, залетел в комнату через распахнутое окно и, покружив над башмачками и заглянув в каждый, кажется, нашел в одном из них что-то сладкое, так как принялся жужжать еще более настойчиво. Сигара барона направила туда свой дымок; и вот из клубящегося дымка над башмачками уже стал возникать какой-то образ: сначала голубовато-дымчатая юбочка (такую юбку как раз и носила Мими), затем стройный стан, красивая девичья головка. Вдруг, под воздействием блеснувшей в мозгу горестной мысли, барон гневно схватил со стола башмачки и вышвырнул их за окно, под ноги базарной толпе. Напрасными были труды сигарного дымка!

На площади башмачки быстро подобрали: один – торговка черешней, у которой только что пообедал шмелишка, к другому же успел подскочить проворный пекаренок, который проходил мимо, насвистывая какую-то песенку. И началась между ними ссора: кому должна принадлежать пара башмачков, поскольку порознь они не стоят и ломаного гроша. Торговка уверяла, что у нее есть дочка, которой башмачки будут в самую пору. А хлебопека ждала дома маленькая сестренка.