Текст книги "Том 2. Повести"

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

– Выходит, румыночка – невеста твоя? Теперь я понимаю…

– Вот потому-то мне и хотелось бы пробраться на обед, посмотреть, что там с нею будет.

– Ну, а что ж там может случиться? Не съедят же ее.

– Как бы не так, барич, – возразил трактирщик. – Недавно стояла у нас на окне в горшке роза. А матушка моя возьми да и полей ее по ошибке не водой, а скипидаром. Розе от того ничего не сталось, не съел ее скипидар, только запах у нее стал больно уж отвратный. Пришлось в конце концов выкинуть цветок на улицу.

Носатый задумался.

– А короля-то ты знаешь? – спросил он немного погодя.

– Видеть случалось всего раза два. Но узнать и среди тысячи узнаю!

– Неужели?! – усомнился собеседник Коряка. – А ну скажи, какой он из себя?

– Коренастый, белокурый, голову держит чуть-чуть набок.

– Ну, так вот что. С переодеванием в одежду слуги ничего не выйдет. Здешние лакеи все хорошо знают друг друга и, увидев постороннего, сразу же забьют тревогу. А вот, коли уж ты хочешь, чтобы два золотых остались у меня, я обязуюсь присмотреть за твоей невестой и, если какая опасность для нее возникнет, тотчас же извещу тебя.

– Честное слово?

– Вот моя рука.

– Смотри, чтобы не обернулась она лисьей лапой, – весело заметил Коряк и потряс маленькую, изящную руку придворного.

Колокол на левой башне дворца, сзывавший своим звоном гостей к столу, прозвучал уже давно. Теперь же загрохотали мортиры у замковых ворот, возвещая, что обед начался.

– Его величество за стол садится, – заметил Коряк, которому как жителю Буды был известен придворный церемониал, а про себя добавил в раздумье: «И моя бедная Вуца тоже там сидит».

– Да, – подтвердил носатый, – сегодня будет великолепный обед. Я постараюсь и для тебя раздобыть бутылочку хорошего вина. – И он поспешно удалился в трапезную, по пути обдумывая только что услышанное: «Вот оно что! Значит, Дёрдь Доци задумал околпачить короля? Этого доброго дурня, который всему верит! Ну ладно же, сделаем вид, что поверили, но взвалим на Доци такую ношу, что он из-за нее по миру с сумой пойдет: хотя бы ради вечной его покорности сделаю так, как он просит».

Большой обеденный зал весь сиял, как в волшебном свете. Гости уже успели покончить с супом, когда носатый вошел в зал и замешался в кучку бездельничавших, откровенно глазевших «слуг».

Обеденный стол, казалось, даже прогнулся под тяжестью кубков, золотых и серебряных цветочных ваз и блюд. В голове стола сидел король, справа от него – Анна Гергей, слева – Мария Шрамм, напротив же – маленькая, улыбающаяся Вуца. Когда сидевшие на галерее музыканты заиграли какую-то веселую мелодию, румыночка не утерпела и принялась раскачиваться под музыку, так что ее перевязанная лентой коса тоже запрыгала из стороны в сторону. За спиной каждой из селищанок стояло по два пажа: один подливал в бокалы сладкого вермута или токайского, а другой обмахивал красавицу веером.

За супом последовали другие блюда, да в таком количестве, что все их перечесть – голова кругом пойдет. Обед был обставлен с неуклюжей, тяжеловесной помпезностью: например, поварята доставляли кушанье с кухни в вестибюль дворца, здесь блюда у них принимали гусары и несли в столовую. С каждой новой переменой старший стольник – седой, в шафранового цвета аттиле *, – сидевший подле Вуци, поднимался, брал из рук гусара блюдо, шествовал с ним к королю и, опустившись на одно колено, предлагал ему отведать первым.

А его величество или делал знак, что он не желает есть, или показывал на другой конец стола, где рядом с господином Рошто сидел «главный сниматель проб», и блюдо несли туда. Дегустатор брал в рот малую толику кушанья, жевал слегка (все это согласно церемониалу) и провозглашал:

– Habet saporem.[49]49
  На вкус – хорошо (лат.).


[Закрыть]

Тогда блюдо принимал один из адъютантов и нес его к королю, который теперь уже смело брал себе с него все, что ему нравилось.

Еще ни один государь в мире не боялся так, что его отравят за трапезой, как в этот день король Муйко I, который велел старшему стольнику (на самом же деле – дворцовому садовнику) относить на пробу главному дегустатору, итальянскому лекарю Антонию Вальвазори, почти все кушанья. При этом король напоминал доктору, крича через весь стол на итальянском языке, о знаменитой королеве Лирилле, которая, заболевая, всякий раз распоряжалась: «Если я умру, рядом со мной заживо похороните двух врачей». Разумеется, после такого приказа врачи старались вылечить королеву во что бы то ни стало. Но однажды она все-таки умерла, и приказ ее привели в исполнение. Так что спит теперь прекрасная королева вечным сном в орлеанской земле под сенью густолистых олив хоть и не совсем пристойно, но спокойно: между двух своих докторов.

– Умная была женщина, – ответствовал дегустатор, – и коллегам моим повезло: погребены в королевских могилах.

Тем временем старший виночерпий без устали наполнял королевский кубок, он был освобожден от столь сложного церемониала, поскольку король заявил: еще ни одного владыку не отравили, подсыпав яд в вино, ибо нет на свете такого негодяя, которому не жалко было бы портить вкус столь благородного напитка!

Обед проходил чрезвычайно напряженно, и был он поэтому скучным. Почтенный Рошто про себя даже подумал: куда интереснее быть на пиру простого себенского крестьянина, когда он по осени режет откормленную свинью. (Впрочем, так ли это? Вернувшись к себе домой, старик заговорит совсем по-другому. Целые длинные зимние вечера напролет будет он теперь рассказывать об этом обеде на всех себенских пирах.)

Все дело, конечно, в том, что здесь говорит один лишь король, остальные же сидят и молчат, как выряженные чурки с глазами. А ведь хороший пир тем и хорош, что за столом говорят все сразу! Происходит так называемое amabilis confusio, когда благородная влага в головах людей обращается в разнообразные цветистые мысли.

А тут хоть влага и была благородной, но строгий придворный этикет (черт бы побрал того, кто его выдумал) не дал напитку проявить всю свою мощь. Впрочем, и почтенному Рошто, и красавицам селищанкам было чем потешить взор. Боже милостивый, сколько знатных вельмож! И такое множество богатых нарядов, драгоценных камней! Все так и блестит, так и искрится, будто кто зеркалом зайчиков пускает. А как великолепен был самый зал! Потолок представлял собою голубой небосвод, звезды на котором были изображены в том положении, как они стояли в момент рождения короля Матяша. Все простенки в столовой закрывали венецианские зеркала, и из них, куда ни кинь взор, отовсюду на тебя глядит множество Вуц. А окна! Все из стекла, что в ту пору уже само по себе было в диковинку: даже в королевском дворце застекленные окна имелись в одном только этом зале; в остальных покоях окна были затянуты где клеенкой, где промасленной бумагой или крашеным шелковым батистом.

Вдоль стен стояли лавки, вытесанные из красного с прожилками мрамора, а поскольку камень и во времена Матяша был твердым, то поверх лавок лежали мягкие, золотом тканные подушки.

На этих-то лавках и сидели уже много раз упомянутые мною слуги-бездельники, или, вернее, как мы уже знаем, истинные вельможи вместе с настоящим королем – одним словом, золотая молодежь «Холостяцкого замка».

Они-то, во всяком случае, веселились, болтали между собой и даже громко смеялись. Правда, их вольное поведение не бросалось в глаза, так как голоса их заглушались музыкой.

– Вы посмотрите только на этого висельника, на короля. Как все у него здорово получается! – вслух дивился действиям Муйко Батори-младший.

– Со смеху можно лопнуть, глядя на него.

– Переигрывает, – возражал Цобор, – а это значит, что не получается у него. Грош цена королю, который никогда не забывает о том, что он – король.

– Верно говоришь, – одобрил Матяш его слова.

– Поглядите, вы поглядите только! Какими глазами пожирает разбойник вдовушку-немку!

– Боюсь я, господа, что его величество Муйко только над столом разыгрывает из себя короля, а под столом самым плебейским образом не дает покою вдовушкиным ножкам. Видите, как краснеет бедняжка?

– А что же ты хотел, чтобы повар обед тебе сварил, а сам его и не отведал? – пожал плечами Банфи.

– Не сажать же нам было за стол под видом короля нашего Гергея Безногого, – сострил Батори.

Матяш нахмурился, услышав эту бестактную остроту в адрес его верного коменданта крепости, прозванного Безногим после того, как повар Михая Силади так хитроумно обвел его вокруг пальца *. По этому случаю одно время были в ходу даже эпиграммы, в которых досталось не только повару, но и самому королю.

– А что же мы-то? – с живостью воскликнул Бойкфи (как видно, и он не отличался тактом, ибо не скрыл даже, что и ему пришла на ум эта история с поваром!). – Так и не будем сегодня обедать? У меня в животе уже давно к трапезе прозвонили.

– Что ж, я не против, – согласился Матяш. – Этой беде можно помочь. Круглый стол накрыт и ждет нас.

ГЛАВА VII
Рыцари круглого стола

Молодые люди один за другим незаметно выскользнули из зала. Только завистливый Батори, все еще верный своему подозрению, нарочно уронив наземь свое кольцо-печатку, наклонился его поднять, а заодно и отыскать взглядом среди множества ног под столом желтые сапоги Муйко, которые, к чести шута, вполне пристойно занимали положенное им место между маленькими черными туфельками и красными сапожками двух его соседок.

Тут уж и Батори ничего иного не оставалось, как через боковую дверь скрыться в соседней комнате, окрещенной «Залом Марии» за ее так называемые «марианские окна». Они были сделаны из множества прилегающих друг к другу оловянных колец со вставленными в них вместо стекла тонкими полированными агатовыми пластинками, которые заметно смягчали знойные солнечные лучи, прежде чем пропустить их в комнату.

Это был великолепный прохладный зал с большим круглым столом посередине. Именно здесь юный Матяш, отдавая дань легенде короля Артура, собирал по традиции «рыцарей круглого стола», причем Ланселотом был Иштван Драгафи.

Иной мебели, если не считать большого резного буфета, – одного из тех славных произведений искусства, что были созданы рукой флорентийского мастера Бенедека Майома, – в зале не было; да, много значил по тем временам этот «круглый стол». О нем мечтал каждый молодой аристократ. Если о ком-то говорили: «Он сиживал за круглым столом в Варпалоте», – это означало, что его ждет большое будущее и что вообще это не человек, а золото.

Но сейчас они вдевятером сидели вокруг стола и не думали ни о большом будущем, ожидавшем их, ни о великой чести, – и только недовольно ворчали по поводу простывшего супа. В особенности рассержен был король.

Когда старший кухмистер, весь дрожа, спросил: «Прикажете подогреть, ваше величество?» – король гневно прикрикнул на него:

– Пошел ко всем чертям. Забери это да принеси лучше какого-нибудь жаркого! – И, уже обращаясь к товарищам, пояснил: – Терпеть не могу трех вещей: разогретого супа, монахов-расстриг и бородатых женщин.[50]50
  «Любимая поговорка короля Матяша». – Галеотто *. (Прим. автора.)


[Закрыть]

Вскоре подали отбивные, рыбу, отличное жаркое на вертеле. И остывший суп был тут же забыт. Еда, вообще говоря, – как дорожная повинность: она мостит дорогу, чтобы по ней затем легче катилось вино.

После первого же глотка Матяш поманил к себе одного из камердинеров:

– Возьми из стеклянного буфета золотую фляжку, наполни ее обычным вином и тотчас отнеси трансильванскому вознице, а то он, наверное, умирает от жажды. Кроме того, налей токайского вина в простой глиняный кувшин и передай ему же, но уже из-под полы, и поясни, что это посылает ему человек, которому он дал два золотых. И еще скажи ему, что эти два сосуда олицетворяют истинное положение вещей в Варпалоте. Пусть он попробует оба сорта вина и выберет себе по вкусу с тем, чтобы и посуда за ним осталась.

– Слушаюсь, ваше величество.

– Когда выполнишь поручение, доложи нам о результатах.

Молодые вельможи пировали, сидя за круглым столом, и гадали о тайном смысле королевского поручения. Матяшу нравились такие беседы, и он всегда поощрял их.

– Ну так кто из вас сообразил, в чем дело? Первым отозвался Драгафи:

– Золотая фляжка с простым вином – это шут, наряженный в королевское платье, а глиняный кувшин с токайским означает короля, переодетого в простую одежду.

– Что ж, пока все правильно, – улыбнулся король. – Только теперь скажите мне, каков будет ответ возницы? Кто угадает – получит от меня на память саблю.

Тут уж все принялись отгадывать. Сабля из рук короля – большая почесть! Ради этого стоит пошевелить мозгами.

– Ясное дело, – поспешил с ответом Лацкфи, юноша с лихо закрученными усами. – Кучер – парень не дурак и потому выберет он золотую фляжку.

– Это еще не известно, – возразил Батори. – Если кучер пьяница (а он наверняка пьяница), то, отведав токайского, он не сможет устоять перед искушением. В человеке сердце – барин, ум – хозяин, но только глотка – настоящий властелин.

Каждый отстаивал свою точку зрения, и вскоре все собравшиеся разделились на два лагеря. Только хитрый Пал Гути додумался и до третьей возможности:

– Если кучер – человек умный, то он перельет плохое вино в глиняный кувшин, а хорошее – в золотую фляжку и оставит себе и фляжку, и хорошее вино.

Наградой Гути, придумавшему столь хитроумное решение, был веселый смех его сотрапезников, и даже король вполне серьезно кивнул ему в знак одобрения:

– Если я не ошибаюсь в вознице, то ты, Гути, подобрался ближе всех к истине. Но все-таки еще не совсем нащупал ее. Ты ищешь слева, а она – справа. Если я, разумеется, сам не заблуждаюсь.

И еще долго смеялись они, пытаясь представить себе удивление кучера, душевные терзания, жертвой которых он станет, подобно ослу Буридана, который умер с голоду между двумя охапками сена. Одновременно, украдкой от короля, гости стали перешептываться друг с другом о том, что-де, мол, трансильванский возница – молодец и что поставленная ему задача достойна пера Галеотто (надо будет по возвращении в столицу рассказать итальянцу, пусть он запишет и этот случай для наших потомков). Однако прежде хорошо было бы выяснить «наш особый вопрос». И молодые люди принялись незаметно толкать друг друга под столом, понукать: «Ну, давай скорее, начинай ты!» Каждый из них хотел взвалить поручение на соседа. Только, когда король собирался уже встать из-за стола, Войкфи, подмигнув остальным, – бог, мол, с вами, я готов принести себя в жертву! – начал. Говорил он в шутливом тоне, осторожно, – так ходит кошка вокруг крынки с молоком, чтобы ненароком не опрокинуть:

– Нет бедному венгру счастья ни в чем и нигде, ваше величество.

– Почему же вдруг? – удивился король.

– В Селище плохи дела, – продолжал Войкфи, – потому что там много женщин и мало мужчин. В Варпалоте же теперь наоборот: много мужчин, а женщин – мало.

Король не только не возмутился, но даже с интересом посмотрел на сотрапезников.

– Что верно, то верно. Только этой беде не поможешь. Или, может быть, вы придумали что-нибудь дельное? Ну, выкладывайте, у кого есть хорошая мысль.

– Войкфи пусть говорит. Он у нас дипломат! – закричали все в один голос.

– Из Войкфи не получится дипломата, – возразил король, и лицо Войкфи омрачилось. – Потому что слишком уж умное у него лицо и вид внушительный. – Лицо у Войкфи просветлело. – Такого человека я никогда не стану использовать в качестве своего посла, потому что все станут его остерегаться, боясь, что он легко сможет их провести. Я отдаю предпочтение глупым физиономиям. Глупое лицо – это уже половина успеха. С таким человеком всякий с готовностью пускается в разговоры и, очарованный своим превосходством, даже не замечает, что с него уже давно содрали шкуру. Неприметная внешность при больших внутренних достоинствах – вот бесценное сокровище в дипломатии!

– Ну, что ж, хоть мне и не суждено быть послом вашего величества, – весело заметил Войкфи, – все же относительно красавиц селищанок у меня есть план.

– Что ж, послушаем.

– Нас здесь восемь человек. Ваше величество – девятый. Но король есть король, ему пальма первенства! Значит, одну выбирает себе он. Остается на восьмерых две красотки. Так ведь?

– Не совсем, – возразил король. – Одну у меня уже выкупили за два золотых.

– Ваше величество самый расточительный государь в Европе!

– Которую? – спросил Батори. – Если, конечно, это не государственная тайна…

– Девушку.

Батори так и подскочил.

– Как? Девицу за два золотых? Я, государь, объявляю себя мятежником!

– Тем лучше. Я велю тебя арестовать. Будет одним претендентом меньше.

– Что верно, то верно! Нельзя мне восставать на короля…

– А посему в условиях благословленного, мира ты, дорогой Войкфи, можешь смело излагать свой план. Только наперед предупреждаю: если ноги малы, больших сапог не шей.

– Мой план очень прост. Вечером мы отправимся на лужайку за черепичной беседкой и там, на траве, затеем борьбу. Четверо побежденных могут отправляться с богом, куда им угодно, а победители будут бороться дальше. Так мы и порешим дело честно, благородно, по-рыцарски, пока не останемся с кем-то вдвоем.

– Останемся? – передразнил его широкоплечий Канижаи, подчеркнув эгоистичную обмолвку Войкфи. – Хорош гусь!

Матяш только головой покачал:

– Нет, друг мой, из этого ничего не выйдет. Твое благородство на одном колесе, да и то со скрипом катится, а ведь тачка и та о двух колесах бывает. Какой же ты рыцарь, если не подумал даже о желаниях самих женщин? Они тоже некоторое отношение к твоему плану имеют! Для торга нужен и покупатель и продавец. Только для разбоя достаточно одного грабителя. Женщины пребывают под моей кровлей. Дурачиться нам можно, но дурачками быть – не стоит. Веселиться – дозволяется, охальничать – нельзя. Потанцуем с ними немного, и – точка. Так я говорю, Ланселот? Ну что ты так иронически усмехаешься, старина? Я и сам – не архиепископ калочский *. Я не говорю, что даже небольшая шалость – великий грех. Женщина не горшок глиняный, пальцем дотронешься – не расколется. Так что я ничего против не имею, если в пылу танца кто-нибудь из вас обнимет или поцелует какую красавицу. Насколько мне известно, королем Муйко поцелуи дозволены. Но пощечины, которые вы за это рискуете получить, соскрести с физиономии несчастного он уже не в силах. Селищанки приехали просить мужей, и они получат их. Но настоящих мужей, законных. Я уже приказал Муйко так и поступать. Так что, если вам, господин Батори, угодно…

Все захохотали, зная, что мать Батори подыскивала для сына знатную невесту в Польше. Однако к веселому смеху примешались недовольные голоса.

– Не горюйте, господа, – успокоил их Банфи. – Ведь каков смысл слов короля? «Что касается прочего, красавицы пусть ведут переговоры с мужчинами сами!»

Матяш хотел что-то ответить, но в этот самый момент в залу вошел камердинер Петроваи, тот самый, которого послала с вином для кучера. Все присутствовавшие удивленно уставились на него. Что за черт? В руке у камердинера была золотая фляжка.

– Ну, что произошло? – нетерпеливо спросил король.

– Моя сабля! – ликовал Батори.

– В жизни еще не видывал такого чудака, ваше величество, – начал Петроваи. – Я ему передал все, как вы сказали. Он выслушал, взял кувшин с вином, попробовал и говорит: «Плохо дело. Ясно, что золотая фляжка не принадлежит тому, кто ее посылает. Король, чего доброго, мне голову велит за нее отрубить. Если же взять глиняный кувшин, то от доброго крепкого вина я захмелею и тоже голову потеряю. А тому, кто тебя послал, известно, как она мне сейчас нужна». Сказав так, он перелил токайское в какую-то посудину, вино из золотой фляжки в глиняный кувшин, а затем из посудины слил токайское в фляжку. Кувшин с простым вином себе оставил, а токайское в золотой фляжке вот обратно прислал!

Все принялись хвалить кучера, дивясь его поступку.

– Вот это умница!

– Так кому же из нас теперь полагается сабля? – полюбопытствовал Пал Гути.

– Никому, – ответил король. – А вернее – ему, кучеру. Тот, кто умеет так рассуждать, – видно, не обижен ни умом, ни честностью. Дарую ему дворянство.

– Да здравствует король!

– Тише! Не кричите так громко, а то в столовой услышав Да и пора нам уже возвращаться во владения короля Муйко. Пошли.

Их приход оказался весьма кстати. Правда, обед еще не кончился, но уже близился к концу. Придворный этикет давно был забыт, в особенности теми, кто должен был священнодействовать. Старый стольник, которому уже успела надоесть его должность, наотрез заявил Муйко (разумеется, по-словацки), что он больше не намерен преклонять колени, так как у него уже ломит поясницу. Да и главный дегустатор не хотел больше повиноваться и даже пригрозил королю (по-итальянски): «Погоди, сукин сын, попадешься ты теперь мне в руки. Я тебе такого лекарства пропишу, что ты от него на стенку полезешь!»