Текст книги "На берегу незамерзающего Понта (СИ)"
Автор книги: Jk Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
И не понимал ее потрясающего ослиного упрямства! Не понимал наглухо, отдавая отчет в том, что нравится ей. Нравится. Но что-то никак не желало сходиться. Пазлы не состыковывались.
Уверенность в том, что Гапон в предлагаемых методах совсем не прав, медленно таяла. Настька от пары затяжек дурная становилась. Как кошка задом тереться начинала. Но просто затащить Снежную королеву в постель не входило в планы Мироша. «Вдуешь – отпустит», – повторял в его голове Олег Гапонов. И желание получить ее, именно ее, постепенно превращалось в желание сорвать на ней собственную неудовлетворенность. Хотя бы так.
– Так, карандаши, чего лежим, кого ждем? – зазвучал, перекрикивая музыку, Маринкин голос. – Живо за мной!
– Куда еще? – встрепенулся Кормилин, несомненно, самый ответственный из присутствующих, готовый за Маринкой Таранич, казавшейся ему чуть ли не небожительницей в шоу-бизе, следовать хоть на край земли.
Маринка была невысокой, пухлой, с маленькими ладошками и маленькими ступнями. Ее видавшее виды далеко не юное лицо, не столько выдававшее возраст, сколько еще и добавлявшее ей лет, обычно совсем не накрашенное, сейчас пряталось за огромными очками, не особенно шедшими ее круглым щечкам, делая их еще круглее. Одевалась она в свободные футболки и узкие джинсы, которые едва не рвались на плотной заднице. На безымянном пальце красовалось, вдавливаясь глубоко в кожу, обручальное кольцо с увесистым булыжником чистейшей воды. И вместе с тем, вся эта нелепица одновременно производила, как ни странно, очень приятное впечатление.
– С прессой общаться, карандаши. Тут подкатили к гостинице, я вам забила местечко.
– Это надолго? – протянул Мирош, ленцой маскируя собственную заинтересованность.
– Нет, на каждого участника не более восьми минут. Что-то вроде блиц-опроса.
«Интервью» действительно длилось не более восьми минут. Паршиво было оттого, что «забитое местечко» оказалось далеко не в первых рядах. Дольше ждать пришлось. Выбегать курить на улицу, хлюпать минералку на диванчике в фойе. Слушать нытье внезапно уставшего от всего этого дерьма Гапона.
– Ему просто доза нужна, – многозначительно констатировал Влад, когда клавишник в очередной раз отлучился, а Таранич давно уже порхала с остальными организаторами.
– «Перебесится», – передразнил Фурсу Иван. – Что он еще к вечеру выкинет?
– Ничего. Ему это не меньше важно, чем тебе. Да и ты… тоже…
– Что тоже? – резко мотнул головой Мирош.
– Разный бываешь, – не стушевался приятель.
– Нехер, я чистый, когда надо!
– Брэйк! – вклинился Кормилин и покрутил Мирошу пальцем у виска. – Совсем уже?
Да, он совсем уже. Нервничал. Хотел быть не здесь, не сейчас, да вариантов не оставалось. Ему важно? Да черта с два! Все, что ему важно – ломануться к Зориной и продолжить их утреннее общение, нетактично прерванное занавеской.
А между тем, часы деловито демонстрировали почти три часа пополудни, когда они, наконец, выбирались из «Руты». И, желая быть первым среди вырвавшихся, Мирош все-таки замешкался, подловив Таранич.
– Можно человека привести вечером с собой? – нахально улыбаясь, спросил он.
– Кого? Куда? – не въехала Маринка, переваривая поступающую по нескольким звукозаписывающим дорожкам информацию одновременно – интервью все еще продолжались, а она наседкой кудахтала вокруг молодых да ретивых, вроде «Меты».
– У вас билеты нечеловечески дороги! – трогательно пожаловался Иван. – Девочку, говорю, можно привести вечером?
– Охренеть! А раньше сказать мозгов не хватило?
– Ты же уверена, что у меня нет мозгов.
– Уверена! Только симпатичная небритая рожа, голосина и то, что между ног болтается. На все вечера пропуск оформить?
А чем черт не шутит?
– Давай на все! – кивнул Мирош. – И на афтерпати.
Маринкины очки сейчас были закреплены на макушке, потому он имел удовольствие лицезреть, как она подкатывает свои маленькие черные глазки, похожие на две бусины.
– На чье имя? – прозвучало, тем не менее, по-деловому.
– Зорина… Полина.
– Зорина Полина, – передразнила его Таранич. – Детский сад. И почему я сразу бросаюсь выполнять все, чего бы ты ни попросил?
– Потому что я сын Мирошниченко Дэ, – хмыкнул Иван. – Иначе бы не возилась.
Скорее всего, она и правда не возилась бы с ним, не будь папы. Дамоклова меча.
Но дышаться стало чуточку легче. Даже удушающая жара ненадолго отступила, прояснив мысли. Да, все неправильно. Все не так. Но у него праздник. И он хочет на этом празднике Зорину. В кармане место свое нашел пластиковый браслет со штрих-кодом – персональный VIP-пропуск. А он сам бодро пробивался на своей Королле по забитой до предела главной улице Затоки, где отдыхающие, рассекая по местности в плавках и купальниках, не обращали внимания на сигналящие машины и неспешно бродили от прилавка к прилавку и от кафе к кафе. Время неуклонно двигалось к вечеру, а Мирош – вглубь поселка.
Высадив парней у коттеджа и припарковав там машину, он стремглав ломанулся к По́линому дому – недалеко. Пятьдесят метров. Никогда еще его так не радовали пятьдесят метров расстояния. Это ближе, чем когда бы то ни было за всю жизнь.
Незакрытая среди дня калитка. Уютный внутренний дворик пансионата. Зелень, клумбы. Пару человек, доедавших поздний обед в больших деревянных беседках, окруженных розами. Большие качели, несмазанные и оттого поскрипывающие. На них спокойно раскачивалась Полина в бледно-голубом сарафане, легком-легком, развевающемся на ветру. И что-то прилежно читала. Ни дать, ни взять – барышня из прошлого века. Консервато́рка.
– Привет! – выпалил Мирош, обрывая мчащееся вперед время, отсчитываемое скрипом качелей.
Она подняла на него глаза, оторвав взгляд от журнала, и ворчливо сообщила:
– Виделись уже.
– Давно! Полжизни прошло! Как каникулы?
– Сносно. Зачем пришел?
– У меня два дела… – он ненадолго задумался. А потом уселся на соседнее сиденье качелей возле Полины. Оно скрипело еще сильнее. Повернул голову и сказал: – Нет, даже три… Во-первых, поздравить с окончанием сессии. Приват-монстр сильно издевался?
– Как обычно, в пределах нормы.
– Придурок старый, – отпустил убедительную характеристику Мирош и сунул ладонь в карман. Потом перегнулся через сиденье и поймал По́лину руку. Через мгновение на ее запястье был закреплен ярко-красный пластиковый браслет.
– Подарок, – медленно проговорил Иван, не отпуская ее. Поздно. По глазам резануло. Он еще не понял, что именно. Резануло.
Полина некоторое время разглядывала браслет с большой жирной Z черного цвета, не заметить которую было невозможно. О фесте в Затоке не знал разве что инопланетянин. Эти дни всегда были наполнены сумасшедшими, ломившимися в поселок, осаждающими пансионаты и частный сектор на предмет ночлега и нередко ночующими потом прямо на пляже.
– И зачем мне это? – поинтересовалась она, кивнув на браслет. Подняла глаза. И увидела его низко опущенную голову. И взгляд, не отрывающийся от ее ладони. От тонких пальцев. Резануло. Ее тоже резануло.
– Подарок, – глухо повторил Мирош. Совсем не так, как еще несколько минут назад, когда как-то неуверенно, но все же напирая, спрашивал про сессию и Фастовского. Сморгнул. Ничего никуда не исчезло. На По́лином безымянном пальце по-прежнему поблескивало кольцо. – С этим можно в фан-зону и за кулисы.
– Я как-то не собиралась, – усмехнулась она и отняла руку.
– Даже если без меня? Четыре дня и закрытие. Я всего лишь выступаю.
– А ты при чем? – Полина удивилась и воззрилась на Мироша. – Я вообще не собиралась.
«Подмешать и вдуть!» – зашелся хохотом Гапон в его голове.
– Как хочешь, – ответил Иван. – Он действует все время фестиваля. Это просто… подарок.
Она кивнула, оттолкнулась, и качели снова негромко заскрипели, неспешно раскачивая ее из стороны в сторону.
– Свадьба когда?
– Еще подарок будешь готовить?
– Буду, – выпалил он и вскочил под оглушительный скрежет. – Масло есть? Машинное, любое, какое угодно?
– Понятия не имею, – пожала Полина плечами и неожиданно рассмеялась: – За маслом к маме или тете Гале.
– А самой не? Никак? Ты хоть что-то решаешь?
– А тебе какая разница!
– Есть разница! Эти чертовы качели скрипят так, что у нас слышно! Или твой принц – слишком принц, чтобы петли смазать?
– У тебя все вокруг плохие? – Полина склонила голову чуть набок, продолжая медленно раскачиваться.
– Нет. Мать у тебя нормальная. И тетя Галя. Фурса тоже ничего. Вот я – дрянь человек. Потому знаешь… хочешь послать меня – сейчас самое время. Даже прислушаюсь.
– Я пока повременю.
– Дура! Нахрена? И так со мной все ясно. С первого дня все ясно! – прокричал Мирош, заставив обедающих поднять свои головы и уставиться на них. Это стало последней каплей.
Развернулся и бросился к калитке, столкнувшись с семейной четой, тащившей ярко-желтый надувной матрас. Они пройти не могли. Мирош не мог. Толкались несколько отчаянно долгих секунд, покуда он не вырвался на свободу, на улицу. Перебежал дорогу, чуть не угодил под фольксваген, таранивший парковочное место. Ругнулся уже на водителя. И через считанные секунды оказался возле своего коттеджа, сжимая и разжимая кулаки.
Чертово кольцо на ее чертовом безымянном пальце до сих пор отблесками забивало чертов не желающий по-человечески функционировать мозг. Думать Мирош не мог. Так и стоял несколько секунд посреди дворика. А потом, сам не зная зачем, двинулся к гаражу, откуда доносились звуки струн. Влад никак угомонится. Он так и наблюдал, недоуменно вскинув брови, как Иван шарит по углам в поисках неизвестно чего.
– Помочь? – ехидно поинтересовался Фурса.
Но ответа не услышал. Пять минут возни. Несколько перевернутых канистр. Найденная серебристая бутылка моторного масла Helix. Кисточки не было. Был кусок поролона. Сойдет. Для этого – точно сойдет.
Когда он вернулся, Зорина куда-то делась. Тем лучше. Его не послала – свалила сама. Правда, тем лучше.
Только тетя Галя курила возле входа на летнюю кухню, недоуменно взирая на то, как, кивнув ей, он подтащил к качелям скамью, взгромоздился на нее и принялся возиться с петлями, осторожно смазывая их маслом. Да уделался сам – оно капало с намотанной на палец полоски поролона.
– Чаю будешь? – спросила Галка, скрывая от него любопытную улыбку за сигаретным дымом.
– Нет, спасибо, – отказался Мирош.
А когда уходил, снова оглянулся по двору, так и не увидев Полину.
Она появилась за спиной Галины, когда за ним закрылась калитка. Уходила не по собственной воле. Мать отправила в прачечную – развесить стирку и загрузить следующую. Но заметив во дворе Мироша, развившего деятельность на качелях, застряла на летней кухне и наблюдала за ним издалека. Вот его ладонь, которую он заносит над головой. Длинная, большая, с заметными на ней темными волосками. Откуда она так досконально знала эту ладонь? Уж не от одного ли прикосновения в этот день? Лицо, поднятое высоко вверх, чтобы видеть петли. Растрепанные отросшие за пару месяцев вихры. Короткое «черт», сорвавшееся с губ, когда масло капнуло на плечо.
И прыжок вниз, со скамьи. Удивительные секунды.
– Вот придурок, – усмехнулась Полина, выйдя на крыльцо, едва он исчез.
– Надо Тане сказать, что Генке помощник нужен, – поделилась своими соображениями Галка. – Хороший мальчик. Надо брать.
– Куда брать?
– Подмастерьем. Я еще в том году говорила, что скрипят – сил нет, а я тут целыми днями на кухне, мне слышно. Бесит.
– Бесит, – согласилась Полина, но думала не о качелях.
Именно раздражение испытывала она последние два месяца от того, что происходило. А происходило что-то невразумительное. Каждая поездка в Затоку и обратно сопровождалась наличием Мироша. Поначалу Полина пыталась изменить маршрут – стала ездить с других станций. Ее маневр он просек слишком быстро, чтобы она успела насладиться самостоятельностью путешествий. И все, что ей оставалось, – смириться с неизбежным. К ее огромному облегчению целоваться Мирош больше не лез, а его присутствие рядом хотя и беспокоило порой, но все же было вполне сносным. Если не считать упрямства в желании влезть на ее территорию всеми правдами и неправдами. Будь то попытка проводить ее до дома или приглашение куда-нибудь сходить.
Улыбаться, как он, никто другой не умел. И так озадачивать ее – тоже. Причем делал он это совершенно одновременно. Щурился от улыбки на все лицо, выбивал из привычной колеи и спрашивал:
«У тебя в среду пар меньше. В кино пошли?»
«Как ты себе это представляешь?» – Полина смотрела на него с удивлением и совершенно серьезно.
А он в такт мерному покачиванию вагона пожимал плечами и отвечал задорно, даже задиристо:
«Обыкновенно. Выберем какую-нибудь комедию, поржем, поедим попкорн».
«У меня жених есть!»
«И поэтому ты не можешь пойти в кино?»
«И поэтому я не могу пойти в кино с тобой».
Мирош закатил глаза и совершенно спокойно, будто это не его только что послали, на всякий случай уточнил:
«Не понимаю. Проблема в чем? Ты берешь жениха. Я беру Фурсу. Идем в кино! Будет весело».
«Обхохочешься!» – тоже закатив глаза, констатировала Полина.
Вероятно, вдохновленный ее реакцией, Мирош принялся повторять свой маневр с завидным постоянством. Менялись лишь места, в которые он ее приглашал.
«Давай поужинаем в воскресенье где-нибудь, когда вернешься», – прозвучало буквально через неделю.
«Вместе?» – уточнила Полька, не веря своим ушам.
«Ну да, – как ни в чем не бывало, кивнул Мирош, – если тебя твой встречает, втроем можно, я бар прикольный знаю, мы там играли».
«Ты придуриваешься или пьяный?»
«Нормальный я!» – насупился он. Только затем, чтобы в следующую же пятницу повторить разговор с точностью до интонаций. Только цель назначения была новая. Мирош был тот же. В футболке поло и джинсовой куртке с закатанными рукавами. На макушке красовались очки от солнца. И май тогда полноценно вступил в свои права.
«Уже экскурсии на Воронцовский маяк открыли. Давай сплаваем. На катере».
«Идиотизм!» – вздохнула она и демонстративно сунула в уши наушники.
Самым удивительным было то, что ее раздражало как его присутствие, так и отсутствие.
Если он не являлся в первые же пять минут поездки, Полька начинала незаметно поглядывать по сторонам, а когда он усаживался, наконец, рядом, принималась сердиться и на него, и на себя. Глупее ситуации она не знала за все двадцать лет своей жизни. И все же ловила себя на мысли, что это их подобие дружбы становится для нее привычным, обыкновенным, и некоторые вещи были теперь сами собой разумеющимися. Например, его редкие чаепития в ее доме.
Первое случилось неожиданно. В день, когда и без Мироша все шло наперекосяк. Мать застряла в Ильичевске, о чем предупредила Полину, чтобы та добиралась домой сама. Что не оказалось бы проблемой, если бы Затока не встретила шумным холодным ливнем, в то время как Одесса провожала ярким солнцем и почти летней жарой. Для полного счастья у Полины, промокшей в первые же пару минут до нитки и начинавшей дрожать в тонком топе и юбке, разрядился телефон.
Волшебного зонта в Мирошевом рюкзаке не нашлось. Зато, критически осмотрев ее самым внимательным взглядом – по всему телу, сканируя налипшую на него ткань, очерчивающую нежные изгибы – он стянул с себя тонкую, но какая была, куртку и накинул ей на плечи. То ли ее спасал от холода, то ли себя – от соблазнов.
«Далеко?» – спросил он, тогда как по его лицу блестящими дорожками стекала вода, а футболка теперь мало чем отличалась от По́линого топа.
«По такой погоде – на другой планете», – хмуро ответила она и решительным шагом двинулась со станции. Вопреки ее ожиданиям или, наоборот, подтверждая опасения, он даже не думал отставать. Только на ходу выхватил из рук рюкзак, буквально дернув на себя. А когда тот оказался у него, расплылся в дурацкой улыбке, будто бы выиграл главный приз, да так и продолжил шлепать следом за ней по лужам. Вернее сказать, по рекам. Сплошным рекам, в которые превратились дороги. Ему все как с гуся вода. Разве что чуточку нахохлился, как гигантский птенец, но улыбки из глаз это не выбило. На редкость раздражающей улыбки отчаянно раздражающих глаз.
Ворота открыла мама. С зонтом, который по определению должен был бы помочь ей не промокнуть, но единственное, в чем он помогал – быть похожей на Мэри Поппинс, которую вот-вот унесет ветром.
«Настоящий ураган!» – радостно и звонко, очень молодо поприветствовала дочь Татьяна Витальевна. И уставилась на ее спутника, несколько растерявшись.
«Это – Мирош!» – бросила Полина, не сбавляя темпа. Под крышу, в тепло, что было единственно важным сейчас.
«Я помню», – еще более растерянно ответила мать. Мирош весело пожал плечами, к слову, совершенно мокрыми, хоть футболку выжимай. И сообщил:
«Я рюкзак занесу и все».
Этой фразы хватило, чтобы в матери включилась временно выбитая из колеи хозяйка. Хозяйка не только дома, но и целого пансионата. И вообще – по жизни.
«Цыц! Разогнался! А ну живо в дом, на кухню. И переодеваться! Холодно. Гена-а-а!» – последнее звучало в сторону гаража, где ковырялся их рабочий. Мирош, мастер спонтанных решений и импровизаций по ходу пьесы, кажется, и сам растерялся.
«Да я только рюк…»
«Гена-а-а! Джинсы и рубашку тащи!»
«Чего?!» – окончательно обалдел Иван.
А двадцать минут спустя сидел переодетый в слишком короткие и слишком широкие для него брюки и старую байковую рубашку. Чистые и пахнущие лавандой. А чай пахнул жасмином. И кухня – смородиновым пирогом. Тетя Галя крутилась у плиты. Татьяна Витальевна с ней переругивалась. И вопросов лишних никто не задавал.
Никто, кроме Польки, появившейся в кухне в сухом платье и с распущенными волосами.
«Надолго обосновался?» – спросила она со смехом.
«Пока не согреется! – безапелляционно ответила мать, не дав адресату вопроса и рта раскрыть. – Или ты хочешь, чтобы он заболел? Между прочим, твоя прабабушка от пневмонии умерла».
«Сейчас с медициной получше», – посчитал своим долгом вставить Мирош и посмотрел на Полину, дескать, это все не его вина.
«Только ты учти, что теперь ты от него не избавишься», – сказала Полина матери, проигнорировав Ивана, и сунулась к чайнику. Горячего чаю хотелось и ей.
«С пирогом!» – заключила Галка, отрезая огромный кусок, точно такой же, как у Ивана, и выкладывая его на блюдце.
С тех пор он еще несколько раз появлялся в материной кухне, где его вдохновенно подкармливала тетя Галя, да и Татьяна Витальевна не скрывала своих симпатий к Мирошу. Она нередко тоже усаживалась за стол, и они вместе пили чай с пирогом, что совершенно не укладывалось в голове Полины. Чтобы мать при наличии отдыхающих выкраивала время для чаепития в разгар дня? Это скорее походило на бредовое сновидение, чем на объективную реальность.
Сама же Полина по-прежнему не определилась в своем отношении к Мирошу, к тому, что как ни крути, а он есть в ее жизни. Теперь еще и с гитарой, с которой стал таскаться по электричкам вскорости после чаепития. Полина не знала, куда ей деться от этого скомороха. И каждый раз при виде его она сообщала космосу: «Этот мальчик не со мной». Но судя по всему, космос ее не слышал.
А «мальчик», между тем, вдохновенно горланил в вагонах, выводя из себя и Полину, и окружающих:
Мне кажется, Кощей был наркоманом.
Недаром смерть его на кончике
Иглы.
И самые бесцветные углы
Ему шептали что-то о неглавном.
Мне кажется, он был порою пьян.
Влюбленный слишком в собственное
Сердце,
Был в мокрое завернут полотенце,
Сдержать пытаясь кровь из рваных ран.
А потом, широко улыбаясь, уточнял: «Экспромт!»
То, что он был мастером экспромта, Полина поняла задолго до подобных серенад и усвоила крепко. Его явление сначала с браслетом, а потом с маслом совсем не удивило, но озадачило вопросом: идти или не идти на концерт.
Ей было интересно посмотреть, с чем едят славноизвестный Z-fest, о котором она, конечно же, много слышала, да и происходящее на нем нередко доносилось до ее ушей, подгоняемое порывами ветра.
Заядлой фестивальщицей Полина не была ни по характеру, ни по образу жизни. Но возможность заглянуть вовнутрь феста взволновала. Она тщательно взвешивала все «за» и «против», в то время как главным аргументом и с той, и с другой стороны были «Мета», участвующая в концерте, и Мирош – неотъемлемая часть вечера.
Катализатором стала мать. Время неумолимо клонилось к вечеру. Татьяна Витальевна закончила селить «новеньких» и теперь сидела над квитанциями за коммуналку и пыталась выпить чаю, который обычно так легко у нее выпивался, когда недотрубадур маячил на их кухне.
– Галка сказала, Ванька самоуправством занимается и облегчает наш быт, – как бы между прочим бросила она присевшей рядом ужинать дочери.
– Что взять с малахольного? – пожала плечами Полина, уплетая за обе щеки плов.
– Долго мурыжить своих мужиков собираешься? – не поднимая головы, поинтересовалась мать.
– Никого я не мурыжу, – насупилась Полька.
– А как это называется? Любишь только себя.
– Не только.
– Бе-бе-бе, – рассмеялась Зорина-старшая, высунув кончик языка. – Тогда не объяснишь, почему пока твой Стас где-то в астрале на паузе завис, это чудовище голосистое наши качели смазывает?
– А я тебя предупреждала! – вскинулась Полина. – От него теперь не избавиться. Разве только применить радикальные меры.
– А мне он нравится. Смешной.
– Смешной, – согласилась дочь и снова уткнулась в тарелку. Что ей делать с этим смешным – по-прежнему оставалось главным, неразрешаемым вопросом.
– И еще я за него болею, – добавила зачем-то Татьяна Витальевна. – Ты потому и злишься, что он твою жизнь, как одеяло в пододеяльнике, хорошенько встряхнул. Еще не поняла, что так лучше.
– Кому?
– Тебе. В конце концов, если бы тебе действительно было все равно – давно бы отвадила.
– Научишь? – Полина подперла голову рукой и воззрилась на мать.
– Мои методы тебе не подойдут, – неожиданно помрачнела Татьяна Витальевна. – Вряд ли ты готова поменять город обитания. Но если бы ты сама точно знала, что со Стасом, никакого Мироша в помине не было бы. А так… он тебе нравится.
– Вообще-то мне Стас кольцо подарил, – и Полька сунула матери под нос руку с блеснувшим камнем на безымянном пальце.
– У меня тоже было кольцо, Плюшка. И могло быть не одно. Вряд ли оно определяет счастье или несчастье человека.
– И я по-прежнему собираюсь за него замуж, – не унималась дочь.
– Собирайся, – улыбнулась Татьяна Витальевна, придвинула к себе чашку и посмотрела в глубокие льдистые глаза дочери. – А Иван, судя по качелям, не собирается тебя туда отпускать. Из-за тебя явился?
– Угу. На фестиваль пригласил.
Материн взгляд чуть заметно вспыхнул, но так же быстро погас, сделавшись лукавым.
– А ты? – спросила она в интонациях Фастовского – так, что ясно: ничего хорошего не ждёт.
– Не знаю пока, – Полина подхватилась со стула и сунулась с грязной тарелкой к мойке. – Думаю.
– На фестиваль – не замуж, – резонно заметила Татьяна Витальевна, наблюдая за ее метаниями, скорее нервными, чем по делу.
– Ну вот и пойду! – заявила Полька. – Там группы прикольные будут.
– Развлечешься, отвлечешься. Ты ж на этом Зэте ни разу не была. Иван тоже там выступает?
– Разве ж он денется куда? – вздохнула дочка и в сердцах сказала: – Банный лист!
– В жизни каждой женщины он должен быть хоть раз. Паж. Моему-то опыту ты можешь поверить.
Опыт Зориной-старшей и правда был довольно многообразен. По счастью, ни одного мужика из тех, что имели к ней отношение, Полине не довелось звать папой. С того дня, как мать оказалась одна с ребенком на руках, ее интерес к противоположному полу стал поистине потребительским. И любой кавалер, а тех, ввиду ее яркой внешности и веселого нрава, было немало, оценивался исключительно с точки зрения того, что они с дочкой могут от него получить. К своим тридцати девяти годам Татьяна Витальевна имела не так уж мало. У всего есть своя цена, и отмеренную ей она платила много лет, разучившись чувствовать задолго до того, как стала хозяйкой собственного пансионата. И никогда не заговаривала о прошлом, том, что было до рождения Полины. Только вот льдистый взгляд дочери иногда пугал ее. Такой похожий и одновременно совсем другой, чем собственный.
Не видя любви прежде, Полина выбирала Стаса. Правильного. Замечательного. Лучшего. Проблема была лишь в том, что сама Зорина-старшая все еще помнила, как когда-то умела любить.
– Во всяком случае, – скрывая некоторую растерянность от собственных же мыслей, проговорила мать, – я буду спокойна, что ты не одна и никто не обидит. Мало ли неадекватов.
– То есть ты уверена, что он – не обидит? – развеселилась Полька.
– Ванька? Скорее ты его.
– Вообще-то, ты должна быть на моей стороне.
Полина сунулась к матери с поцелуем. Та смешно подставила щеку, махнув рукой, и неловко рассмеялась.
– Сама определись, где твоя, потом разберемся.
– Исключительно там, где светло! – хохотнула дочка и выскочила из кухни.
Пока переодевалась и внимательно разглядывала себя в зеркало, она упрямо продолжала спорить. Теперь сама с собой. Выискивая аргументы в пользу того, что идет на фестиваль ради фестиваля и чтобы не сидеть дома. «В твоем возрасте надо гулять и развлекаться», – не единожды поучительно вещала тетя Галя. Вот она и идет развлекаться, а не ради «Меты» и уж тем более – не ради Мироша. Мама может придумывать, что ей угодно. А у Полины есть Стас. И совсем не дело Ивана, собирается она замуж за него или нет. Что бы там мама ни говорила!
Их всех послушать – они знают лучше нее самой, что ей нужно. Хоть бы кто-то поинтересовался ее мнением. В своих жизнях не разобрались, а в ее лезут.
Полька вздохнула. Критическим взглядом осмотрела себя и тряхнула головой, отчего волосы блестящим светом рассыпались по плечам. Подумала немного и собрала их в сложенный вдвое хвост, закрепив тонкой прядью.
Еще раз глянула в зеркало и, наконец, спустилась вниз. Матери в кухне уже не было. Полина черканула записку и спустя несколько минут бежала на остановку, заметив приближающуюся маршрутку. Топать пешком к черту на рога совершенно не хотелось.
У площадки, которую определили для концерта в день открытия, сквозь несколько входов уже проходили зрители. Оглядевшись, увидела свой – для тех, кто имел VIP-пропуск. Здесь очереди не наблюдалось, в отличие от других турникетов. Перед охраной стояла презабавная пара – солидный мужчина и не менее солидная женщина. Полька не сдержала улыбки, разглядывая их и пытаясь придумать, кто бы это могли быть и что заставило их посетить столь не подходящее их внешнему виду мероприятие. Потом и ее пропустили в ВИП-зону, где пока еще было малолюдно. И Полина, недолго думая, заняла достаточно удобную позицию у самой сцены.
А пока томилась в одиночестве, совершила самое удивительное открытие за последние несколько месяцев. Она ждет начала концерта, ждет выступления Мироша и ждет, чтобы он проводил ее домой. Совсем растерявшись, она завертела головой в поисках выхода из уже довольно плотной толпы, образовавшейся вокруг нее, но тут на сцене появился ведущий, и Полина смирилась. Оставалось ждать того, ради чего она сюда пришла – чтобы фестиваль объявили открытым.
И его объявили.
Лазурь горизонта сменилась кораллом ускользающего за край солнца, а потом и тот залиловел, приглушенный подступающей к морю ночью. И когда профессиональный шутник с музыкального канала, заигрывая со зрителями, нес положенную пургу, воздух стал плотно-серым. Но дальнейшее стоило ожидания. Стоило этих сумерек.
На вновь опустевшей темной сцене загрохотали трембиты, освещенные только тонкими лучами красного света. Они понесли свое звучание, подхваченное ветром, далеко-далеко, по всей косе. Вступали ударные. И со сцены пахнуло энергией. Все, что было после, сметало горячим потоком сомнения и страхи. Уносило прочь растерянность. Заставляло забыть о смирении.
Ведущий выкатывался редко и лишь тогда, когда надо было напомнить о спонсорах и сделать переход к следующей части открытия. Официоз сжали до минимума. Первым был певец из звездного эшелона в мире музыки, а потом по восходящей погнал народ попроще. Но для получения нужного драйва хватало и этого. Время потерялось где-то между песнями, и находить его необходимости не было. Все отмеривалось вскидыванием рук, образующих волну. Движениями в танце. Светом камер телефонов. И толкотней под сценой, которая, в сущности, роли не играла. Только слова из горла выкрикивались – слова тех песен, что она знала, и которые невозможно было не петь.
Ту, единственную песню она знала тоже.
И вспомнила, едва только зазвучало вступление, которое легко, словно бы внутри нее самой, рождало и заставляло произносить вслух:
Будто тайком
Давясь теплом,
Кай забыл и думать о Герде.
Скоро поймет —
В сердце не лед.
Лед растаял вместе с бессмертьем.
Мирош вылетел последним из группы, но так резко, будто бы им из пушки выстрелили. В черной майке и джинсах, неожиданно высокий, небритый – словно это не с ним она говорила всего несколько часов назад и вообще не видела до этого мгновения, но лишь сейчас смогла разглядеть.
В этот раз он ничего не говорил, такой же стремительный, как и другие артисты, помещающиеся в хронометраж. Мироша заставили соответствовать. Нонсенс!
Он просто пел. На открытии на пляже «Руты» у них была всего одна песня, как у прочих коллективов. Потом, в течение четырех следующих вечеров, когда артистов разобьют на четыре площадки по всему поселку, каждое выступление станет мини-концертом.
Пока же оставались только эти сокровенные несколько минут. Одна-единственная «Девочка с дыханьем январской луны», которую Мирош пел ей. Даже не видя, не зная, что она здесь, под сценой. Глядит прямо на него. И не позабыть, и не спутать.
Дыши – не дыши. Но у самого края сцены он замер. Возвышаясь над ней – замер. И пока губы его продолжали шевелиться, произнося текст, а глотка – не подводя – выдавала звук, от которого шалели зрители, Полину ударило в грудь понимание – вот сейчас он ее заметил. И почувствовала, как лицо и шея стали покрываться красными пятнами. Радовало лишь то, что в темноте и мерцающем свете этого не видно. Еще прежде, чем успела подумать, она подняла руку и помахала Ивану – и тут же стала похожа на сваренную креветку.
От этого края сцены он уже больше не отходил до самого окончания песни. Потом пришлось ретироваться за кулисы. И она снова стала ощущать толчки других людей, плотно стоявших вокруг. Коллективы погнали меняться один за одним с прежней скоростью, но уже не доставляя того удовольствия, что было в начале вечера. И можно сколько угодно врать себе, что пришла просто послушать музыку – какое это все вообще имеет значение по сравнению с тем, что после третьей перемены коллектива и одного выхода ведущего она услышала возле самого уха:
– А я сбежал!
Полина резко обернулась к нему и, растеряв всю свою решимость, выдохнула:
