Текст книги "На берегу незамерзающего Понта (СИ)"

Автор книги: Jk Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Пока Полина шла по коридору к лестнице, чтобы хоть на некоторое время оказаться на свежем воздухе, она знала лишь одно: в ней кипят злость и обида на Фастовского, каких она никогда не испытывала раньше. Спору нет, он признанный авторитет и, пожалуй, ни у кого другого из преподавателей не было столько именитых и знаменитых учеников. И это при том, что сам Аристарх Вениаминович оставался довольно посредственным исполнителем, исключительно техничным, не более, но в других чувствовал самые немыслимые характеристические оттенки игры, которые делали каждого из вышедших от него музыкантов – уникальным.

Но и платили ему сполна собственными переживаниями, нервами и абсолютной эмоциональной разбитостью после подобных занятий. И обиднее всего было то, что Полина и вполовину не была настолько плоха, насколько ее сегодня гонял Фастовский.

Жалуясь небесам на несправедливость жизни, Полька обнаружила себя сидящей на заборе Пасторского дома. Там ее и нашла Лёля Павлинова, упершая руки в боки и стоявшая прямо перед ней с видом строгой воспитательницы, что выглядело довольно забавно, учитывая ее яркий макияж и розовые дреды в черных волосах.

– Чего сидим? Кого ждем? – спросила Лёлька, как только Полина обратила на нее внимание.

– Благодати от апостола Павла, – буркнула та.

– Оборжаться! – высказала суждение Лёля и улыбнулась. – Особенно на фоне выражения твоего лица. Чё случилось? Фастовский?

– А есть варианты? Грозится не допустить к академу.

– Чёс! Тогда вообще никого не допустит.

– Так с него станется.

– Его за это тоже, знаешь, по головке не погладят. Так что давай… сопли на кулак намотай. Он, кстати, свалил уже. И седьмой класс освободился. Пошли репетнём наш номер на пятницу, пока никого нет? Я чего-то задрейфила…

– Не экзамен же.

– Ну… экзамен, не экзамен… Но событие, с телевидения будут… Мэр прикатится с какими-нибудь меценатами… да мало ли кто! Вдруг мелькнем, понравимся? Дверку какую подтолкнем?

Подтолкнуть какую-нибудь дверку в последнее время было Лёлькиной идеей фикс. Оно где-то и понятно – впахивала Павлинова нехило. С утра учеба, вечерами – пение в ресторане, где она раньше подрабатывала официанткой. Летом – сезон, золотая жила, когда она пела ночами напролет. И перманентно – дочка, которой только месяц назад стукнуло три года. Павлинова была на пару лет старше Полины и совсем на нее не походила ни по характеру, ни по жизненным ориентирам. В прошлом году восстановилась в академии после того, как была отчислена за прогулы во время беременности, которую успешно скрывала. А теперь, вернувшись к учебе, как-то очень быстро сдружилась с Зориной. Даже уговорила вместе выступить на концерте. У Лёльки было два дара: дар убеждения и голос. Слишком слабый для оперы и, по ее мнению, слишком сильный для ресторана. И куда приткнуть этот самый голос – она искала варианты.

– Вот мелькать не хотелось бы, – вздохнула Полька. – Мне тогда точно лучше самой в омут.

– Ай! Не пропадем. Большинство похвалит даже – дело же хорошее. А Фастовский такой динозавр, что вряд ли узнает. Ну чего ты?

– Да нет, ничего. Я же не отказываюсь. Но если что – буду прятаться за тобой, – хохотнула Полина.

– Ну вот и не это… не того! Так что? Мне через два часа с копейками Клавку из сада забрать надо, в магазин заскочить… а то мать с давлением. И вечером опять горланить шансон их гребаный. Если сейчас не успеем, то только у тебя дома завтра.

– Можно и у меня завтра, можно и сейчас.

– А ты точно не против у тебя? – насторожилась Павлинова. – Оно-то безопаснее.

– Чего мне быть против? – удивленно спросила Полина.

– Ну… соседи там… Стасик твой, опять же.

– С этим все в порядке, не переживай. Так что… хочешь, давай завтра.

Лёлька расцвела улыбкой, кажется, улыбнулись даже ее дреды. Времени у Лёльки никогда ни на что не хватало. Носилась, как ошпаренная, пытаясь одновременно учиться и кормить своё маленькое, но семейство. К тому же мать у нее все чаще болела, получив инсульт по ее, Лёлькиной, вине, когда дочь умудрилась родить ребенка от какого-то проходимца, наплевав на академию, и в итоге осталась одна.

– Отлично! – радостно прощебетала Павлинова. – Может, ты мне еще сотню-другую одолжишь до конца недели? Реально голяк, а заплатить обещают после воскресенья.

– Одолжу, что с тобой делать-то, – кивнула Полина и поднялась с парапета. – Поехали сейчас ко мне.

– Это зачем это?

– Мать еды втулила – нам всем хватит. Получишь свою долю.

– Теть Галя опять наготовила? – в очередной раз обрадовалась вечно голодная, помимо прочего, Лёлька. Переданным Зориной-старшей провиантом Зорина-младшая делилась буквальнее, чем по-братски, отдавая бо́льшую часть еды Павлиновой, а точнее, ее мелкой Клавке. Домашняя стряпня всяко лучше того, чем кормила ребенка мать-непоседа.

– Ага. Ну что, едешь?

– Ну, если ты сегодня Дед Мороз!

– Вообще-то я девочка, – рассмеялась Полька.

– И чё? Тебе и Клавка скажет, что главное – поступки.

– Да ну тебя!

Павлинова рассмеялась и протянула Полине руку. Яркий солнечный свет выхватил эту протянутую руку и скользнул солнечным зайчиком по пальто Зориной. Лёлька и сама знала, что паразитирует, присосалась моллюском. Кто везет – на том и ездят. Но Полине ничего не стоило, а Лёля выживала.

Преодолев несколько остановок в маршрутке, уже скоро они сидели в Полькиной кухне и пили чай с вареньем. Приготовленная сумка с едой стояла в прихожей – в нее, как обычно, перекочевала добрая половина собранного в Затоке. Павлинова сидела с ногами в кресле у подоконника и поглядывала на ветви большого каштана, устроившегося прямо напротив небольшой квартиры на третьем этаже, чьи здоровенные ветви благополучно виднелись из окон не только кухни, но и комнаты. По ним весело скакали скворцы, а Лёлька негромко мурлыкала что-то себе под нос и явно отдыхала после очередного марш-броска. Если энергия Полины обычно уходила на учебу и немного на Стаса, то торнадо с дредами, которое, казалось, никогда не уставало, на поверку оказывалось выжатым лимоном.

– Я закурю, ладно? – спросила вдруг Лёля, потянувшись к куртке, валявшейся рядом, на диванчике.

– Форточку открой сильнее. А лучше – бросай.

Павлинова пожала плечами.

– Я редко курю. Я помню… устала просто, – она встала, дернула окно. Втянула прогревшийся под солнцем воздух, до предела наполнив им грудь, и щелкнула зажигалкой. Потом снова глянула на подружку и спросила: – Хорошо у тебя… тихо. Хоть весь день релаксируй.

– Угу, – кивнула Полька, сосредоточенно рассматривая кофе. – Только почему-то всегда хочется не того, что у тебя есть.

– Да? – Лёля повернула к ней голову и весело усмехнулась. – Зорина, так-то у тебя все есть. И что надо, и что не надо.

– Ну да, со стороны оно всегда того… виднее.

– Э! Ты чего?

– Ничего. Вот закончу я академию – и дальше что?

– При твоих возможностях? Да что угодно! Замуж выйдешь за своего Стасика. Захочешь – как Кейко Мацуи станешь. Не захочешь – дома будешь украшать его мир и нихрена не делать.

– Замуж я и сейчас выйти могу. Зачем ждать два года?

– Не, это, детка, точно повремени по возможности и в разумных пределах. Мужика, конечно, полезно держать на расстоянии, но не пока озвереет. А сейчас – сама подумай… Он стопудово ребенка захочет, возись с ним… Пустишь сейчас жизнь по этому руслу – потом выплывать сложно. Мужчина, он тоже, знаешь, кирпичом должен быть в твоем фундаменте, а кирпичей в доме много. Позволишь больше – пиши пропало.

– Я и не тороплюсь. И вообще не уверена, что хочу туда.

– О как! Это еще почему?

– Не знаю, – Полина пожала плечами, обвела кухню бесцельным взглядом, задержалась на ветках дерева за окном – на них уже были крупные, готовые раскрыться смоляные почки. – Обыкновенно все как-то.

Лёля коротко присвистнула, выбросила в форточку окурок и рухнула в кресло, потянувшись за своей чашкой. После чего совсем недобро глянула на Зорину и проворчала:

– А тебе необыкновенное подавай, да?

– Между прочим, в доме урна есть, – слабо возмутилась Полька. – Обыкновенная. И мне не сорок лет, и не последний шанс, чтобы… чтобы лишь бы замуж… не знаю!

– Эй-эй-эй! Так чего не так-то, мелочь? Тебе чего надо?

– Не знаю. Может, любви?

– А?

– Бэ! Тебе за малой еще не пора?

– Вот если бы не эта гребаная любовь, – выдохнула Лёлька, – не было бы никакой малой. И не надо было бы по часам жить, смотреть, когда из сада забирать, и петь по полночи в чертовых ресторанах, пока другие жрут. Все было бы иначе, совсем все. Я не жалею, не думай. Но и от любви толку – ноль.

– А от чего толк?

– От Стаса, от внешности твоей, от способностей и умения их применить. Пользоваться надо, пока возможность зацепиться есть. Плохо тебе с ним, что ли? Он же нормальный.

– Нормальный, не митингуй.

– И? Чего маешься?

– Мне – ненормально.

– Блин, что?!

Полина снова пожала плечами.

– Не чувствую я к нему ничего особенного. От клавиш чувствую – с ним нет.

Лёля несколько мгновений внимательно смотрела на Зорину. Брови ее медленно ползли вверх, покуда в глазах проступало осознание сказанного. Потом на лицо вернулось прежнее выражение уверенности в собственной правоте. И она очень серьезно проговорила:

– Тебе надо с кем-нибудь переспать.

– Зачем?

– А чтоб понять! – настойчиво кивнула Лёлька. – Тебе перебеситься надо. Штофель у тебя как-то сразу очень серьезно. Вот и напрягает. Груз ответственности и отсутствие опыта. Тебе надо с кем-то еще попробовать. Но не флирт там или роман. А просто потрахаться раз-другой. Иначе опасно, что Стас узнает, а нафига тебе это надо? Он тебя любит, на руках носит, обижать его точно не стоит. А так душу отведешь и поймешь, что лучше его все равно нет.

– Ты соображаешь вообще? – возмутилась Полина. – Иди ты вместе со своими советами… в садик!

– Да сейчас пойду! У тебя интереснее, чем в садике! И знаешь что? Ты понимаешь, что я права!

– Нифига ты не права.

– Спорь, спорь, – Лёлька сложила на груди руки и рассмеялась, подначивая Полину. – И с собой поспорить можешь. А можешь решить все за один-два раза. Сразу любви расхочется.

– Где в том, что ты предлагаешь, – любовь?

– А любишь ты Стаса. Только не понимаешь. Любить надо тех, кто делает тебе добро, а не тех, от кого мурашки по телу бегают. От мурашек добра не бывает. Вот я тебя люблю, мелкая.

– Я люб-лю Стаса, – повторила Полина и протянула Лёльке обещанные деньги. – Сумку не забудь.

– Да не забуду. Спасибо. Не знаю, как бы я без тебя…

– Я же есть, – Полина чмокнула подругу на прощанье и заперла за ней дверь.

Вернулась обратно в кухню, где и просидела до позднего вечера в странных раздумьях между мечтами и сожалениями. Ни те, ни другие не имели никаких оснований, и она хорошо это понимала. Но сердилась и на мать, и на подругу. Они обе убеждали Польку в собственной правоте, в то время как она сама с большой долей максимализма искала собственную философию жизни. Ее не удавалось выразить словами, но она, как и музыка, рождалась где-то под солнечным сплетением и посылала импульсы всем прочим чувствам, которым порой хотелось отдаться без оглядки. Потому что они были ей нужны – не как воздух. Она еще не знала, что такое – нуждаться, как в воздухе.

* * *

Море никогда не молчит. Оно нашептывает свои сказки, едва скользя легким дыханием по горизонту. И кажется: совсем чуточку, совсем капельку – и можно будет расслышать слова. Разобрать в рокоте тихий его голос. И соткать целый мир из сказанного. Море переходит на стон. Гудит, изливая вечную боль. Земле да небу – таким же древним, как оно. Но едва ли таким же живым. Море – от края до края – музыка, слитая тысячей звуков, не различишь.

Ее заглушают лишь вскрики чаек, одиноко взмывающих над Воронцовским маяком. Здесь, далеко от берега, когда мир людей кажется лишь тонкой полоской, его не слышно, а, впрочем, море может лишь говорить, петь, кричать – но не слышать.

В отличие от белоснежной чайки, взмахнувшей крыльями и устремившейся прочь от Рейдового мола, туда, где под серыми тучами тяжелого апрельского неба бурлила, кипела совсем иная музыка. Подгоняемая порывами ветра, она не останавливается, на воду не садится – к чему остановки? Там, на берегу, тоже жизнь. На высоких ступеньках, под Дюком. Среди смельчаков, выбравшихся в эту погоду на вершину Потемкинской лестницы – черт его знает зачем.

Таких оказалось немало, готовых раскрыть зонтики, едва погода, немилосердно хмурившаяся, решится испортить все окончательно. А пока они бродили среди торговых лотков, разглядывая сувениры и сладости, а кто-то и опустошая собственные кошельки.

Благотворительная ярмарка для закупки оборудования детскому отделению онкоцентра. И здесь же – концерт. Без сцены. Просто под небом. Лучшая музыка творится просто под небом – морем или людьми. В этом единственном они могут соперничать. Лишь чайка слышала и то, и другое, не умея понять, что и то, и другое – музыка.

Она снова, в который раз, вскрикнула и сделала круг над головой Дюка, уходя на новый виток под звуки клавиш. Полина исполняла вступление It Might As Well Be Spring, чтобы следом раздался голос, отдаленно похожий на Дорис Дэй.

Ей, согласившейся участвовать ради подруги и самую малость – назло Фастовскому, было непривычно играть на синтезаторе, но интересно. Новые впечатления вдохновляли на импровизации, которые она бессознательно вплетала в аккомпанемент. Но пальцы – ее особенные пальцы, которым, возможно, могла бы позавидовать и Марта Аргерих, если бы когда-нибудь их увидела, – пробегали по клавишам так, будто бы были знакомы с инструментом всю жизнь, хотя ограничились лишь парой репетиций.

Павлинова в платье в стиле ретро под стать песне, с ярко-красным зонтиком, устроившимся на ее плече, прохаживалась вокруг своей аккомпаниаторши и уверенно, зная себе цену, распевала в микрофон:

I'm as restless as a willow in a windstorm

I'm as jumpy as a puppet on a string

I'd say that I had spring fever

But I know it isn't spring

Даже ее дурацкие дреды, теперь убранные назад и скрепленные лентой, не мешали. Когда она пела – преображалась. Становилась не собой, матерью-одиночкой с розовыми локами, свисавшими вокруг лица, а воздушной феей со сладким голоском. Впрочем, внешность тому тоже способствовала бы, если бы она не взяла в привычку уродовать себя по мере сил и фантазии, приводя в ужас не только преподавателей, но и собственную мать. Сейчас ее время блистать. Полине оставалось лишь делать для того все возможное, хотя она-то как раз знала, что такое звездить.

Их номер был всего третьим. И можно было играть вполсилы. Студентки музыкальной академии почти что на разогреве – курам на смех. Городские коллективы, игравшие по клубам и пользовавшиеся хоть какой-то известностью, были поставлены попозже. Совсем в конце – кто-то из второго состава мелькавших на телевидении звезд, мальчик слащавой наружности и посредственных музыкальных данных. Заявлен хедлайнером.

А мать так и не приехала. Не смогла. Дело шло к маю, и работы стало совсем невпроворот. Не смогла и Галка. В гостинице то ли с проводкой что-то за зиму случилось, то ли с канализацией. Полина не вникала. Какая разница, если не смогли?

Оставалось играть только для Лёльки. И немного – назло Фастовскому. Потому и голова была свободна для импровизаций. Экая невидаль – выдали синтезатор!

I'm as busy as a spider spinning daydreams

I'm as giddy as a baby on a swing

I haven't seen a crocus or a rosebud or a robin on the wing

But I feel so gay in a melancholy way

That it might as well be spring

It might as well be spring.

В конце Павлинова выдала замысловатое па, подбросив в воздух зонтик и откинув в сторону ногу. И если ногу она вполне себе поставила обратно на землю, то подхваченный ветром лёгонький зонт улетел прямо в толпу у ступенек. Стоявшие впереди весело прыснули, а кто были сзади – толком ничего и не увидели. Зато очень быстро включился ведущий, подскочивший к ним:

– Вот это эмоции! Лично меня – просто раздирают. Девушки, спасибо за песню. Эй! Поприветствуем студенток Одесской национальной музыкальной академии имени Неждановой – Ольгу Павлинову и Полину Зорину! Громче, громче!

Народ оживился – хлопать было веселее, чем стоять на месте под порывами ветра.

– Зорина, убей меня, если можешь, – процедила сквозь улыбку Лёлька, когда они вышли на поклон.

– За что в этот раз? – поинтересовалась Полина.

– Я ужасная, – сообщила Павлинова, теперь широко улыбаясь и раскланиваясь.

– Отличный тон задали девушки нашему концерту! – не умолкал, жизнерадостно вещая, ведущий. – А я напоминаю, что сегодняшние мероприятия инициированы Людмилой Андреевной Мирошниченко, внештатным советником городского головы и по совместительству первой леди нашего города, для сбора средств детскому отделению Одесского областного онкологического диспансера. Деньги, пожертвованные вами сегодня, завтра смогут спасти жизнь вашим близким. А мы продолжаем! Следующим к вам выйдет замечательный ансамбль народного танца «Олена». Поприветствуем их бурными аплодисментами!

– Я ужасная! – продолжала стенать Павлинова, натягивая куртку на свое «концертное» платье и становясь собой, едва они оказались за «сценой». – Ну как я так, а?

– Как «так»? Нормально все! Чего ты завелась? – попыталась Полина то ли успокоить, то ли понять, что происходит.

– Пела ужасно, зонт сволочь, номер провальный… Не, ты хорошо играла, это я все…

– Я и сама знаю, что хорошо играла, – рассмеялась Зорина, – и ты хорошо пела. Уймись, а!

– И аппаратура у них дерьмо!

– М-м-м… – Полина поежилась, натянула капюшон и спрятала руки в карманы. Промозглый, влажный ветер пробирал до костей.

– Зорина, чё ж я бестолочь такая, а?!

– Домой?

– Торопишься? – обреченно вздохнула Павлинова.

– Нет. Вдруг тебе надо.

– Ближе к концу «Мета» будет. Я бы послушала.

– Что за «Мета»? – спросила Полина и тут же вспомнила. Рождественский рейс. Замерзший поезд в степи и парни, горланящие песни. Мирош, кажется… Приглашал на выступление. Шанс? Она усмехнулась, шлёпнула себя по лбу, демонстрируя осведомленность, и согласно кивнула. – Ну давай послушаем.

– Ты забыла? В том году на День Независимости выступали! Или ты, как обычно, у матери торчала?

– Тогда мы назывались «КоМета», – вдруг раздалось за По́линой спиной. Совсем рядом. И так неожиданно, что она едва не подпрыгнула. Впрочем, быстро пришла в себя и обернулась:

– Креативно.

Без шапки. Снова. С краснеющими кончиками ушей, только теперь коротко стриженый. А она, кажется, помнила густую отросшую шевелюру. И смеющиеся чуть зажмуренные глаза. Они и сейчас и смеялись, и жмурились. Улыбка на тонком лице пробивалась сквозь дурацкую рыжеватую щетину, делавшую его старше. Он был легко одет – в тонкую кожанку, джинсы и перчатки без пальцев. Мирош, кажется? Мирош.

– Ты Павлинова или Зорина? – выдал он в следующее мгновение, глядя прямо на нее.

– Иванова. Тебе зачем?

– Играешь хорошо.

– Спасибо. А мы решили остаться тебя послушать.

– Неужели! – хохотнул он. – Я тебя зимой ждал.

– А вы знакомы, что ли? – подала голос Лёлька, наблюдавшая за их диалогом, как за воланчиком в бадминтоне.

– Некоторым образом, – отозвалась Полина.

– Если бы я тогда знал, что ты играешь, я бы тебя позвал с нами выступать, – широко улыбнулся Мирош.

– Эта детка выступает только со мной! – ехидно улыбнулась Павлинова, показав клычки. – Если у вас Гапон в клавишниках, то Зорина вам без надобности.

– Сравнила божий дар с яичницей.

– Вообще-то я выступаю только с собой, – вклинилась Полина.

– Так Зорина или Павлинова? Учти, теперь все равно найду.

– Зачем? – повторила Поля свой любимый вопрос.

– Я тебя без шапки узнал, а видел раз в жизни. Вдруг судьба?

– Судьбу мы обсудили еще в прошлый раз.

– Честно? Не помню.

– Девушка тебя отшивает, – пояснила Лёлька, кажется, готовая ринуться в бой. – Чё непонятного?

Мирош взглянул на нее и негромко рассмеялся. Ему, по всей видимости, все было понятно. Только вот о присутствии вокалистки он как-то успел позабыть. С той секунды, как в голове прострелило узнавание, никакого голоса не было. Никакой девушки с зонтиком тоже. Была абсолютная музыка, сливающаяся с его измерением. Клавишница была со светлыми волосами, которые шевелил ветер. Это к ней он шел, бросив ребятам мимолетное «ща приду».

Потом снова повернулся к Полине и негромко сказал:

– Зима закончилась, Снежная королева должна была либо растаять, либо улететь на север.

– А мне тут нравится, – улыбнулась она.

– Тогда почему не таешь?

– Так потому что нравится!

– Л – логика. Снежным королевам метеоусловия нипочем? Похрен там, что температура плюсовая?

– Хромает твоя логика.

– В чем?

– Я не Снежная королева.

Он хитро прищурился и наклонился к ней пониже, чтобы их лица оказались друг напротив друга. Успел зацепить льдинки в ее глазах. Такие, которых хотелось коснуться пальцами, забрать на ладонь и смотреть, как те, отогреваясь от тепла кожи, превращаются в воду.

– Ты не говоришь, как тебя зовут, значит, буду называть, как хочу.

– А ты не спрашивал.

– Ты была против анкетирования.

– Я была против подробностей.

– Павлинова или Зорина?

– Зорина.

– Значит, Полина, – расплылся он в улыбке и негромко протянул: – «Поліна, я на колінах!»

– Я окончательно утратила нить разговора! Что вообще происходит?! – прорычала Лёлька. Она никогда не могла заткнуться и промолчать, когда надо было и заткнуться, и промолчать.

– Ничего не происходит, – пожала плечами Полька. – Просто разговариваем.

Лёля закатила глаза и хлопнула подругу по спине.

– Детка, чтоб ты понимала, к тебе подкатывает солист группы «Мета» – сам Мирош! Я бы на твоем месте взвизгнула и дала ему свой номер телефона.

– А лучше сразу Стаса, да? – негромко спросила Полина у подруги.

– Бестолочь, – констатировала Павлинова и обратила свой взор на смеющегося Мироша. Вряд ли он мог разобрать про Стаса. Музыка орала так, что они и себя с трудом слышали. Но, тем не менее, он разобрал. Виду не подал. Только проговорил, вновь перекрикивая грохот от колонок:

– После нашего выступления не уходи́те никуда, ладно?

– Холодно…

– Мы быстро. Поедем греться. Я про клавишницу – серьезно.

– У меня иные планы.

– На сегодня или на жизнь?

– На собственные руки.

– Черт, если бы тогда в поезде я знал, что у тебя такие руки!..

– Вот это сейчас прозвучало двусмысленно, – расхохоталась Лёлька.

– Успокойтесь оба! – вслед ей рассмеялась и Полина. – Мои руки – только мои!

Ее смех был настолько зво́нок и искренен, что даже ветер не мог не отозваться, резко, порывом сбрасывая капюшон с головы в ответ на переливы голоса. Подхватил светлые локоны, заставил рассыпаться по лицу. И Полина, не переставая смеяться, вынула из карманов замерзшие руки, чтобы убрать их с глаз.

Иногда ветер мудрее всего на земле. А его проказы – ради единственной секунды, когда время останавливается, давая свободы на целую вечность. И в этой вечности – ярко-зеленый взгляд, устремленный прямиком на ее ладони. Так, что она чувствует. Не может не почувствовать. Так, что хочется вновь спрятать их в карманы – но вовсе не от холода. Так, что пальцы вздрагивают на одно мгновение. Мимолетное, как набегающая на берег волна.

Вечность обрывается.

– Мирош! Мирош! – заорал хриплый голос за их спинами. И через мгновение тяжелая ладонь опустилась на его плечо. Рядом, на целую голову выше, оказалась чья-то мохнатая морда с татуировкой на шее, виднеющейся из-под бороды. – Нам петь через десять минут, ты опять по бабам. Кто такие?

Что-то в Мирошевом красивом нервном лице дернулось. Он повернул голову и усмехнулся.

– Коллеги по цеху, Гапон.

– А-а-а… – Гапон вмиг потерял интерес, окинув взглядом по очереди сначала Лёльку, потом Полину. Не понравились, стало быть. А потом усмехнулся: – Пошли, пацаны ждут.

– Да иду, – отмахнулся Мирош, стряхнул с себя чужую руку, быстро взглянул на Зорину и проговорил: – Правда… подожди, мы отыграем и поедем… в тепло.

Она промолчала и проводила его долгим взглядом, пока он не затерялся среди других участников акции, толпившихся под сценой. Изредка выныривала лохматая голова Гапона, и можно было предположить, что и Мирош где-то рядом. Но Полина продолжала высматривать его, сама не зная зачем. Словно он привязал ее к себе, или запустил какую-то неведомую ей программу внутри нее самой. А ведь она и видела его всего два раза.

– Странно… – пробормотала она вслух и очнулась от звука собственного голоса.

– Зорина, пошли кофе возьмем, сейчас сдохну от холода! – стенала рядом Лёлька, кутаясь в куртку и не согреваясь. – Я бы еще кукол посмотрела, там девчонки утром лоток раскладывали со всяким хэндмэйдом. Денег нет, хоть полюбуемся.

– Как можно хотеть всего одновременно? – беззлобно удивилась Полина. – Сама же решила остаться, теперь ворчишь, что замерзла. Пошли за кофе.

– Мать говорит, что это высшая степень неорганизованности.

Они побрели к кофемобилю, которых сюда согнали в достаточном количестве, чтобы обеспечить и горячими, и согревающими напитками всех желающих прикоснуться к так называемому искусству, несмотря на погоду. К тому же пятница. Апрель. Народу собралось так много, что пришлось пробиваться. И свою заслуженную в ходе осады одной из машин пайку кофе они получили почти как трофей за участие в акции. Должен же быть хоть какой-то приз, хотя Павлинова и надеялась «дверку толкнуть».

Обратно тоже пришлось пробираться сквозь людей. Под Дюком прыгал, как баскетбольный мяч, юный рэпер, считающий, что чем больше звуков в секунду он исторгает, тем лучше. Но, по всей видимости, уже закруглялся.

– Ты откуда этого Мироша знаешь? – вдруг спросила Лёлька, когда «Мета» уже торчала у самой сцены, готовясь выходить следующими.

– Сидели вместе в одном вагоне посреди украинских степей.

– Как ты так умудряешься с людьми знакомиться…

– Это они со мной, – уточнила Полька. – А что, сто́ящая группа?

– Сейчас услышишь, – усмехнулась Павлинова.

В это мгновение рэпер на сцене сменился ведущим, который похлопал парня по плечу и, изображая веселье, принялся вещать, размахивая руками:

– Ну что? Взбодрились? За это спасибо нашему Project Vic с его потрясающим низкочастотным ка́чем! Поддержим, поддержим! А я напоминаю, что сегодня все мы здесь не просто так собрались! Сегодня все деньги, которые вы потратите на ярмарке или передадите безвозмездно нашим волонтерам, кстати вон они, в желтых жилетах, ребят, помашите! Да! Привет! Так вот, все деньги будут переданы детскому отделению Одесского областного онкологического диспансера, чтобы помочь детишкам поскорее выздороветь! Деньги, пожертвованные вами сегодня, завтра могут спасти жизнь вашим близким! А следующими к вам выйдут… Кто же к вам вы-ы-ыйдет? Те, ради кого многие здесь пытаются согреться с самого утра, да? Как думаете, о ком речь? Варианты? – кто-то что-то крикнул из толпы, но крик потонул в гомоне голосов и фонящем шуме микрофона. Ведущий засмеялся и снова заговорил: – Конечно, конечно! Это они! Победители Kiev Rock Battle и участники фестиваля «Польский Вудсток». Гру-у-уппа «Ме-е-ета»! Встречаем!

Толпа зашумела громче. В ней явно имелись те, кто действительно пришли послушать эту самую «Мету», о которой Полина имела представление только в виде впечатлений от Рождественского рейса.

Ребята живо выскочили на сцену. Ударник, клавишник – Гапон, она запомнила – парень с гитарой и Мирош. Мирош – тоже с гитарой. Играющий улыбкой и щурящимися от этой улыбки глазами. Махнул рукой и подошел к микрофону:

– Всем привет! – зазвучал его голос. – Как вы? Холодно? Сейчас будем греться! Рады представить нашу… новую старую песню… Кто-то уже наверняка слышал, мы ее играли раньше. «Девочка со взглядом…», – снова в толпе отозвалось несколько человек, судя по всему, знавших, о чем речь. Мирош обернулся к ударнику, подмигнул и крикнул: – Поехали!

Три удара барабанными палочками. И гитары заиграли вступление.

Девочка со взглядом прошлой зимы,

В маленьком продрогшем вагоне,

Это не тебя, а меня штормит.

Может, хочешь чаю с лимоном?

Девочка с улыбкой холодных губ,

Видишь, за окном, как в похмелье,

В термосферу вылетел наш джаз-клуб,

А любовь разбилась по кельям.

Наваждением нахлынули слова, положенные на мелодию натурального лада. Погода способствовала тому, чтобы Полина вновь оказалась в холодном вагоне, вновь слышала брюзжание тетки на соседнем сиденье, вновь тщетно пыталась согреть пальцы в карманах дубленки. И еще большой вопрос, кто из них двоих – сказочный персонаж. Определенно Мирош умеет завораживать время.

Невозможно не поддаться. У него был потрясающий голос. Чище, лучше, чем она помнила. Без академической точности, живой и сильный, с той хрипотцой, которая добавляла ему глубины.

Он смотрел в толпу, а ей почему-то казалось, что он точно знает, давно определил то место, куда они пробрались. Она не понимала, откуда это знание – в то время как он играл и жил в собственном голосе и тексте.

Будто тайком

Давясь теплом,

Кай забыл и думать о Герде.

Скоро поймет —

В сердце не лед.

Лед растаял вместе с бессмертьем.

Девочку с дыханьем январской луны

И не позабыть, и не спутать.

Девочка со взглядом прошлой зимы,

Мне б тебя рассветом укутать.

Девочка, твой Кай триста лет как труп.

А любовь все корчится в келье.

Девочка с улыбкой замерзших губ —

Снежной королевы похмелье.

В Полькиной голове бушевал такой ураган мыслей, что она даже боялась их додумывать до конца. Обрывочно, спорно, настойчиво – она лишь убеждалась, что эта песня про нее… для нее?.. чепуха… Песня не новая, он сам сказал. И тут же в ответ в голове кто-то разочарованно вздыхал.

Она снова спряталась в кокон одежды, тщетно пытаясь не думать глупости, и только глаза сверкали над шарфом в ожидании окончания песни.

Пока не прозвучал возле самого уха кричащий Лёлькин голос, деструктурирующий все надстройки в ее голове единственной репликой:

– Они за каким-то хреном текст поменяли, балбесы! Теперь и не погорланишь хором.

Будто тайком,

Давясь теплом,

Он забыл и думать о Герде.

Скоро поймет —

В сердце не лёд.

Лёд растаял вместе с бессмертьем.

Полина сочла за лучшее пропустить замечание подружки мимо ушей, и едва раздался последний аккорд, а толпа радостно заулюлюкала, сказала Лёле:

– Пошли?

– Он просил остаться! – сейчас он купался в аплодисментах и приветственных окриках. За все время концерта еще ни один исполнитель не вызывал такой реакции.

– Но я же не обещала, – Полина отвела, наконец, глаза от сцены и повернулась к Лёльке. – Идем. Холодно, да и времени уже много. Тебя мать точно потеряет.

– А он тебе понравился, – вдруг будто бы в никуда, в воздух, в серые нависшие над Дюком облака проговорила Лёля.

– И что?

– И ничего.

– Вот и поехали домой, – Полина ухватила ее за руку и уверенно поволокла из толпы в сторону ближайшей остановки.