Текст книги "На берегу незамерзающего Понта (СИ)"

Автор книги: Jk Светлая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– А у нас наоборот будет, – сообщила Полина, сделавшись серьезной. – У меня гастроли и мужики, а он с киндером дома.

– Смешно! – крякнула подружка. – Не, я помню прекрасно, что советовала тебе потрахаться с кем-то, кроме Стаса, чтоб перебеситься. Но мать твою! Я не думала, что тебе настолько понравится! Ты должна была как-то… Блин, физиология у всех одинаковая! Че он там нового тебе показать мог, дуре?

– Сама дура, – беззлобно огрызнулась Полька. – Чего надо, то и показал.

– Любовь! – насмешливо фыркнула Павлинова и уткнулась в свой тортик. Бисквитный. С кремом и вишенкой. А главное – халявный. – Это все несерьезно.

– Но это же мое «несерьезно»?

– Твое, твое. У меня было – мне больше не надо. Такие, как твой Мирош, хороши на сцене и в постели. В жизни – никакого толку. Наплачешься, Полька, вот наплачешься!

– Тебя послушать, от Стаса я бы не плакала, – Полина уставилась на подругу.

– Плакала бы. В тепле, сытости и в брендовых шмотках. С уверенностью в завтрашнем дне. Пока детей шофер в элитную школу отвозит. А если б Штофель загулял – похрен, составили бы брачный контракт. Да и он тоже взрослый, состоявшийся, знает, что ему надо. Жизнь одна – и у тебя, и у него. Только ты собралась потратить ее на двадцатилетнего рок-музыканта. Не спорю – улыбка у него красивая. И голос охрененный. И тексты тоже. Но сейчас ты наверстываешь то, чем в восемнадцать не перебесилась.

– Никогда нельзя знать наверняка.

– И поэтому ты все взвесила и решила рискнуть! – возвела очи горе Лёля.

– Я просто живу.

– Жизнью не битая. Сначала тебя мать оберегала, потом Стасик. Игла в хрустальном яйце.

– А тебя напрягает? – не сдержавшись, брякнула Полина.

– Меня – нет. Я-то тебя тоже люблю. И тоже оберегала бы. Если тебя этот твой придурок обидит, от меня первой по роже получит. И с себя я ответственности не снимаю – сама надоумила, – тяжело вздохнула Павлинова и разжевала вишенку, запив ее глотком кофе.

– Ты нормальная? Ты тут при чем?

– Мои советы. Я тебя с толку сбила.

– Ты сейчас серьезно? – Полька медленно подбирала челюсть из чашки с кофе.

– А типа нет? До моих дебильных идей ты на других и не смотрела. А потом… посмотрела! И вот это вот все началось.

– Иван не имеет никакого отношения к твоим идеям, ясно?

Лёлька хмуро воззрилась на подругу с той долей скептицизма, которая присуща брюзжащим бабкам. А потом сказала:

– Ясно. С ним все не так, все по-другому. Теплее, свободнее, ярче. И с тобой такого никогда раньше не было, чтоб вот так дышать в полную грудь.

– Все сказала?

– Не злись. Я обязана была попытаться.

– Я не злюсь. Просто уясни себе, – Полина смотрела Лёльке прямо в глаза, – я не слушала тебя тогда, не слушаю сейчас.

– Прости, – Павлинова уныло опустила свою коротко остриженную голову. – Если тебе так правда лучше… я заткнусь, обещаю.

– Просто не учи меня жить.

– Как скажешь, – совсем несчастным голосом ответила Лёлька. – Я обожглась. Не хочу, чтоб и ты тоже…

– Зато у тебя будет шанс сказать, что ты предупреждала, – кивнула Полина. И было неясно, серьезно она или шутит.

– Да не хочу я так говорить! – возмутилась Лёлька и замерла с открытым ртом.

А за По́линой спиной раздалось насмешливое:

– Возрадуйся, Павлинова, тебе и не придется.

Полька быстро обернулась, и глаза ее заблестели.

– Привет!

– А ты говоришь, чтоб я корону дома оставил, – хмыкнул Мирош, наклоняясь, чтобы ее поцеловать. – Куда ни попаду – обо мне трындят. Тут оставишь! Привет…

Его губы скользнули по уголку ее рта. Потом он взглянул на Лёльку и рассмеялся – взгляд у той был испуганным и нахальным одновременно.

– Мы еще не доели! – заявила в свою очередь Полина.

– Вкусно?

– Очень!

Мирош придвинул стул от соседнего столика, уселся рядом, демонстративно раскрыл рот. И получил в ответ сунутое Полиной под нос меню.

– Жадина! – протянул Иван и забрал из ее рук незамысловатую папку. – Хочу такое, как у тебя.

К ним споро подбежала официантка и записала заказ. Павлинова с видом великомученицы взирала на парочку влюбленных идиотов напротив, но уходить не собиралась принципиально. Либо надеялась, что ее еще и подвезут. Конечно, Королла Мироша – это не спорткары и джипы Штофеля. Но Штофель ее никогда не подвозил, в отличие от Ивана, если он находил их вместе.

– Показал пацанам нашего Бродского, – между тем, сказал он, глядя на Полину, пока ждал свой заказ.

– И как им? – оживилась она. Даже тарелку отодвинула.

– Результатов два. Песня будет в альбоме. Они заценили. Гапон заценил настолько, что свалил из группы.

– Совсем? – после долгой паузы спросила Полина.

– Да он-то, может, и не совсем. Но ты за него уже играла, хватит.

– А что ему не понравилось-то? – удивилась Лёлька, навострив ушки. Если наличие Мироша в По́линой жизни в целом она не одобряла, то творчеством «Меты» по-прежнему живо интересовалась.

Теперь замолчал Иван. Побегал глазами по столу, но, в конце концов, поднял голову и, быстро взглянув на Полину, ответил:

– Не оценил некоторые ходы аранжировки. Нелицеприятно отозвался о… о Листе.

– И что? Фастовский, например, на самом деле тоже Листа не любит, – хохотнула Полька.

– А я люблю, – серьезно ответил Мирош. – Я очень сильно люблю Листа.

– Ты его плохо знаешь.

– Между прочим, даже Кормилин с Фурсой возмутились! Они концептуально ничего против Листа не имеют.

– Еще бы! – Полина еле говорила от смеха. – Где они, а где Лист.

Судя же по выражению Лёлькиного лица, мозг у нее в голове уже взорвался и скользил вязкой жижей по стенкам черепа.

– Чего-чего? – переспросила она, хлопая ресницами. Но этот нервный импульс посылал, видимо, спинной мозг.

– Не вникай, все сложно, – хмыкнул Иван. Ему как раз принесли кофе и тортик. Такой же, как у Зориной. И он взялся за ложку. – Короче, у нас проблема.

– Безвыходных ситуаций не бывает, – констатировала Полина и, отломив кусок его торта, отправила себе в рот. Его брови взметнулись вверх. На мгновение он завис, а потом громко рассмеялся. Сейчас их смех – перезвоном устремившийся по кафе, сливающийся в единый звук одного на двоих счастья – и Лёльку заставил вздрогнуть. Будто бы ей позволили подсмотреть что-то важное, сокровенное, ее не касающееся. Прикоснуться к этому на мгновение и почти обжечься.

Говорят, боги ревнивы и завистливы. Нельзя показывать им своей радости – отнимут. Разрушат нерушимое. И Павлинова невольно отвела взгляд от влюбленных, живших только в глазах друг друга. Неосознанно, но затем, чтобы через ее взор никто не мог увидеть того, что нельзя открывать посторонним.

– Вам нужен клавишник, который уважительно относится к Листу? – глухо сказала она, уткнувшись в тарелку.

– Ну да! – кивнул Мирош. – Фастовского вашего, как я понял, уже отметаем, да?

– Фастовского лучше отмести в любом случае, – подтвердила Полина. – Для собственного спокойствия.

– Ок. А теперь внимание вопрос! Кто у вас на фортепианном такие же психи, как я?

– А свои психи закончились?

– Прям беда! Но я подумал… не все же у вас рвутся по филармониям лабать. Может, кому-то охота на стадионах.

– Наверное, может быть и такое, – Полька задумалась.

– У нас неделя на смену коней. Ну полторы – самое большее.

– Ну хорошо, что не к завтрашнему дню, – сказала Полина и улыбнулась. – А то на вечер были другие планы.

– Поль, у нас съемка скоро, Маринка там идеями фонтанирует, а клавишник тупо развернулся и ушел. Договор придется переподписывать точно, но если мы хоть кого-то приведем, то, может, она не так остро отреагирует. Бабло все-таки.

– Как скучно-то, а!

– Заметь! – тут же встрепенулась Лёлька. – Тебе уже скучно! А он только начал.

– Космос будет не при тебе, – хохотнул Иван.

– Лёлька! Ты тоже скучная!

– Ну тогда ты нас коллекционируешь! – развела руками Павлинова. – Но признай, когда я среди ночи удирала от того бухого идиота из «Тироль-паба», который решил, что я… хрен знает кто, а ты меня на такси забирала, было очень весело!

– А это тут при чем? – удивилась Полина и, ойкнув, повернулась к Ивану: – А я, наверное, знаю. Тарас!

– Ху из у нас Тарас? – мотнул головой Мирош.

– Ты думаешь? – хором с ним спросила Лёлька.

– Почему нет-то? – проговорила Полина высшим сферам. – Попробовать точно можно.

– Ты поняла? Я нет, – буркнул Мирош Лёльке и повернулся к Полине. – О ком речь?

– Тарас Комогоров. Академию заканчивает. В «Квадрате» играет.

– В «Квадрате»? – с сомнением в голосе уточнил Иван. Одно из известных злаковых местечек города, куда априори не так просто было попасть – посетителям цены кусались. А на работу устроиться – конкуренция высоковата. И если как Иван Мирошниченко он вполне туда проканывал, то как Мирош из группы «Мета» – едва ли. Он почесал затылок и спросил: – Хорош?

– С Листом дружит, – резюмировала Полька.

– И не только с Листом, – вставила свое веское слово Павлинова. – Мы в «Квадрат» вместе устроиться пытались. Его взяли – меня нет. Еще нос воротить будет.

– Ну, поглядим, – задумчиво ответил Иван. – Он там каждый вечер или как-то меняются?

– По пятницам точно играет.

– По-о-оль! – невозможно зеленые просящие глаза напротив нее. Планы на вечер рушились. Полька вздохнула.

– Ну По-о-оль!

– Что?

– Пятница же…

– Да поехали уже! – усмехнулась она.

– И меня заодно подбросите, а то домашние заждались, – добавила довольная и сытая Павлинова, учившаяся закрывать глаза на то, что Штофеля в жизни лучшей подруги сменил Мирош. Или не сменил – занял свое место. Всегда его место.

К «Квадрату» они подъезжали уже в начале восьмого вечера. Бар был в центре – это Лёльку они к черту на рога завозили. Располагался удачно – на Екатерининской, в подвальном помещении и так, что, не зная наверняка, почти невозможно было догадаться, что в старом здании «прячется» одно из лучших заведений города.

В тусклом красном свете, густом и темном, создающем зловещий полумрак, они сдали свои куртки в гардероб. А потом прошли в первый зал, где среди блеклых мерцающих круглых лампочек, свисающих с потолка, то там, то здесь были расставлены квадратные деревянные столики на двоих. Для компаний – у стен диванчики. В самом центре помещения – стоящий на одном своем ребре внутри алой резной клетки-шара располагался гигантский куб из темно-серого стекла, тенями пропускавший сквозь себя силуэты людей и мебели. На его поверхности отблескивал свет. И это определенно производило впечатление странным сочетанием небрежности, гротеска и роскоши.

Музыка играла живая – в углу на небольшом возвышении, иногда переговариваясь между собой, ненавязчиво перебирали клапаны, струны и клавиши участники трио – фортепиано, контрабас и саксофон. Пианист – длинноволосый и худой, как щепка, явно веселился и периодически что-то выкрикивал. И когда из зала отвечали, принимался импровизировать с еще бо́льшим азартом. Остальные не отставали, но заводилой здесь явно был он.

– Этот? – спросил Мирош, махнув на сцену и не видя собственного отражения на стекле куба – он крепко-крепко сжимал в ладони По́лину руку с потрясающе длинными пальцами, которые бесконечно любил.

– Этот, – кивнула она. – Познакомить?

– Подожди, давай послушаем, – пробормотал Иван, повернув к ней голову. – Он, вроде, ничего.

– Он-то? – улыбнулась Полина. – Он – очень ничего.

– Пойдем.

Мирош потащил ее к одному из столиков в отдалении от сцены, за кубом. Ему ужасно не хотелось, чтобы сейчас пианист узнал Зорину и перестал играть. И в то же самое время происходящее здесь и в этот момент нравилось ему бесконечно. Через несколько минут перед ними материализовался легкий коктейль для Полины и чашка кофе для него самого. Он неспешно пил его и так и не выпускал ее пальцев из своих. Музыка лилась между столиками и превращалась из медленной и чуточку грустной в зажигательный джаз. И это тоже ему нравилось. В особенности тем, что он почти забывал, зачем пришел сюда. «Квадрат» поглотил.

– Давай на Новый год рванем куда-нибудь, где много снега, – задвигались его губы, растягиваясь в длинную улыбку. Он и сам понимал, что сейчас невпопад. Но для чего-то спешил заполнить ниши будущего, будто тем самым приближал его из страха, что оно никогда не настанет.

– Может, лучше под пальмы? – улыбнулась в ответ Полина.

– Ты хочешь пальмы?

– Честно?

– Честно.

– Хочу пижаму и тебя.

Он склонил голову набок. Поднес ее пальцы к губам, касаясь ими кожи. И с наслаждением втянул тонкий запах духов, шедший от ее запястья.

– Конфеты из «Шоколадницы» или пряничный домик?

– Огурец соленый! – Полька подозрительно посмотрела на Мироша. – Тебе зачем?

– А я рисую. Нас с тобой. Нельзя, что ли?

– Можно. И что ты себе рисуешь?

– В данный момент есть твоя пижама, кровать с шуршащими простынями и огромное окно. Не знаю, что за ним. Ты знаешь?

– А это важно? – и тут же прикусила язык. Важно… Еще как важно. Ей важно одно, ему другое. Ивану нужен клавишник, поэтому они сидят здесь, в месте, где Полька не то, чтобы чувствовала себя неуютно. Но сама бы она сюда никогда не пришла. Неинтересно, мрачно… навязчиво. А она любила свет. Здесь же словно затягивало в пустоту и безысходность. И удерживал только голос Ивана. Он важен, а ей важно быть с ним.

– У нас еще два с лишним месяца, – Мирош сделал очередной глоток и отодвинул чашку, – и наверняка к тому времени работы образуется под завязку. А я придумываю то, чего, наверное, не будет.

– Что-нибудь обязательно будет, – улыбнулась Полина. – Даже если всего лишь мой двор за нашим окном.

– Елку я постараюсь поставить до того, как меня угонят в гастрольное рабство. Например, на следующей неделе, м-м-м? – Иван мотнул головой и посмотрел куда-то сквозь тускло просвечивающийся куб. – Твой Тарас мне уже нравится. Под него здорово рисовать.

– Э-э-э! – возмутилась она. – Я про елку вообще ничего не говорила!

– А я ее сам домалевал. Должно же быть что-то мое.

– А я не согласна менять тебя на елку!

– Тогда поедешь со мной? И мы точно не будем знать, что за окном, что в холодильнике и какого цвета у нас шары. Но кровать, пижама и я – у тебя будут.

– Обещаю, что мешать не стану, – Полька уткнулась носом ему в шею и оттуда глухо пробормотала: – А шары повесим золотые, блестящие, чтобы от искр – жмуриться.

– Елка живая или искусственная? – он прикрыл глаза и прижался щекой к ее макушке.

– Нечто среднее, – хмыкнула Полина. – Деревянная.

– В смысле? Настоящая?

– Некоторым образом. Из настоящего дерева. Из дощечек. Ну-у-у… – она задумалась, как лучше объяснить, и принялась помогать словам руками. – Вот как указатели делают, знаешь: до Киева – 300 км, до Жмеринки – кто считал, до Луны – вечность. Только дощечки плоские, разных размеров, нанизаны на один стержень, ну, ствол как бы.

– До Луны – вечность… – медленно повторил Мирош. – А до тебя – сколько?

– Нисколько. Я же здесь. И ты здесь, да?

– Здесь, – кивнул он, снова привлекая ее к себе и устраивая ее голову у себя на плече. Так чувствовал ее совсем близко, совсем бесконечно, безраздельно рядом, как часть себя, продолжение – как руку или глаз. Фортепианная мелодия совершила очередной кульбит и из чего-то зажигательного превратилась в романтичное и медленное, обволакивающее негой и одновременно волнами накатывающим волнением. Это был его шанс – добавить ей чуточку радости. Потому что Иван прекрасно видел, как ей неуютно здесь. Губами в ее кожу, где-то возле виска шевельнулся вопрос: – Давай потанцуем?

– Давай, – согласно кивнула Полина. Кажется, тысячу лет не танцевала, а приглашать… вообще никто не приглашал. Стас с его чинными ресторанами ходил в них есть, а не развлекаться. Тем же приходилось в этих заведениях заниматься и Полине.

Иван встал, подал ей руку и повел туда, где было немного свободного места между столиков, с другой стороны куба, недалеко от сцены. Кроме них, здесь никто и не изъявлял желания танцевать, но его это мало заботило. Их мало заботило.

Он обхватил ее талию, прижимая к телу, и повел под музыку, удивляясь себе – раньше, в клубах, на дискотеках танцы были прелюдией, этапом охмурения очередной девицы. Сейчас одно ее дыхание на его шее и движения, подлаженные под его движения, – заставляли забыть обо всем мире. Будто бы они вдвоем, и пианист – только для них. В подобную чушь легко верилось в этом задымленном полумраке лучшего в его жизни октября. Какая разница, зачем они пришли сюда? Какая разница, куда они идут. Сейчас они танцуют – единственное, что важно.

– По-оль, – шепнул он ей на ухо. – Хорошо, да?

– Хорошо, – улыбнулась она. – А у меня идея. Сейчас быстренько познакомиться с Тарасом, а потом в кино.

– На что?

– На ближайший сеанс.

– То есть все равно на что?

– В общем, да, – рассмеялась она, чуть крепче обняв его за шею.

– Хорошая идея, – хохотнул и он. – Места на последнем ряду? Кола и попкорн? Завтра можно поспать подольше.

Полька, продолжая смеяться, сбилась с ритма и наступила ему на ногу. Иван легко перехватил ее за талию и оторвал от пола, продолжая двигаться, но удерживая на весу. И смеялся ей вслед, в то время как мелодия все кружила, кружила и кружила, подходя к своей самой пронзительной ноте. И на ней замерла.

Замер и Мирош. Будто бы напоролся на стену, да так и остался стоять, не в силах сдвинуться с места.

– Ты – придурок?! Или притворяешься? А если я сейчас к администратору пойду, отсюда вылетишь ты, а не я, ясно?

– Извините, ничем не могу вам помочь.

– Мила, давай я расплачу́сь – и пошли.

– Заткнись! – женщина снова повернулась к застывшему у стойки бармену и свирепо оскалилась, почти как дикое животное. – Ты хоть соображаешь, кому ты сейчас все это говоришь, а? Бери кредитку, или я тебе в рот ее затолкаю.

– Ну я же не виноват, что терминал дает отказ! – не выдержал бармен.

– Иди ты в жопу! – это звучало уже на весь зал. – Я не собираюсь из-за тебя, молокососа, просрать вечер!

Она залезла в сумочку, порылась в ней, привлекая к себе все больше внимания. И следующий ее шаг вызвал уже взрыв смеха за столиками, откуда открывался хороший обзор – в бармена полетело несколько банкнот.

– Виски, – процедила она зло. – Еще по сто. Понял? Или тебе по слогам, мальчик?

Отчетливый звук сработавшей камеры на чьем-то телефоне заставил Мироша прийти в себя. Зорина снова почувствовала ногами пол. Он выпустил ее ладонь и тихо проговорил:

– Извини, с кино сегодня не получится.

– Почему? – удивленно спросила Полина.

– Прости, я… – Ваня тряхнул челкой. Сунул руку в карман, протянул ей карту: – Позови официанта и расплатись, пожалуйста, я… мне…

– Я сказала два по сто! – снова заорала женщина у барной стойки. От этого вопля он вздрогнул. – Слышал или нет, давай шевелись!

– Простите, но…

– Охренеть, это же Людмила Мирошниченко? – прозвучало уже за спиной. Мерзким шепотком, от которого пробежал мороз по коже.

– Поль, пожалуйста, – снова проговорил Иван. – И вещи… заберешь? Я сейчас.

– Но… – она взяла его за руку. – Что случилось?

Он ничего не ответил и опять тряхнул головой, будто бы что-то отрицал.

– Я сейчас позову администратора! – взорвался, в конце концов, бармен.

– А заодно папу римского! – пьяно захохотала Мила и повернулась к своему спутнику: – Юра, ну вот чё он, а? Я же просто заказала вискарь!

Что ответил Юрик, Иван не слышал. Тот пробубнил что-то себе под нос. От отвращения, прокатившегося по всему нутру, стало дурно. Он практически слышал запах перегара и духов, исходивший от них.

– Мне надо мать забрать, – хрипло проговорил Мирош.

Полькины брови в полном изумлении взмыли вверх, и она непонимающе завертела головой.

Иван снова забрал у нее свою руку и направился к бару.

Несколько мгновений назад он мог летать. А сейчас на ногах были гири. Так всегда прибивает к земле тех, кто забывает о том, как по ней ходить.

Кто-то и правда снимал на мобильный, с ближнего к стойке столика. Проходя мимо, он выдрал из рук горе-репортера телефон и прервал запись. Мила все еще не видела сына, продолжая склоку. Юрик же пошел пятнами, едва его заметил.

– Вы на такси? – хмуро спросил Иван, едва приблизился.

– Иван Дмитрич, – заблеял Юра. – Вот, опять от охраны…

– Ива-а-ан! – протянула мать, теперь доставая сигареты и демонстрируя, что никуда не собирается уходить. И отпечаток размазанной под нижней губой помады выглядел вызывающе и мерзко. – Какими судьбами? А мы вот повеселиться решили, да, Юр?

– Лучше же, чтоб со мной, чем одна, – продолжал увещевать бывший шофер.

– Сдерживающий, бл*ть, фактор, – процедил Мирош. Посмотрел на бармена: – Она все отдала? Ничего не должна?

– Он мне должен! Доливать, когда требую, а он не хочет! – пожаловалась Мила.

– Заткнись! Так все?

– Я не считал, – мятые банкноты так и валялись рассыпанными по стойке и полу.

– Ну так пересчитай! Гордый, тварь, да?! – заорала Мила и швырнула на пол стакан, разбрасывая янтарные капли вокруг себя. Он разлетелся в осколки под ногами. Лужица и куски стекла. Крупные и крошка.

Это определило границу сдержанности. В следующую секунду ему было уже плевать на все, на всех, на то, что видят, на то, что снимают, на то, что совсем рядом Полина – смотрит и все понимает. Он просто сгреб мать в охапку и поволок к выходу, рыкнув на ходу шоферу: «Заплати за все, понял?»

Она брыкалась, верещала, пьяно заплетающимся языком выкрикивала ругательства. И единственное, чего ему хотелось, – чтобы ее никогда-никогда-никогда не было на свете. И его тоже не было.

В этот самый момент отмерла и Полина. Вернулась к столику, сгребла вещи и поймала первого попавшегося официанта. Расплатившись, быстро прошла через зал, забрала куртки – свою и Ивана, на ходу оделась и выскочила за дверь. Она увидела Мироша на стоянке такси, среди машин женщина все еще продолжала кричать. Теперь они стали зрелищем для таксистов и прохожих. Полина подошла к ним и молча сунула Ивану куртку. Чтобы услышать не от него – от его матери едкое:

– А это у нас кто такой хорошенький? Познакомишь, а? Сы-нок.

– Садись в машину, – рявкнул Иван, одеваясь.

– Ну почему-у-у? – протянула Мила. – Или зазорно мать со шлюхами знакомить? Твой отец ее физиономию, пожалуй, оценил бы. В его вкусе девка!

Она оценивающе прошлась взглядом по Зориной – от макушки до носков ботинок. И рассмеялась:

– Ну да, точно, блонда при формах! Что, детка? Думаешь, отхватила жирный кусок? Выигрышный лотерейный билет вытащила? А хрена! Тебе не обломится! Не женятся они на таких, ясно? Пользуют, но женятся исключительно по расчету!

– Заткнись, – теперь уже орал Мирош. – Хватит, садись в машину!

Полина по-прежнему молча переводила взгляд с Ивана на женщину, оказавшуюся его матерью. Зацепившись сознанием за «отхваченный жирный кусок», отчаянно пыталась понять, что это значит. Что может значить лотерея и расчет. Какой расчет? При этом успев удивиться, что мозг продолжает разумно управлять ее телом – она протягивала Ивану его карточку.

Автоматически – иначе не назовешь – он перехватил кусок пластика и сунул его в карман.

– Такси вызовешь? Я тебя наберу потом, – из затягивающей воронки потусторонности прозвучал его голос.

– Наберу и вы*бу! – невменяемо хохотнула Мила. В следующую секунду он распахивал дверцу автомобиля и запихивал ее внутрь.

– Садись, я сказал! Садись, а не то отцу скажу, слышишь? Скажу отцу!

– Ну скажи, скажи, ублюдок! Скажи! И про шалаву свою скажи, ему понравится! Если б не ты! Господи, если бы только тебя не было, все было бы по-другому, понял? Ненавижу тебя! Ненавижу, слышишь! Ненавижу!

Последнее она ревела уже из машины, захлебываясь слезами. Иван изо всех сил вцепился в железо авто, пытаясь удержать себя на краю пропасти, после которой следовала чернота – ему хотелось закрыть ей рот. Навсегда закрыть. И не различать раздающийся набатом в голове ее голос.

– Не надо, – словно услышав его мысли, сказала Полина.

Он вздрогнул в ответ на ее слова. Взглядом полоснул по ее лицу. Обжег болью, сплошным потоком льющейся из зелени глаз. И выпалил:

– Я не хотел…

Полина кивнула, чувствуя сама всю его боль и зная, что сейчас, здесь она – лишняя.

– Я знаю. Я пойду. Ты позвони, ладно?

– Ладно, – кажется, он и сам не понимал, что говорит. Коснулся ладонью ее плеча. И нырнул в машину – в воронку своего вязкого и густого темного мира, забиравшего его, вырвавшегося на мгновение, назад, себе.

Она подождала, пока такси с Мирошем и его матерью отъедет со стоянки, проследила за его огнями, очень скоро растворившимися среди множества таких же, и сама села в следующую машину. Пока ехала, поднималась в квартиру, раздевалась, принимала душ – думала, думала, думала… безостановочно думала о сегодняшнем вечере. О том, что случилось, что услышала, и о том, чего не услышала.

Что она знает об Иване? Ему двадцать один год исполнился в сентябре, он учится в университете, впрочем, учится – это сильно сказано, он там чаще не бывает, чем бывает. С друзьями у него группа – с перспективами.

Что еще? Еще она знает, что у него есть машина. Полина рассмеялась. Крайне ценная информация. А если учесть, что машина самая обыкновенная, владельцев таких машин – миллионы, то что это ей дает? Ни-че-го! Вот если б у него было что-то хотя бы отдаленно похожее хоть на одну из машин Стаса. Это заставило бы ее подумать. Впрочем, не факт. Кажется, она вообще разучилась думать – приблизительно с лета. А во всем, что касалось Ивана, – думать в принципе смысла не имело. Был важен он сам. В этом и заключалась ее ошибка. У всех есть семья, с которой рано или поздно придется встретиться. Или уже пришлось встретиться. И, кажется, не все в восторге от этой встречи.

Так что у него за семья? Кто он – Иван Дмитриевич Мирошниченко?

Таким, как Мирошниченко, не отказывают.

Что-то такое сказал Стас. Тогда она вообще не поняла, о чем он. Теперь… теперь пытается предположить. Дмитрий Иванович Мирошниченко. Городской голова. И его жена…

Даже до ушей Польки, бесконечно далекой от того, чтобы интересоваться жизнью сильных мира сего в целом и их города в частности, доходили слухи. Нельзя избежать подобного, если регулярно пользуешься общественным транспортом. Вот и она не избежала, и гораздо сильнее, чем могла бы подумать.

Потому что у супругов Мирошниченко есть сын.

Больше всего на свете Полине захотелось, чтобы его звали как угодно, хоть Ярополком, но только не Иваном! Не для себя, для – него. Не должны быть такими больными глаза, когда сталкиваешься с матерью. Ее снова полоснул его взгляд у машины. И снова в ушах зазвенел его крик. Отчаянный, злой, надрывный.

Где он теперь? Что делает? Неизвестность тревожила. С каждым часом, которые неумолимо отсчитывали стрелки на циферблате, она беспокоилась все сильнее. Полина пыталась спать, мерила шагами комнату, торчала у окна. И каждые пять минут смотрела на экран телефона. Будто она могла пропустить его звонок, в то время как не выпускала трубку из рук ни на минуту. Батарея обиженно разряжалась, а Иван не звонил.

Давно пора было ложиться спать. Завтра суббота. Глухая ночь даже для конца рабочей недели. И она спала бы, если бы могла. Не могла. Ничего не могла, сознавая, что, наверное, до утра звонка уже и не будет.

Но обрывая все на свете сомнения, он раздался. Не по телефону – а в дверь. Второй час – а он в дверь.

Уже в следующий миг Полина выдыхала под ней, одновременно поворачивая замок:

– Кто?

Тусклую лампочку, светившую в коридоре, он закрывал собственной головой. И тени лежали сейчас на его лице, делая его непроглядно темным. Но уже в следующее мгновение свет ударил по глазам – Мирош шагнул на порог, и провал коридора опустел. Ванина фигура, запах, тепло, от него исходившее, заполнили все пространство вокруг Полины.

– Можно к тебе? – безжизненным голосом выдавил он из себя.

Она беспомощно ткнулась лбом ему в плечо и тут же потащила его в квартиру, чтобы закрыть дверь. И оставить весь остальной мир снаружи. Наблюдая за ней пустым взглядом, в котором не осталось ничего, кроме смертельной усталости, Иван привалился к ближайшей стене. Разулся. Откинул голову назад. И потер пальцами переносицу. Бледный, почти серый. Каким никогда не позволял себя видеть. Это не было сравнимо даже с тем, каким Полина застала его после передоза Гапона.

– Я вещи собрал, а пса жалко, – наконец прозвучало в наступившей тишине.

– Лорку маме отдадим, хочешь? – попыталась пошутить Полина.

– Вообще-то он не мой… его отцу подарили… Ничего моего…

– Он отцу нужен? – увещевала она, оттаскивая его от стены в направлении комнаты.

– Не нужен. Я не знаю, что ему нужно и чего он хочет, – Иван послушно шел за ней. Шаг в шаг. И казалось, сейчас он потерялся в той пустоте, которая зияла в его глазах. Единственное, на что он был способен, – это идти за Полиной, куда она его уведет.

– Значит, не обидится. Заберем, отвезем маме, – Полина стала стягивать с него куртку, продолжая рассуждать: – Будет зимой пансионат охранять.

– К маме… – вытолкнул он из горла в два касания пересохших губ. А потом отчаянно, горько хохотнул: – А меня куда заберем?

Полина подумала чуть дольше и деловито заявила:

– Ко мне. Меня будешь охранять.

– И ты даже не… спросишь?

– Спросить? – уточнила она задумчиво и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Спрошу… Ты ждал, пока я сама догадаюсь?

– Нет, не с тобой, – Мирош с нервным усилием потер лоб и тяжело опустился на постель, приготовленную ко сну, с отпечатком головы на ее подушке, на которой она так и не смогла отрешиться от реальности этого вечера. Он продолжал держаться за Зорину, не прерывая контакта ни на миг. – Не так, правда… Обычно, с другими – я до последнего не говорю. Ну да, пока не догадаются. Только почти все всегда знают заранее, еще до того, как я в комнату зайду. А тут ты… с другой планеты. Думаешь, использовать шанс быть для тебя – собой… это нечестно?

Полина присела рядом, близко, чтобы чувствовать тепло его тела.

– Не в честности дело, – она положила голову ему на плечо и оплела своими руками его руку. – Но сегодня… Словно я вмешалась в чужое…

В его глазах мелькнуло осознание сказанного ею. Уголок губ дернулся, и он рывком притиснул ее к себе так крепко, как мог.

– Это они вмешались, поняла? – зажмурившись, возразил он. – Это все не так должно было… У меня дед… папин папа – обычный мужик, строитель, инженер. Записал на меня свой дом в Измаиле и помер. А я потом продал и машину купил. Мне тогда восемнадцать было, дебилу. И первая тачка. Отец меня чуть не грохнул, честно говоря. Но я всегда думал, что, если я попытаюсь жить своей жизнью, а не их, у меня появится шанс быть кем-то. А сейчас… я хочу быть кем-то для тебя, понимаешь?

Она жалась к нему, ничего не говоря. Отвечая руками, обнимающими его, и губами, скользившими по небритой щеке и шее. И по мере того, как она двигалась, он приходил в себя, снова становился собой, каким был до этого вечера, изменившего так много.

Скандал был жестокий, беспощадный и неуправляемый. Отца в доме, как и в любой другой, ставший привычным для его обитателей вечер, не обнаружилось. И, осмелев, мать бродила за ним по пятам, выкрикивая дикие, страшные вещи, каких не говорила до этого никогда. Он испортил ей жизнь. Из-за него она не может дышать. Смотрит – и видит не плоть от плоти, а кусок дерьма. И пахнет он предательством, привязавшим ее к этому проклятому месту. Если бы все сложилось иначе, он не родился бы, и тогда каждый из них имел бы надежду, но он ничего не оставил.