Текст книги "На берегу незамерзающего Понта (СИ)"
Автор книги: Jk Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Марина Светлая (JK et Светлая)
На берегу незамерзающего Понта
* * *
Просто иногда такое случается среди белого и сизого, трещащего, почти ощутимого от холода густого воздуха, набравшего силы в ту самую единственную минуту, когда он перестает быть жизненно необходим. А жизненно необходимым становится то, что заслонило остальной мир.
В голове еще не отпечаталось. Глаза еще не выхватывают в толпе. Дыхание ровное. Только волоски на руках приподнялись, но это от низкой температуры, всего лишь замерзла. Не чувство – предчувствие. Однажды потом, много лет спустя, когда можно будет оглянуться назад, придет понимание: это случилось. Сейчас – случилось. И уже ничего нельзя остановить, потому что себя не остановишь.
Просто иногда такое случается…
– Как такое вообще могло случиться? – голосом настолько горестным, будто бы наступил конец света, спросила немолодая женщина с кресла напротив, оглядываясь назад на гогочущую почти в самом конце наполовину заполненного вагона первого класса компанию молодых ребят. – Меня муж ждет, дети… У нас гости сегодня, ничего не успею. Заплатить такую кучу денег, чтоб до вечера доехать до дома, а в итоге третий час стоять! Они хоть что-то делают?
«Хоть что-то» они определенно делали, каждые двадцать минут объявляя, что поезд стоит еще и следующие двадцать минут. Ток подавать уже перестали, отопление выключилось. Температура в вагоне ползла вниз.
– Наверное, свободные тепловозы закончились, – вяло отозвалась Полина. Голос ее был приглушен шарфом, за которым она прятала губы и нос. И только глаза уныло сверкали над бордовой шерстью.
В хвосте вагона раздался взрыв хохота, и она перевела взгляд в сторону шумных парней. Теперь их голоса и смех сопровождались простым ритмом, отбиваемым на скрытой от По́линого взгляда поверхности.
«У меня инструмент замерз!» – «Ты ща о каком инструменте?» – донеслось до нее сквозь гул. И снова взрыв. Только на сей раз струны. Гитара.
– Да его сюда пока пригонят, – продолжала причитать страдалица. – Мы в Одесской области? Или не доехали?
– Что это изменит?.. – Полина отвернулась к окну, за которым уже около часа ничего не было видно – стекло замерзло почти полностью, кроме небольшого пятна в середине. Поежилась. Спину начало сводить от неподвижности и желания согреться.
Соседка громко вздохнула. Ей вторил незамысловатый струнный перебор. Хороший инструмент. Только инструмент и хороший. Больше ничего хорошего.
«Мирош, текст дай хоть!»
«Снимать кто будет?»
– Ну, если в Одесской, – не отставала тетка, продолжая нудить на ухо, – то есть шансы до темноты вернуться. Первый раз поехала этим чертовым Хьюндаем! И, чувствую, последний!
В этот раз Полина промолчала, продолжая по-прежнему разглядывать белоснежную пелену. Ее тоже ждали, но надежд вернуться «до темноты» она не питала. Она вообще надежд не питала. А в мысли о промерзшем вагоне с промерзшими человеческими тушками среди степей в стиле постапокалипсиса прокралась идиотская мысль о том, как ненормальные, теперь буквально забаррикадировавшие собою выход, умудряются в таком собачьем холоде перебирать струны. Полина даже в двойных варежках уже не чувствовала кончиков пальцев.
От идеи попробовать ими пошевелить ее отвлек громкий голос, возвестивший на весь вагон:
– Ну что? Замерзли, да? Размяться никто не хочет? У нас не наливают, конечно, но есть и другие идеи. Женщина, вот у вас нос синий, вы его тереть пробовали?
Между рядами понеслись редкие смешки. Юноша выглядел, по меньшей мере, странно в пуховике нараспашку и без шапки. Все кутались – а этот горячий. Темно-русые отросшие чуть завивающиеся волосы заложены за уши, но кончики этих самых ушей краснеют от слишком низкой температуры. На щеках – пятна алого цвета, то ли от смеха, то ли от мороза. И белозубая улыбка во все лицо с чуть прищуренными глазами. Глаза тоже улыбаются.
Женщина что-то негромко ответила. И парень захохотал еще громче:
– Пробовали? Не помогло? Мне тоже не помогает! – теперь народ смеялся вслух, вместе с ним. Он, между тем, поднял глаза, ударился взглядом прямо о Полину, а потом заскользил мимо. Показалось. Не в нее, просто в лица. Когда смех смолк, парень продолжил: – Короче, расклад такой. Скучно стоим. Попробуем стоять веселее. Кто хочет – выходите к нам, попрыгаем вместе. Все просто – можно и сидя. Сначала ударяем по полу правой ногой, вот так, – демонстративно топнул, – потом левой. В конце хлопок. Делаем вместе и в заданном ритме. Правой-левой-хлопок, – слова продолжали сопровождаться демонстрацией, но только теперь вместе с ним топали и хлопали остальные ребята с жизнерадостными рожами.
– Не стесняемся, повторяем, ну! – покрикивал их заводила. И топот в вагоне стал ощутим настолько, что, казалось, пол шатается. – Узнаем, да? Узнаем?
– Вот нечем людям заняться, – проворчала Полина себе под нос и нахохлилась еще сильнее.
– Все узнали? Отлично! А теперь мне нужен доброволец, которого мы назначим снимать шоу Оркестра продрогших сердец. Мы же хотим стать звездами Ютуба? Девушка! Девушка, шарф бордовый! Стучать или снимать?
Полинкины брови удивленно взлетели и уперлись в край шапки, когда она поняла, что предводитель клоунов из Хьюндая обращается к ней.
– Рукавицы снимите! – продолжал он распоряжаться, направляясь к их со страдалицей креслам под хохот окружающих – люди оживились. Когда хоть что-то происходит – это лучше, чем ничего. Ничего, растянувшееся на несколько часов кряду. – Станете тут на проходе, чтобы по центру, ok? А то, кажется, уже примерзли к своему креслу.
Она демонстративно пожала плечами, но, подумав, проговорила – очень медленно, чтобы не было слышно, как стучат зубы:
– Тут все такие.
Замешательство – всего лишь секундное. Хотя и того хватило, чтобы он разрешил себе перейти на «ты». И, словно бы между делом, прозвучало:
– Но только у тебя цвет лица сливается с обивкой. В песне… сейчас услышишь… будет про это – в припеве, – теперь он был очень близко. Наклонился, подавая ей руку. Ладонь без перчатки. Смеющиеся глаза – сощуренные, с ресницами, тенью ложившимися на красные щеки. И тихо, чтобы слышала только она: – Зато в кадр не попадешь.
– Сильно надо?
– Ну никакого покоя, а! – в одно мгновение вышла из спящего режима соседка, активизировав все свои гневные функции разом – на мороз, на поезд, на наглецов, попытавшихся развлечь одеревеневший от холода народ. До этого она просто недобро зыркала, игнорируя «репетицию». – И так настроения нет, еще вы тут!
– Да мы все тут… – не растерялся парень. – И надолго.
– И концерт надолго? – вздохнула Полина.
– Если оператор не запорет дубли, то нет. Ну… или если не начнут вызывать на бис.
– На би-и-ис… – ворчливо протянула Полина, но все же поднялась со своего места, к которому, и правда, начала почти примерзать. Выбралась в проход и подошла к парню. – Ну, давай телефон, Фредди.
– Я создаю праздничное настроение! – трубка, протянутая ей. Кончики ледяных пальцев. До звона в ушах. Тяжесть смартфона в ее ладони и его удаляющийся затылок. Энергичной походкой он направился к своей персональной группе клоунов. Оркестр продрогших сердец. Рождественская фантасмагория.
– Так, теперь, когда все на местах, – снова зазвучал его голос под похрюкивание друзей, – напоминаю. Правой-левой-хлопок. В припеве подпеваем. У нас рок-концерт в экстремальных условиях наступления ледникового периода в отдельно взятом поезде, потому греемся вместе.
– Тебя как потом на Ютубе найти? – крикнул с места молодой мужчина, как и прочие, угоравший над происходящим. Не скептик – активный участник.
– Группа «Мета». Поиск чего-нибудь да выдаст.
– И не забудь лайкнуть, – выдал кто-то из шумной компании.
– Ну че, погнали? Снежная королева, мотор, начали! Три-четыре.
Нахрапом. Сразу. Потому никто и не отвертелся, что вполне закономерно. Он просто ставил перед фактом.
Правой-левой-хлопок.
Правой-левой-хлопок.
Ребята у прохода задавали ритм, подхваченный, как ни странно, за редким исключением даже скептиками, на чьих лицах вместо недовольства начали вырисовываться улыбки. Клоуны с заразительной энергией и парой гитар. Гитара оказалась и в руках их лидера.
Правой-левой-хлопок.
Правой-левой-хлопок.
– Привет! Я, Мирош, и группа «Мета» при поддержке пассажиров первого вагона 761-го поезда, компаний «Укрзалізниця» и «Hyundai», а также десятиградусного мороза, рады представить вам новую песню нашего коллектива. Слова мои, музыка почти народная. Поехали!
Правой-левой-хлопок.
И его неожиданно пронзительный, с небольшой хрипотцой голос, тут же проникнувший куда-то в подкорку, глубоко внутрь, практически речитативом:
Холод минус десять, мороз собачий,
Детка, мы застряли тут посреди полей,
Ты знаешь
Посиневший фейс,
The Fucking Place -
Это в Интерсити рождественский рейс!
Смех в противовес серьезному лицу новоявленного Меркьюри.
Театральным движением вскинутая рука, указывавшая пальцем на камеру телефона. И припев:
We will, we will rock you!
We will, we will rock you!
Света тоже нет, и заряд садится,
Детка //подмигнул – подходя все ближе к Полинке//, разведем костер – посреди вагона
Знаешь,
Посиневший фейс,
The Fucking Place -
Киев-Одесса рождественский рейс!
Вместе!
We will, we will rock you!
We will, we will rock you!
Правой-левой-хлопок. Им подпевали не все, даже, пожалуй, немногие. Но людей отпускало напряжение. Ржали с текста. Ржали с парней, неожиданно разукрасивших мрачную действительность. Ржали с движений Мироша, от которых так и веяло чем-то масштабным, не помещающимся в вагон поезда. За окном, в степи, ему было бы легче развернуться, совладай он со стихией.
Теперь его лицо занимало почти все изображение в камере телефона. Совсем близко. И глаза у него оказались зеленые.
Дорого и модно – и очень быстро —
Детка, мы замерзнем с шиком, мы в первом классе
Посиневший фейс,
The Fucking Place -
Это в никуда рождественский рейс!
We will, we will rock you!
We will, we will rock you!
Фурса!
Солист отступил в сторону, резко выйдя из кадра. Теперь впереди стоял второй парень с гитарой. Высокий, большой, в шапке, сдвинутой на затылок. И разогревшимися от хлопков пальцами перебиравший струны если не виртуозно, то неожиданно умело. Усилитель давал неплохой звук, перекрывавший топот и хлопки вольных и невольных участников съемки.
Но когда все закончилось, эти самые участники не удержались от аплодисментов и смеха. Дурики из группы «Мета» подняли настроение. Нашлись несколько человек и правда требующих выступления на бис. «Или еще чего-нибудь!»
Полина, довольно часто выбирающая в жизни нейтральную позицию, и теперь оказалась где-то между страждущими продолжения и непробиваемыми скептиками, упрямо продолжающими возмущенно зыркать на музыкантов.
Пока длилось импровизированное выступление, она расслабилась, оттаяла, даже прониклась незамысловатым реалити-шоу, разворачивающимся на ее глазах. Сопричастность ли сыграла с ней шутку, или музыка, составляющая часть ее жизни, привычно завладела ею, придавая окружающему миру яркие краски. Белоснежная пустыня степи за окнами взрывалась огненными искрами, синий заледенелый вагон расцвечивался вспышками спектра при каждом дружном хлопке.
Сразу вспомнилось, что сегодня Сочельник, праздник несмотря ни на что, и можно позволить себе поверить в чудо – сейчас одно-единственное на всех пассажиров чертового Рождественского рейса Киев – Одесса.
«Пусть мы наконец поедем, а?» – подумала Полина и ухватилась за спинку ближайшего сиденья, чтобы удержаться на ногах. Ее качнуло от того, что вагон резко дернулся, и пейзаж за окном стал медленно, но двигаться.
Желания сбываются.
– The show must go o-о-оn! – выдал напоследок Мирош и тренькнул гитарой – совсем рядом от нее. Пока остальные дурашливо кланялись, он оставался возле Полины и широко улыбался. Они все-таки заставили поезд тронуться – топотом и хлопками. Великая сила искусства, а его, как известно, победить нельзя. Мирош кивнул Полине и спросил: – Ну чего? Все сняла? Переснимать не будем? Если ради этого придется снова остановиться, им это не понравится.
– Даже если не все – переснимать не будем, – заявила она и протянула телефон парню.
Он забрал агрегат, а его пальцы, вновь скользнувшие по коже, теперь были теплыми. Поднял глаза. Остановил взгляд на ее лице – внимательный, навязчивый, возбужденный, еще не отошедший от «перформанса».
– У тебя волосы светлые? – вдруг выдал он.
– Не голубые, – улыбнулась Полина и попыталась обойти его с явным намерением расположиться на своем месте.
Мирош вместе с гитарой повернулся боком, пропуская ее. А когда она оказалась к нему спиной, спросил:
– Хочешь кофе? Может, у них там заработало в четвертом.
В четвертом вагоне располагалось кафе, где который час подряд из-за отключенного электричества простаивала без признаков жизни кофе-машина.
– Хочу!
– С молоком и сладкий?
– Сладкий и черный.
– Тогда я погнал, пока остальные не смекнули, – легко рассмеялся он и ломанулся к выходу из вагона, на полной скорости вручая инструмент своим приятелям. Тоже нахрапом, не давая себе труда притормозить – слишком долго стояли.
– Ну что? Цела? – поинтересовалась соседка, едва Полина вернулась в свое кресло. – Вообще, вы правильно сделали, с пьяными лучше не спорить, они слов не понимают.
– Да трезвые они, – усмехнулась Полина. – А вы прям как моя мама…
– Ну, если трезвые, то под чем-то. Ничего, скоро уже дом. Встречают-то?
– Конечно! – кивнула Полина.
– Вот и хорошо… от укурков всего ждать…
После этого последовал пространный монолог на тему того, как знакомую какой-то ее знакомой то ли изнасиловали, то ли убили наркоманы. Под мерное подрагивание состава звучало бы несколько раздражающе, если бы не волшебство, поселившееся в вагоне номер один в тот момент, когда странный парень, назвавшийся Мирошем, решил устроить праздник. И теперь этот праздник ощущался во всем. В улыбках и болтовне людей, в развеселых шумных разговорах активной компании, в голосе проводника, зашедшего сообщить, что в вагоне восстановлено электричество и можно зарядить севшие приборы. В бегущей строке, возвещавшей о температуре за окном и новом времени прибытия. И в метелице, разрезвившейся не на шутку. Белые пепелинки в воздухе мелькали, касаясь стекол поезда, который следовал на юг.
– Ваш кофе, Снежная королева! – донеслось до Полины, уставившейся в окно. Возле ее кресла стоял Мирош с двумя стаканчиками и пирогами на картонной переноске.
– Ты – Кай? – очень серьезно спросила Полина, не обращая внимания на предостерегающие знаки соседки, и потянулась за кофе.
– Нет, я обморожению сердца не поддаюсь. Тут занято? – он ткнул в кресло возле нее.
– Было свободно.
– Можно?
– Я же не проводник, – улыбнулась Полина.
– Тогда можно, – хмыкнул Мирош и уселся рядом, невзирая на рассерженно приподнятые брови Полинкиной визави. Поставил на столик провиант, придвинул к ней упаковку с пирогом и усмехнулся: – Я был первый. Уходил – такая очередь собралась. Грейся.
И тут же оба вздрогнули от оклика со стороны кресел, где продолжали балагурить его приятели:
– Мирош, ты это куда уже лыжи навострил!
– Мирош, ты ж инструмент отморозил!
– Вот так всегда, как играть, то вместе, как девок клеить – Мирош сам!
– Ванёк, вернись, мы все простим!
Мирош в голос рассмеялся, сжал кулак, демонстративно помахав им в их сторону. Улюлюканья это не прекратило, но постепенно оно само стихло.
– Прости, они всегда такие буйные. Бывает стыдно на люди выводить.
– А я думала, это от экстремальных условий, – проговорила Полина и с удовольствием отхлебнула горячего кофе.
– Это от отсутствия мозга. Ты домой едешь? Или погулять?
– Домой. Погуляла.
– Мы тоже домой. Работали… Ну, выступали, – Мирош пригубил напиток, зажмурился от удовольствия и зашелестел упаковкой от пирога. – Теперь еще пару раз в Одессе отыграть и до весны тишина, если ничего не придумаем. Учишься?
– Я на анкету не подписывалась, – Полина грела руки о стаканчик, сохранявший остатки тепла, и взглянула на Мироша, когда в кармане ее дубленки раздался замысловатый звук. Парень пожал плечами и положил открытый, в конце концов, пирог прямо перед ней. У нее забрал упакованный, продолжив возню.
– Знала бы ты, как я мечтаю о борще, – пробормотал он себе под нос.
Проигнорировав и пирог, и его замечание, она достала телефон, изучила экран и шустро набрала текст. После чего снова уставилась в окно, отпотевающее и словно открывающее тайны мироздания в проплывающих лесопосадках и полустанках. Мирош, дожевав, откинул голову на спинку кресла и повернулся в сторону Полины, тоже вглядевшись вслед за ней в сумеречный пейзаж. И в ее профиль, четко обрисовывающийся на темнеющем фоне. Она не могла не чувствовать этот взгляд. Чувствовала.
– Лучше? Согрелась? – снова спросил он.
– Отопление же включилось, – она обернулась к нему. – Но уже хочется доехать.
– Нас чертов тепловоз еще час волочить будет. Подремишь? У меня подушка есть.
– Нет, спасибо, – вместе с ее голосом снова ожил телефон.
– Как хочешь, – усмехнулся Мирош и прикрыл глаза. – В дороге надо наслаждаться дорогой. Когда мы станем известными, только это нам и останется. Придешь к нам на концерт?
– Зачем? – поинтересовалась Полина. Пальцы ее снова порхали по корпусу трубки.
– Сегодня хулиганили. Послушаешь как когда всерьез. Мы на «Ливере» будем играть девятого.
– У меня другие планы.
– Прям по живому режешь. Не понравилось?
– У меня просто другие планы, – недоуменно повторила Полина.
Он перевел дыхание, выражая облегчение. И снова, нахрапом, не думая:
– Тогда приходи… потом как-нибудь. Группа «Мета» и я, Мирош. Если до весны не развалимся, летом будем тусить на Аркадии.
– Это такой самопиар?
– Не-а. Все гораздо серьезнее.
– А-а-а-а… – с понимающим видом протянула Полина.
– Слушай, отстал бы ты от нее уже и к своим шел, – вдруг подала голос молчавшая до этого момента тетка напротив. Делала вид, что не слушает, но, очевидно, вслушивалась в каждое слово. – А то прям навалился. Устали все, дай отдохнуть.
Его темная бровь дернулась, но вместо того, чтобы реагировать на соседку, он посмотрел на Полину:
– А я мешаю?
– Скорее, нет…Что ты там говорил про серьезность?
Тетка разочарованно фыркнула и уставилась в окно, словно бы всем своим видом сообщала Полине: «Дура!» Неунывающий же музыкант ей подмигнул.
– Ищу оператора, – легко бросил он. – А у тебя, вроде, получается.
– Придется поискать в другом месте, – так же легко отбила подачу Полина.
– А бесплатно ходить на концерты и быть с нами с самых истоков?
– Если концерт хороший – за него не жалко заплатить.
– Нелюбовь к халяве – это жизненное кредо?
– Типа того, – рассмеялась Полина.
– Слушай, а ты мне все больше и больше нравишься! Даже без анкетирования.
Тетка напротив снова демонстративно хмыкнула.
– И что мне делать с этой информацией? – так же хмыкнула и Полина, с той разницей, что у нее вышло весело.
– Это исключительно для справки. Ты же вряд ли что-то делаешь со знанием, что Эверест – самая высокая гора, например.
– Вряд ли…
– И если про Эверест можно хоть в кроссворде угадать, то с тем, что ты мне нравишься, ничего не поделаешь, – продолжал разглагольствовать Мирош. – Мой поиск музы на сегодняшний день увенчался успехом.
– Очень скоро тебе придется искать другую, – Полина кивнула за окно, – мы почти в Одессе.
Мирош наклонился к ее сиденью, чтобы выглянуть в образовавшийся отогретый участок стекла. И его подбородок враз оказался рядом с ее плечом. Так, что можно было услышать запах сигарет и парфюма, исходивший от его кожи и одежды. И ощутить щекой его дыхание.
– Ого! Недооценил я наших железнодорожников.
– Ну да… не устают удивлять.
– Наконец-то! – изрекла недовольная соседка и обратилась уже к Полине: – Хотя бы в эти сутки вернулись – и то хорошо. Если б еще гостей можно было отменить, но муж не захочет…
– Купите что-нибудь в кулинарии или закажите пиццу, – посоветовала та.
– Ой, что вы, это же никуда не годится! – снова начался приступ занудства, и, предупреждая его, Мирош всем корпусом повернулся к Полине, словно бы отгораживая, и проговорил:
– Так придешь? Это не больно, правда!
– Не знаю, вряд ли.
– Компанию приводи, если одна не хочешь.
– С компанией уж точно не приду, – улыбнулась Полина. Вагон в очередной раз качнуло – поезд начал замедлять ход. И вместе с ним ускорило ход время. Побежало обратно, отсчитывая секунды. Люди оживились, вторгаясь в реальность, которая, оказывается, сузилась до четырех кресел друг напротив друга. Они и не заметили.
– Замороченная ты, – усмехнулся Мирош, сознавая, что надо отчаливать.
– Какая есть, – отозвалась Полина и стала вглядываться в стекло, за которым все сильнее сгущались сумерки.
– Все равно классная, – мягко проговорил он, поднимаясь и подхватывая стаканы и использованные упаковки от еды. – Как там… Счастливого Рождества?
– Ага, пока, – сказала она невпопад, быстро обернувшись к Мирошу, и снова вернулась к разглядыванию появившегося, наконец, перрона и людей на нем.
– Может, с сумкой помочь? Большая?
– Что? – переспросила Полина, помахав рукой в окно.
– Вещи давай вынесу! У меня вон сколько рабов, – Иван кивнул на кресла, где уже вовсю копошились парни из группы «Мета».
– Спасибо. У меня только рюкзак, и меня встречают.
– Ну ладно… пока, – пробормотал Мирош, кивнул и побрел к своим, пробираясь через начавших толпиться людей. Но этого Полина не видела. Закинув на одно плечо «поклажу», она попрощалась с попутчицей и пристроилась в хвост змейки пассажиров у противоположного выхода от того, который был ближе к ее случайному знакомому.
В тамбуре в лицо ударил морозный воздух, о котором успела позабыть, Поля поежилась и шустро вышла из вагона, почти сразу же оказавшись в теплых объятиях, окутавших ее знакомым запахом и привычной надежностью.
– Привет! – выдохнула она и потерлась теплым носом о прохладную щеку, с проступающей щетиной. – Совершенно бесконечная поездка.
И неожиданно обернулась, будто кто-то толкнул. Или правда толкнул? С другой стороны вагона, толпились пассажиры. И среди них энергичные и никогда не унывающие музыканты, перебрасывающиеся веселыми репликами. Несколько девчонок ее возраста и чуть старше, явно из встречавших, вешались им на шею.
И Мирош. Без девчонок, с зачехленной гитарой в одной руке и спортивной сумкой – в другой.
Мирош, с улыбкой разглядывающий ее в эту минуту, когда ее все крепче сжимают чужие руки.
Мирош, подмигивающий ей в абсолютном знании: просто это случилось.
* * *
Солнце светило так ярко, что сквозь полусомкнутые веки мир расцвечивался голубым, розовым и белым – тонкими искристыми полосками, перемежающимися с тусклыми тенями пушистых ресниц.
Солнце касалось лица. И щурились не только глаза – ей казалось, что щурится все ее существо, пытаясь защититься и одновременно подставляя себя свету: вот она – я, забирай. Всю, целиком.
Солнце терялось вспыхивающими звездами на воде, превращая побережье в сплошной отсвет – все тех же голубого, розового и белого. На сколько хватало глаз от запада до востока, смыкаясь здесь, у проломленной рассохшейся лодки, прибитой штормом к берегу, когда Полина была еще ребенком.
Теперь она сидела на этом месте, глядя впереди себя и ни о чем не думая – о чем можно думать в апреле, когда мир, как она сейчас, медленно наполняется силой и светом.
Море было удивительно спокойным, с тихим шорохом медленно подбиралось к ботинкам и тут же отступало обратно, оставляя после себя темный след. По мокрому песку легко рисовались знаки – буквы, ноты, глупые сердечки и что-то смутно напоминающее парусник. Она смеялась, когда вода в ритме дыхания смывала ее художества. И вновь принималась за прежнее – звезды, буквы, ноты.
Следующая волна быстро и уверенно обхватила толстые подошвы, и Полина резко вскочила, отпрыгнула в сторону, хохоча и возмущаясь морю. На нее величаво взирала чайка – огромная, откормленная и равнодушная. Она стояла очень близко и ничего не боялась. В это время года на берегу чайки встречались чаще людей и чувствовали себя абсолютными хозяевами этого мира.
Полина откинула в сторону прут, которым чертила по песку, проводила взглядом птицу, деловито протопавшую мимо нее, оставляя на песке следы своими оранжевыми лапами, и, сунув в уши наушники, ушла с пляжа.
Она искренне полагала себя счастливым человеком. И все, что случалось в ее жизни, было добрым и светлым.
День сегодня такой же – светлый и добрый.
И вскоре, подпевая мелодии в плеере, Полина стягивала с себя куртку и обувь в их с мамой доме, располагавшемся близко от пляжа и наполненном светом и добротой. В кухне схватила пирожок, еще теплый и ароматный, и прошла в комнату.
– Привет, мам! – поздоровалась она и устроилась на диване, поджав ноги.
Мама, Татьяна Витальевна, оторвала глаза от ноутбука и недовольно поморщилась, глядя на дочь. Поправила очки на тонком лице и заложила за ухо прядку светлых волос.
– Полька, положи на место выпечку – она к чаю. Сейчас скажу Галке, чтобы накрывала завтрак.
– А я сейчас хочу, – проговорила дочка с набитым ртом.
– Перебиваешь аппетит, потом толком не ешь, худая, как таранка.
– Ничего я не таранка!
– Да самая настоящая! Обыкновенная таранка, хоть соли! – рассмеялась Татьяна Витальевна. – На каникулы приедешь, будем с Галкой откармливать.
Откармливать Полину на деле оказывалось весьма проблематично – особенно летом. Мать была занята в пансионате, командуя администраторами и горничными, не забывая заглянуть на хозяйственный двор, общаясь с поставщиками и экспресс-темпами сходя с ума. Галка, проводившая все лето там же на кухне, тем более, никаких пирогов у своей начальницы дома не пекла. Потому все это было лишь пустыми угрозами.
– На улице холодно? – с улыбкой спросила мама, разглядывая румяное лицо дочери. – Не замерзла?
– Нет, там тепло. Солнце уже греет… Хорошо так, – Полина снова прищурилась, как совсем недавно у моря.
– Выспалась хоть? На неделю вперед положено.
– Выспалась!
– Замечательно, – хмыкнула мать, снова уткнувшись в ноутбук. Сама она только и спала до начала сезона, а тот не за горами. Потом не придется. На износ. И приезды дочери именно сейчас, весной, давали ей некоторую передышку и приносили удовольствие. Уже на майские станет не до того.
Потом, позже, они завтракали на кухне. В их доме на лимане была большая кухня с огромными окнами, в которые лился яркий свет, чуть приглушенный сейчас светло-лимонными шторами, и большущий обеденный стол, на который Галка стелила белую скатерть и ставила чайник с чаем посередине, а возле присутствующих – кружки с забавными лошадками и жокеями в цветочном орнаменте по бокам. Еще были омлет, салат и сырники с абрикосовым вареньем и сметаной. И шоколадные конфеты из маленькой кондитерской на Ришельевской, откуда их всегда привозила Полина, когда собиралась домой (или в гости, как теперь понять?), зная, что мать обожает именно эти и никакие другие. Любовь к сладкому – семейная черта. За сладкое Татьяна Витальевна могла продать душу. Но губа была не дура, и Татьяна Витальевна предпочитала конкретику. Конкретику в шоколаде.
– На следующей неделе приедешь? – спрашивала она, отправляя в рот очередной кусок омлета, пока Галка ставила на стол тарелку с сыром и колбасой. Должность кухарки давно уже стала весьма условной. Компаньонка, подруга, член семьи. С Зориными она переживала взлеты и падения вот уже больше семнадцати лет.
– Нет, – Полина отрицательно качнула головой, уплетая за обе щеки все, что было на столе. – У Стаса планы.
– На тебя планы? – уточнила Галка, усмехнувшись.
– На нас.
– На вас! – хмыкнула кухарка и сосредоточилась на намазывании масла на хлеб. Мать тихо рассмеялась и придвинула к себе чашку, потянувшись к конфетам. Она ела быстро, быстрее всех, несмотря на регулярное ворчание своей «сожительницы». Все и всегда было у нее на ходу. Но сейчас, пока Полинка была дома, все внимание сосредоточивалось на ней, а не на исчезающих из вазочки трюфелях. Мать же теперь искоса поглядывала на дочь, продолжая прятать улыбку, а потом вдруг предложила:
– Вот и перенесли бы со Стасом свои планы к нам. Или он такой занятой, что и за город не выехать никак?
Полина замялась, вслед за матерью потянувшись за конфетами.
– Мы, как бы, и выедем… – проговорила она наконец.
– Даже так? – вскинула изящные брови Татьяна Витальевна.
– Чего ты удивляешься?
– Нет, ничего… Ты не забудь предупредить, если он тебя замуж позовет, ладно?
– Я не собираюсь замуж, – хмыкнула Полька. – Не сейчас. Вот академию закончу…
– Во заливает! Прям как мой придурок, – выдала свою критическую оценку Галка, отвлекшись от процесса покрытия горбушки маслом. Галкин сын был ее главной болью. Мужику под сорок – все один. Если она и надеялась на внуков, то «хоть Таниных от Польки». Потому и продолжила увещевать: – Девушке главное замуж удачно выйти, Плюшка. Потом уже академии всякие. Но чтоб семья.
– Угу, – проворчала мать, – а потом стоять у плиты до конца жизни.
– Ой, ой! Я готовку люблю!
Татьяна Витальевна довольно зажмурила глаза и отпила чай из чашки.
– И это тоже самореализация, – сообщила она авторитетным тоном.
– Да выйду я замуж, – фыркнула Полька в сторону Галины. – Стас сказал, платье в Милане закажем. Вот!
Повисло молчание. Кухарка замерла, удерживая не донесенный до стола нож. Мать резко перевела взгляд на дочь. Рассматривала ее несколько секунд, пока не спросила с непонятно откуда взявшимися уставшими нотками:
– А поближе никак?
– Ма-а-ам, это ж только платье. Какая разница?
– Вот именно потому, что разницы никакой, не вижу преимущества миланских портних, над одесскими или там… николаевскими… Черт! – Татьяна Витальевна сняла очки и бросила их на стол, не обращая внимания на притихшую Галку, которая при всей своей массе резко слилась с окружающей средой, подобно хамелеону, с перепугу изменившему окрас. – У вас со Стасом настолько серьезно, что вы обсуждаете платья?
– У него статус. А у меня… – Полина что-то поискала на потолке, но определенно не нашла. Вернулась взглядом к родственницам – по крови и названным – и продолжила: – А у меня мечты.
– Ты сейчас о каких мечтах говоришь, Плюш? О платье или о мужчине?
– Мужчина у меня есть, а платье будет. Ну вот чего вы, а?! – Полина нахмурилась и обиженно откусила пирожок.
– Ничего, – привычно отмахнулась мать. – Мужчина, статус, Милан… Тебе двадцать лет, и ты студентка музыкальной академии. Почему, например, на юридический не пошла? Если статус?
– Так статус у Стаса, а не у меня! Зачем мне юридический?
– Действительно незачем. Впрочем, мне интереснее, зачем тебе Стас. На сколько он тебя старше? Лет на пятнадцать?
– На двенадцать, – буркнула дочь.
– Какое облегчение!
