Текст книги "На берегу незамерзающего Понта (СИ)"
Автор книги: Jk Светлая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)
– Полька, а он точно не женат? – подала голос из своего окопа Галка, но тут же осеклась, едва ощутив на себе уставший взгляд хозяйки дома.
– Я вам в следующий раз ксерокопию его паспорта привезу.
– Не стоит утруждаться, себя хоть привези, мы скучаем, – вздохнула Татьяна Витальевна, объявляя мнимое перемирие, но следующим вопросом резко припечатала дочь к месту: – Ты его правда любишь, Поль? Вот этого мужика?
– Люблю! Вот люблю! – Полина насупилась, совсем по-детски обидевшись на мать. – Хороший он, добрый, не жадный. Чего мне его не любить?
– Любят не от противного, не находя поводов не любить, Поля. Любят – без-ус-лов-но.
– Да ладно вам, – отмахнулась Полина. – Вас не поймешь. То замуж надо, то любви безусловной. А у меня и то, и другое есть. Только любовь сейчас, а замуж потом. И платье из Милана!
– Ну не кипятись! Мы же волнуемся. Был бы это мальчик твоего возраста, это все… понятнее… без Милана… какой-нибудь скрипач или еще что-то… чтоб вместе, а не – статус у него, а платье – у тебя.
Полина подскочила со стула и тут же оказалась рядом с матерью. Обняла за плечи и заговорила в самое ухо:
– Я же его не за статус люблю и не за платье. А просто. Ну что сделаешь, если он старше? Вон Петька теть Галин! Ему еще больше… И мы вместе, ну правда. Ты же видела его!
– Видела, – вздохнула мать. – Вот видела! И тебя с ним – видела. У большого мальчика маленькая девочка… Я не говорю, что это плохо… если тебе хорошо.
– Мне хорошо, – Полина снова поластилась к матери, поцеловала в щеку. – И я тебя люблю!
– И я тебя люблю, – прижала Татьяна Витальевна дочку к себе, чмякнув макушку. Взяла из вазочки конфету и сунула ей под нос. – На электричку опоздаешь… может, еще пару дней побудешь? Дома тоже пианино есть. Раз следующие выходные в пролете, а?
– Нет, концерт скоро. Аристарх Вениаминович меня со свету сживет, если начну прогуливать.
Приват-профессор Фастовский нагонял ужас не только на своих студентов, но и на всех остальных в академии, что, впрочем, не мешало его ученикам благодарить судьбу, что попали именно в его цепкие руки.
– Не сживет, – хмыкнула мать. – Звезда курса. И заменить тебя будет некем.
– Сживет! – рассмеялась Полька. – Сначала сживет, потом будет реанимировать.
– Ладно, Фастовский Фастовским. Обыкновенный Фастовский. А когда там этот ваш фестиваль грандиозный? В филармонию точно не успею, чтобы твоего гениального лицезреть, так может хоть туда… вы там на что собираете-то? На онкоцентр?
– Ага, – кивнула Полина. – На детское отделение. Только Фастовский не знает. Узнает – сживет меня со свету во второй раз.
– Двум смертям не бывать, одной не миновать, – мудро постановила Галка, подхватившись из-за стола и прихватывая блюдце и чашку. – Я тебе домой собрала. Стас хоть встретит-то? Или сама тащить будешь?
– Стас встретит, – улыбнулась Полька и повернулась к матери. – А ты правда приедешь? Это в пятницу, с двенадцати, под Дюком. Приедешь?
Татьяна Витальевна улыбнулась и снова надела очки, так и валявшиеся уныло на столе.
– Ты же знаешь, сезон на носу. Но я буду очень стараться. Правда буду.
– Полька, я приеду! – хохотнула Галка. – И бестолкового своего уговорю, можно?
– Можно, можно! Все приезжайте. Будете группой поддержки.
– Слышишь, Тань, твоей Польке поддержка нужна групповая. До́жили!
– Ребенок, – усмехнулась Татьяна Витальевна. – Мы попробуем. Ладно, пойду машину из гаража выведу. Отвезу на станцию. Ты одевайся, Галка, сумки! А то и правда опоздаем.
Очень скоро они все дружно сидели в машине. Полька ворчала, что еды ей собрали на месяц, Галина уверенно возражала, что ее бестолковому этого и на два дня не хватит, Татьяна Витальевна сосредоточенно держала руль и бормотала под нос что-то про неожиданные появления на дороге озабоченных весной котов.
На вокзал приехали минут за десять до электрички, и теперь в беззлобные пререкания дочери и подруги вмешалась Татьяна Витальевна.
– Так, – поправляя очки и поднимая от ветра воротник пальто, скомандовала она. – Одеваться тепло. Кушать хорошо. Предохраняться. Кстати, ты в этом году к врачу ходила?
– Ходила, – смутилась Полина. – Что ты со мной, как с маленькой.
– А ты и есть маленькая. Хоть и с мужиком. Все нормально?
– Нормально! И вообще, у тебя уже я была, когда тебе двадцать было.
– Была, была. И при любом раскладе тебе легче жить, чем мне. Но лучше перебдеть, чем недобдеть. Кстати, я там квартиру оплатила на два месяца тебе. Если хозяйка явится, ты напомни, чтобы квитанцию на коммуналку не забыла.
– Скажу, – Полина чмокнула мать в щеку и запрыгнула в остановившийся в это самое время у платформы вагон. – И позвоню, когда приеду.
Когда двери электрички закрылись, она бодро помахала в окно рукой так и не ушедшим матери и Галине, устроившись на лавке, достала из сумки телефон, и пальцы ее быстро замелькали по экрану, словно по клавишам.
Глядя на профиль дочери, четко очерченный в окне вагона, Татьяна Витальевна снова сжала воротник пальто. Сердилась. Устала. И даже не пыталась этого скрыть. Впрочем, от кого скрывать? От Галки? А та, полуобернувшись к подруге, вдруг хмуро сказала:
– Пережимаешь, мать.
В сердце ухнуло. Татьяна Витальевна сглотнула и медленно проговорила:
– Не хочу, чтоб как я. Если как я – то все зря. Все, что делала.
– Ну, во-первых, Стас – не твой придурок. А во-вторых… Она же у тебя и нахваталась.
– Заметно?
– А то! Крутит мужиком, как хочет. Пользуется. Выжимает. Знакомый, блин, портрет.
– И не любит, – медленно проговорила Зорина, но уже не Галке. И не дочери, чей светлый локон скользнул по стеклу. Себе.
В это мгновение электричку чуть качнуло, и она устремилась вперед, все ускоряясь и оставляя женщин на залитом солнцем перроне станции Затока.
Так ее и качало следующие полтора часа до самой Одессы. То постоит посреди степи, то дальше поедет. Полина, изучившая, кажется, каждый кустик на этом маршруте, давно уж не разглядывала в окно проплывающий мимо пейзаж. Вот и сейчас в наушниках играли каверы на клавире, а перед глазами довольно часто ярко вспыхивал экран новым сообщением в мессенджере. Она отвечала сразу и обстоятельно. И мысленно подгоняла время. К Стасу, в Одессу, домой.
Ей нравилось чувствовать себя взрослой. Своя жизнь, своя квартира, свой мужчина. То, о чем мечтает каждый подросток. То, с чем ей повезло.
Со стороны – ей ведь повезло. Своя жизнь, своя квартира, свой мужчина.
Но что-то такое затронули мамины вопросы, и в который раз заставили Полину подумать – так ли уж ей повезло. Чего ей не хватает? Чего-то же не хватает, если раз за разом вслед за мамой переспрашивает себя: любит ли, хорошо ли… Должна бы замуж хотеть, а она бережет свою самостоятельность. И ночевать старается дома.
«А на фотографиях мы со Стасом красиво выходим», – невпопад подумалось Полине, и она подняла голову. За окном начиналась Одесса. Что-то знакомое мелькнуло среди мыслей и исчезло, вытесненное насущным.
«Я на месте», – набрала Полина и нажала «Отправить», выбрав из контактов телефон мамы. Мимо тянулся плотный поток пассажиров, стремящихся покинуть душный вагон. Поднялась и она со своими сумками, двинувшись на выход, чтобы, едва ступив на землю, обернуться в поисках знакомой мужской фигуры – высокой, на голову выше толпы. И обязательно – обязательно! – увидеть, как он идет от здания вокзала, тоже высматривая ее среди людей. И заметив, ускоряет шаг. На лице – красивом, с резкими линиями, будто бы высеченными на камне, – улыбка. Рука поднимается в приветственном жесте, заставляя чуть сморщиться черное пальто, нарушая идеальные линии кроя. А уже потом он выхватывает у нее сумку, одновременно с этим произнося:
– Ну, наконец-то!
– Я тоже скучала, – рассмеялась в ответ Полина, касаясь прохладными пальцами ладони Стаса и подставляя лицо для поцелуя. Поцелуй последовал, как всегда, чуточку разочаровывающий. Быстрый и обезличенный. Штофель не любил целоваться на людях. Впрочем, он и целоваться-то не особенно любил. Клевал щеку и крепко обхватывал ладонь. Все остальное – потом, наедине, презрев радость момента первых минут встречи.
– Долго тряслась, лягушонка в коробчонке? – спросил он, отстраняясь.
– Как обычно. Не Хьюндай – в степях не зависает.
– Не напоминай, – Стас поморщился. На Рождество все планы покатились псу под хвост. Пришлось отменить встречу с Соколовыми, куда они собирались вместе с Полиной. А он сам бог знает сколько проторчал на вокзале, ожидая, когда состав дотащит тепловоз. – Как мать?
– К сезону готовится. В пятницу, наверное, приедет.
– Выкроит целый день? – его темная бровь изогнулась. Сам он не то что день, час не мог выкроить на «этот дурацкий фест». Работа не пускала. Но Полинкина музыка вообще интересовала его исключительно как то, что девочка чем-то там занимается. Талантливая пианистка. Плюс к карме.
– Сказала, что постарается. Тетя Галя приедет, будет группу поддержки изображать с Петькой своим, – Полина подхватила Стаса под руку и повела его к выходу из вокзала.
Он проворчал что-то одобрительное – нужно же как-то реагировать. И, перехватив ее ладонь удобнее, энергичной походкой последовал по перрону среди мельтешащих людей и звуков. Среди чемоданов, тележек, объявлений прибытия поездов и голосов торговок и прохожих. Когда они вынырнули на улицу и подошли к парковке, Стас подмигнул ей и весело спросил:
– Сюрприз хочешь?
– Хочу!
– Значит, будет сюрприз. Садись!
Полина не заставила просить себя дважды и шустро расположилась в машине. В ее любви к сюрпризам и подаркам тоже было что-то детское, и она не хотела в себе этого менять. В конце концов, Штофелю это нравилось. Он наслаждался ее молодостью и непосредственностью. Тем, чего в нем самом давным-давно не было. Или никогда не было. Лучшая школа города. Отличные отметки. Активное участие во внеурочной жизни. Олимпиады. Золото на финише. Новое начало – престижный вуз в Киеве. Бурная пятилетка самостоятельности и половой свободы. Красный диплом. И внезапное возвращение домой, когда и родители, и друзья предполагали, что ему прямая дорога в министерство. Очередной старт – отцовский бизнес, который был ему дороже любого карьерного продвижения. И постепенно взятый в руки город у моря, где даже дышать без ведома семьи Штофель было невозможно. Стасу исполнилось всего тридцать два года, а будто бы три жизни прожил.
– Чем тебя опять нагрузили? – спросил он, устраивая сумки на заднее сиденье. – На электричку хоть посадили? Или сама волокла?
– Я будто между двумя враждующими армиями, – рассмеялась Полька.
– С чего вдруг? Я всего лишь беспокоюсь.
– Вот и они там просто беспокоятся.
– Что ты маленькая Красная Шапочка, а я тебя съем?
– Что я сама таскаю сумки, – от смеха из ее глаз брызнули слезы.
– Смешно, – проворчал Стас и уселся в водительское кресло возле Полины. Легко щелкнул ее по носу и взялся за руль. С ней он всегда обходился без водителя. – Никого себе за два дня не нашла в вашем диком селении?
– Нашла, – деловито сообщила Полина.
– М-м-м?
– Так получилось!
– И как это у тебя так получается?
– Само как-то. Я не виновата.
– Полька!
– Шо?
– Кто?
Полина выдержала драматическую паузу и сказала:
– Наглая жирная чайка.
– Черт! – выдохнул Стас.
– Вот будто ты не знаешь, что мне никто не нужен, – проговорила она, разглядывая его профиль.
– Ты меня до седины доведешь. Твоя мать будет ворчать еще больше.
– Седина тебя только украсит.
– Не подлизывайся. У тебя это плохо получается.
– Ну и ладно! – вздохнула Полина. – Тогда моя очередь. Как провел два дня без меня?
– Разумеется, работал. Что еще я могу без тебя делать? – в лоб спросил он, не поддаваясь на провокации и не включаясь в игру.
– Пойти на рок-концерт и увлечься солисткой.
– Смешно, – уже второй раз за последние десять минут констатировал Штофель. Повернул к ней голову и неожиданно улыбнулся: – И что бы ты сделала?
– Я? – Полина сосредоточенно свела брови на переносице и напустила на себя задумчивый вид. – Я-я-а-а-а бы-ы-ы-ы… Пристрелила бы обоих!
– Да? – недоверчиво усмехнулся Стас и вернулся обратно к дороге. – Максималистка.
– Ну как-то так, – пожала она плечами и отвернулась к окну, странным образом понимая, что не только бы не выполнила заявленного, но еще большой вопрос, насколько сильно ее бы задело случившееся. Думать об этом долго не довелось, но наступившее в салоне молчание казалось вечностью. Они немного попетляли по весеннему городу, в уголках которого золотом отражалось апрельское солнце. Ехали не к ней. И, что характерно, не к Стасу. Но задавать ему вопросы сейчас, в этом настроении уже не хотелось. Впрочем, вопросы были не нужны.
Свернув куда-то с центральной улицы и припарковавшись на свободном парковочном месте у обочины, Штофель повернулся к Полине и снова улыбнулся. На этот раз чуть самодовольно.
– На выход! Паспорт с собой?
– Зачем он мне? – удивилась она.
– Сейчас увидишь. Пошли, – подмигнул он ей и вышел из салона автомобиля. Обежал его и открыл перед ней дверцу. – Пошли, пошли.
Она выбралась из машины и осмотрелась. Они стояли перед автосалоном, чье название возвышалось над огромной витриной в два этажа. А прямо напротив, за стеклом, красовался черный поблескивающий Peugeot 3008. Замануха.
– Мне надоело зависеть от расписания, – неожиданно обнял ее Стас и прошептал на ухо: – Права у тебя есть… пора от теории переходить к практике.
– Нет, – очень серьезно проговорила Полина.
– Да-а… Сумки от твоей матери опять же…
– Нет, Стас. Это слишком неуместно.
– Перестань. Что неуместного? Я тебя люблю и хочу сделать тебе подарок, – он чуть крепче ее обнял. А она, невзирая на простое объятие, ощутила всем телом, всем нутром, от кожи и в глубину естества – его силу и настойчивость. Стас перекрывал кислород, не оставлял пространства. А он, между тем, продолжал нашептывать ей на ухо: – Что такого? Выберешь, какая нравится, какую хочешь. Я давно думал, еще с Рождества. А? Соглашайся, Поль.
– Это неправильно. Я не жена тебе, мы даже не живем вместе. И мама…
– Ну при чем здесь твоя мама! – вдруг рассердился Стас. – Я не твоей маме, я тебе хочу машину! Нахрена тебе мужик, если не для того, чтобы обеспечить твой комфорт?
– Ну явно не для того, чтобы говорили, что ты меня за машины покупаешь, – насупилась Полина.
– А я тебя покупаю?
– Ты же понимаешь, о чем я…
– А ты? Ты понимаешь, о чем я? Это просто машина. Прости, но дарить тебе сердечки на открытках – не в моем стиле.
– Подари мне золотое на цепочке, – выдохнула Полина.
– Чушь! Дурацкие капризы.
– Пусть! Но я не хочу никакую машину. Не сейчас. Не так. Это неправильно!
– Ты издеваешься?
– Нет, – она покачала головой и посмотрела прямо в глаза Стасу. – Говорить будут не только обо мне, но и о тебе. А ты на виду не только для близких. Хочешь, чтобы завтра все местные газетенки вопили про капризы «местных князьков»?
– Тебя заботит то, что с тобой – местный князек?
– Я не об этом! – в голосе Полины хорошо были слышны слезы, и губы ее задрожали. – Если бы меня это заботило, я… Я… Ну зачем ты?!
– Я? – его голос прозвучал глуховато и замер в странной вибрации в груди, которую она ощутила. Вибрация угасала несколько секунд. Он молчал. А еще через мгновение отстранился и взглянул на витрину с Пежо. Потом коротко хохотнул: – По крайней мере, когда мы поженимся, я буду знать, что это потому что ты меня любишь, а не потому что я тебя купил.
– Я тебя люблю, – очень быстро и очень близко от уха Стаса проговорила Полина.
– Что-то мне подсказывает, что я тебя люблю несколько сильнее.
– Опыт?
– Способность анализировать. Ладно… проехали… Сюрприз был так себе. К тебе или ко мне?
– Замечательный сюрприз, – теперь Полина шептала в самое ухо Стаса. – Мне понравилось, очень…
– Еще и врушка.
– Я не врушка.
– Не знаю, Поля… – Штофель вздохнул и, окончательно отодвинувшись, пошел обратно к машине. – Придется и дальше встречать тебя с твоих проклятых электричек.
Полина шустро ринулась за ним.
– А мне нравится, когда ты меня встречаешь. Иначе и не поймешь, вдруг не ждешь, а? Ста-а-ас, – заглянула она ему в глаза, – ну Стас! Поехали к тебе? Ты же уже все равно с работы ушел. И переживут они без тебя полдня. А я – нет!
– Поля, ты без меня переживешь полжизни, – медленно проговорил Стас. – А я – между твоими поездами.
– Ты сейчас сказал что-то ужасно умное, – она уткнулась лбом ему в грудь и глухо повторила просьбу: – Поехали к тебе.
– Харчи твоей мамы я есть не буду, – пробормотал он ей в макушку и быстро поцеловал. – Садись.
– Мне больше достанется! – улыбнулась Полина, забраясь в машину.
Теперь они ехали в молчании. Разговор исчерпал сам себя, но хуже всего была витающая в воздухе обида. Его обида. Стас замыкался в себе и с непроницаемым видом смотрел прямо перед собой. На дорогу. Посторонние, зная его непрошибаемость, и не догадались бы. Более близкие – чувствовали. Особенно те, на кого была направлена эта тихая злость, которая никогда не проникала наружу. И Поля чувствовала – точно и ясно. Еще и потому, что с ней он сам становился иным. А теперь был такой же, как с остальными.
Разочарованное – то слово, которое лучше всего характеризовало его молчание.
– А меня Фастовский убьет, если узнает, что я в акции участвую, – ляпнула Полина первое, что хоть как-то сформировалось в ее голове – чтобы разрушить тишину.
Стас кивнул. Видимо, хотел промолчать. Не вышло. Повернул к ней голову и проговорил отчетливо и ясно:
– Размениваться на мелочи, имея цель, глупо.
– Это займет полчаса времени и для хорошего дела. Почему же мелочи?
– Сколько вам там надо собрать? Я перечислю. Для хорошего дела.
– Сколько соберем… Чем больше – тем лучше, – Полина «протопала» пальцами по рукаву его пальто к ладони. – Ты же не сердишься?
– Нет.
– И я нет.
– Тебе и не с чего. Я идеальный партнер.
– А я – так себе, – со вздохом сказала Полька.
– Ты – учишься. Знаешь… вроде того, что жену, чтобы воспитать под себя, надо брать несмышленышем.
– Мама говорит, я безнадежна.
– Твоя мать – не замужем. Не ей судить.
У самого Штофеля родословная тоже была идеальной. Родители прожили в браке сорок с лишним лет. То, что происходило за рамками брака – периодически мелькало в прессе, но, тем не менее, семья оставалась семьей, невзирая ни на что. Делить капитал не входило в сферу интересов ни одного из ее членов.
– Думаешь, у меня получится? – Полина повернула голову к Стасу.
– Ты же отличница. Если ставишь себе цель – добиваешься. Потому мне не нравится твоя акция. И мне не нравятся твои отказы там, где они неуместны.
– Поэтому я быстренько поучаствую в акции и поеду домой.
Стас снова посмотрел на Полю. Почти раздраженно. С ним никто никогда не спорил, не осмеливался даже спорить. И если другие его в таком состоянии не трогали, то Полина – теребила, не давала надеть броню. Она выворачивала его наизнанку своим упрямством.
– В следующий раз я не приму отказа, ясно? – полусердито, полушутя сообщил Штофель.
– Так смотря ж что предложишь, – улыбнулась она.
– Я играю только по-крупному. Это то же самое, что не разменивать себя на ерунду.
– Не сердись. Мне просто все интересно.
– Я надеюсь, это ты тоже перерастешь. Разбросанность никого еще до добра не довела.
– Бука! – констатировала Полька.
Стас закатил глаза и снова уставился на дорогу. «Бука» – там, где другие были бы уже в ужасе. Но, как бы он ни злился, мозг не захлестывали эмоции. Он никогда не повышал голоса, не запугивал. Не давил так, чтобы выжать из нее желаемое. Обезоруживала? Молодостью, красотой, веселостью? Нет. Но что-то в ней такое было, что он, взрослый мужик, в жизни которого случилось немало молодого, красивого и веселого, здесь оказывался безоружен.
– Сердечко? Золотое? – процедил он сквозь зубы.
– Да! – весело защебетала Полина. – Тонкое такое, просто силуэт, чтобы без ушка и цепочка сквозь него продевалась.
– Господи, чушь какая. Ты себя слышишь?
– Чушь, – согласилась она. – Тогда улыбнись… Пожалуйста.
– Сейчас это будет выглядеть, хуже, чем у Шварценеггера в Терминаторе.
– И вот что мне с тобой делать?
Полина принялась задумчиво смотреть в окно, выхватывая из общей картины отдельные элементы – красный свет светофора, кошка в окне, мальчишка на велосипеде. Под странные отдельные звуки в голове, цепляющиеся друг за друга и пытающиеся заявить себя как мелодию.
Среди всего этого в общем потоке плыл черный внедорожник, увлекавший их в коттеджный поселок, постепенно становившийся ей привычным за этот без малого год их встреч. Квартира в центре устраивала бы ее больше, оттуда было удобнее добираться к себе. Но Штофель все чаще увозил ее именно в этот дом, далекий от чрева одесской жизни. Здесь, в сдержанно-бежевых стенах под красной крышей, среди парковых дорожек, по обе стороны которых были высажены пока еще небольшие туи, царили тишина и спокойствие. И до моря всего-то десять минут. Сбегать отсюда с каждым разом казалось все меньшим соблазном. Затягивало. В этом она увязала, как в карамели.
– Приехали, – констатировал Стас очевидное, когда они подъехали к дому, а им навстречу из-за ворот выскочил работник, чтобы загнать автомобиль в гараж. Смысл был не в констатации. А в том, что он соизволил снова с ней заговорить.
– Ура! – выдохнула Полина, вышла из машины и пошла по дорожке к дому. Всё здесь было знакомо и привычно, давно осмотрен и участок, и сам дом от подвала до чердака с присущей ей неутомимостью. И теперь она прямым ходом направилась в ванную, переобувшись в прихожей в «свои» тапочки, а оттуда – в кухню. Потом послышался ее голос: – Ста-а-ас! Чай будешь? Или кофе?
И ей в затылок ударилось его горячее дыхание, а талию ее со спины обхватили его большие ладони.
– Я тебя два дня не видел. Какой, к лешему, кофе?
– Черный, горячий и сладкий, – пояснила она, разворачиваясь в его руках.
– Потом кофе, – прошептал Штофель. Его дыхание щекотало ее лицо. А ладони скользили от талии по ребрам – к груди, забравшись под блузку. – Или тебе очень хочется кофе?
– Неа…
– Тогда давай перенесем его… на вечер… Иди сюда.
Полина закинула руки ему на шею и коснулась его губ поцелуем. Он глухо рыкнул и подхватил ее под бедра. Его язык совсем не так, как при встрече на перроне, вторгся в ее рот. Все размолвки с ним решались просто. Через постель. Хотя это приносило кратковременный эффект, но сглаживало.
Не успела она оглянуться, как уже оказалась на диване в гостиной, а он нависал сверху, торопливо расстегивая ее джинсы и коротко выдыхая. Его же брюки были расстегнуты и приспущены. Она помогала ему. Раздевалась сама, стаскивала футболку с него. Привычно разводила колени, чтобы почувствовать его бедра между своими. Тихо охала, когда горячая плоть проскальзывала в нее и ритмично двигалась внутри, стремясь к разрядке.
Чуть позже он замрет на мгновение, сцепив кулаки там, где окажутся пальцы – на ее волосах или запястьях, а она охнет снова – чуть громче и облегченно.
Так, как должно быть.
Так, как было всегда.
Так, как она привыкла.
А потом, откатившись на спину, он негромко спросит:
– Ты как?
Она поцелует его в ответ – в губы, или в шею, или в плечо – и, притихнув, устроится рядом. Он прижмет ее к себе, и его тяжелая рука ляжет на ее грудь, мешая дышать. Потом, позже, возможно, все начнется сначала. Ему никогда не хватало одного раза. И удовлетворив свой первый порыв, в следующую их попытку он не отпускал ее дольше.
К ночи она все так же привычно была дома. Знала, что Стасу не нравится, но снова настояла на своем. Он отвез ее и ее сумку с припасами в небольшую однушку в спальном районе после ужина и кофе – как оговорено, крепкого и сладкого.
В горячей воде, наполнившей ванную сладким запахом роз и сандала, Полина трогала себя так, как никогда не прикасался к ней Стас. Скользила пальцами, находя заветную точку, распаренную, возбужденную, требовательную. Фантазировала о его языке, сдерживала вскрик. И доводила себя до экстаза, разглядывая шальными глазами потолок.
Он был ее первым. Он многое открыл ей. Он любил ее.
Их знакомство походило на романтичную сказку.
Один из главных спонсоров академии, коллекционирующий звания и регалии, в его случае – сферы влияния, устраивал празднества в честь юбилея бизнес-клуба, который он основал десять лет назад. Пожелав по этому поводу, чтобы лучшие учащиеся академии дали камерный концерт в ресторане, который тоже, к слову сказать, принадлежал все тому же спонсору.
Ему никто не мог отказать. Даже такой академический зубр, как Фастовский. И Полина, будучи его лучшей ученицей, в своем концертном платье, не скрывающем, а скорее подчеркивающем достоинства фигуры, которыми щедро наделила ее природа, в тот вечер дважды поднималась на сценический подиум ресторана.
Отыграв свой второй номер, она вышла в гардероб, набирая службу такси. Там и была остановлена Стасом – одним из членов клуба и приглашенным на юбилей. Впрочем, его имя она узнала после. Он, безусловно, произвел на нее впечатление своим ростом, правильными чертами лица, темно-синим пиджаком в тонкую клетку и резким парфюмом, проникшим в нее вместе с его негромким голосом и грамотной речью. Тогда ей показалось, что навсегда. Или она решила для себя, что навсегда.
Их беседа была недолгой, он отпустил ее в тот вечер, но принялся настойчиво ухаживать за ней после. Полина же не была настроена сопротивляться. «Девочка созрела». Ей хотелось общения, хотелось мужчины, хотелось любви. Стас подходил как никто другой из ее окружения. С машиной, домом, опытом – о таких мечтают.
Мечтают, пока мечта не становится привычкой.
Слишком быстро не осталось ничего неизвестного между ними – ни на людях, ни в спальне. И все чаще Полина чувствовала беспокойство и неудовлетворенность.
С неудовлетворенностью можно было справиться под душем. От беспокойства возможным лекарством мог стать ЗАГС как следующая ступень отношений…
Тихонько всхлипнув от судороги, посланной быстрыми пальцами сквозь тело, Полина заставила себя выбраться из ванной, завернулась в огромное полотенце и, прошлепав через комнату, забралась под одеяло.
Завтра ее ждали академия и Фастовский. И это было похлеще любого секса.
* * *
Фастовского давно уже прозвали извращенцем. И к тому были все основания у тех, кто прошел через его руки. Шпилил он кого ни попадя. Но любимых своих учеников – с особенной жестокостью. Извращение же состояло в том, что трахал приват-профессор в основном мозг, а после – срал в душу. На фоне этого его рафинированная внешность, аккуратная бородка, прямой пробор в седой гриве и очки почти как у Чехова казались чем-то из другой реальности. Впрочем, говорят, маньяки на маньяков вовсе и не похожи. А Фастовский уже пятый десяток лет вкладывал знания и силы в своих одаренных детей.
Потому сейчас, глядя на напряженную спину одной из одаренных нынешнего поколения воспитанников, он недовольно хмурился и слушал, сжимая пальцами виски, пока, наконец, не выдержал и не рявкнул:
– Зорина! Довольно! – останавливал он ее уже четвертый раз. И все время в одном и том же месте.
Полина послушно убрала руки с клавиш и, сдерживая вздох, сложила их на коленях.
– Мне вот интересно, – медленно проговорил Аристарх Вениаминович, – мне просто интересно, госпожа Зорина! Вы себя слушаете? Слышите? О чем вы думаете, когда играете?
– О музыке, о том, что играю.
– Тогда не думайте вовсе! – зашел на новый виток приват-профессор. – У вас плохо это выходит! Исполняйте бездумно, получится хотя бы добротная механика. На сцене вам не блистать, но для кабака – вполне сгодится. Или садитесь заново зубрить терминологию! Сделаем из вас теоретика. Тем более, что, судя по этому отрывку, у вас бо-о-ольшие с ней проблемы! Legato! Вы слышите меня? Legato, Полина Дмитриевна! А вы что вытворяете? Сколько раз нужно прогнать этот отрывок, чтобы вы поняли?
– Я понимаю, Аристарх Вениаминович, – кивнула Полина, и рояль снова вздохнул певучей мелодией.
– Ни черта вы не понимаете, – проворчал Фастовский и стал бродить по периметру зала, прикрыв глаза и слушая. Обошел все помещение, сосчитав тысячный раз шаги от стены до стены. Лицо его то морщилось, то вновь разглаживалось. Ровно до того момента, пока пианистка не добралась до прежнего места, которое он считал провальным.
– Зорина! – раздался профессорский рык, едва она его проскочила.
Полина вздрогнула, снова остановилась и мысленно послала профессора к черту. При этом ее лицо было олицетворением смиренности.
– Зорина! В конце концов, я услышу или нет?!
Она кивнула. Собственно, таким образом проходила бо́льшая часть ее занятий с Фастовским. Но сегодня он был особенно изобретателен. И Полина из последних сил сдерживалась, чтобы не рявкнуть в ответ. Сцепив зубы, она в очередной раз коснулась клавиш, в надежде, что теперь у нее получится исполнить все верно. Иначе она бросит и фортепиано, и музыку, и академию! Точно бросит! И избавится, наконец, от Аристарха на веки вечные!
– Полина, руки! Вы как руки держите? Это что за инструмент вам неподвластный! – орал Фастовский прямо у ее уха. – Играйте, черт вас подери! Не останавливайтесь! Иначе вас и в кабак не возьмут, хотя кто там, к черту, слушает музыкантов. Внимательнее, внимательнее… Что у автора? Ritardando! Ritardando, Зорина! А у вас? Вы хотите, чтобы я вас к академическому концерту не допустил? А допущу – опозоритесь!
– Не опозорюсь, – буркнула она себе под нос, продолжая играть. Не остановил – уже хорошо.
– Так, стоп! – словно бы в ответ на ее мысленное облегчение прорычал Фастовский.
Снова стало тихо. Полина сидела, склонив голову, профессор драматично вышагивал по паркету.
Молчал. Ничего не говорил. Сердился. Бросал взгляды то в окно, то – уничтожающие – на ученицу. И среди тишины зала только отчетливо звучал нервный ритм его шагов, пока он вновь не оказался возле нее и рояля.
– Если вам перебить все пальцы, потеря будет невелика, – сообщил ей Фастовский. – История музыки прекрасно обойдется и без вашего имени. Давайте с самого начала и до самого конца. Уж как получится. Тратить на вас свое время я сегодня более не намерен.
Она кивнула. Выровняла спину, вскинула руки и начала играть.
Полина играла так, как чувствовала внутри себя, где-то под солнечным сплетением, откуда посылался импульс пальцам, легко скользившим по клавишам. Забыла о времени, о профессоре, о том, где она. И теперь ничто не могло ее остановить, даже разверзшиеся небеса. Она не видела его, не видела его усмешки, затерявшейся где-то в усах. И не видела легкого кивка головы, едва музыка, в конце концов, смолкла. Лишь когда уходила, услышала прозвучавшее ей вслед:
– Ну, сегодня получше, чем в прошлый раз. Я, пожалуй, даже поставил бы вам тройку, если бы вы, наконец, выучили, что такое legato. Это плавность, Зорина, припоминаете? Плавность! А ваше legato изобилует паузами. И не спорьте, это вы и сами знаете.
