Текст книги "Горячая верста"
Автор книги: Иван Дроздов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
– Мужчина! Вам подавай красивых. А куда ж дурнушкам деваться!
Егор задумался, шутливый огонек потух в его глазах:
– А знаешь, Настя, дурнушек-то и не бывает в природе. Мне как-то Павел Павлович сказал: юность сама по себе хороша. Так-то вот. Девушка какая ни на есть, а все равно хорошая. Что-то да есть в ней красивого. Надо только хорошенько присмотреться – обязательно найдешь. Я так думаю.
– В утешители записался. Тебе идет эта роль – утешать. Ты – добрый.
Настя говорила с улыбкой, но в улыбке её было больше печали, чем веселости; и Егор заметил это, он только не знал причины её грусти. Да он и не мог об этом помыслить. Чего ей тревожиться о своей девичьей доле – Настя красива, а если у них с Феликсом случаются размолвки, то у каких же любящих они не бывают. Милые бранятся, только тешатся. Им ли с Феликсом грустить и кому-то завидовать!
Глубоко и шумно вздохнув, сказал Насте:
– Что же мы стоим? Пойдем посмотрим станцию, заглянем внутрь.
Они спускались с горы к строящейся станции, к чуть виднеющемуся за ней берегу Волги. Южный ветер принес оттепель и мокрый снег, смешавшись с грязью, таял, дороги развезло – груженые самосвалы носились со страшным ревом, из-под колес летели черные фонтаны грязи. И лес, окружавший стройку, подступавший к самому берегу Волги, казался чернее обычного; он набряк, отяжелел, словно только что принял обильную пищу.
– Егор! Ты к Аленке приехал. Что так холоден с ней? Не хочешь посторонним любовь показывать?
Он повернулся к девушке, взял её за локти и посмотрел в глаза,– пристально посмотрел и хотел сказать ей все: и то, как любит её, и как терзается неразделенной любовью.
– Приглянулась мне Аленка,– соврал Егор.– ещё тогда приглянулась, на стройке. Да только сказать я ей ничего тогда не успел. А как мы из гастрольной поездки вернулись, узнал я: переехала Аленка с Кольского полуострова сюда, на станцию. Вот и я теперь... строителем буду.
– А со сценой как быть? Тебя в артисты готовит Михаил Михайлович.
– На артиста учиться надо. Боюсь, устарел для сцены.
– Ханжа ты, Егор, и демагог. Сами с Феликсом целую стратегию разработали, все гастроли на два года вперед расписали, а передо мной скромником прикидываешься. Не идет тебе такая роль, не в твоем характере.
– А Феликсу... пошла бы роль такая?
– Феликса не трогай. Он – статья другая. О нем и разговор иной.
«Защищает Феликса»,– подумал Егор. Но тут же решил: «Не одобряет его уход в искусство. Честь инженера в ней говорит».
– А знаете что!– запрокинул назад голову Егор.– И не надо мне никакого искусства – руки у меня есть, и ладно! Отец говорит: хороший рабочий лучше, чем плохой певец. Вот женюсь я на Аленке... не на этой, так на другой, и построим мы с ней самую большую в мире электростанцию!..
«Не Егор говорит, нет не Егор,– ворошилось в душе Насти. – Ревность его гложет, обида. И нет у него любви к Аленке, нет планов новой жизни... Ничего у него нет, а есть смятение чувств, буйство могучей натуры. Что с тобой творится? Расскажи мне, Егор, откройся!»
Настя не смотрела на Егора, шла, собравшись в комочек, словно синичка на морозе. Шла тихо, будто нехотя. А Егор, глядя на нее, думал: «Видно, у них с Феликсом серьезная размолвка вышла. Не в себе она».
Аленка им вновь встретилась на стройке, когда Егор и Настя, спустившись вниз, к зданию станции, очутились среди нагромождений бетонных блоков, балок, штабелей кирпича. Кто-то сверху, казалось, из поднебесья кричал: – Егор Ла-а-птев!..
Егор задрал голову и на выступе стены, на уровне сорока—пятидесяти метров, увидел Аленку – ту самую голубоглазую с черными бровями,– Настину подругу. Она махала рукой: поднимайтесь, мол, сюда.
Егор подал руку Насте, и они вошли в ещё не закрытую с одной стороны часть здания. По лестницам, на которых ещё не было перил, поднялись на второй, третий, четвертый этаж. Здесь их встретила Аленка.
– Хотите взглянуть на здешнюю округу с высоты?..
И повела их дальше, наверх.
– Вы всем очень понравились, – говорила она Егору. И потом, блестя небесными глазами, вся розовея от смущения, спросила:
– Вы бывали на электростанциях?
– Нет, не бывал,– смутился Егор,– Зато сразу попал на самую большую.
На верхней площадке, где гулял холодный ветер, к ним подошли другие девушки и парни, стали благодарить за вчерашний концерт. Подошел бригадир, невысокий широкогрудый крепыш в ладном ватнике, из-под которого выглядывала солдатская гимнастерка, – видно, недавно из армии.
– Вы только нас извините, мы сегодня кладку обещали довести.
– Разумеется, а нам посмотреть можно? – спросила Настя.
– Мы-то вчера смотрели... на вас...– Аленка повернулась к Егору.– И вы... пожалуйста.
Аленка взбежала наверх, на круто повисший над землей выступ, на ходу надела широкий ремень, пристегнула к нему гибкий трос и встала с поднятыми на уровень плеч руками,– словно приготовилась к танцу. Кто-то снизу крикнул: «Пошел!», и наверх к Аленке, один за другим, полетели кирпичи. В правой руке у нее был мастерок – им она ловко бросала бетонную массу, другой рукой вдавливала в нее кирпич, вела кладку. «Не девичья работа»,– подумал было Егор, но потом увидел, что Аленка принимает на руку кирпичи не обыкновенные, а маленькие, фигурные,– и кладку ведет не простую. Стена тут завершалась карнизом, и этот-то карниз «выписывала» на пятидесятиметровой высоте Аленка. Именно выписывала, потому что карниз под её руками выходил правильным полукружьем, будто кто-то циркулем означил его путь, а девушка лишь вела по штрихам. Но штрихов никаких не было; Аленка вела линию на глаз, а глаз у нее был верный и чутко улавливал красоту.
– Как не боится?– сказал Егор.
Аленка закончила линию кирпичей в одном месте и поднялась на самый край выступа – едва только ноги помещались на упоре, а сама она висела над бездной. И откинула назад руку, ждала очередной кирпич. Вот он полетел наверх, Аленка подхватила его и с той же быстротой и сноровкой стала «писать» вторую линию.
Долго смотрели за её работой Егор и Настя, а когда случилась заминка с кирпичами и Лена вынужденно на минуту остановилась, Егор кивнул ей и легонько захлопал в ладоши. Аленка тоже кивнула и засмеялась. А когда кирпичи снова полетели к ней наверх, Егор и Настя попрощались с ребятами, стали спускаться. Но их окрикнул бригадир:
– Станцию хотите осмотреть?
– Хорошо бы! —сказал Егор.
Бригадир крикнул:
– Сизов! Замени Рощину!
Работа на минуту снова прекратилась, бригадир, приблизившись к Елене, что-то сказал ей, после чего она спустилась вниз, помыла в ведре руки, подошла к артистам: – Приказано вам станцию показать.
Егор развел руками, Настя обняла Елену.
– Хорошо-то как!
В станцию входили с парадного подъезда; тут, как только они вошли в первый этаж, открылась перед ними картина, которую частями они видели то на рисунках в книгах и журналах, то на экране телевизора или в кино: машинный зал современной теплоэлектростанции, на втором этаже была большая стеклянная комната и в ней пульт управления – на манер тех, которые изображаются в фантастических романах. Лена в комнату не заходила, вела своих друзей мимо нее – в длинный коридор с цветным паркетным полом и со стеной, увитой пароводами. Пароводы были толстые и тонкие, они причудливо вились по всей стене, сцеплялись друг с другом, точно сказочные питоны и удавы. Самый большой паровод одет в белую рубашку из тонкой блестящей жести; от неё исходило тепло. Слышалось гудение.
Настя – инженер, она в институте изучала устройство электрических станций, но тут, попав на саму станцию, увидев её «живую», не смогла сразу понять, где зарождается пар и куда он идет. И вопросы задавать стеснялась. Она ведь инженер, и ей перед Егором не хотелось ронять репутацию. А Егор, между тем, спрашивал:
– Зачем тут так много труб?
– Это котел, – сказала Лена, – прямоточный, самый что ни на есть современный. Вон посмотрите – он начинается снизу и идет до самой крыши. Его высота сорок метров. А внутри его горит факел. И разогревает пар.
– А он потом,– продолжал Егор её мысли,– под большим давлением...
– И с большой скоростью, – уточнила Лена, – устремляется к лопастям турбины. Если бы снять с труб вот эту нарядную рубашку,– показала она на большой паровод,– то труба бы предстала перед нами раскаленной докрасна.
Лена свернула в дверь и привела их в огромный, крашенный в желтые и зеленые цвета зал. Здесь на средине, утопленная наполовину в пол, лежала турбина.
– А вот и «трехсотка»!– показала Лена. И встала в отдалении, как бы боясь подойти ближе и давая понять своим слушателям, что ближе к ней подходить нельзя.
– Правда ли, ваша станция будет самой большой в мире?– спросил Егор.
– А как же?– удивилась девушка.– Разве кто-нибудь в этом сомневается?
– Я, например,– подзадорил её Егор.
– Ну если вам охота – сомневайтесь,– весело, но в то же время обидчиво надув губки, проговорила Аленка. И затем серьезно, стараясь убедить Егора, продолжала:– По проекту у нас будет пять миллионов двести тысяч киловатт. О Волховской гидростанции слышали?.. Так вот наша равна силе почти ста Волховских станций.
– А какая будет сильнее – ваша или Днепрогэс?
Девушки переглянулись, вопрос им показался наивным, но Лена, быстро подавив улыбку, серьезно ответила:
– Наша будет в десять раз сильнее.
– А вы вот что скажите нам, Леночка,– обратилась Настя,– сила скольких лошадей заключена вот в этом одном агрегате – в трехсотке?
Настя задала вопрос, подобный тем, которые только что задавал Егор; она тоже, как и Лена, уловила неловкий момент и теперь бросала Егору якорь, чтобы он окончательно поборол смущенье. Однако Егор понял этот Настин маневр, но сделал вид, будто ничего не случилось.
– Так сколько же тут лошадок? – повторил он беспечно Настин вопрос. Лена затруднилась на минуту, но, сделав в уме какой-то пересчет, сказала:
– Здесь... почти полмиллиона лошадей!
Егор плутовато сощурил глаза, отступил назад, затем взял Елену за руку и, словно сделав для себя какое-то открытие, сказал девушке:
– Постой, постой! А вы откуда все это знаете? Вы же строитель!
Лена негромко проговорила:
– Я учусь в институте. Заочно.
Егор вспомнил письмо Аленки бригадиру Куртынину. Подумал: «Откуда в ней столько романтических устремлений! Вот она ещё и учится. И неизвестно, что её больше увлекает, учеба или труд? А вот брошу я ваши спектакли, останусь на стройке и буду как Аленка творить на земле чудеса!..»
Мысль эта была хоть и заманчивой сама по себе, но Егор чувствовал: сил у него недостанет для её осуществления.
Феликс искал Настю. В номере её не было; заглянул в буфет, нигде не увидев, зашел к Павлу Павловичу. Старый артист читал толстую книгу. Когда же Феликс спросил: «Куда это они пропали?», Хуторков не спеша отложил книгу, поинтересовался:
– Зачем они вам?
– Как зачем? Что это вы говорите, Павел Павлович! У нас организованная бригада, не цыганский табор. Да и там, я думаю, существует какой-то порядок!
Хуторков заметил:
– У нас свободный день, Егор вправе распорядиться своим временем.
– Пусть себе распоряжается, но мог бы и мне сказать! Язык-то у него не отвалился бы!..
Хуторкова забавлял вид рассерженного молодого Бродова. В Феликсе он видел копию его отца: властного, нетерпеливого. Павел Павлович, узнав о новой затее Бродовых с гастрольной бригадой, не удивился и тому, что Феликс бросил все свои инженерные дела и как азартный игрок кинул карту по всему банку. Хуторков ещё не знал всех планов Бродовых, но сразу понял: они пахнут серьезными деньгами. Бродов-старший даром бисер не мечет. Он в свое время уговорил его, Хуторкова, поехать к нему на житье в Железногорск, где он с сыном поселился на время – пока Феликс отработает стаж и не переведется к брату в институт. «Он меня нянчил до поры до времени, а теперь, когда в их руки попал ещё и Лаптев, они дали волю своим аппетитам».
– Вам, Феликс, полезно бы читать вот эту книгу,– показал он обложку, на которой золотом выведено слово: «Былины».
– Зачем? – спросил Феликс. Он знал излюбленную страсть Хуторкова говорить витиевато и хотел бы ради любопытства послушать сентенции старого чудака.
– Затем, чтобы дела вести по-научному.
– Не понимаю!
– Вы теперь бросили заниматься станом и перешли в искусство. И будете не рядовым, а начальником – как ваш батюшка. Будете кем-то командовать: бригадой, вот как теперь, группой какой-нибудь, а там, глядишь, и во главе театра станете. И не директором, а захотите режиссером.
Феликс сделал нетерпеливое движение, хотел возразить, возмутиться бесцеремонностью тона, но сдержал себя и, поудобнее устроившись в кресле, приготовился слушать.
– Я знаю, вам неприятны мои слова,– спокойно продолжал Хуторков,– но вы все-таки меня послушайте. То, что я вам сейчас скажу, вам никто не скажет. Я всю жизнь посвятил искусству и кое о чем могу судить верно. А то, что Хуторков здесь, с вами, вина не моя, а таких же вот, как вы – пастырей. Да, да наберитесь мужества и слушайте! Я помогу вам познать истину; вам тогда не придется блуждать в потемках, метать громы и молнии по поводу непокорности, непослушания вверенных вам людей. Вы будете знать их и все их выходки воспринимать, как должное.
– Павел Павлович! Извините, но мне ваша речь и особенно тон ваш непонятен.
Феликс подался вперед, сжал пальцами поручни кресла. Его нос заострился, и красивые круглые глаза блестели, как у волчонка. Он побелел, и губы его дрожали.
– Понимаю вашу обиду,—продолжал так же спокойно старый артист.– Вы ещё молоды, вы ещё парите в облаках и не хотите так грубо плюхаться на грешную землю. Но вы должны знать: если вы на стане работали, то здесь вы будете воевать. А война немыслима без побоев, синяков, грязи и даже крови. Егор Лаптев, будучи рядовым рабочим, наверное, никогда бы не позволил себе уйти со стана без вашего разрешения,– даже в часы, когда нечего делать, а здесь он ушел. Вы, кажется, просили вчера не уходить, подождать каких-то ваших наставлений, распоряжений, а Егор мимо ушей пропустил эту вашу просьбу. Захотелось ему на стройку пойти, он и пошел. И я бы ушел, если бы охота была. Вам обидно такое непослушание. Но вы не подумали, почему Егор забыл о своей подчиненности, пренебрег бригадиром? Да потому, дорогой мой Феликс, что искусство признает авторитеты, а не ранги.
Старый артист углубился в чтение, закрылся книгой от Феликса. Но потом отбросил её, продолжал:
– Вы относитесь к категории людей, которые, как только приходят в искусство, так и норовят забежать в красный угол,– так начинал и ваш батюшка! Так он, не зная музыки и не имея от природы никаких данных, стал композитором, и с тех пор, как я его знаю, всегда начальник – то дирижер, то режиссер, а то, как теперь, художественный руководитель!..
– Вы бы отца оставили в покое.
– Не сегодня-завтра, но вы о нем все узнаете – так лучше уж раньше. Да и себя, свою роль поймете быстрее. И мучиться вам придется меньше: не так больно и мучительно расстанетесь с иллюзиями.
– Вам стыдно поносить своего благодетеля!– скривился Феликс. Он подавил в себе поднимавшийся поначалу гнев, решил до конца выслушать болтовню старого артиста, и теперь, уличив, как ему казалось, Хуторкова в черной неблагодарности, бросил ему язвительную реплику.
– Благодетель, – засмеялся Хуторков. – Вы дождитесь конца только одной этой гастрольной поездки и подсчитайте дивиденты от нее – тогда вы будете знать, кто кому благодетель: Бродовы для Хуторкова или Хуторков для Бродовых. Вы, надеюсь, не забыли провести свою персону на две ставки: администратора и конферансье. В бригаде один артист по первому разряду – конферансье, а я по третьему разряду. Так что сумму вы получите кругленькую. Мы, пожалуй, и все вместе такую не получим. А если не слишком хвост задерете, да горькую правду старика Хуторкова научитесь до дна испивать – так вы скоро денежным мешком станете.
Хуторков снова закрылся от Феликса книгой.
Бродов не хотел оставлять отношения с Хуторковым натянутыми. Наоборот, он теперь яснее прежнего понимал, что Хуторков и Лаптев – лестница, по которой он начал желанное восхождение. Нельзя же лестницу выбивать из-под своих ног. Нет, он не так прост, как показался по первости Хуторкову!..
– У вас сегодня дурное настроение, Павел Павлович,– заговорил он тише и спокойнее.– Я вас понимаю и не стану обижаться. Вы только хотели мне прочитать былину. Признаться, мне это интересно.
– В другой раз! Я сейчас спать хочу,– сказал Хуторков, не показывая лица из-за книги. В голосе его Феликс явственно расслышал ледяные, почти враждебные нотки.
– Хорошо, Павел Павлович. Я пойду тоже отдыхать.
Едва он вышел в коридор, как в конце его увидел ватагу ребят и девушек и впереди всех Егора Лаптева. За ним шла Настя с незнакомой девушкой, тут же был бригадир верхолазов-каменщиков: широкоплечий кряжистый парень в черной, куртке. Он шел сзади девушек, как бы прикрывая их, Настя, проходя мимо Феликса, схватила его за руку, увлекла за собой.
– Что это все значит?– спросил Феликс.
– Кататься едем! – объявила Настя—Эй-ей!.. Пал Палыч! Одевайтесь! Ребята нам Волгу хотят показать!..
Они прошли в номер Хуторкова. Предложение «пройтись на катере» всем понравилось, и вскоре Павел Павлович, Егор, Настя, Феликс, а с ними и почти вся Аленкина бригада шли к автобусной остановке, а оттуда покатили на пристань. От пристани к самодельному дощатому причалу шли лесной утоптанной тропинкой. Снег в лесу лежал тонким слоем, пятна незастывших луж, бурые островки лиственного настила и ветер налетал влажный: он дул порывами, точно из-за угла, но вреда не причинял, а лишь приободрял молодых людей.
Катер стоял в небольшом затоне. Низенький дощатый сарай служил для катера укрытием от дождя и снега. Ни дверей, ни замков, ни запоров. Между тем, когда бригадир вывел катер из сарая, Егор, Настя и Павел Павлович удивились его роскошному виду. Когда же вышли на открытую воду, где ленивая волна звучно ударяла о борт, Аленка пригласила вначале гостей, а потом всех остальных пройти в кабину. Все расселись. Бригадир, посовещавшись о чём-то с Леной, тоже нырнул в кабину. Лена прошла к водительскому месту и села к рулю. Егора и Настю это удивило,– они полагали, что поведет катер бригадир или ещё кто-то из ребят, но уж никак не девушка.
Настя на мгновение прижалась щекой к плечу Лены, казалось, она хотела ей сказать: «А ну-ка, Ленка, покажи им, на что наше девичье племя способно!» Лена склонилась над педалью, что-то поправляя внизу. Было видно, что на катере она хозяйка, что водить катер – дело для нее обыкновенное и тут нет причин для восторгов.
Бригадир пояснил:
– Катер построила наша бригада – из сэкономленных материалов. Водить его все умеют. Сегодня– её очередь.
Он кивнул на Аленку.
Двигатель взревел, и гости вздрогнули. Настя отшатнулась от Ленки, прижалась к Егору. А Егор и сам в первую минуту опешил – уж очень сильно и в одно мгновение взревел двигатель – взревел так, будто взорвался под катером, вздыбив фонтаном воду. И не сразу гости заметили ход катера; он заскользил по водной глади плавно, без толчков и тряски. Было только видно, как стороной по берегу побежали назад деревья. Двигатель ещё взревел, ещё раз, а потом присмирел, и сзади установился ровный и могучий гул. Теперь гости слышали, как неведомая сила тянет их назад; и ещё они чувствовали, как длинное стреловидное тело катера поднимается над водой и скользит будто не по волнам, а по крошеву стекла, и стеклянные крупинки с силой ударяются о борт. Лес по берегу теперь не бежал, а тянулся сплошной синей полосой; блестевшая в солнечных лучах Волга будто вздыбилась и, казалось, вот-вот накроет гигантским шлейфом ничтожный катерок.
– Смотри на спидометр! – услышал Егор над ухом. Повернулся. Феликс кивал головой на приборную доску.
– Спидометр – видишь?
Егор посмотрел на дрожащую стрелку большого круглого прибора и не сразу различил цифру, над которой трепетно билась красная, как язычок огня, стрелка: 100! Да, да,– сто километров! Взглянул на Аленку в профиль и подумал: «Ну, девка!. А ведь с виду – так себе, ничего особенного». И потом, продолжая глядеть на Аленку, думал: «И эта, как Настя,– высоко летает».
– Егор, смотри, лес какой!– крикнула на ухо Лаптеву Настя. И спряталась от ветра за его могучую спину.– Красота-то какая!.. А?.. Егор!..
Катер выносился за глубоко вдавшийся в Волгу крутояр, и за ним открывалась ровная, как стрела, широченная лента реки. По правую сторону на высоком берегу дружной ватагой сбегали к берегу нарядные домики села.
Аленка сбавила ход, повернулась к Насте:
–Видишь село? Светлогорье. Село капитанов!..
Когда поравнялись с селом, на берегу, на взгорье, как курочки на нашесте, сидели на лавочке люди в морской форме. Один из них встал и помахал рукой. Аленка включила сирену, и вся её бригада встала, подняв в приветствии руки. И речники встали, подняли фуражки над головой. И так стояли, пока катер не ушел от них на почтительное расстояние.
– Вы их знаете? – спросила Настя.
– Нет,– покачала головой Аленка.– Это старые капитаны, те, что не плавают, а уж на покое. Светлогорье – село капитанов. Речная профессия у них из рода в род переходит. И днем ли идет пароход мимо села, ночью ли – загудит протяжно. Традиция!..
Настю взволновал рассказ Аленки; она долго смотрела в ту сторону, где сидели на лавочках старые капитаны. И представилось ей, как идут и идут мимо Светлогорья пароходы. И как протяжно и торжественно ревут сирены, гудки. А капитаны стоят на берегу, и волжский ветер нежно шевелит их седые волосы.
Прошла их молодость! Уходят в синюю даль пароходы.
Справа у крутого берега показался небольшой причал. Лена сбавила ход. И когда катер пришвартовался, ребята, подхватив провизию и посуду, устремились вверх на крутой берег.
– Мы здесь иногда бываем,– как бы извиняясь перед гостями и предлагая им идти за бригадиром, сказала Лена.
Поднялись на вершину обрыва, посмотрели вокруг. День был тихий, светлый. По синему зимнему небу, точно чайки, летели белые облака.
– Вон там деревушка,– вон, вон, между двумя холмиками, – показала Лена на тот берег – Говорят, здесь рисовал Саврасов картину «Грачи прилетели».
В лесу на взгорке белели стены домов. У крайнего дома – три дерева. Черные ветви контрастно рисовались на фоне неба. И вспомнилась картина – такие же деревья и голые ветви...
Из леса донеслись крики:
– Ребята!.. Несите сушняк. Костер разводить будем!..
Разбрелись по лесу. Феликс взял за руку Настю, потянул за собой. И в один миг в душе Егора похолодало. Он делал все машинально и все дальше уходил от того места, где остановились ребята.
Лес неожиданно кончился, Егор снова увидел Волгу, синюю даль лесов на той стороне! У сосны заметил человека. То был Феликс. Егор повернулся и пошел было в лес, но Феликс его окликнул. Подошел к Бродову, спросил:
– Чего тебе надо?
Долго смотрели друг другу в глаза.
– Ходишь, как тень, по следам. Противно! – наконец проговорил Феликс. Тонкие губы его дрожали, ноздри побелели и вздувались, точно ему не хватало воздуха.
– Я... как тень?– не понял Егор.
И надвинулся на Феликса. Тот отступил к обрыву, отклонился, словно ожидал удара. Егор схватил его за «молнию» куртки. Схватил одной рукой, но сила его была так велика, что нейлоновая куртка затрещала и в нескольких местах лопнула.
– Ты лучше скажи, для кого «Молнию» писал? И стан оболгал. И меня?.. Ну-у!..
Феликс приоткрыл рот, но ничего не сказал. В глазах его поселился страх, один только страх. Будь он человеком смелым, волевым, он бы оттолкнул Егора – ведь силы и у него хватало, но Феликс имел вид растерянный и жалкий.
Но Егор сдержался; не ударил Феликса.
– Подлец! – процедил Лаптев сквозь зубы.—Руки об тебя не хочу пачкать! Но знай: я тебя презираю, как только человек может презирать человека. И Настя тут ни при чём. Знай это!..
Егор отпустил Феликса, и тот, почувствовав свободу, отступил назад. Он сделал несколько широких шагов к обрыву, и... сорвался, полетел вниз. И в тот же момент Лаптев услышал женский крик:
– Егор!.. Что ты наделал!..
Не сразу понял, что кричала Настя. Повернулся: она бежит к обрыву, на ходу кричит Егору:
– Спасай его!.. Он разобьется!..
– Нет уж...– ухмыльнулся Егор.– Он тебе нужен, ты его и спасай.
Настя метнулась к обрыву, спрыгнула вслед за Феликсом. Егор подумал: «Значит, там не так круто, если и она... за ним».
Подошел к костру, положил свою стопку дров рядом, привалился спиной к дереву. Стоял, смотрел, как огонь одну за другой пожирает потрескивающие ветки сухих деревьев. Он не знает, сколько прошло времени, ему казалось, очень мало – как вдруг у костра появились Феликс и Настя. Правая пола куртки у Феликса была испачкана в глине, на щеке ссадина.
Настя, потеснив Егора у ствола сосны, тоже привалилась спиной к дереву, и так, чтобы никто из хлопотавших у костра её не услышал, проговорила:
– Ты с ума сошел! Егор и бровью не повел в её сторону. В голосе Насти он не уловил дружеского участия. Тревогу Насти за судьбу Феликса он расценил как проявление любви к нему.
Сомнений на этот счет не оставалось.
Пообедав у костра, продолжили прогулку по Волге...
4
У подъезда гостиницы Феликс задержал Настю.
И хотя она выказывала явное нетерпение, просил побыть с ним ещё минуту. Егор, проходя мимо, сделал вид, что считает их уединение естественным.
Феликс, оставшись наедине с Настей, виновато и как бы извиняясь, сказал:
– Ну, дикарь твой Егор! Я говорил тебе, от него надо держаться подальше.
– Во-первых, ты мне этого не говорил; во-вторых, он такой же мой, как и твой. Она сейчас говорила искренне, потому что была недовольна Егором. Его поступок она тоже считала диким. Так, в конце концов, не поступают. Сбросить человека с обрыва!.. На такое надо решиться!..
– За что он... тебя?– спросила Настя.
– А поди-ка узнай у такого идиота!– нажимал на одну и ту же педаль Феликс,– Может, вы с ним!.. Щуры-муры крутите?.. Так из-за ревности. Черт его знает! Он объяснять не станет, предисловий не любит. Медведь и тот добрее.
– Ты, Феликс... вот что... Насчет шуры-муры брось. Не будь пошляком. А вообще-то...– Она задумчиво посмотрела на окно Егорова номера.– Я его отказываюсь понимать. Впрочем...– Настя махнула рукой, пристально посмотрела в глаза Феликса.– Кто знает, какая кошка между вами пробежала...
Тем временем Егор закрылся в своем номере, лег в постель. Но заснуть не мог. Да и не пытался. Надо было ему осмыслить свое положение, принять какое-то решение. О будущих концертах и о своей артистической карьере, начавшейся так неожиданно, Егор не думал. Бессмысленными, ненужными казались ему сейчас любые жизненные предприятия и затеи.
Казалось ему, что только сегодня, только сейчас осознал он: без Насти нет жизни!.. И какие бы события не совершались в его личной судьбе и даже в целом мире, они не будут иметь для него никакого смысла, если Настя не будет с ним рядом. Настя отняла у него интерес к людям и саму возможность полюбить кого-либо другого. И сейчас, лежа на койке и в полумраке разглядывая незатейливую люстру на потолке, он снова и снова возвращался к этому открытию, и оно его поражало все глубже и угнетало. «Вот встретилась мне Елена Прекрасная,– думал Егор.– И в самом деле, она прекрасна. В ней все – романтика, красота, порыв. Как она сидела за рулем!.. Катер, словно подхваченный вихрем, летел по волнам... Не девушка – мечта!.. А сердце не задела». Егор восхищался ею, а смотрел на Настю, он во всем видел недюжинный характер Лены, а думал только о ней, о Насте.
Потом ему пришла в голову кем-то оброненная фраза: «Умей не любить того, кто не любит тебя».
Егор посмеялся над этой фразой. Подобная мысль могла прийти в голову слабого человека. Он себя таковым не считал. Егор был уверен: случись какое испытание в жизни, он выдержит. Любое испытание! Лишь бы оно оказалось под силу человеческому организму.
– Но при чём тут характер? Силы?..– тут же спрашивал себя Егор.– Она любит другого в не может от него отказаться. К тому же и симпатий-то обыкновенных ты у нее завоевать не сумел.
«Вот если певцом станешь»,– озарила мысль. Но тут же явился вопрос: «Сумеешь ли стать хорошим певцом?..»
«Лучше быть хорошим рабочим, чем плохим певцом»,– вспомнил он нарекание отца. Егор глубоко вздохнул и поднялся с кровати. Распахнул окно. В грудь, в лицо хлынула волна холодного воздуха,– внизу, вдалеке за поселком шумела стройка. Из-за крыш домов поселка строителей, увитые, словно лентами, предупредительными огнями, виднелись контуры строящейся электростанции. Там натужно стонали двигатели автомобилей, лязгали гусеницы тракторов, экскаваторов и то возникали, то пропадали шумы какого-то неясного странного происхождения.
По улице, залитой светом ночных фонарей, склонившись друг к другу, шла пара. «Они», – подумал Егор и с силой закрыл окно. «А может, не они? Ты же не узнал их, не разглядел».
Сон не приходил.
5
Настя ждала, что Егор заговорит с ней, уведет от Феликса. Она и задерживалась у дверей гостиницы, думая, что Егор остановится. Но он прошел мимо, как проходят мимо людей незнакомых, ничем не примечательных, ненужных. И даже не взглянул в её сторону, не пожелал доброй ночи. И когда Павел Павлович, а вслед за ним Егор скрылись за стеклянной дверью гостиницы, Насте сделалось страшно. «Нет, нет,– стучало у нее в голове, – он меня не любит!.. И у меня нет никаких надежд. Никаких!» Она ощутила пустоту, будто земля из-под ног уплыла. И небо стало не небо, а... пустота. И стена гостиницы отдалилась, растаяла в сумраке вечера. И Феликс не Феликс. Он что-то ей говорит, но что?.. Зачем?.. Трогает её за локоть– зачем?.. Что ему нужно? И вообще: зачем он здесь?..
Будь Настя одна, она бы зажмурила глаза и убежала. Куда?.. Все равно куда. Бежала бы до тех пор, пока несли бы ноги. И там... за городом упала бы на землю и заплакала. Но бежать ей нельзя – рядом Феликс. Он что-то спрашивает.
– Ну согласись же наконец! Этот кретин просто опасен. Сегодня он меня с обрыва, завтра тебя с пятого этажа. Что ты молчишь? Ты спишь?
– Нет, Феликс, я не сплю. Я думаю.
– О чем?
– Об Аленке, о том, как она любит бригадира.
– Какая любовь?
– Ты видел, как она летит со своим катером?..
Как птица летит!..
– При чём тут Аленка и её любовь?.. У катера реактивный двигатель – в этом вся штука!
– Нет, Феликс. Аленка любит бригадира.
Настя придумала легенду о любви Аленки и бригадира и сама поверила в эту легенду. Ей надо было что-то говорить, и она говорила. Она говорила о своем, болевшем у нее внутри, говорила для того, чтобы возвратить себя к жизни и обрести силы. Минуту назад она с трепетом и страхом ждала одного только взгляда Егора, его знака,– он хотя и совершил ужасное, но не был ей страшен. И именно в эту минуту она решила окончательно, что любит Егора, она ощутила в себе любовь, почувствовала, почти увидела, как у нее вырастают крылья. Она готова была полететь за ним, полететь, как Аленка на своем катере, но Егор прошел мимо. И Настя сникла. В ней осталась одна тревога, тревога за себя, свое будущее, за то, что Егор странный и непонятный парень. Прав Феликс: сегодня он его с обрыва, а завтра... Кто знает, что он натворит завтра?..
