Текст книги "На острове нелетная погода"
Автор книги: Иван Черных
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
Ночью с моря подул теплый ветер, и аэродром наш окутало туманом. Вот уже двенадцатый час дня, но в дежурном домике полумрак, и мне кажется, что все еще утро. О вылете на перехват в такую погоду мы и не думали; поэтому я, не раздеваясь, прилег на кровать подремать, а мой напарник Сизов, высокий, тощий лейтенант, похожий на артиста Филиппова, играл с техником самолета в шахматы.
Ночь прошла у меня неспокойно. Во втором часу Инну вызвали к больному, и я долго потом ворочался в постели, а когда уснул, вернулась Инна. Хотя она тихонько открывала дверь, чтобы не разбудить меня, я проснулся и снова около часа мучился от бессонницы. Встал утром с тяжелой головой. Не помогла и гимнастика. Вот я и решил отдохнуть, пока ничто не тревожило.
Я задремал, когда в динамике раздалась команда:
– Двадцать первый и двадцать второй, приготовиться к вылету!
Сна будто не бывало. Через минуту я и Сизов уже бежали к самолетам. Техники помогли нам пристегнуть парашюты и подготовить оборудование к запуску. Мы доложили о готовности к взлету.
– Ждите, – ответили нам с КП.
Я не думал, что в такую погоду нас пошлют на перехват. Просто, по-видимому, прибыл кто-то из проверяющих: решил убедиться, как мы несем боевое дежурство. Конечно, при необходимости можно взлететь и при таком тумане, но садиться тогда придется на другом аэродроме.
Прошло пять… десять… пятнадцать минут. Команды на взлет не поступало. Я совсем было уверился, что команда дана для проверки, когда сквозь туман увидел на рулежной дорожке командирский газик, мчавшийся к нам.
Щипков остановился у моего самолета. Я открыл фонарь кабины и почувствовал, как напряглись нервы в ожидании чего-то важного.
Щипков легко поднялся ко мне:
– Вашу карту.
Я отстегнул наколенный планшет.
– Вот здесь, – Щипков пальцем указал точку на карте, – неизвестный самолет нарушил нашу границу. Видимо, наш старый знакомый «дельфин». Идет в этом направлении, – палец незначительно переместился к юго-западу, – на довольно малой высоте. Приказываю вам уничтожить его. – Голос полковника звучал глухо и сурово. – Близко не подходить. Огонь открывать с максимальной дистанции. Ясно?
– Так точно!
– Садиться будете на запасном аэродроме.
Только я успел запустить двигатель, как раздалась команда:
– Двадцать первому, воздух!..
Гудело небо, вздрагивала приборная доска. Истребитель, распарывая серую непроглядную пелену, несся за нарушителем. Самолет-шпион постоянно менял курс, шел над сопками невдалеке от городов. Наверное, фотографировал их с помощью радиолокационного прицела. Видимо, пилоты неизвестного самолета рассчитывали, что в туман за ними не будет погони. Однако удаляться от границы на большое расстояние побаивались, держались ближе к побережью, надеясь в случае чего улизнуть в нейтральную зону. Что ж, посмотрим, как теперь это им удастся. Я сжимал ручку управления истребителя и щупал большим пальцем колпачок, под которым находилась кнопка пуска ракет. «Дельфин» это или другой самолет – все равно близко к нему подходить не потребуется, ракета достанет его за несколько километров. И радиолокационный прицел на нашем новом перехватчике такой, что помехи шпиону не помогут. Хотя не слишком ли я переоцениваю свои возможности? Ведь иностранная разведка тоже не сидела сложа руки. Полтора года назад нашу границу нарушил их самолет, чтобы испытать на деле систему защиты. Какую цель он преследует теперь? Может быть, на самолете-шпионе новое оружие или незнакомая нам система помех? Надо быть начеку, чтоб не застигла врасплох какая-нибудь неожиданность. Атаковывать стремительно, но до последнего момента не показывать, что я готовлюсь к атаке. Не спешить с включением радиолокационного прицела.
– Двадцать первый, курс сто десять! – скомандовал Пилипенко.
Я развернул истребитель влево и несколько минут летел этим курсом. По моим расчетам выходило, что я нахожусь над береговой чертой. Значит, шпион уже обнаружил меня и дал тягу.
– Двадцать первый, дальность до цели…
Я включил прицел, и на индикаторе вспыхнули бледно-зеленые блестки. Их было много, но новый прицел позволял легко отыскать среди них нужную.
– Захват, – передал я на КП.
Все тело сжалось в комок, напряглись нервы. Передо мной был враг, лишивший Юрку мечты и чуть не погубивший его. За мной он тоже следит, ждет удобного момента… Либо он меня, либо я его.
«Птичка» – отметка цели появилась вверху прицела. Значит, разведчик идет выше меня. Набираю высоту, и «птичка» плывет к центру. Вдруг она, словно ударившись обо что-то, резко уходит вниз! Инстинктивно отдаю ручку управления от себя и тут же удерживаю ее: самолет не мог так резко пойти на снижение – высота незначительная, легко врезаться в воду. Что-то шпион мудрит, готовит сюрприз…
А «птички» уже не было в сетке прицела. Достаточно было чуть изменить режим, как самолет вышел из радиолокационного луча. Шпионский экипаж превосходно знает свое дело. Если так будет продолжаться дальше, через несколько минут он будет над нейтральными водами. А на его борту ценные разведданные. Ну, нет!..
Готовлюсь к пуску ракет и меняю резкость изображения на индикаторе. Пилипенко дает курс. И вот она, «птичка», снова в кольце! Нажимаю на гашетку. Истребитель вздрагивает, из-под крыльев, оставляя огненные хвосты, вырываются две ракеты. Они тут же исчезают в туманной дымке. Слежу за ними по индикатору. Но что это?! «Птичка» опять скользнула вниз.
Так вот какой сюрприз приготовил шпионский экипаж! Он применяет какие-то новые помехи…
Что же предпринять? Думай, Борис, думай! Ведь у «дельфина» была защищена только задняя полусфера. Узкий, направленный луч… Командиры учили нас атаковывать не только с задней полусферы. Трудное это дело поймать цель в кольцо при большом угловом перемещении на попутно-пересекающемся курсе, но возможное.
– «Чайка», наведи с ракурсом в две четверти, – попросил я Пилипенко, отворачивая в сторону.
– Понял, – ответил Пилипенко. – Пройди курсом восемьдесят. Так. Теперь сто семьдесят пять…
Выравниваю перехватчик и начинаю поиски. Самолет-разведчик идет попутно-пересекающимся курсом, надо не прозевать, когда он попадет в луч истребителя, сразу же произвести пуск, иначе опять придется дело иметь с помехами. Надо быть готовым ко всему. Могут быть еще сюрпризы.
И вот она, коварная! Теперь «птичка» яркая, чистая, без малейших посторонних засветок.
Нажимаю гашетку. И молния распарывает облака.
Мысленно отсчитываю секунды, не выпуская «птичку» из кольца. Даже если ракета пройдет недалеко от самолета, взрыватели сработают, и этого вполне будет достаточно, чтобы его уничтожить.
Индикатор прицела вспыхивает одним сплошным бликом и тут же рассыпается искрами. Засветки так же быстро исчезают, как и появляются. Что это, новый сюрприз?..
Включаю «захват». Индикатор чист. Делаю отвороты вправо, влево, вверх, вниз. Та же картина.
– Молодец! – раздается в наушниках голос Пилипенко. – Идите на посадку на точку «восемь». Курс двести двадцать. Эшелон – восемь тысяч!
Голос у Пилипенко торжествующий.
На аэродроме, где я приземлился, меня встретил командир полка, невысокий круглолицый подполковник, посадил в свою машину и отвез в гостиницу. Он уже знал, что я сбил самолет-шпион, и разговаривал со мной уважительно.
– Отдыхайте, а завтра, если погода улучшится, полетите домой.
Но вылететь на свой аэродром мне удалось лишь через двое суток.
Погода безоблачная и тихая. Выпавший снег серебром искрится в лучах солнца. Небо синее-синее, совсем не похожее на осеннее. Истребитель мой идет на небольшой высоте. Внизу проносятся похожие одна на другую сопки. И хотя скорость за тысячу, мне кажется, что лечу я медленно: не терпится попасть домой. Накануне я говорил с Инной по телефону. Она сообщила, что к нам заехал Юрка. Он снова летчик, только теперь гражданский, едет к месту своего назначения. Будет летать на Ан-2.
Не выдержала его душа земного спокойствия. «Летать рожденный – не должен ползать», – вспомнил я перефразированный им стих.
Звенел, раскалываясь за кабиной, воздух, веселую песню пел двигатель. На душе у меня было радостно. И от того, что светило солнце, и от того, что небо было чистым и доступным, и от того – я особенно остро чувствовал это теперь, – что жизнь так прекрасна. Впереди меня ожидали встречи с Инной, с Юркой и новые интересные дела.
Часть 2
ТАЙФУН
Глава первая
НЕБО ХМУРИТСЯУж на что быстро растет скорость наших перехватчиков – перевалила за скорость звука, – а время… оно, кажется, бежит еще быстрее. Вот и еще промелькнуло пять лет. Я уже капитан, заместитель командира эскадрильи. Сегодня, едва мы с Инной появились в гарнизоне после отпуска, меня вызвали на службу, хотя отдыхать мне еще положено полмесяца. Полковник Синицын (он теперь у нас командир полка) приказал готовиться принимать эскадрилью. Мой комэск майор Вологуров представлен к повышению по службе на должность инспектора по технике пилотирования. Как только приказ будет подписан, он уедет, а я стану командиром первой. А пока… пока я стою на командно-диспетчерском пункте и наблюдаю за полетами. Погода весенняя, май, и начались так называемые выноса́: с океана из-за сопок ползут тяжелые облака, окутывая вершину Вулкана.
Сложные метеоусловия для нашего командира прямо-таки дар небесный – он решил и молодых летчиков вывести в первоклассные – и вот теперь все силы бросил на полеты. Три года назад наш полк стал отличным, и Синицын делает все, чтобы удержать это звание. Служба наша если и раньше не казалась медом, то теперь и вовсе не сладкая – от темна до темна либо в классах, либо на аэродроме, и прозвище «академия» автоматически перешло с эскадрильи на полк вместе с назначением Синицына. Зато у начальства мы на хорошем счету. Осенью прошлого года нас проверяла комиссия из Москвы. Проверяла, как говорится, по всем статьям, на боевую зрелость и на моральную выдержку. Нам пришлось перехватывать воздушные цели днем и ночью при сильных радиолокационных помехах, вести бои с истребителями «противника», прикрывающими бомбардировщиков. Нам и раньше доводилось осуществлять подобные перехваты, но тогда оценку мы, можно сказать, давали себе сами, а тут – такая высокопоставленная комиссия!
Мы изрядно поволновались: допусти промашку, и ославишься на все Вооруженные Силы! Один Синицын, кажется, не сомневался в нашей выучке и оставался спокойным, ровным, твердым. Правда, трудился он в те дни как вол, не зная отдыха, и поразил не только членов комиссии, но и нас: против истребителей сопровождения он разработал новый тактический маневр, благодаря которому мы не пропустили ни одной воздушной цели и в «боях» вышли победителями. Многих летчиков за эти учения наградили ценными подарками, а полковника Синицына представили к ордену. Сегодня утром пришел Указ о награждении.
Синицын сидит у пульта руководителя полетов с микрофоном в руке. По его лицу никак не скажешь, что он рад этой награде – у переносицы залегли глубокие складки, глаза задумчивы, наверное, мысленно занят расчетами своего нового маневра, который, по его мнению, должен внести существенное изменение в тактику боя с малоскоростными воздушными целями. А может быть, всецело отдался руководству полетами: облака опускаются все ниже, самолетов в небе много, и надо глядеть в оба.
Полковник заметно изменился, постарел; рыжие волосы стали почти сивыми, из уголков глаз и губ разбегаются тонкие морщинки, а на лбу, у переносицы, залегли две глубокие складки. Зеленые глаза внимательно следят за взлетающими и заходящими на посадку истребителями, и как только самолеты исчезают из поля зрения, я замечаю в глазах командира печаль. А возможно, мне просто кажется, потому что каждый раз, когда я вижу полковника, невольно вспоминается его черноглазый сынишка Вова, который мечтал учиться на шестерки и стать вначале солдатом, а потом летчиком. Год спустя после нашей с ним беседы Вова попал под машину. Изуродованный и искалеченный, он жил более суток. Представляю, что творилось на душе у Синицына. Но горе не сломило его. Он не позволил себе расслабиться; как всегда, приходил на службу, а распоряжения его были ясными и четкими. А вот жену его едва спасли от инфаркта. С того дня и стала она вянуть, как разбитое грозой дерево: похудела, почернела, и часто у нее бывают сердечные приступы. Каждый год Синицын возит ее в санатории, но лечение плохо ей помогает.
И еще одно: в гарнизон вернулась Дуся. Ее привез Синицын. Полтора года назад, возвращаясь из отпуска, он встретил ее в Нижнереченске. Гибель Геннадия сильно встряхнула Дусю, заставила о многом передумать и начать жить по-новому: она работала на рыбоконсервном заводе и одновременно училась в вечерней школе. Однако из-за постоянной сырости у нее снова разболелись руки и ноги, и когда ее увидел Синицын, она была в отчаянии: другую работу подыскать не удавалось, а тут еще не набрала проходного балла для поступления в институт.
Синицын привез Дусю в городок и устроил работать в нашей гарнизонной библиотеке. Теперь она училась в институте на заочном отделении. А три месяца назад вышла замуж за старшего лейтенанта Октавина, летчика из нашей эскадрильи.
Ветер крепчает. Он налетает порывами, и с такой силой налегает на окна командно-диспетчерского пункта, что кажется, они не выдержат. Шторм приближается. Утром по радио передавали, что над Японией пронесся тайфун. До нас докатилась его волна. Облака тяжелеют и косматятся еще больше. Синицын все чаще поглядывает на часы и на небо. Шестой час вечера. Скоро полеты закончатся, и начальство, к которому отношусь теперь и я, пойдет на квартиру к командиру отмечать его награду. Меня Синицын пригласил не потому, что я без пяти минут комэск – из командиров эскадрилий у него будет лишь майор Вологуров, – а из-за Инны. Ей часто приходится оказывать помощь Наталье Гордеевне, и они подружились. Авторитет Инны как врача в городке растет, где бы что ни случилось, зовут ее, и мне иногда становится досадно: мы почти не видимся – то я на службе, то она у больных. Вот только в отпуске и были неразлучны.
На КДП поднялся Дятлов. Теперь он подполковник, заместитель Синицына по политической части. Растут люди! Тоже «академик», занимается психологией, над чем постоянно подтрунивает командир.
Дятлов остановился позади командира и стал смотреть в сторону дальней приводной радиостанции, куда был направлен взгляд Синицына. На посадку заходил самолет.
– Какие кренделя выписывает, чертова ворона! – недовольно проворчал Синицын.
– Кто это? – спросил Дятлов.
– Октавин, – отозвался Синицын и тут же забасил в микрофон: – Тридцать третий, держите постоянный угол снижения и не рыскайте по курсу.
Я подошел ближе к окну и увидел снижающийся самолет. Да, глиссада его была далеко не безупречна.
– Увеличь угол снижения! – властно прикрикнул Синицын. – Так, хорошо. – Самолет пролетел над ближней приводной. – Теперь выводи… Выводи! Ручку на себя, черт побери!
Самолет опустил хвост и пошел над взлетно-посадочной полосой, медленно снижаясь. Приземлился он далеко от посадочного знака. Синицын проводил его взглядом до самой заправочной.
– Сел, Тридцать третий?
– Так точно, сел, – ответил Октавин.
– А теперь вылетай из кабины к едреной бабушке! – рявкнул Синицын.
– Есть, вылетать из кабины к едреной бабушке, – грустно повторил Октавин.
– Правильно понял. Передай командиру эскадрильи, пусть на КДП явится. – Синицын отдал микрофон подполковнику Макеляну, руководившему полетами, и встал с вращающегося кресла.
– Отстранил? – спросил Дятлов. В голосе его звучало явное неодобрение.
– На тренажер перевел, – усмехнулся Синицын. – Безопаснее.
– Под горячую руку?
– Послушай, адвокат, а не боишься сам под горячую руку попасть? Не посмотрю, что мой заместитель, быстро в строй поставлю.
– Не боюсь, Александр Иванович, – спокойно ответил Дятлов. – Держать равнение на грудь четвертого человека легче, чем равнять весь строй.
– Так ты помогай равнять, а не мешай, – мягче и примирительнее сказал Синицын.
Несмотря на разницу в возрасте и в служебном положении, они разговаривают на «ты». Дятлов перед командиром не заискивает и свою точку зрения отстаивает без уступок. Оба крепкие орешки.
– По-моему, в этом вопросе ты без помощников отлично справляешься, – сказал Дятлов. – Но нынче мало научить держать равнение в строю, снайперски стрелять и бомбить. Грош цена асу, если он не явится по тревоге на аэродром или бросит в бою товарища.
– У тебя есть основания жаловаться, что у кого-то из нас низка сознательность?
– Нет, хотя благородства явно кое-кому не хватает.
– Благородства? – Брови Синицына взметнулись вверх.
– Да, благородства, я не оговорился, – подтвердил Дятлов. – Очень жаль, что это слово у нас не в почете. Без высокой нравственности не бывает и высокой сознательности.
– И что ты предлагаешь? Создать при гарнизоне университет нравственного воспитания?
– Они давно созданы где надо. Что же касается нас, то нынешнюю молодежь – пилотов в том числе – интересуют не только самолеты, а и искусство.
– Тогда давай закроем полеты и поедем в Нижнереченск прелюд Рахманинова слушать или выставку смотреть.
– На твоем месте я так бы и поступил, – серьезно сказал Дятлов и взглядом показал на Вулкан. – Облака вон за сопки цепляются.
– Вот когда будешь на моем месте, тогда с подчиненными хоть балет разучивай. А мне позволь командовать как умею и как совесть подсказывает. Почему ты Симоняна в город отпустил?
– Ты же знаешь обстоятельства. Человек сам не свой ходил.
– Скажи, трагедия какая! Да на кой черт мне такой летчик, если он из-за женской юбки нюни распустил!
– Надо психику человека учитывать.
– Брось, Иван Кузьмич. Слишком много нынче психологов развелось. – Синицын помолчал. – Психику в полете надо проверять, там лучше всего характер виден.
Спор командира и замполита прервало сообщение Вологурова: на большой высоте он обнаружил шар. Снова беспилотный шпион шарит в нашем небе. Синицын взял микрофон и стал командовать. Теперь у нас есть опыт борьбы с этими тихоходными, невидимыми с земли целями. И все же дело оставалось по-прежнему сложным и трудным. На самолете Вологурова ракет не было, зато имелся полный боекомплект к пушке, снаряд которой делает довольно внушительное отверстие, однако и шары-шпионы усовершенствуются и становятся более живучими.
Не успел Вологуров доложить о первой атаке, как наши операторы обнаружили и неизвестный самолет. Он шел далеко от нас над нейтральными водами параллельно границе. Вскоре выяснилась и цель его галсирования: наши радисты засекли радиосигналы, которые подавались с шара-шпиона. По всему, он фотографировал, засекал наши радары и передавал сигналы в эфир, а самолет ретранслировал их дальше хозяевам – слишком далеко они находились от шара-шпиона, чтобы принимать такие слабые сигналы.
Синицын доложил об этом, и ему приказали во что бы то ни стало уничтожить шар.
Вологуров сделал несколько безуспешных атак, топлива на перехватчике оставалось в обрез.
– Ну как там? – спросил наконец Синицын.
– Вроде бы сбил, – отозвался неуверенно Вологуров.
– «Вроде» не устраивает. Посмотри внимательнее.
– Смотрю… Нигде не видно. Наверняка срубил.
– Ну-ну. – Синицын повременил, раздумывая, и приказал: – Возвращайся на точку.
Через несколько минут Вологуров приземлился. Синицын кивнул в сторону катившегося самолета и обратился к Дятлову:
– Видал, как притер? Нет, брат, Вологуров, и никто другой, должен быть инспектором. И не спорь со мной.
– А я и не спорю. Он мне не нравится как человек.
– Тебе не на крестины с ним идти.
– Вот именно. Талант летчика, как говорят, от бога, талант быть Человеком – от самого себя. А это важнее.
– А мне важнее, чтобы меня прикрывал летчик, на которого я мог бы положиться. Мы учимся не цветочки выращивать.
– Тем более…
Командир и замполит снова скрестили клинки, и теперь их не остановить. Я люблю слушать их перепалки: доводы обоих всегда такие убедительные, что разобраться поначалу, кто из них прав, не всегда удается. Сегодня каждый из них тоже по-своему прав.
– Надо не только учить хорошо летать, надо воспитывать. А мы три месяца вечер молодых офицеров не можем провести.
Тут я полностью был на стороне замполита. Наш полк почти наполовину укомплектован молодыми летчиками, а кроме занятий да полетов с ними, можно сказать, пока никакой другой работы не ведется, хотя людей еще надо воспитывать да воспитывать.
– Вечер не уйдет. А погоду такую не всегда поймаешь.
Синицын тоже говорил правду. Весенние выноса длятся всего несколько дней, а это наилучшая погода для отработки техники пилотирования в облаках – ни грозы, ни туманы не мешают.
– Мы любую погоду ловим – и облака, и вёдро. – Дятлов помолчал. – Женщины сегодня приходили. Возмущаются: забыли, когда с мужьями в кино ходили.
Тоже верно.
– А ты поменьше баб слушай, а то и не заметишь, как они тебя подомнут.
Вошел майор Вологуров и доложил о выполнении задания. Командует эскадрильей он третий год, прибыл к нам из академии. Работать под его началом мне было легко. Летает он отменно, дело знает, людьми руководит твердо и с подчиненными обходителен. Однако близко мы с ним не сошлись. Причиной тому, пожалуй, его жена, Эмма Семеновна, слишком властолюбивая женщина. Вологуровы ни с кем, кроме Синицына, не дружат. Удивляюсь, как Эмме Семеновне удалось подобрать ключик к Наталье Гордеевне. Видимо, немало тому способствовала болезнь: Наталья Гордеевна вынуждена находиться дома, одиночество угнетает ее, вот этим и воспользовалась Эмма Семеновна – стала навещать ее, коротать с ней время. Однако дружба Вологуровых с Синицыными ни в коей мере не отражается на службе: полковник спрашивает с майора за малейшие упущения сполна. Вот и теперь доклад Вологурова о выполнении задания и о сбитом шаре не смягчил сурового выражения на лице командира.
– Думаешь, поздравлять вызвал? – спросил он строго.
– Никак нет. – Вологуров вытянулся, догадываясь, о чем пойдет разговор. Худощавый и стройный, с волнистыми смоляными волосами и тонкими, дугами, бровями, он был красив, мой комэск. И жена его – Эмма Семеновна – тоже красива: голубоглазая, белолицая, крашеная блондинка. Но что-то в их красоте было холодное, неприятное…
– Ты проверял, как твои подчиненные подготовились к полетам? – Тон был явно недружелюбным.
– Так точно, проверял.
– А почему тогда они на посадочном кренделя выписывают? Тебе доложил Октавин?
– Так точно, доложил.
Оба замолчали. Наконец лицо Синицына смягчилось, и Вологуров сразу оживился.
– Жаль Октавина, – вздохнул он. – Так старался… Еще один полет в облаках, и на первый класс сдавать…
– Вот это и есть ему экзамен на класс – пусть сидит в классе, занимается.
– Так-то оно так… Да жди потом погоду.
– Ничего, подождет. Потом семь потов из него выжмем.
Вологуров чему-то улыбнулся.
– Уж очень вы строги, Александр Иванович, – сказал он скорее одобрительно, чем осуждающе. – А еще хотим всех мастерами боевого применения сделать. – Он помолчал. – Один Октавин со вторым классом остался. Весь полк тянуть назад будет.
Синицын не отозвался.
– Провозные потом ему давай, топливо жги без толку, – активнее наступал Вологуров. – И ошибка-то – зашел на полосу неточно. В такую погоду и опытные летчики почище номера откалывают.
Синицын нахмурился, но головы не повернул.
– Будет без толку по аэродрому шляться. А в плане – дырка.
На этот раз Вологуров рассчитал точно. Синицын повернул голову, глянул на командира эскадрильи, потом на меня. Он терпеть не мог бездельников.
– А завтрашний комэск почему молчит? Помогай адвокату. Теперь это твои подчиненные, ты за них в ответе.
– Думаю, майор Вологуров прав, – сказал я. – Перестарался Октавин, вы же знаете его.
Синицын помолчал.
– Перестарался, говоришь? – переспросил он.
– С кем не случается, – нарочито беспечно ответил я. – И на старуху бывает проруха.
– Ну-ну, – сдался Синицын, – посмотрим. Но если и на этот раз он фортель выкинет, месяц к самолету не подпущу. И не просите потом. – Он круто повернулся к Макеляну: – Тридцать третьего по плану.
Вологуров подмигнул мне. Это не ускользнуло от взгляда Синицына.
– Что подмигиваешь? Думаешь, уговорили? План уговорил. Пусть благодарит бога, что погоду такую послал, а то бы походил он у меня вокруг самолета.
Октавин был наготове: видно, Вологуров предупредил, что пошел хлопотать за него, – самолет с хвостовым номером «33» тут же порулил на старт. Макелян дал команду на взлет, и истребитель помчался по бетонке. Оторвался он, пожалуй, рановато, и Синицын сверкнул на Вологурова сердитыми глазами.
– То слишком старается твой протеже, то торопится.
– Ничего. Нормально, – весело ответил Вологуров.
Он был доволен, а я чувствовал себя так, словно пошел на сделку с совестью. Конечно, мне хотелось, чтобы все летчики в эскадрилье были первоклассные, но Октавин за посадку только что получил двойку, и я сожалел: рановато вступился за него. Синицын был прав, отстранив старшего лейтенанта от полетов: в авиации есть неписаный закон – не уяснив ошибку первого полета, не делай второго. Октавин посадил самолет очень плохо. Может быть, и в самом деле он перестарался. Но ему от этого не легче: ошибку-то не разобрали, и он не уяснил, как ее исправить. С другой стороны, когда Синицын спрашивал меня, выпустить Октавина в полет или нет, вопрос этот был им уже решен – я хорошо знал полковника, – и если бы я высказался против, командир просто не понял бы меня, а Вологуров мог истолковать мои слова превратно. Теперь же меня мучили угрызения совести.
На командно-диспетчерский пункт вошел подполковник Ганжа, инспектор. Он прибыл к нам из вышестоящего штаба вместе с полковником Мельниковым, нашим бывшим командиром, ныне старшим инспектором. Не зря говорят, гора с горой не сходится… Тесен мир человеческий. Вот и сошлись снова наши пути-дорожки. И с Мельниковым, и с Ганжой.
После отъезда Мельникова я почти не вспоминал о наших с ним стычках – не люблю вспоминать плохое прошлое. Тем более не вспоминал о Ганже и не думал, что когда-либо встречусь с ним.
С Ганжой я познакомился шесть лет назад, когда отдыхал вместе с Геннадием в Сочи. Тогда он был для меня просто Петром и наше знакомство я считал мимолетным эпизодом, не заслуживающим внимания, теперь же у меня мелькнула мысль, что та встреча непременно сыграет какую-то роль в моей жизни, и мне невольно вспомнился мой первый офицерский отпуск, проведенный на Черноморском побережье.
