Текст книги "На острове нелетная погода"
Автор книги: Иван Черных
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)
У самого КП в свете фар я увидел коренастую, приземистую фигуру в летном обмундировании. Дятлов. Он остановился, подождал, пока я вышел из машины.
– А, это ты, – обрадованно произнес он, хватая меня под руку и увлекая к двери КП. – Твой прогноз оправдался, разведчик снова объявился.
– Знаю. Потому и мчусь сюда.
Мы вошли в окутанное полумраком и тишиной помещение. Казалось, здесь никого нет, и лишь голубоватый свет от экранов да темные силуэты людей около них говорили о напряженной обстановке.
Я подошел к экрану, за которым обычно сидел штурман наведения, и, к своему удивлению, за спиной майора Пилипенко – начальника КП я узнал сразу – рассмотрел генерала Гайдаменко. Когда он прилетел? Видно, совсем недавно, на вертолете, и видно, обстановка не менее серьезная, чем вчера.
Генерал поприветствовал нас кивком и взглядом указал на планшет: посмотрите, мол.
Я взглянул на громадную плексигласовую перегородку, иссеченную черными и красными линиями. Да, обстановка, пожалуй, посложнее вчерашней: с севера на юг по-над самым побережьем шел разведчик, параллельно ему, как эскорт, – пара наших перехватчиков; а с юга на север в Охотском море летел гидросамолет, огибая Дальневосточное побережье. Его тоже сопровождала пара истребителей. А над точкой 5 появилась еще одна цель, низколетящая, более скоростная, чем разведчик, и еще неопознанная. Курс ее лежал к нашему побережью.
– Кто в небе? – спросил Дятлов штурмана наведения капитана Селезнева, место которого занял Пилипенко.
– Пары майора Октавина и капитана Черенкова.
– Кто в готовности?
– Пара майора Журавлева.
Хорошая, слетанная пара, отметил я. Но у ведущего и ведомого метеоминимум не соответствует погоде: облака цепляются за сопки и не видно края аэродрома; потому, наверное, и тянет генерал с командой на взлет. А не лучше ли перенацелить пару Черенкова, сопровождающую гидросамолет? Этот тихоход никуда не уйдет – его успеет перехватить любой наш истребитель. Но, взглянув на цифры, показывающие время взлета и прохода различных отрезков пути, я понял – Черенкова перенацеливать нельзя: топлива у него осталось немного и минут через десять генерал даст ему команду возвращаться. У майора Октавина времени на полет чуть больше, но не настолько, чтобы посылать его на преследование.
«А где же Лесничук?» – вспомнил я и посмотрел влево, где располагались другие экраны радиолокационных станций. И увидел его. Лесничук стоял в углу, опустив голову, безучастный, безмолвный; по-моему, он даже не воспринимал происходящее. О чем он думал? Или о ком? Об упущенных шансах попасть в Москву, о генеральской дочке или о Светлане? Вернее всего, думал он о себе, о том, как он несчастен и как судьба жестоко подшутила над ним; лицо жалостливое, отрешенное.
А мне жаль его не было: можно простить многое – ошибки, вспыльчивость, заблуждение, – но простить предательство нельзя; а Лесничук ради собственной карьеры поставил на карту все: честь, дружбу, семью, коллектив…
Чтобы не мешать генералу и штурману наведения, я отошел к индикатору контрольной радиолокационной станции, за которой сидел оператор, и стал из-за его плеча наблюдать за всплесками на экране. Они просматривались довольно четко, за исключением цели, появившейся с севера, которая обозначалась размытым, еле заметным пятнышком.
Вот разведчик стал уклоняться к востоку, затем к северо-востоку и развернулся на обратный курс. Истребители тоже развернулись на сто восемьдесят градусов и пошли параллельно на север, слева от разведчика, ближе к нашему берегу. Разведчик все сильнее уклонялся к острову, и вдруг за разверткой по всему экрану замерцали блестки, словно кто-то сыпанул пригоршни фольговой крошки. Они засыпали отметки чужих и наших самолетов.
– На запасную! – скомандовал генерал, и рука Пилипенко тут же упала на кнопку переключения станции. Но блестки лишь чуть-чуть притухли, и разыскать среди них отметки от самолетов было очень сложно. Пилипенко стал менять каналы частот, однако и это помогало слабо: видно, на разведчике была применена новая мощная станция помех.
Пилипенко каким-то чутьем угадывал движение самолетов и продолжал уверенно давать команды нашим истребителям.
– Не вижу только северного, – не поворачивая головы, доложил он генералу.
– Поищите еще. Повнимательнее, – спокойно посоветовал Гайдаменко.
– Не вижу. Может, назад ушел?
– Вряд ли. Скорее всего, за сопками прячется.
Я тоже так подумал: не для того летчики разведчика – я был почти уверен, что это вчерашний нарушитель, – держали минимальную высоту, чтобы повернуть обратно; и главную скрипку в сегодняшней ситуации, видно, играл этот самолет.
– Надо поднимать очередную пару, – сказал Гайдаменко и повернулся ко мне, взглядом спрашивая, можно ли надеяться на Журавлева и его ведомого.
Я подошел ближе к генералу.
– А если посадить вначале пары Октавина и Черенкова и поднять наш шумовик? – предложил я. И пояснил: – Создадим помехи противнику и под их прикрытием выведем наш истребитель вот сюда, – указал я точку севернее острова. – Шпионов интересует именно этот объект, вокруг которого они и вчера крутились, и видно, что-то не досмотрели. Вот и повторяют трюк, только другим тактическим приемом.
– Пожалуй, – согласился генерал и спросил у Пилипенко: – Шумовик в готовности?
– Так точно.
– Поднимайте.
– А на перехват разрешите мне, – опередил меня Дятлов.
Я заметил, как напряглось и сосредоточилось лицо замполита, брови сошлись у переносицы, губы плотно стиснуты. Он понимал, на что идет. Это не учебный перехват, не стрельба по безответной мишени… Юрка чудом уцелел. Но тогда был день, и погода не такая… У Дятлова трое детей, жена часто прихварывает… Генерал, похоже, тоже подумал об этом.
– Почему не Журавлева?
– У него метеоминимум не соответствует погоде.
Гайдаменко снова посмотрел на меня. И я решился:
– Справедливее всего, товарищ генерал-лейтенант, этот перехват доверить мне. Я вчера напортачил, мне и исправлять. И соображения на этот счет у меня кое-какие имеются.
Генерал подумал.
– Ишь ты, «напортачил»… Говоришь, соображения имеются? – И, не дожидаясь ответа, повернулся к Дятлову: – Как, комиссар, доверим?
Дятлов пожал плечами: воля, мол, ваша.
– Не обижайся. У него ж «соображения», – пошутил генерал. – А тебя в другой раз пошлем…
Радость в один миг вытеснила из груди моей горечь вчерашней неудачи, обиду на Лесничука, разочарование. Я благодарен был генералу за то, что он не таил зла за вчерашнее, хотя ему, пожалуй, влетит не меньше, чем мне. И уж сегодня я его не подведу, сделаю все возможное и невозможное. Попросил оператора:
– Рассчитайте время выхода нарушителя в эту точку. И время взлета нашего истребителя с расчетом на перехват в этой точке.
Оператор застучал клавишами счетно-вычислительной машины. По ее экрану побежали цифры. Я прочитал: 23.37 – время выхода на объект нарушителя, 23.03 – время взлета истребителя. Что ж, вполне достаточно для подготовки.
Пары Октавина и Черенкова уже шли к нашему аэродрому. Пилипенко своими прямо-таки кошачьими глазами разглядывал засветки от их самолетов в хаотическом свечении экрана и вел их нужным курсом. Разведчик удалялся на северо-восток, гидросамолет держал курс на Японию. Нарушителя по-прежнему видно не было.
Зазвонил телефон. Гайдаменко снял трубку:
– Слушаю… Так… Понятно… Спасибо. – И положил трубку. – Соседи сообщили, что нарушитель – все-таки это он, как я и предполагал, – идет к югу вдоль гряды гор. Прошел отметку 10.
Планшетист нанос данные на планшет и провел линию от гряды гор к точке. Нарушитель держал курс на остров.
– Разрешите идти к самолету? – обратился я к генералу.
– Давай. Ни пуха ни пера! – Генерал дружески хлопнул меня по плечу.
Все вокруг было чернильно-черным, и самолет, казалось, вошел не в облака, а в какую-то неощутимо-вязкую непреодолимую среду, застрял в ней и застыл. Только гул двигателей да стрелка указателя скорости развеивали странное ощущение неподвижности, и я старался не отрывать взгляда от приборной доски, лишь изредка посматривал через плексиглас за борт для того, чтобы выяснить, вышел я из облаков или нет. Высота полета сто метров, но здесь, над узким проливом, над которым я лечу с юга на север, облака, наверное, опустились до самой воды. Это хорошо и плохо. Хорошо потому, что облака помогают нашему шумовику забивать экран радиолокационной станции разведчика, который осуществляет обзор воздушной обстановки и наведение своих самолетов на наши объекты. Наши связисты засекли переговоры между самолетами-нарушителями и установили, что гидросамолетом и нарушителем командует экипаж разведчика системы АВАКС.
Я не включаю ни радиолокационный прицел, ни радиопередатчик, лечу в полном радиомолчании и на малой высоте, чтобы меня не засек разведчик, радиолокационные щупальца которого шарят по островам и нашему побережью в надежде собрать исчерпывающую информацию о стратегически важных районах нашего Дальнего Востока и нашей системы ПВО. А для того чтобы было введено в действие максимальное количество советских средств оповещения, наблюдения и связи, они и воспользовались такой плохой погодой, устроили провокацию тремя своими самолетами. Наше командование разгадало этот замысел и, кроме нашего аэродрома с его самолетами и радиолокационной станцией да еще двух ложных на островах, в действие никого не вводит. На моих плечах лежит большая ответственность – исправить вчерашнюю оплошность, попытаться посадить экипаж нарушителя; если же он откажется подчиниться моим командам, сбить самолет.
На КП мы договорились: я молча на малой высоте выхожу в расчетный район встречи, разворачиваюсь и захожу в хвост нарушителю. За три минуты до атаки наш шумовик прекращает работу, а я включаю радиолокационный прицел. Пилипенко наводит меня (если я сам в свой прицел не увижу цель), и я даю перед носом нарушителя очередь трассирующими снарядами. Наши связисты (они знают частоту работы радиостанции нарушителя) по радио приказывают нарушителям границы повернуть на запад и следовать на наш аэродром. Если эта команда будет игнорирована, я применяю оружие.
Таков наш план. Но на горьком опыте я не раз убеждался, что гениальных планов не бывает, зачастую кто-то или что-то вносит в них свои коррективы; не лелеял я надежды, что все получится, как задумали мы, и на этот раз.
Точно выдерживаю скорость и курс – от этого зависит точность выхода в район встречи с противником, – временами посматриваю за борт. По-прежнему все залито вокруг черной тушью, и от одного взгляда по коже пробегает холодок, будто в кабину врывается стынь холодного морского воздуха. Невольно мимолетным кадром перед глазами мелькает Юркино купание. Самолет-разведчик сбил его тогда над нейтральными водами днем. Каким-то чудом ему удалось спастись, и мы его нашли. А теперь, ночью, в непроглядной черноте, не найдешь. А до утра при температуре воды, близкой к нулю, долго не продержишься.
Я отогнал тревожные мысли и сосредоточил внимание на приборах – от техники тоже многое зависит, – к счастью, двигатели и аппаратура работали как часы… А вот сами часы… они будто остановились. Нет, секундная стрелка ползла (не бежала) по окружности. Еле-еле. Вот ведь какой парадокс – когда времени в запасе мало или куда-нибудь торопишься, оно летит незаметно, а когда хочется, чтобы оно прошло быстрее, время будто останавливается. Не зря говорят: ждать и догонять хуже всего. А я и ждал, и догонял. Хотя бы словом обмолвиться с Пилипенко, узнать обстановку. Но нельзя.
Монотонно, с присвистом гудят двигатели, в наушниках гермошлема слабо шуршит, будто мыши копошатся в соломе. Я прислушиваюсь – кажется, сейчас прозвучит какая-то команда. Но КП молчит, а мне тем более нельзя подавать звука. Вспоминается лицо Лесничука, то самоуверенное, решительное, то такое, каким я увидел его на КП перед этим полетом. Не думал он, не гадал, что судьба так круто может изменить его планы. «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом», – не раз повторял он при мне пословицу. Может, и в самом деле я плохой солдат? Но никогда я не задумывался, даже мысли такой не приходило, как выбиться в генералы. Служил и служил себе честно, без пристрастия, без высокомерия и уничижения, чтоб людей не было стыдно, и не гонялся особенно за чинами. Заело немного самолюбие, когда из нашей дружной троицы Геннадия первым назначили командиром звена, но не настолько, чтобы обидеться; приятно, взволнованно билось сердце, когда повышали по службе, но тоже при этом не кружилась голова от самообольщения, не возносился я над другими. Считал себя не ординарным человеком, а способным, умеющим разбираться в людях. А оказалось, не очень-то. Дятлов быстрее раскусил Лесничука. А я даже тогда, когда он решил бросить Светлану, оправдывал его: любовь-де сильнее благоразумия… Струсил, не явился в такой ответственный момент на КП, когда у границы появился воздушный разведчик… И общевойсковой генерал и Гайдаменко, кажется, тоже поняли, что за гусь наш командир и почему у него вдруг заболели зубы…
А вот и подошло время разворота. Круто кладу истребитель в крен и набираю высоту: на севере острова сопки превышают 500 метров, а южнее и того выше. Ложусь на заданный курс, еще выжидаю немного и включаю радиолокационный прицел. В ту же секунду раздается команда Пилипенко:
– Двадцать влево! Курс сто шестьдесят. Дальность…
– Цель вижу…
На экране прицела чуть левее и выше – отметка цели. Блестки помех выглядят тусклее и расплывчатее. Беру ручку управления на себя и загоняю отметку почта в центр, чуть ниже. Она быстро начинает уходить вниз – противник близко. Чтобы не столкнуться с ним, я придерживаю истребитель с превышением. Бросаю взгляд за борт. Вверху впереди мелькает звездочка и тут же гаснет. Значит, в облаках есть разрывы. Поднимаюсь еще чуть выше. Здесь звезд больше. Всматриваюсь вниз. Чернота. Если нарушитель идет без аэронавигационных огней (странно было бы, если бы они горели), я ничего не увижу.
– Цель под вами, – сообщает Пилипенко.
– Понял.
Выпускаю тормозные щитки и наклоняю истребитель носом вниз. Даю очередь. Трассирующие снаряды пунктирной дорожкой уносятся вперед и тонут в рваных облаках. И снова чернота смыкается вокруг.
Скорость моего истребителя падает до шестисот километров. По моим расчетам, нарушитель снова вышел вперед. Прибавляю обороты двигателей – самолет уже плохо слушается рулей и норовит свалиться на крыло.
– Ноль двадцать первый, цель по курсу, десять влево. Дальность…
Чуть доворачиваю влево.
– Цель вижу.
– На наши команды изменить курс не отвечает. Увеличивает скорость. Пытается уйти к востоку. Уничтожить!
Я и сам это заметил. Нарушитель резкими разворотами со снижением стремится сорвать мою атаку. Мне эти штучки знакомы, и я не выпускаю его из центра прицела. Еще отстаю немного, на всякий случай, чтобы осколки от ракет и обломки от нарушителя не задели истребитель. Пора. Нажимаю на гашетку пуска ракет. Два огненных метеора отрываются от истребителя и уносятся один за другим вперед. И в ту же секунду впереди вспыхивают гирлянды факелов, опускающихся вниз. Ракеты уносятся за ними: противник применил новую, но знакомую мне противоракетную защиту. Меня это не обескураживает: я ждал каких-либо каверз.
Едва исчезает на небе блик вспышки – взрыв ракет, – пускаю снаряды другого класса. И снова горящие факелы. Но на этот раз ракеты не идут на приманку, проносятся выше. Я вижу их след до самого взрыва; оказывается, мы летим уже за облаками, кромка которых у восточной береговой черты опустилась метров на четыреста.
Но взрыв еще ничего не значит, противник мог применить еще что-то. Отворачиваю вправо, влево, вверх, вниз. И земля почему-то молчит.
Экран чист, если не считать несильных помех, создаваемых, видимо, все тем же разведчиком. Но на истребителе установлена отличная система защиты, которая автоматически обеспечивает работу прицела в любых условиях. Спасибо нашим конструкторам, они создали нам превосходную технику.
Почему молчит КП? Не уверены или есть основания?..
– Ноль двадцать первый, двадцать влево, высота восемьсот…
Что за чертовщина! Неужели нарушитель перехитрил меня?
Снижаюсь на восемьсот, прижимаю лоб к тубусу прицела – чисто. Вожу носом истребителя по сторонам, по высоте – та же картина.
– Ничего не вижу! – в сердцах сообщаю на КП.
– Правильно не видите, – весело говорит Пилипенко. – Цель поражена, возвращайтесь на свою точку. Учтите, погода усложнилась.
Это уже другой вопрос. Главное было – уничтожить противника, а сесть как-нибудь сумею. Круто разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и беру курс на свой аэродром…
