Текст книги "На острове нелетная погода"
Автор книги: Иван Черных
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
По уговору ли Лесничука с редактором окружной газеты или просто по совпадению, но именно в день собрания, когда намечалось обсудить вопрос, выступать полку инициатором соревнования или нет, пришли газеты с подборкой статей о наших делах и достижениях. Корин не пожалел красок, так расписал наши успехи, что стыдно было: и перехваты мы осуществляем без ошибок, и техника у нас работает безотказно, и летчики дисциплину не нарушают. Даже посчитал нужным Неудачина похвалить: целый рассказ сочинил, как они с Супруном рыбу спасали. А о том, что первый вместо стрельбы из пушек нажал на кнопку сброса подвесных баков, а второй вверх брюхом к земле штопорил, умолчал.
Не знаю, профессия ли накладывает на характер людей отпечаток или люди выбирают профессию соответственно своему характеру, только я не раз убеждался, что летчики – люди незлобивые и нетщеславные: когда их ругают, не обижаются; когда хвалят, не торжествуют, если хула или похвала справедливы. Вот и на этот раз: газета вызвала у многих лишь ироническую усмешку, беззлобно пошутили они друг над другом и забыли о статьях. Но перед самым собранием, когда все собрались в клубе, к Неудачину подошел Мнацоконян и, не скрывая ухмылки, спросил:
– Каким, Степа, записался выступающим? Публика жаждет послушать своих героев.
– Вот и выступи, а то у тебя язык давно чешется, – парировал Неудачин.
– Я бы с удовольствием, – скорбно скривил лицо Мнацоконян. – Да кто же меня, отстающего, слушать станет? А ты у нас теперь – ни в небе не горишь, ни в воде не тонешь.
Лицо Неудачина вспыхнуло негодованием и обидой, он шевелил губами, но ответа не находил; мне же было жаль его, и я хотел уже прийти ему на помощь, как меня опередил Лесничук. Командир широко шагнул к офицерам и по-дружески взял Неудачина под руку:
– А вы действительно возьмите да выступите, Степан Владимирович. Вам теперь есть чем похвалиться. – И взгляд клинком сверкнул в Мнацоконяна. – А чем вот вы можете похвалиться, товарищ обиженный отстающий? Тем, что в должности не повышают? Спросите. А я всенародно отвечу.
– Лучше не надо, товарищ подполковник, я ж пошутил, – дал задний ход Мнацоконян, мгновенно сменив иронический тон на елейно-заискивающий.
– В другой раз знайте, где шутить и над кем, – смягчился и Лесничук.
Секретарь парткома прошел на сцену, и офицеры стали рассаживаться в кресла. Мы с Лесничуком сели рядом поближе к сцене.
Я искоса посмотрел на командира, и лицо его, несмотря на внешнее спокойствие, показалось мне напряженным, сосредоточенным. Конечно же, не из-за инцидента с Мнацоконяном. Хотя заступничество за Неудачина порадовало меня: наконец-то командир признал в нем летчика. И поделом отчитал Мнацоконяна. Озабоченность же на командирском лице была вызвана другим…
Месяц назад, когда на парткоме обсуждался вопрос, кому выступить на партийном собрании с докладом об инициативе полка бороться за звание мастеров боевого применения, и Лесничук предложил Дятлова, я изумился: замполит – противник почина, разве ему можно доверить? Секретарь парткома тоже недоуменно поднял брови и, подумав, что ослышался, переспросил:
– Дятлова?
Лесничук утвердительно кивнул:
– Кому ж, как не замполиту, зажигать словом людей?
И я понял его стратегический замысел: обязать Дятлова выступить с докладом – значит обязать его выступить за почин. Не станет же замполит с трибуны высказывать свое несогласие с командиром.
Но Лесничук успел убедиться – Дятлов не из тех, кто быстро отступает от своих убеждений, от него можно ждать всякого, потому и был озабочен, в напряжении ожидал начала собрания.
Нас избрали в президиум, мы сели рядом, и я заметил, как нервно затикала жилка на виске у командира, когда замполит, пошел на трибуну.
Дятлов тоже волновался, это видно было по тому, как тяжело шел он к трибуне, как говорил – замедленнее, чем обычно, глуше, даже чуть сипловато.
Начал он издалека, с международной обстановки, напомнил о решении американского конгресса увеличить ассигнования на военные расходы, в частности на развертывание авиации на базах ВВС, расположенных в Японии и в Южной Корее, на усиление милитаризации космического пространства, и лишь после такой длинной вводной перешел к конкретному вопросу.
– Сегодня вы все, наверное, читали газету о делах нашего полка. Расхвалили, прямо скажем, больше чем следовало. Но будем считать, что это авансом. Теперь у нас один выход – доказать делами, какие мы и на что способны. Все вы знаете, в полку я более пятнадцати лет и пережил многие моменты – и взлеты его, и падения. Совсем недавно, пять лет назад, полк наш носил звание отличного. Долго шел он к этой вершине, а вот продержаться на ней сумел всего лишь три года. Почему? Потому что один человек, я повторяю, один человек не успел качественно подготовить самолет к полету, не заменил фильтр тонкой очистки. Всего-навсего. Решил – заменю после полетов. А после полетов оказалось поздно: в воздухе случилось ЧП, заглох двигатель. И громадный труд большого коллектива пошел насмарку. Кое-кто из вас, наверное, рассуждает: зачем этот ракурс в прошлое? Кто старое помянет, тому глаз вон. Есть такая пословица. Но она дополняется: а кто старое забудет, тому оба вон… Сегодня мы с вами собрались обсудить очень важный и ответственный вопрос: можем ли мы, имеем ли моральное право выступить инициаторами соревнования за право называться мастерами боевого применения? Отвечу сразу: да, имеем. Полк снова на подъеме, и, судя по последним показателям стрельб на полигоне и перехватов воздушного противника в усложненных условиях, мы добились неплохих результатов. Но называться мастером боевого применения, товарищи, это не только отлично стрелять по мишеням, уничтожать воздушные цели с первой атаки в любых метеоусловиях днем и ночью, – это и летать без аварий и происшествий, не нарушать воинскую дисциплину, служить примером высокой нравственности на службе и в быту. Может ли каждый сидящий здесь, в зале, сказать: «Да, я выполню эти требования». Сомневаюсь, товарищи. Мы уже более месяца изо дня в день обсуждаем в кулуарах эту родившуюся в нашем полку интересную идею. Раз обсуждаем, выходит, уже созрели для этого. А что изменилось с тех пор? Может, товарищ Мнацоконян выпивать стал реже или товарищ Кураслепов к полетам стал готовиться добросовестнее? Увы! Можете возразить: два-три человека погоду в полку не делают. Делают, товарищи. У нас уже сейчас имеют право называться мастерами боевого применения многие летчики. Многие, но не все. А мы говорим за весь полк. Вот и давайте по-партийному, по-деловому обсудим, реальны ли наши возможности, не рано ли мы начинаем трубить о наших успехах и не придется ли нам краснеть через год.
Последняя фраза очень не понравилась командиру, он заерзал на стуле, готовясь, видимо, выступить сразу за замполитом, но сдержался, понимая, что афишировать разногласия вряд ли стоит.
Председательствующий спросил, какие будут вопросы к докладчику. Вопросов не было, и Дятлов сел.
– Кто желает выступить? – Председатель обвел зал взглядом.
Тишина не предвещала ничего хорошего, и Лесничук начал нервно выбивать пальцами дробь по столу.
– Смелее, товарищи, и не все сразу, – пошутил председатель.
Наконец в задних рядах несмело потянулась рука, встал Мнацоконян.
– Разрешите с места?
– Почему же? Давайте сюда, чтоб все вас видели, слышали, – пригласил председатель, указывая на трибуну.
В зале загудели, требуя Мнацоконяна на сцену. И лейтенант неохотно поплелся по проходу. Но на трибуну взошел бодрее, тая на лице ухмылочку, и в зале притихли, ожидая от полкового юмориста очередной сногсшибательной выходки.
– Хорошо говорил замполит, – начал Мнацоконян своим насмешливым голоском. – Замечательно говорил. – Сделал паузу. – Может, верно говорил. – В зале уже хохотали, и это еще более раззадоривало Мнацоконяна. – Кому не ясно, что надо хорошо летать? Всем ясно. Кому не ясно, что надо хорошо стрелять? Всем ясно. Кому не ясно, что надо хорошо себя вести, соблюдать предполетный режим и тому подобное? Всем ясно. Все хотят быть асами. Но одно дело хотеть, другое – уметь или мочь. Как говорил мудрец: «Я хочу иметь машину. Но не имею возможности: денег у меня разве что на ишака хватит. Я хочу иметь любовницу, но не имею возможности: меня терпит только моя уродливая жена… Так давайте же уважать друг друга такими, какие мы есть».
Председатель постучал по графину, призывая к тишине, и предупредил Мнацоконяна:
– Товарищ Мнацоконян, ближе к делу.
– Так и я ж о деле. Спросите у любого: кто не хочет стать асом? Нет таких. Но не все могут. И не все от нас зависит. Тут и погода мало-мало роль играет, и наши способности, и взаимоотношения – симпатии и антипатии. Потому как можно сказать, когда я стану мастером боевого применения? Ведь это не уголька нарубить, не сена накосить… Потому не ясно мне – зачем этот почин, зачем обязательства? У нас есть программа, ее не обойдешь, не перепрыгнешь. А станем мастерами – честь нам и хвала. Тогда в газете пиши, по радио хвали.
Мнацоконян сошел с трибуны. И как ни прискорбно было слушать, у него нашлись последователи: зачем почин, обязательства, когда есть программа…
После третьего оратора Лесничук не вытерпел и попросил слова. К трибуне он шел, как на ринг, стремительно, воинственно.
– Значит, зачем? – спросил он негромко, глухо, обводя вал суровым взглядом. – Зачем обязательства, зачем соревнование, зачем новый почин? Вот тут товарищ Мнацоконян байку про молодца и мудреца рассказывал. Я продолжу ее. Так вот, молодец тот многого хотел: и богатым быть, и красивым, и сильным. Но деньги у него не водились, женщины его не любили, одолевал его любой заморыш. И тогда молодец пошел к тому мудрецу, который советовал уважать друг друга такими, какие есть, пал ниц и взмолился: «Научи меня, мудрейший из мудрых, как стать богатым, красивым и сильным». Подумал мудрец и дал такой совет: «Если хочешь быть богатым, красивым и сильным, надо вставать с зарею, умываться росною водою и трудиться по шестнадцать часов в сутки». – Лесничук еще раз обвел зал взглядом, убеждаясь, что присказка его произвела не менее благоприятное впечатление, чем Мнацоконяна. – Так вот, молодец, разумеется, знал эти три заповеди. Но не выполнял их. И некоторые наши летчики хорошо знают программу, помнят присягу, наставления, однако не всегда следуют им. Новый почин – это не совет мудреца, это цель на будущий год, новый рубеж. То, что зависит от нас, командиров, мы сделаем, а вы сделайте все зависящее от вас. Вот зачем обязательства, соревнование, почин…
С трибуны Лесничук уходил под гром аплодисментов. Судьба голосования была предрешена, и я еще раз убедился, как был не прав в отношении психологических способностей командира: он не только отлично разбирался в людях, но и умел в критических ситуациях подчинить их волю своей.
После командира выступило еще пять человек, и все говорили о том, что полк может и должен быть инициатором почина за звание мастеров боевого применения. Завершающим был майор Пахалов. Он, как и командир, решил блеснуть познаниями, пересыпал свою речь афоризмами и авиационными заповедями, но люди уже устали и слушали его невнимательно. И я пожалел об этом: несмотря на веселый тон речи, в афоризмах и заповедях немало было намеков на то, что с принятием такого важного решения торопиться не следует – все-таки он прислушался к мнению Дятлова. Правда, намеки были слишком завуалированы, и утомленным людям было не до того, чтобы разгадывать их второй смысл. Даже Лесничук пропустил их мимо ушей, уверенный, что одержал победу.
От заключительного слова Дятлов отказался. Он ушел сразу же после собрания, не разделив торжества командира.
А Лесничук сиял. Он не упрекнул меня в том, что я сомневался в его идее. Мы возвращались домой вдвоем, он взял меня под руку и мечтательно произнес:
– Подожди, мы еще не такие дела с тобой завернем.
СВЕТЛАНАНа другой день к нам пожаловала целая группа журналистов во главе с Кориным. Но вдруг позвонил начальник политотдела и дал указание от выступления полка с почином воздержаться до окончания летно-тактических учений.
У меня на душе сразу полегчало; я и не догадывался, что идея командира, мысленно признанная мною и одобренная, сердцем не воспринималась.
Значит, Дятлов в чем-то был прав…
Воскресенье. Уже кончили передавать программу «С добрым утром», а я все лежу в постели: за неделю так намаялся, что никак не отосплюсь; не пошел и на завтрак. Лесничук в отпуске, командир разрешил ему догулять остаток, и он укатил в Москву, потому мне пришлось одному и командовать, и проверять технику пилотирования летчиков: до летно-тактических учений осталось полмесяца и надо всех подтянуть до нужного уровня, чтобы могли выполнять любые задания – днем и ночью, в простых и сложных метеоусловиях.
Учения предстоят весьма серьезные: противник то ли в пику нам, то ли по каким другим соображениям подтянул к Курильским островам авианосец типа «Энтерпрайз», и он курсирует в Тихом океане с севера на юг, с юга на север; с Гавайских островов на полигон Хигаси-Фудзи переброшены подразделения из состава сил быстрого развертывания. Самолеты противника участили полеты вдоль нашей границы…
Но лежи не лежи, а вставать надо: стол вон слоем пыли покрылся, пол давно немыт, в прачечную пора собрать белье.
Я встал, размялся гимнастикой и только успел умыться, как звякнул звонок. Я открыл дверь. В проеме стояла улыбающаяся Светлана.
– Только встал, засоня? – ласково пожурила она меня. – А говоришь, совсем в отшельники записался… Хоть в комнату пригласи.
– Проходи, пожалуйста.
Светлана прошла в комнату и села около стола. Я почувствовал, как загорелись от стыда щеки: Светлана насмешливым взглядом осматривала все вокруг и, чтобы окончательно уничтожить меня, провела пальцем по столу.
– Эх, мужчины, мужчины! Что бы вы делали без нас? Не зря Гриша наказывал не оставлять тебя без присмотра, приходить, помогать. – Она встала и сбросила плащ. – Где у тебя взять тряпку?
– Я сам все сделаю, – запротестовал я.
– «Сам», – усмехнулась Светлана. – Если бы Гриша увидел, задал бы мне трепку. А как к тебе попадешь, когда днем тебя нет, и вечером несколько раз заходила, не дождалась. – Она пошла в ванную, открыла кран и вернулась с мокрой тряпкой.
Я попытался отнять у нее тряпку.
– Ты в самом деле считаешь меня таким беспомощным? Приходи через час, увидишь, на что мужчины способны.
Но Светлана отстранила меня. Рука у нее была тугая, сильная, как у спортсменки. Да и вся она была сбитая, мускулистая, как цирковая акробатка, которой ежедневно приходится заниматься гимнастикой. И шея ее, короткая, крутая, могуче держит несколько крупноватую для женщины голову. Да, сложена Светлана превосходно, а вот красотой лица природа явно ее обделила: широкие скулы, массивный подбородок…
– Ты что так рассматриваешь меня? – нахмурила Светлана брови.
– А что, нельзя? – Я понял, чего она испугалась, и решил этим воспользоваться, чтобы не дать ей заняться уборкой. – Твой Гриша здорово рискует, посылая такую симпатичную женщину к одинокому мужчине.
– Гриша знает меня, – за чистую монету приняла шутку Светлана и посерьезнела еще больше.
– Сомневаюсь, – возразил я. – По утверждению классиков – а они были великими психологами, – женщину ни бог, ни дьявол не поймет.
Светлана совсем растерялась, положила на стол тряпку.
– А ты? – невнятно выдавила она. – Неужели ты…
– А что я? Я тоже человек, – продолжал я мстить ей за след от пальца на столе. – Да и дело не только во мне. Один раз ты зашла ко мне, другой. А все знают, что муж-то в отъезде.
Лицо Светланы побледнело, глаза стали круглыми.
– Гриша все равно не поверит…
– Как сказать! Отелло тоже поначалу не верил.
– Отелло был дурак. – Светлана, кажется, уловила в моем голосе шутку. – А Гриша… Он сам велел приходить к тебе, убирать…
Святая простота и наивность! Светлана напоминала мне сейчас Дусю. И для той и для этой муж – непререкаемый авторитет.
– Григорий тебя очень любит?
Светлана пожала плечами, подумала.
– Зато он знает, что я его люблю.
– От любви до ненависти – тоже по утверждению классиков – один шаг. А я не хочу, чтобы между вами возникла хоть капля недоверия, – довершил я свой замысел.
Светлана взяла плащ.
– Я совсем не подумала. – Накинула плащ и попятилась к двери. – Тогда я пойду?
Я проводил ее.
Я закрыл дверь, сел на диван и задумался: что за всем этим? Почему Лесничук так доверчиво посылает жену ко мне? Действительно ли уверен в ней или просто не любит ее? Я бы этому не придал значения, если бы в жизни моей не произошел однажды такой случай…
Первого мая, после демонстрации на центральной площади города, где мы, курсанты, прошли строевым шагом мимо возведенной городскими властями трибуны, на которой стоял и наш начальник училища, меня вызвал командир роты. Не очень-то охотно я шел к нему в кабинет, ломая голову, зачем я понадобился этому суровому капитану, который понапрасну слов не тратил и за малейшие провинности наказывал, как он подчеркивал, «на всю катушку».
Капитан же встретил меня чуть ли не с распростертыми объятиями: вышел из-за стола и крепко пожал мою руку:
– Поздравляю! Поздравляю за отличные успехи в учебе и с днем рождения! Хоть он у тебя завтра, поздравляю сегодня – завтра, надеюсь, ты проведешь его в более приятном обществе. У тебя родственники здесь есть?
Я отрицательно покачал головой.
– Ничего, – утешил капитан, – найдешь, куда пойти и с кем провести. Вот тебе увольнительная до завтрашнего отбоя.
Я был ошеломлен неожиданно свалившимся счастьем: ожидал нагоняя, а получил благодарность и увольнительную более чем на сутки. Завтра у меня, оказывается, день рождения, я, наверное, и не вспомнил бы об этом, если бы не капитан.
– Спасибо. Большое спасибо, – поблагодарил я командира роты, стоя перед ним навытяжку, как истукан. Радость захлестнула меня и подняла в голове такой ералаш, что я почти ничего не соображал; мысли мелькали обрывчато, несвязно: «Куда пойти? В городе у меня никого знакомых… С кем – одному скучно и неинтересно… Больше суток буду свободен – куда захочу, туда и пойду, что захочу, то и буду делать; днем непременно побываю в парке, посмотрю кинофильм, а вечером… вечером можно в театр… или на танцплощадку…»
– Что ж, ступай, – одобрительно кивнул капитан. – Желаю встретить хорошую девушку.
И я осмелел, и тут же пришла хорошая идея.
– Товарищ капитан, пустите со мной в увольнение и Лаптева.
– Лаптева? – Капитан согнал с лица улыбку, насупился. – Твой дружок?
– Так точно. И учится он хорошо…
– Знаю. Не раз попадался мне твой дружок без строя на пути в столовую. – Помолчал, почесал подбородок. – Ну ладно, в честь твоего дня рождения. Только предупреди: попадется еще раз, на всю катушку врублю.
Капитан вернулся к столу и выписал Юрке увольнительную.
…Мы шли по улице города, не чувствуя под собой ног, хохотали по всякому поводу и без повода, острили, подначивали друг друга, шутили с встречавшимися девушками; короче говоря, мы чувствовали себя на седьмом небе. Нас радовало все: и праздничные транспаранты, и развешанные всюду флаги, и красочные плакаты, и поистине праздничная погода – синее, без единого облачка, небо, ослепительное солнце, не знойное, а по-весеннему ласковое, теплое, пробуждающее в душе что-то сладостно-волнующее.
Из переулка вышла стройная девушка с длинной черной косой и пошла впереди нас метрах в пятидесяти. Юрка толкнул меня в бок и многозначительно подмигнул. Мы прибавили шагу.
Девушка была невысокого роста, крутобедрая, крутоплечая, одетая в светло-серый твидовый костюм; короткая юбочка едва доставала до чашечек колен, обнажая красивые ноги в модных, тоже светло-серых, туфельках. Юрка подошел ближе и замедлил шаг, рассматривая девушку с ног до головы. Поднял большой палец. Кивнул мне вправо, а сам пристроился слева от девушки.
– Извините, пожалуйста, – сказал он так ласково и проникновенно, что даже у меня, знавшего Юрку как циника и грубияна, пробудилось к нему благоговение, – вы не подскажете, как пройти на площадь Благоденствия, где состоится сегодня бракосочетание мэра нашего города с Софьей Зарецкой. – Юрка даже на часы посмотрел, будто бы проверяя, не опаздываем ли.
Девушка широко открытыми удивленными глазами посмотрела на Юрку, потом на меня. У Юрки и мускул не дрогнул, а я еле сдерживался, чтобы не расхохотаться.
– Благоденствия? – переспросила девушка, сомневаясь, не ослышалась ли.
– Да, – подтвердил Юрка. – Мы первый раз в увольнении и не знаем, где тут какие улицы, площади. – Он снова посмотрел на часы. – А до бракосочетания остается двадцать минут.
– Я тоже в городе живу недавно и о такой площади не слышала, – извинилась незнакомка.
– Ну как же, – наступал Юрка, – и сегодня по радио утром передавали, и вчера. Очень хочется посмотреть на Софью Зарецкую, говорят, красавица.
Девушка опять недоверчиво покосилась на Юрку, но лицо у него было серьезно как никогда.
– Зарецкая, – повторила девушка и неопределенно пожала плечами. Видимо, эта фамилия ей ни о чем не говорила.
– Восходящая звезда балета, – уточнил Юрка. – Не так давно по телевидению ее показывали. Не видели?
– Видела. И слышала, – кивнула девушка. – И чем прельстил ее наш город? Ведь здесь театра балета нет.
– Зато есть красавец и умница мэр, с которым и Соломон вряд ли бы сравнился, – врал безбожно Юрка. – Не видели его?
Девушка отрицательно покачала головой.
– Вот и мы не видели. А очень интересный, любопытный исторический момент. Хотите посмотреть?
Девушка дернула плечиком:
– Собственно… мне все равно. Муж дежурит, и я вышла прогуляться.
– Вы замужем? – вытянулось от удивления Юркино лицо.
– Да, – усмехнулась девушка, довольная произведенным эффектом. – Не похоже?
– По-моему, в таком возрасте еще не расписывают, – схитрил Юрка, решив выведать побольше.
– Ну что вы, мне уже двадцатый, – наивно поддалась на Юркину хитрость девушка. – И мужа моего вы, наверное, знаете. У него на погонах такие же птички.
Лицо Юркино вытянулось еще больше.
– Он служит у нас в училище?
Девушка еще радостнее кивнула.
– Санта Мария! – Юрка на итальянский манер воздел руки к небу. – Первый раз встретил девушку, которую полюбил с первого взгляда, и – проклятье! – она, оказывается, замужем. Нет, неправда!
– Правда. – Девушке нравились Юркины шутки, и она посматривала на нас уже без прежней робости, заинтригованно и с любопытством.
– Кто он? Я убью его! – входил в раж Юрка.
– Старший лейтенант Левин. Попробуйте.
Это сообщение поразило нас, пожалуй, больше, чем то, что она замужем. Старшего лейтенанта Левина мы действительно хорошо знали – командир соседнего взвода, вторая после Потихи одиозная личность в училище, которого курсанты обега́ли за полкилометра.
У Юрки даже пропал дар речи, и он, словно поперхнувшись, глотал воздух открытым ртом и ничего не мог вымолвить. У меня, несмотря на то что девушка понравилась своей простотой, наивной доверчивостью, появилось желание побыстрее от нее отделаться.
Юрка наконец проглотил застрявший ком и помотал головой:
– Нет, старшего лейтенанта Левина и пробовать не буду.
– Ага, напугались! – восторжествовала девушка. – Хоть и мал он, да удал.
В ее глазах он выглядел героем. И мы знали, какой героический подвиг он совершил, чтобы завоевать сердце девушки.
Два месяца назад старший лейтенант Левин, сдав патрульное дежурство по городу, зашел в кафе поужинать. Время было позднее, и только за одним столиком сидели трое парней и одна девушка. Парни были пьяные и приставали к девушке, чуть ли не силой заставляя ее пить с ними. Она просила их уйти из-за стола, пыталась сделать это сама, они не пускали. На официантку, которая хотела их утихомирить, не обращали внимания. Приход офицера на какое-то время заставил парней поутихнуть, но прошло немного времени, и они принялись за свое.
У девушки на глазах были слезы, и она умоляюще посмотрела на старшего лейтенанта. Левин понимал: с троими ему не справиться, – и пожалел, что сдал пистолет. Но на ремне у него висела кобура, и он решил рискнуть. Подошел к хулиганам и властно потребовал:
– А ну прекратите и убирайтесь отсюда!
– А ты что нам за указ? – распрямился лет семнадцати юнец, с опаской поглядывая на кобуру.
– Нос вытри, чтобы тыкать старшим, – осадил его Левин.
Задвигали стульями и дружки юнца, поднялись. Они были ненамного старше первого, но здоровее, внушительнее.
– Скользи мимо, старшой, – угрожающе набычил шею стоявший ближе всех к Левину парень. Левин для острастки положил руку на кобуру. – И пушкой своей нас не пугай, вместо нее там, – кивнул он на кобуру, – в лучшем случае, кусок колбасы…
Печально бы окончилась эта «героическая эпопея» для Левина, если бы в кафе не зашли дружинники. Хулиганы вмиг присмирели и подались восвояси. А Левин с победным видом пересел к девушке. Они познакомились, и в тот же вечер лихой комвзвода предложил черноокой красавице руку и сердце.
О своем подвиге и женитьбе Левин рассказывал чуть ли не каждому встречному, рассказ дошел и до нас…
– Вовсе нет, – возразил Юрка. – И чтобы вы убедились, что мы не из трусливого десятка, будем за вами ухаживать. Более того, приглашаем вас в кафе на чашку крепкого кофе. У моего друга, – Юрка кивнул на меня, – день рождения. Юбилей – двадцать лет, пора возмужания и дерзания. Кстати, познакомьтесь: Борис Вегин, сын собственных родителей, восходящая звезда современной истребительной авиации.
Черноглазая с любопытством протянула мне руку:
– Надя.
Юрка почти вырвал у меня ее руку:
– Юрий Лаптев. Уже взошедшая звезда. Ас, каких не знала еще авиация, но скоро узнает…
Так нежданно-негаданно мы стали соперниками нашего командира взвода, точнее, не мы, а я, так как в скором времени Юрка, уловив, что симпатии Нади всецело отдаются мне, под каким-то предлогом улизнул.
После кафе мы с Надей сходили в кино, а вечером она потащила меня в городской парк на танцы. Там, к моей радости, мы снова встретили Юрку – он лихо отплясывал с белокурой толстушкой, но к нашей компании присоединиться не пожелал, шепнув мне на ухо: «Жми, старик… Ребята тебе спасибо скажут, если Гномику (такую кличку курсанты дали Левину) рога наставишь».
Надя, кажется, догадалась, на какой путь наставлял меня Юрка, и, как только он со своей блондинкой исчез, сказала:
– Мне пора.
Я проводил ее домой и к отбою вернулся в училище.
Больше мы с ней не встречались. Я вскоре забыл бы о столь мимолетном знакомстве, если бы однажды Юрка не предупредил:
– Левин откуда-то узнал о твоих шашнях с его женой. Подозревает, что вы встречаетесь. Просил своего помкомвзвода Витьку Бирюкова выпытать у меня, как далеко у вас зашло и когда ты собираешься на свидание…
Потом я и сам убедился, что Левин заподозрил меня серьезно: каждый раз при встрече пронзал испытующим взглядом. «Пусть бесится», – не придал я тогда значения. И напрасно.
На седьмое ноября у нас увольнительные отменили, якобы в связи с эпидемией гриппа. А Юрка накануне договорился с двумя студентками пединститута о встрече. Они должны были подойти после ужина к проходной училища.
Нарушать обещание было не в наших правилах, и к назначенному времени мы вышли за проходную. Немного спустя подошли и девушки. Поскольку увольнительных у нас не было, мы пригласили их в училищный Дом офицеров в кино.
Девицы были так себе, ни умом, ни внешностью не блистали, но Юрке белокурая толстушка (та самая, с которой он познакомился в парке) нравилась, и он сыпал комплиментами, как заправский ловелас.
После кино пришлось идти их провожать – не подводить же Юрку, – и я еле успел к отбою.
А 9 ноября утром меня вызвал заместитель командира батальона по политической части и ошарашил вопросом:
– С какой радости или с какого горя вы, товарищ Вегин, напились седьмого?
У меня глаза, наверное, стали квадратными и челюсть отвисла – я не мог вымолвить ни слова. А замполит, приняв мое молчание за признание своей вины, продолжил:
– Мы-то о вас – гордость нашего училища, отличник, сфотографирован при развернутом знамени! Так-то нас отблагодарили в честь праздника?
– Вы ошибаетесь, – выдавил наконец я. – Не пил я седьмого.
– Может, восьмого? – усомнился замполит.
– И восьмого не пил. И шестого, и пятого.
– Но не будет же дежурный офицер оговаривать вас напрасно!
– Старший лейтенант Левин? – вспомнил я, что в тот вечер он был у нас в казарме и наблюдал, как мы строились на ужин.
– Да, старший лейтенант Левин. Он доложил мне, что вы вернулись в казарму незадолго до отбоя пьяным, играли на гармошке и пели похабные частушки.
Мне было и смешно и грустно.
– Я не умею играть на гармошке. И не пел.
– Не мог же Левин спутать вас с кем-то!
Я очень хотел взглянуть сейчас в глаза старшему лейтенанту. Говорят, если очень хотеть, то желание обязательно сбудется. Наверное, я очень хотел.
В дверь постучали, и в проеме во всем «величии» своего полутораметрового роста появился Левин.
– Разрешите, товарищ майор?
– Заходите. – Похоже замполит обрадовался приходу Левина. У меня же внутри все клокотало, и я, не дожидаясь вопроса майора, задал его сам, предварительно получив разрешение обратиться к старшему лейтенанту:
– Товарищ старший лейтенант, скажите, пожалуйста, вы видели меня седьмого вечером пьяным? – Я еще надеялся, что произошла какая-то ошибка, что Левин спутал меня с кем-то.
– Ну, товарищ Вегин, – развел руками комвзвода, – разве не вас я уговаривал лечь, а вы растягивали гармошку и сквернословили?
Такая несправедливость настолько возмутила меня, что я не сдержался и наговорил Левину резкостей, а майору признался в том, что до отбоя в казарме не был, провожал домой девушку.
Позже, сидя на гауптвахте, я проанализировал случившееся и понял, что толкнуло на такую подлую клевету Левина: он в тот вечер искал меня повсюду и уверился, что я с его женой; разговор же с замполитом мог вырвать у меня признание, за тем и явился он в кабинет майора…
Да, ревность – штука серьезная. Какой же повод дала Светлана (за собой такого греха я не чувствовал) мужу ревновать ее ко мне? Или что-то за этим крылось другое?..
