Текст книги "На острове нелетная погода"

Автор книги: Иван Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

СОЧИ. ШЕСТЬ ЛЕТ НАЗАД

Однажды Петр вернулся с радоновых ванн и заявил, что покончил с лечением и приступает к развлечениям. Варя, сидевшая с нами на пляже, усмехнулась:

– Кажется, радон на пользу тебе пошел?

– На десять лет помолодел, – согласился Петр, обращая насмешку в шутку. Он умел разряжать обстановку, и за это я тоже уважал его. – Я вам сюрприз приготовил. – Петр открыл томик детектива, который читал в перерывах между картами и анекдотами, и достал четыре билета. – Завтра едем на экскурсию, посмотрим сказочную Рицу. Говорят, там неплохой ресторанчик…

Мне уезжать от моря не хотелось, и я сказал, что не поеду.

– Почему? – удивилась Варя.

– Другие планы.

– Ну, если планы, – Петр развел руками, – ломать, конечно, их нельзя.

Геннадий тоже начал было отказываться, но Петр его уговорил.

Они встали рано утром, и Петр сразу позвонил жене в гостиницу. Однако Варя сказала, что у нее разболелась голова, и просила ехать без нее. Петр не стал менять решения, и они уехали с Геннадием.

Целый день я провалялся на пляже, загорал и читал, а вечером, едва вышел из столовой, меня окликнула Варя.

– Моя мигрень прошла, и я решила развеяться, – сказала она, мило улыбаясь. – Пройдемся немного?

Мы направились по малолюдной и неширокой аллее к морю. Вечер был тихий и прохладный, деревья источали сильный аромат, волнующий и навевающий приятные воспоминания. Мы молчали, думая каждый о своем. Я вспоминал Инну, первые с ней встречи и жалел, что нет ее рядом.

– Зайдем в ресторан, – прервала молчание Варя. – Я еще не ужинала.

Я заколебался: сидеть в ресторане с чужой женой – приятного мало.

– Одной неудобно, и пристают всегда, – пояснила Варя.

Пришлось согласиться. Мы заняли столик в самом дальнем уголке, и Варя, предупредив, что будет за хозяйку, и не спрашивая моего согласия, заказала коньяку и закусок. И пила она как хозяйка, требуя следовать ее примеру. Вскоре она захмелела и разоткровенничалась.

– Замужество мое – большая ошибка, – говорила она, – Петр не тот человек, которого рисовало мое девичье воображение. Я не люблю его. Ко всему, у нас нет детей. Он обвиняет меня, а я уверена в обратном. – Она отхлебнула коньяку. – Вот так и живем. Никаких общих интересов, никаких планов. Собираем деньги от отпуска до отпуска и пускаем их на ветер. Разве это жизнь?..

Я сочувствовал ей, но чем я мог ей помочь?

– Сходите к врачу, – посоветовал я. – Может, он поможет.

– Может, и поможет, – усмехнулась Варя и стала смотреть на меня сквозь стекло рюмки дразняще, чуть прищуренными глазами. Она была пьяна.

– Идемте отсюда, – предложил я.

– Ты все еще со мной на «вы». Давай выпьем на брудершафт, чтобы покончить с этой официальщиной.

Я покачал головой.

– Не надо выставлять напоказ то, что заслуживает осуждения.

– Правильно, – согласилась Варя. – В таком случае идем. – Она открыла сумочку и, достав пачку двадцатипятирублевок, отделила две.

– Это с каких пор в ресторанах расплачиваются дамы? – спросил я.

– С тех самых, когда дамы стали приглашать.

– Вы хотите, чтобы я вернул вам долг по почте?

– Ну, пожалуйста, пожалуйста. – Она сердито спрятала деньги. – Видишь, я повинуюсь тебе во всем. Пусть все будет по-твоему.

Я позвал официанта и расплатился. На улице Варя бесцеремонно взяла меня под руку.

– А вечер какой! Как тут о любви не заговоришь?

Вечер действительно был хорош: прохладный и тихий, но о любви мне говорить не хотелось. Мы прошли к набережной. Море было спокойное, исполосованное сотней огненных дорожек, тянувшихся к нам от кораблей, дремлющих у причалов. Варя увидела свободную лавочку и направилась к ней. Я решил до конца перетерпеть ее капризы, чтобы поглубже понять психологию этой женщины. Что руководит ею – любовь или желание поиграть на нервах у мужа?

Мы сели. Варя прижалась к моему плечу и осторожно шутливым тоном спросила:

– У тебя жена красивая?

– Мне нравится, – так же шутливо ответил я.

– А почему ты уехал отдыхать один?

– Жена не могла, работает.

– Кто она по специальности?

– Врач.

– Я так и думала. У летчиков жены либо врачи, либо педагоги.

– Ничего удивительного – самые распространенные женские профессии.

Варя помолчала, вздохнула и продолжала:

– Счастлив тот, кто любит. Но как трудно полюбить. За Петю я вышла потому, что он летчик: с детства неравнодушна к летчикам. Разве знала я тогда, что вы тоже неодинаковы.

– По-моему, с вашей красотой ошибку не так трудно исправить.

– Это по-твоему. – Она снова помолчала. – Вашего брата крутится около меня немало. И теперь живет в гостинице один морячок. Симпатичный, интеллигентный. Рассказывает, год назад жена умерла. Все в театр меня приглашает. А мне другой нравится. – Она обхватила мою шею руками и потянулась к губам.

– Пойдем отсюда, – сказал я. – Люди кругом.

– Никого здесь нет. А эти, что бродят, такие же, как и мы.

– Все равно. Нам пора.

Она все же чмокнула меня в губы и рассмеялась:

– Для начала. – И встала. – Идем. Я совсем забыла, что мужчины любят более интимную обстановку.

Мы шли к гостинице. Я молчал, а Варя старалась вовсю, сыпала остротами, желая поднять мое настроение. У подъезда, когда остановились, она подняла на меня глаза и промолвила негромко, но в голосе ее мне почудились и мольба, и просьба, и повеление:

– Зайдем ко мне…

– Поздно уже, – твердо возразил я.

Простившись с Варей, я поехал в санаторий.

Весь следующий день я пропадал на пляже соседского санатория, не желая встречаться с Варей, а после ужина, выйдя из столовой, юркнул на тропинку и кружным путем отправился в кино. Вернулся уже в половине одиннадцатого и застал Геннадия в постели. Перед ним на тумбочке горела настольная лампа, а он, прикрыв лицо газетой, храпел на всю палату. Петра не было. Я разделся и на сон грядущий взялся за «Бремя страстей человеческих» – роман как раз соответствовал своим названием обстоятельствам и моему настроению.

Около двенадцати вернулся Петр. Он пошатывался, но глаза его были скорее озабочены, чем пьяны.

– Дрыхнете, сурки, – невесело сказал он и, разувшись, запустил туфлю через всю комнату в угол.

Геннадий проснулся.

– Чего разбушевавсь? Не послухався меня, а жинка тут сидила, ждала.

– Ждала? – недоверчиво уставился на Геннадия Петр. Подошел к его кровати и сел с ним рядом. – И что ты ей сказал?

Геннадий повернулся на другой бок, подставив Петру спину.

– Сказал, что ты пийшов ужинать, – буркнул он после небольшой паузы. – Ложись спать, – И натянул на голову одеяло.

Но Петр не ложился, сидел, опустив голову на грудь, о чем-то задумавшись. Потом тряхнул головой, словно отгоняя наваждение, и повернулся ко мне!

– А ты ее видел?

– Вчера, – ответил я.

– И как ее голова? – Он не скрывал иронии. – Прошла?

Я, чтобы успокоить его, прикинулся простачком.

– Наверное. Я видел ее вечером.

– Не скучала без меня? – В его чуть прищуренных глазах сквозило подозрение.

– Слез, во всяком случае, не лила.

– Верно, – согласился Петр и протопал в одной туфле ко мне. – Не будем мы с ней жить, – с сожалением сказал он, опускаясь на кровать. – Не понимаем друг друга. И детей у нас нет.

– Возьмите в детдоме.

– Она доказывает, что сама родить может. Пока на словах. И на деле грозится. – Он испытующе глянул на меня. – Может, и докажет.

Это было уж слишком.

– Ну, знаете… На эту тему с женой говорите, а мне устраивать допрос постыдитесь.

Петр посидел еще немного молча, потом похлопал меня по плечу.

– Не обижайся. Это я так.

И поплелся к своей кровати.

КТО ВИНОВАТ?

Таким я помнил сочинского Петра. Но там мы были на равных, здесь же передо мной стоял представитель вышестоящего штаба, инспектор, которому поручено расследовать причину гибели моего подчиненного. И он отлично понимал, какую ответственность на него возложили, и держался с подобающим достоинством. Объясниться нам в «симпатии» друг к другу помешал приход Синицына.

– Зачем тебе понадобились мои расчеты? – грозно спросил он у Ганжи.

– Мне приказано забрать все, что имеет отношение к полетам, – подчеркнуто твердо ответил Ганжа.

– Они никакого отношения к полетам не имеют. Это мое, личное.

– Личное хранится дома. А я забрал бумаги в секретной части.

– Я их там оставил, чтобы не таскать с собой. Сейчас они мне нужны.

– Нам тоже.

– Я не успел их закончить. Теперь есть время.

– Скажите, а не мог Октавин ваш этот маневр испытать на практике?

Это уже походило на допрос, и Синицын побагровел.

– Мог. – Полковник выдержал паузу. – Если бы знал о нем.

– Все равно, вернуть я вам ничего не могу, – категоричным тоном заключил Ганжа и скрестил на груди руки, давая понять, что разговор окончен.

Синицын круто повернулся и пошел из кабинета.

– Вот такие пироги, – усмехнулся Ганжа. – Только что орден получил, а тут такое…

Он открыл сейф и стал рыться в бумагах, видимо озаренный какой-то идеей.

Вернулся Мельников. «Что-то он больно часто делает разминки», – подумалось мне. Скорее всего, снова ходил уточнять что-то. Эта старая лиса себе на уме и, видно, идет к цели иным путем.

– Синицын заходил, – сообщил старшему инспектору Ганжа. – Очень расстроен, что чертежи и расчеты его нового маневра к нам попали. Уверяет, что они ему позарез сейчас нужны.

– Надо бы вернуть их.

– Вернуть? Удивляюсь я вам, Николай Андреевич. – Он назвал полковника по имени и отчеству. Такой фамильярности раньше, насколько мне известно, Мельников не терпел. Теперь же он сделал вид, будто не слышал. – На это получен приказ.

Мельников ничего не ответил, опустил голову и прошел к своему излюбленному креслу. В дверь несмело постучали. Заглянул Парамонов.

– Разрешите, товарищ полковник?

Мельников кивнул. Парамонов в руке держал фильтр.

– Вот он. – Он протянул фильтр полковнику. – Кладовщик просто забыл записать.

К технику подошел Ганжа, взял фильтр, тщательно его осмотрел и отдал Мельникову. Подождал, пока осмотрит полковник.

– Чем вы можете доказать, что это с вашего самолета? – Выпуклые глаза Ганжи смотрели на техника гипнотизирующе.

– На нем вон и смазка после консервации, – ответил Парамонов.

– Его можно было при желании и сливочным маслом смазать.

– Спросите тогда у кладовщика.

– Я спрашивал. – Мельников вернул фильтр Ганже. – Оставь пока у себя. – И к Парамонову: – Мы тут разберемся, батенька, ступай.

«Батеньку» Мельников обычно употреблял, когда был расположен к человеку. Значит, Парамонову он верит. Однако техник не уходил.

– Но… – мялся он, не смея спросить еще о чем-то.

– Ступай, ступай, – доброжелательно махнул рукой Мельников. – Я сказал, мы разберемся. Попроси зайти сюда дежурного метеоролога.

Парамонов благодарно закивал головой и вышел из кабинета.

– Кладовщик подтверждает, что он сдал фильтр, – сказал Мельников.

– Ну и порядочки! – возмутился Ганжа. – Один пишет в рабочей тетради совсем не то, что делает, другой вообще не записывает. Отличный полк!

– Похоже, что они не врут, – не слушая Ганжу, продолжал Мельников. – Если бы случилось что-то с двигателем, Октавин сообщил бы на землю. Об этом не молчат. – Мельников скорее рассуждал с самим собой, чем убеждал другого.

– Думаете, не справился с пилотированием?

– Погода уж очень скверная была.

– По схеме проводки не похоже на потерю пространственного положения.

– Схема не фотография, многое не рассмотришь.

Мельников прав. Рассмотреть на схеме, что было с летчиком и с машиной, просто невозможно. Если Октавин потерял пространственное положение, он, разумеется, молчал – позор для иных страшнее смерти, а Октавин относился именно к таким людям. Он мог понадеяться, что выведет самолет из падения. Но тут же мои мысли возвратились к схеме проводки. Пологая и довольно ровная красная линия, подчеркнутая синим карандашом Ганжи. Нет, это не падение. Хотя… так прямо линию мог вывести планшетист. Но так долго не падают… Что же тогда могло случиться?..

Вошел метеоролог и расстелил карту на столе. Он долго и подробно объяснял, откуда и с какой скоростью движется циклон, где его эпицентр, как будет он развиваться дальше. Я слушал его, а мысли были об Октавине. Что произошло в небе, почему упал самолет и кто в том виноват: Парамонов, потому что не подготовил как следует самолет к полетам, или я с Вологуровым, потому что недоучили летчика?

– Долго он тут будет еще кружить? – спросил Мельников метеоролога про циклон.

– Суток двое-трое продержится.

– Вы знали о его приближении? – спросил Ганжа.

– Само собой. Мы следили за ним, как только он образовался.

– И накануне докладывали командиру?

– А как же. Вот прогноз, можете почитать. – Метеоролог открыл журнал и подал Ганже. Подполковник склонился над ним. Мельникова тоже заинтересовала запись в журнале.

– И как командир отнесся к вашему прогнозу? – Ганжа дочитал первым и распрямился.

– Положительно, товарищ подполковник, – ответил весело метеоролог. – Для Александра Ивановича чем хуже погода, тем лучше.

Дочитал и Мельников. Но вопросов не задал. Пошел к своему креслу.

– Вы свободны, – сказал он метеорологу. Тот быстро собрал карты, скрутил их трубкой и вышел. Пора было уходить и мне, но тут снова вошел Синицын. Не глянув на Ганжу, он прошел к Мельникову.

– Ко мне Парамонов заходил. Ты же знаешь его. Не мог он такое допустить.

Мельников не ответил. Стал тереть пальцами свой широкий лоб.

– Разрешите узнать почему? – бесцеремонно вмешался в разговор Ганжа.

– Потому, что Парамонов добросовестный офицер, – не поворачивая головы, ответил Синицын. – И специалист первоклассный.

– Добросовестный, примерный, первоклассный. Ортодокс. И по утрам вместо чая пиво предпочитает.

– Не знаю. Из чужих стаканов не пробую, кто что пьет.

– И пробовать не надо, когда от вашего примерного, как из пивной бочки прет, – сказал Ганжа глухо, не скрывая раздражения.

Синицын недоверчиво стрельнул в инспектора глазами, глянул на меня и понял, что Ганжа пользуется достоверными сведениями.

– Пива, может быть, и выпил, – сказал он. – После полетов. Но за качество подготовки самолета я ручаюсь.

– Видите ли, товарищ полковник, – заговорил Ганжа с сарказмом, – у нас тут не общественное собрание и нам нужны не поручительства, а доказательства. А они пока говорят не в вашу пользу. Парамонов нарушил порядок заполнения документации – это факт, значит, мог нарушить и порядок подготовки самолета к полетам.

Логика Ганжи была железная, и тут возразить Синицыну было нечего. Мельников заерзал в своем кресле, лицо его скривилось, но, пожалуй, не от боли в пояснице; на скулах Синицына буграми вздулись желваки. Он повернулся, чтобы уйти, но Мельников остановил его.

– Подожди, Александр Иванович. Ты извини нас, такое дело, сам понимаешь. – Он помолчал. – Скажи, что это вот за исправление? – Он протянул Синицыну полетный лист Октавина. Командир глянул на него и тут же вернул.

– Надо у Вологурова спросить.

– Вологуров не помнит.

– Разберусь.

– Первая эскадрилья у вас лучшая?

– Да.

– Заслуга командира эскадрильи? – Мельников явно подозревал, что все наши успехи липовые, еще раз убедился я.

– Майор Вологуров – отличный организатор и летчик, – твердо ответил Синицын.

– А человек? – Мельников встретился взглядом с Синицыным.

– По-моему, хороший летчик не может быть плохим человеком.

– По-вашему, у вас все ангелы? – вставил реплику Ганжа.

– Не жалуюсь.

– А человека убили.

– Надеюсь, вы найдете виновного.

– Можете не сомневаться, – ответил Ганжа.

– Желаю успеха.

– Еще один вопрос, Александр Иванович, – снова остановил Синицына Мельников. – Ты частенько бываешь на разборах полетов в первой?

– Я вам уже сказал, я верю командиру эскадрильи.

– Доверие, конечно, дело хорошее, – мягко согласился Мельников, и я понял, что далее последует подвох: таков уж этот человек – вначале размягчит, потом бьет, чтоб чувствительнее было. – Но вот тут есть еще одна любопытная запись. – Он протянул Синицыну журнал руководителя полетов. – Прочитайте на тридцать пятой странице. Синицын раскрыл журнал и прочитал вслух:

– «Капитан Мсхиладзе. Перелет. Выкатился с взлетно-посадочной полосы». – Синицын посмотрел на Мельникова. – Наверное, за свою летную службу и вы не избежали подобной ошибки?

– Разумеется, – согласился Мельников. – Но оценку в летную книжку мне ставили такую, какую я заслуживаю. А посмотрите, какая стоит у Мсхиладзе.

Синицын начал листать летную книжку Мсхиладзе. Мельников наблюдал за ним из-под своих широких, чуть нахмуренных бровей. И я еще раз убедился – нет, не дремлет Мельников и не смотрит сквозь пальцы на случившееся перед уходом на пенсию, в вопросах соблюдения летных законов он не менее педантичен, чем Ганжа, только более хитер и тонок, и превосходно знает свое дело. Не упустить из виду такую, казалось, пустяковину – ошибку летчика. Но в версии Мельникова она имеет немаловажное значение – еще один факт очковтирательства. Да, о Вологурове у Мельникова сложилось определенное мнение, и у него есть все основания подозревать командира эскадрильи в приписках.

– Помню этот случай, – оказал Синицын. – Аэродром внезапно снежным зарядом закрыло. На другой аэродром летчика посылать – топлива не хватит. Рискнул я. Мсхиладзе посадил самолет. Хоть и с перелетом, я похвалил его. Вот он и поставил себе пятерку.

Синицын говорил правду. Я тоже вспомнил этот случай.

– Ну и память у вас, – сыронизировал Ганжа.

– Не жалуюсь, – в тон ему ответил Синицын. – А у кого плохая, надо рыбу есть, говорят, очень помогает.

Синицын вернул летную книжку Мельникову и пошел из кабинета. Я последовал за ним.

Глава третья

В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

По небу, чуть ли не касаясь крыш домов, неслись хмурые косматые облака. Окружающая природа и поселок казались от этого угрюмыми, словно придавленными несчастьем. Шквалы ветра обрушивались из-за сопок, ломая деревья, срывая крыши домов, обрывая провода. Вой и стон стояли вокруг, словно на похоронах, терзая и без того растревоженную душу. Такого шторма здесь давненько не видывали.

Я шел домой, с трудом преодолевая ветер, и в памяти всплывал весь разговор, свидетелем которого я оказался: иронические вопросы Ганжи, короткие, как строки телеграмм, с долей яда ответы Синицына, реплики Мельникова. Я пытался осмыслить их, понять истину. Подполковник Дятлов учил нас в любых случаях принимать во внимание настроение человека. Сам я не раз подмечал, что с плохим настроением летчик в полете действует намного хуже, чем с хорошим. И на себе убеждался – иногда настроение задавало всему тон. А если это так, то почему бы не попытаться развязать узелок происшествия, используя не только факты, но и психику людей? Ганжа нашел верные нити, но распутать их до конца, на мой взгляд, ему мешает предвзятость. У него еще до происшествия сложилось мнение, что в полку много нарушений и отступлений от летных законов – найденная в каптерке фотопленка, полеты в сложных метеоусловиях, когда рядом бушевал тайфун. А уж если что засядет ему в голову, не так-то просто потом заставить его изменить мнение. В этом я убедился еще в Сочи.

СОЧИ. ШЕСТЬ ЛЕТ НАЗАД

Утром, пока Петр спал, мы с Геннадием сбегали на физзарядку, поплескались в прохладной водице, и когда пошли на завтрак, Геннадий с усмешкой спросил, с кем это я вчера так допоздна загулял. Видимо, он что-то знал, и я рассказал ему о ночных приключениях с Варей и ее прозрачных намеках.

– А чого, жинка она гарна, – засмеялся Геннадий. – Може, и в самом деле с Петром породничаетесь?

– Вот и займись ты, если такое желание появилось. И на папашу ты больше похож.

– Ни, – захохотал Геннадий, – она к тебе льне. – Он помолчал. – А вообще, Петр – добрый парень. Вчера всю дорогу байками нас веселил, а на душе у него было невесело. Вот и напился потому вечером.

После завтрака мы снова собрались на пляже. На этот раз Варя привезла сочных золотистых груш, угостила нас и, поглядывая с усмешкой на Петра, справилась, как он съездил на Рицу.

– Хорошо, – бодро ответил Петр. – Только дорога очень извилистая. Так укачало, что голова до сих пор трещит.

– Вечером я тебя полечу, – пообещала Варя. – Приглашаю вас всех на мой юбилей: сегодня исполнилось десять лет, как я преподаю музыку.

Несмотря на большую внешнюю несхожесть, у Петра и Вари было что-то общее – в характере, в склонностях, – видно, это и сблизило их, но не сроднило.

– Ты сегодня молодчина, – похвалил Петр жену. – Давно пора вытащить этих целомудренных однолюбов. А то прокисают они в палате. – Петр смотрел на жену испытующе, желая, видно, по выражению лица удостовериться в своих предположениях. Но Варя не клюнула на его крючок, тогда он подбросил новую приманку: – Может, ты им подружек подыщешь?

– Если б они хотели, давно сами нашли б. – То ли она не поняла его намека, то ли не подала виду.

– Это точно, – согласился Петр. – А правда, хорошие мальчики?

Я встал и пошел в воду. Геннадий – за мной. Минут пять спустя ко мне подплыла Варя.

– Одобряешь мое предложение?

– Зачем это тебе? Петр тебя любит.

– Пожалел… От его любви у меня синяки на душе. Вечные подозрения, ревность… Так пусть хоть не напрасно.

– Не напрасно?

Варя не ответила.

– Для этого ты и устраиваешь ужин?

– Нет. У меня в самом деле юбилей. И… я хочу побыть с тобой, потанцевать. Ведь мы скоро разъедемся. – Она помолчала. – Или ты хочешь, чтобы я в любви тебе объяснилась?

Только этого мне не хватало!

– Не пойму, на кого ты больше похожа, – с подчеркнутой насмешкой сказал я, – на ветреную амазонку или на расчетливую куртизанку.

Варя не обиделась.

– Потом поймешь. Разве плохо, когда женщина – загадка? Попытайся разгадать ее.

У меня была Инна, и разгадывать чужие женские души мне было ни к чему. Мы с Геннадием в ресторан не пошли. А на следующее утро встретили Петра, хмурого, с мешками под глазами, словно он не ложился еще спать. Он поздоровался и повернулся ко мне с виноватым видом.

– Прости, – сказал он глухо. – Я на тебя грешил, а она, оказывается, с моряком путалась… Укатили куда-то.

Вечером уехал и Петр. Так закончилось наше сочинское знакомство.