Текст книги "На острове нелетная погода"

Автор книги: Иван Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Сверили часы, и я пошел к своему истребителю.

Утро только занималось, легкая изморозь размазывала горизонт и подножия сопок, дальние постройки и лесные массивы – все казалось серовато-голубым, каким-то нереальным, нарисованным. Снова вспомнилась Инна – в такие осенние морозные утра мы любили с нею бродить по окрестностям нашего Вулканска, рыбачить на Кривой протоке, у самого впадения ее в Тунгуску. Очень мне не хватает моей любимой, единственной женушки, и порою тоска до боли сжимает сердце, гонит меня черт-те куда, но нигде не нахожу я места. Лесничук – тонкий психолог – сразу же догадывается о моем состоянии и все грозится найти зазнобу получше Инны. Нет, лучше не бывает, и никого я полюбить так не смогу, потому и избегаю всяких знакомств. Трудно одному, но еще труднее будет мучиться самому и мучить другого…

Техник доложил, что самолет к полету готов. Я проверил заправку топливом, осмотрел несколько неуклюжего, с двумя горбами, моего конька-горбунка и невольно ласково погладил его по холодной стальной обшивке. Он остался моим единственным верным другом, кто, кажется, понимает меня, сочувствует. Есть, разумеется, еще друзья – Григорий Лесничук, Иван Дятлов, я с ними обсуждаю все житейские и служебные проблемы, но чего-то в наших отношениях не хватает, и между нами существует какая-то невидимая непреодолимая грань, не позволяющая распахнуть настежь душу, как, скажем, было у меня с Юркой. Нет, я ничего не утаиваю ни от Лесничука, ни от Дятлова, но поделиться с ними самым сокровенным желания и охоты нет.

Кабина встретила меня знакомым приятным запахом эмалевой краски, специфическим, чисто самолетным запахом, действующим на меня, как эликсир бодрости, и я, забыв обо всех земных печалях, запустил двигатели. Полет, утреннее заревое небо развеяли окончательно мою хандру, и мысли, как подойти к объекту «противника» незамеченным, обмануть его ПВО и выполнить задание, заполнили голову.

Бреющая высота. Давно ли ее считали запретной, и летчика, позволившего себе «брить» над землей, называли воздушным хулиганом и строго наказывали. Наверное, правильно делали: незачем подвергать себя риску, когда в том нет необходимости. Раньше, когда были только зенитные орудия, пулеметы, летчики стремились забраться повыше: не всякий снаряд долетит и вероятность попадания уменьшается. Теперь чем выше, тем легче ракете попасть, вот и вынуждены летчики жаться к земле-матушке, укрываться ее сопками и буграми.

Остров исчез из виду, и над морем я летел буквально считанные минуты. Метеоролог дал точный ветер – на долину я вышел в строго намеченном месте. Убавил обороты двигателей: видимость над материком хуже, над долиной висит туман, а она петляет то вправо, то влево, сопки появляются по курсу полета неожиданно, чуть зевнешь – и, как говорил Юрка, «полный рот земли обеспечен», потому приходится жертвовать скоростью. Нагоню над рекой: точный выход на цель по времени – девяносто процентов успеха в решении задачи.

Чем глубже на материк, тем плотнее туман, он поднимается все выше, заставляя меня увеличивать высоту полета. Шурую ручкой управления и педалями, отворачивая то влево, то вправо; каменистые вершины сопок проносятся под крыльями, грозя временами острыми зубьями распороть брюхо самолета. Хорошо, что солнце только начинает всходить и не прогрело еще воздух, иначе болтанка заставила бы меня попотеть покрепче, хотя и без того я чувствую соль на губах, пощипывание глаз – капельки пота скатываются со лба и с переносья, взмокли шея и спина. Усмехаюсь над собой: экая принцесса на горошине, комфорт захотел в боевой обстановке! Вечно было и будет: «хочешь жить – умей вертеться», думай не о неудобствах, а о том, как обхитрить «противника».

Отжимаю ручку от себя, и космы тумана хлещут по кабине, рвутся неощутимо, разлетаются в разные стороны.

Вот наконец и река. Круто разворачиваюсь вправо, снижаюсь почти до самой воды – тумана здесь нет, лишь легкая дымка между сопок, заковавших с обеих сторон неукротимый и неиссякаемый поток.

На берегах кое-где сидят рыбаки – время самое клевое; то там, то здесь проносятся моторные лодки, оставляя на воде клиновидные борозды.

Лететь над рекою веселее и интереснее – на то ты и человек, чтобы жить среди людей – одиночество угнетает.

А вот и вторая долина, по которой лежит мой маршрут к объекту. Тут надо смотреть в оба: радары «противника» на сопках крутят антеннами во все стороны, просматривая каждый клочок неба; могут появиться и перехватчики. Смотреть в оба тоже недосуг: успевай работать рулями, чтобы не врезаться в сопку; значит, смотри только вперед. И я успеваю, бросаю истребитель с крыла на крыло, проскакиваю между сопок, как слаломист между вешек.

Бросаю мимолетный взгляд на часы. До цели остается семь минут лету. На земле это мгновение, а в небе время измеряется совсем по-иному, здесь секунды порой кажутся вечностью.

Долина однообразная: сопки, речушки и снова сопки. Изредка попадаются небольшие нанайские селения; чем далее на север, тем белее иней на траве и деревьях. И чем ближе к морю, тем выше и скалистее сопки. Долина несколько расширилась, стала ровнее и перед самым ответственным моментом дает мне возможность передохнуть, приготовиться к противоракетному маневру и фотографированию цели.

Увеличиваю обороты двигателей. Деревья на сопках, речушки, озерца – все сливается в единую серую ленту, стремительно уносящуюся под крылья истребителя.

Теперь из бокового зрения не выпускаю и стрелку самолетных часов. Все рассчитано до секунды. Пальчевский со своим ведомым должны уже уходить от цели, и «противник» прикован к ним. Мое время Ч – ровно 9.00. Секундная стрелка бежит по окружности. 8.55, 8.56… Резко беру ручку на себя, и истребитель свечой взмывает ввысь. На заданной высоте делаю секундную площадку, которой вполне хватает, чтобы фотоаппарат зафиксировал все то, что подо мною, сваливаю истребитель на крыло и крутым разворотом уношусь от объекта, не дав «противнику» времени прийти в себя. Даже если он и выпустит ракету, что маловероятно, она пойдет, как говорят стрелки, за молоком.

О том, что наш тактический замысел оказался верным, узнаю после посадки: Лесничук поздравил меня с успехом.

– Посредник передал: пэвэошники «противника» только и видели твой хвост. Увлеклись парой Пальчевского, которую, разумеется, «сбили», а тебя проморгали. – Командир был весел и доволен. Он тоже сделал вылет на перехват бомбардировщика, нашел его без всяких помех и «сбил» с первой атаки. – Почин, как говорится, сделан. Надо постараться все учение провести на таком уровне. Можешь идти отдыхать. Ночью развернутся основные события.

Отдыхать я не пошел, пока не узнал результатов разведки. Фотоаппарат сработал безотказно, и все, что нужно было сфотографировать, отчетливо запечатлелось на фотопленке.

Не уходил и Лесничук. То ли случайно, то ли преднамеренно он пришел в фотолабораторию, и мы увиделись с ним снова. Просмотрев кинопленку, он еще раз поздравил меня и, взяв под руку, повел к профилакторию.

– Знаешь, давно хочу посоветоваться с тобой по одному очень серьезному, сугубо личному и строго секретному делу, – доверительно и таинственно начал он, – да все как-то времени не хватало. – Он замолчал, и лицо его действительно показалось мне озабоченным, погрустневшим. Я ждал, мысленно стараясь угадать, какую тайну решается доверить мне командир. Может быть, что-то относительно предстоящего его назначения, или какую-нибудь новость о Дятлове. Лесничук поднял голову, пристально посмотрел мне в глаза и продолжил: – Ты друг мне, Борис, и эту тайну я доверяю только тебе. Может, ты меня осудишь, но все равно иначе я поступить не могу, назрел такой момент, когда я должен принять решение. – Он снова замолчал, глядя себе под ноги. До профилактория оставалось не так уж много, и я поторопил:

– Я слушаю.

– Так вот, – начал свою историю Лесничук, не поднимая головы. – Ты считаешь, что семья у меня вполне благополучная и я вполне счастлив. Да я никогда и не давал повода думать иначе. Но, к сожалению, увы, все далеко не так. Светлана – изумительная женщина, добрая, заботливая, и я в свое время думал, что лучшей жены не найти. Так поначалу мне казалось. Но не так давно я словно прозрел и понял, что никогда ее не любил и не полюблю. Плохо это? Наверное, плохо. Но сердцу не прикажешь…

Мы повернули обратно от профилактория, шли медленно к аэродрому. Лесничук неторопливо и обстоятельно рассказывал о своем увлечении другой женщиной…

ОТКРОВЕНИЕ

На выпускной вечер в академии Лесничук шел с плохим настроением: днем он позвонил в Полтаву к родителям, куда уехала беременная, на шестом месяце, Светлана, чтобы не мешать мужу сдавать экзамены, и узнал печальную весть: жена в больнице, чувствует себя уже неплохо, но ребенка у нее не будет и врачи вообще не рекомендуют ей рожать.

А он так мечтал о сыне или хотя бы о дочурке! Ему уже и сны снились, как он нянчит и ласкает малыша.

Он был сильно расстроен, не хотелось идти на вечер, но там должны были вручать золотые медали и дипломы окончившим академию с отличием, в число которых входил и Лесничук. Событие волнующее, радостное, если бы не случай с женой. Ему искренне было жаль Светлану, которая тоже мечтала о ребенке и теперь будет тяжело переживать.

После торжественной церемонии вручения медалей и дипломов и поздравительной речи Главкома ВВС – он прибыл, чтобы поздравить выпускников и сказать напутственное слово перед службой в частях, – боль в душе Лесничука утихла и место ее заняло торжество: он, Григорий Лесничук, в тридцать два года подполковник, золотой медалист, командир полка! Правда, Наполеон в двадцать три стал генералом. Но когда это было. Лесничук тоже станет генералом. Пусть в сорок, в сорок пять, но станет! – в этом он твердо убежден. Повеселевший, разгоряченный и возбужденный заманчивыми перспективами, он шагнул в клуб, откуда доносилась музыка. А когда увидел в роскошных нарядах девушек, красивых, стройных – их словно отбирали на этот торжественный вечер, – у него запело в душе и его так повлекло туда, в гущу этих милых красоток, будто он впервые видел их. И в самом деле, разве не впервые? В училище он бывал на танцах, но что за девицы приходили туда? С ними и поговорить было не о чем, и заботило их одно – как бы побыстрее выскочить замуж за какого-нибудь «летуна». Светлана, разумеется, к ним не относилась, но что она по сравнению с этими москвичками? Обыкновенная, простая девушка, не выделяющаяся ни внешностью, ни умом. И он только теперь ясно и отчетливо осознал, что женился на ней из жалости. И впервые усомнился: а правильно ли он поступил? Да, он сделал Светлану счастливой. А себя? Не потому ли она так быстро наскучила, не волнует его даже после долгих разлук? Виду он, разумеется, не подает, соблюдает все приличия и обязанности любящего мужа. Но что это за жизнь – каждый день лицемерить! И он вспомнил, с какой радостью отпустил ее рожать к родителям и как легко и свободно чувствовал себя после ее отъезда.

Вначале он рассматривал танцующих. Коллеги его не растерялись, разобрали лучших. Потом скользнул взглядом по группке девиц, выстроившихся вдоль стены. Нет, там тоже такие – глаз не отвести. Особенно златокудрая, в кружевном декольте с блестками, с изумрудным медальоном на длинной шее и такими же изумрудными серьгами в ушах, стройная и грациозная, как сама богиня. Она стояла одна и тоже смотрела на танцующих как-то вызывающе, с превосходством. К такой и подступиться было боязно. Но когда она взглянула на Лесничука и он понял, что выдал свое любопытство, отступать было равносильно трусости и он шагнул к ней:

– Разрешите?

Она чуть заметным кивком, с достоинством поблагодарила его и положила на плечо руку.

Танцевала она, как пушинка, и в глазах ее, показавшихся ему тоже изумрудными – столько в них было блеска, – озорных и задорных, он без труда прочитал, что произвел на нее хорошее впечатление.

Она первая завела разговор, смело, непринужденно, как со старым знакомым:

– Разрешите поздравить вас с успешным окончанием. Представляю, как надоели вам аудитории, лекции, семинары.

– По себе судите? – посочувствовал и он ей, гадая, в каком же вузе учится она. Кто-то из офицеров говорил, что на выпускной вечер пригласили девушек из медицинского института. Похоже, она медичка: руки белые, ухоженные, без маникюра, на безымянном пальце перстень с изумрудом…

– Что вы! – развенчала она его догадку. – Я уже забыла, когда отвечала последний раз преподавателям.

Он внимательнее посмотрел на нее. Лицо без единой морщинки, у носа, под глазами по нескольку едва приметных веснушчатых крапинок. Если бы не уверенная манера держаться, непринужденность да вот эти изумруды, дорогое платье и Золушкины туфельки на золотом каблучке, она, наверное, выглядела бы девчушкой лет восемнадцати, а так ей можно было дать двадцать два, не более. Он решил уточнить:

– Вы хотите сказать, что давно стали самостоятельным человеком?

– Вот именно. Пятый год тружусь.

– Серьезно? – не поверил он. – Наверное, не очень-то охотно идут к вам пациенты.

– Интересно, – насмешливо протянула она, – это по каким же признакам вы определили, что я врач?

– А у вас на лице написано, на руках.

– Ах вон оно что! – Она посмотрела на кончики своих пальцев. – Разрешите в таком случае огорчить вас – вы ошиблись. Я не врач, а почти ваш коллега – авиационный инженер. Окончила МАИ. Работаю в одном очень интересном НИИ. Так что мы, возможно, еще не раз с вами встретимся.

– Буду очень рад. Только туда, куда я еду служить, вряд ли вы согласитесь отважиться в командировку.

Он ожидал, что она спросит, куда именно, но она пожала плечиком:

– В таком случае вы к нам пожалуете.

– Это может быть. И я обязательно вас разыщу.

Она рассмеялась искренне, заразительно.

– Не правда ли, смешно: еще не познакомились, а уже договариваемся о встрече.

– Это хорошее предзнаменование. А познакомиться долго ли? Григорий.

– Елена…

Они танцевали весь вечер, обмениваясь шутками, комплиментами. Григорий был покорен своей новой знакомой, ее остроумием, обаятельной непосредственностью, простотой и в то же время недоступностью. Стоило ему чуть допустить вольность, она тут же строгим взглядом ставила его на место.

В половине одиннадцатого она, взглянув на часики, вдруг засобиралась домой.

– Я вас провожу, – сказал он.

– Нет, нет, – категорично запротестовала она. – Вы еще потанцуйте. У меня срочные дела.

– Как же так? – Он не отпускал ее руку. – Только познакомились, договаривались встретиться…

– А мы и встретимся. Вы завтра свободны?

Завтра он собирался ехать к родителям за женой, побыть там денька три и отправляться в назначенный полк. Но ради этой златокудрой девушки он конечно же останется.

– Свободен. Где и когда прикажете?

– «Влюбленные встречались, как обычно, у памятников, в парках, у метро…» – с улыбкой продекламировала она. – Хотите посмотреть украинский балет? Завтра, кажется, «Черевички».

– С удовольствием. Но с билетами, наверное, не просто.

– Это я беру на себя – у меня подруга работает в театре. – Она нежно пожала ему руку: – Итак, до завтра. В восемнадцать ноль-ноль, в скверике напротив Большого театра.

Ее рука неслышно выскользнула, и пока он раздумывал, как ему поступить – подчиниться не очень-то категоричному приказу или настоять на своем, пойти проводить ее и отвезти на такси домой, – Елена исчезла.

Что-то в ее поспешности ему не понравилось, даже как-то неприятно заныло сердце, словно она ушла к другому, и вот это новое, еще ни разу не испытанное им чувство толкнуло его следом за ней. Но шел он осторожно, прячась за колоннами, как последний жалкий ревнивец.

Он увидел ее сразу, едва пересек фойе, – улица перед подъездом Дома офицеров была залита электрическим светом громадных шарообразных плафонов, – она легко, вприпрыжку сбегала по ступенькам к черной «Волге».

От неожиданности и досады он прикусил губу: «Вот так невинное создание! С одним флиртует, а с другим…» Кто же он, этот состоятельный и не иначе высокопоставленный соперник? Генерал, может, один из начальников кафедр, у которого учился Григорий?

Елена нагнулась к окошечку машины, что-то спросила и, разочарованная, распрямилась, стала смотреть в сторону фойе. Григорий вынужден был встать за колонну. Недавней радости, распиравшей грудь, будто не бывало. Ее сменили обида, оскорбление: а он, простофиля, принял все за чистую монету! Она, скорее всего, лишь утешала свое уязвленное самолюбие; может, поссорилась с мужем или еще что. Посмеялась над ним, как над мальчишкой. И поделом! Сколько раз слышал он рассказы товарищей о высокомерии и коварстве московских красавиц, сам предостерегал: не доверяйтесь этим ветреным попрыгуньям. И влип, как муха в сладкую приманку.

Из подъезда к «Волге» шел солидный, невысокого роста генерал. По одной походке было видно, что ему под шестьдесят. «Может, отец? – обрадованно шевельнулась мысль. – К отцу вряд ли она так торопилась бы, – тут же опровергло логическое суждение. – Нынче, говорят, генералы – самые модные женихи у красавиц».

Григорию было противно и стыдно подсматривать за случайной, мимолетной своей знакомой, но уйти раньше, чем отъедет машина, он не мог.

Генерал что-то сказал, Елена улыбнулась и сама открыла себе заднюю дверцу. Генерал сел на переднее сиденье.

«Не жена, – облегченно вздохнул Григорий. – Перед такой женой этот старый пень расшаркивался бы поэнергичнее молодого – не только бы открыл и закрыл дверцу, на руках бы посадил…»

Григорий не уехал ни на второй, ни на третий день. Елена водила его по музеям, по художественным выставкам, по театрам. С ней было интересно и весело, время пролетало незаметно. О том, что Григорий понял, кто она, он не признался, и она не особенно распространялась о себе: работает инженером в авиационном НИИ, живет с родителями, простыми и добрыми людьми. Вот и вся ее биография. К себе его не приглашала, к нему в гостиничный номер пойти наотрез отказалась.

О себе он тоже не стал откровенничать. Окончил академию, попросился на Дальний Восток. Просьбу его удовлетворили. Через неделю должен явиться в часть.

Он видел и чувствовал – пришелся Елене по душе, и хотя держала она себя с ним подчеркнуто строго, вспыхивающие при встрече или при случайном прикосновении изумрудные глаза выдавали ее волнение.

Поцеловались они лишь в день его отъезда. Обещали друг другу писать, и она писала ему до востребования часто, длинно – о новостях на работе, о том, где побывала, что видела. Чувствовалось, что она хочет поделиться с ним своими впечатлениями, думами, скучает по нему.

Осенью дали ему отпуск, и он впервые поехал один, убедив жену, что резкая перемена климата может плохо повлиять на ее не окрепшее еще после преждевременных родов здоровье.

По пути в Крым он залетел в Москву, встретился с Еленой и уговорил ее взять за свой счет отпуск и поехать с ним. Там, под южным солнцем, где еще цвели розы, лилии, гладиолусы, где все было наполнено спокойствием и благополучием, где все проблемы, заботы и волнения оставлены на потом, а то и совсем забыты, где земля, небо, море и все живое и неживое дышало любовью, они переступили последнюю, разделяющую их черту. И, добившись признания, что она любит его и согласна последовать за ним на край света, он открылся, что женат. Он ждал негодования, бурной сцены и стал объяснять, почему совершил ошибку; к своему удивлению, увидел, что Елена слушает его с олимпийским спокойствием. И не обиделась, не огорчилась. Лишь досада промелькнула на ее лице – то ли из-за того, что с ним случилось, то ли из-за того, что длинно и не по-военному рассказывает. Помолчала немного.

– Надеюсь, это единственная тайна, которую ты скрыл от меня, – сказала как-то невыразительно, и он не уловил, чего больше в интонации – осуждения или насмешки. – Я догадывалась, – продолжила она тем же бесцветным голосом. – Такой красавчик и пай-мальчик не мог не побывать до тридцати двух годов в женских сетях. Что ж, все закономерно. Сия участь не миновала и меня – я тоже была замужем. Выскочила на первом курсе МАИ, обалдев от любви к известному журналисту, взявшему интервью у подающих надежды инженеров-конструкторов. Отец и мать отговаривали, а мне казалось, жизнь без него – не жизнь. Прожили год, и я возненавидела его как самое страшное ничтожество. Он и в самом деле был ничтожеством: пил запоями, таскался со всякими шлюхами. И знаешь, я предчувствовала, что второй брак у меня будет именно таким – уведу у кого-нибудь понравившегося мне человека…

На второй год Лесничук разбил отпуск надвое и оба раза провел его в основном в Москве. В последний раз она сообщила ему ошеломляющую новость: у них будет ребенок. Он поначалу даже растерялся, хотя не раз думал об этом и ломал голову, как тогда поступить. В душу, правда, закралось сомнение: а не испытывает ли она его? И он, подавив смятение, сказал весело:

– Вот и настало время принять решение.

Она кивнула.

– Я обещала родителям представить тебя…

Отец, тот самый генерал-лейтенант, которого он видел у Дома офицеров, принял его холодновато: поздоровался и удалился в свой кабинет, оставив будущего зятя в обществе женщин, начавших накрывать на стол, и Григорий почувствовал себя в дурацком положении. Усевшись в кресло около журнального столика, он машинально стал просматривать газеты, а в голове вертелся один вопрос: как себя вести дальше, что говорить? Он не знал, сказала Елена родителям, что он женат, или скрыла.

К счастью, женщины возились с сервировкой недолго – видно, все было приготовлено заранее, – и генерал на их зов вышел будто бы подобревший и повеселевший.

– Прошу без церемоний, – повелительным жестом указал он Лесничуку место за столом и сел. Лесничук несмело опустился рядом с Еленой. – Хотя вы, молодежь, нынче сами с усами, но послушайте и нас, стариков. То, что вами уже сделано, не поправишь. А чтобы вы не наделали новых глупостей, вот вам мой наказ. Хотите жениться? Извольте. Но Елена из Москвы никуда не поедет. И не потому, что мы хотим до старости держать ее под своим крылышком. Ей надо бы проветрить мозги, посмотреть, как там живут люди, на периферии. Но это надо было сделать раньше. Теперь поздно: и работа у нее здесь приличная, и по другой, тебе известной причине, – колюче стрельнул он взглядом на Григория. – Поэтому придется подождать.

– Мы уже второй год ждем, – недовольно буркнула Елена.

– Невелик срок, – отрезал отец. – Мать твоя четыре года ждала меня.

Елена зло, по-отцовски, зыркнула на Григория: чего молчишь, выставляй свои доводы-предложения. И Григорий, сбиваясь и путаясь под пристальным взглядом генерала, пролепетал, как школьник, плохо приготовивший урок:

– Война, она само собой… А нам ждать нельзя. В гарнизон, я понимаю, ехать не следовало бы. – Он обретал уверенность. – Потому я готов служить где угодно и кем угодно.

– Понятно, – недовольно дернул плечами генерал. – Тебе теперь и море по колено. А родить и растить детей, думаешь, все равно где? Жена твоя знает о твоем намерении?

Его колючие глаза, казалось, пронзали насквозь, и у Григория на лбу выступил холодный пот. Он понял, что генерал знает о нем больше, чем он сам о себе, и признался:

– Пока нет. Вот вернусь, и все решим.

– А если она не захочет дать развод? И как к этому отнесутся твои начальники? Пока тебя, к чести, считают толковым командиром и хорошим семьянином. Но, сам знаешь, это только в присказке говорится – лежачего не бьют. А стоит споткнуться, столько шишек посыплется…

– Думаю, со Светланой мы решим все по-мирному.

– Ну-ну, – неопределенно произнес генерал.

Мать Елены, все время испуганно смотревшая то на мужа, то на дочь, то на будущего зятя, сразу преобразилась и стала ухаживать за мужем, подкладывая ему на тарелку то салата, то ветчинки.

– В общем, все зависит от тебя самого, – заключил генерал, – и как с женой прежней уладишь, и как коммунисты посмотрят на это, и какую начальники дадут аттестацию. За местом дело не станет. Я уже говорил с кадровиками. Нам сюда, в штаб, требуется инспектор службы безопасности полетов, человек из войск, знающий и понимающий службу. Ты вполне подходишь. Но, еще раз напоминаю, все зависит от тебя самого…

Лесничук закончил рассказ, и я, оглушенный его откровением, шел рядом и молчал, не зная, осуждать или сочувствовать. Вся эта история мне не нравилась, и хотел того мой командир или нет, но от перспективы перевода в столицу веяло меркантильностью и карьеризмом. Да и Светлану, добрейшую, милую женщину, было жаль. Куда деться ей – без профессии, без родных, без квартиры – ведь после развода вряд ли разрешат жить в гарнизоне. И сама она не согласится – приятно ли чувствовать на себе осуждающие взгляды: значит, что-то было, коль муж бросил, хороших жен не бросают. С другой стороны, Лесничука мне тоже было жаль: видно, нелегко ему, если он честно обо всем рассказал. Человек никогда не любил и не знал, что такое любовь. А тут сразу – красавица, умница, желанный ребенок и отличная перспектива по службе. Поистине голова пошла кругом. Но как и чем я мог ему помочь?

– Со Светланой ты объяснился?

Он помотал головой:

– Вот после учений…

– Да, положение – хуже не придумаешь. Светлана любит тебя, и боюсь, это убьет ее.

– Я и сам боюсь, потому молчу. Но дальше нельзя. Придумал одну историйку о школьной любви, что, мол, встретил во время отпуска, но вряд ли она поверит. И огласки не хочется.

– Вряд ли от этого уйдешь.

– Понимаю. И не дай бог, на учениях кто-нибудь спортачит. Дятлов потом живьем съест. Кстати, я с генералом о тебе говорил. Он пообещал поддержать твою кандидатуру.

– Меня это не волнует, – ответил я. – Мне и в замах неплохо.

– Ну и зря. Сейчас самое время расти: старички вон пачками уходят. А чем мы хуже? Думаешь, не справимся? Как сказал один философ: «Незаменимыми заполнены все кладбища мира».

– Идем-ка отдыхать. – На душе у меня стало гадко, словно Лесничук не исповедовался мне, как показалось поначалу, а подкупал должностью.