Текст книги "На острове нелетная погода"

Автор книги: Иван Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

Глава третья

НАКАНУНЕ УЧЕНИЙ

Золотая дальневосточная осень кончалась. Оставшиеся на деревьях листья пожухли и ждали первых штормовых ветров с моря, которые обычно налетали в начале ноября и ставили тихим погожим дням точку, уносили листья в далекие неведомые края. А сегодня было еще тихо и безоблачно, утренний морозец посеребрил на газонах траву и запоздалые, не успевшие увянуть цветы, выращенные заботливо офицерскими женами, – морозец хотя и обесцветил их, но почти не умалил красоты, а пушистая серебряная каемка придавала им особую прелесть – так и хотелось притронуться к ним, словно к живым существам.

Солнце только всходило, и на фоне синего с фиолетовым оттенком неба гряда сопок, опоясывающая наш Вулканск, казалась могучим, неприступным сооружением, какие рисуют в сказках; не хватало только белокаменного дворца с высокими резными колоннами да мраморными львами перед входом. Хотя чем не дворец наш Дом офицеров? Правда, не из белого камня, но белый – из железобетонных панелей, тоже с колоннами, с красивым восточным орнаментом на фасаде.

Когда я прибыл в Вулканск, гарнизон походил на захудалую деревушку; за пятнадцать лет он стал маленьким современным городком – с многоэтажными домами, со скверами и даже с Домом офицеров. И все-таки мне больше нравились естественные сооружения: сопки, поросшие кедрачом, карликовыми березками, дубками, наша речка Тунгуска, быстротечная и чистая, как родник, богатая рыбой, долины, пестреющие летом ослепительными цветами. Уйти бы сейчас туда, в сопки, с ружьишком или на речку со спиннингом. Но… кончается не только золотая осенняя пора, кончается и наша размеренная обыденная летная учеба – сегодня к нам прибывают представители из округа, значит, на днях начнутся учения..

Лесничук уже поджидал меня. Он был деловито-возбужден, энергичен, словоохотлив. Поездка в Москву подействовала на него благотворно: вернулся он сияющий, еще более уверенный в себе, подобревший и счастливый, будто по меньшей мере получил генеральский чин. В тот же день пригласил к себе домой и, гостеприимно усадив за стол, сказал загадочно:

– Ну, боевой зам, быть тебе командиром.

Значит, я не ошибся – генеральский чин у него не за горами: в Москве ему пообещали повышение. Хотелось спросить: «А тебя куда?» Но Лесничук не из тех, кто так просто выдает тайну. И потому я ответил уклончиво:

– А мне и в замах не худо. Власть – штука серьезная: ответственность большая, а почет… бабушка надвое сказала: либо будет, либо нет.

– Не прибедняйся. Мне уже доложили: и Супруна ночью выпустил, и из Неудачина аса сделал, и с Дятловым за мое отсутствие дипломатические отношения восстановил.

Об отношениях с Дятловым вряд ли кто-то ему докладывал: они оставались сугубо официальными – замполит никак не мог простить, что я не поддержал его, когда решался вопрос, возглавлять нам почин или нет. Лесничук просто прощупывал, как мы тут, не объединились ли против него. И я не стал его переубеждать – к Дятлову я действительно относился по-прежнему с уважением.

– Старался, как учили, – только и сказал я.

– Вот и отлично, – одобрил командир, наливая кофе, – Тебе работать с ними, карьеру делать. – Он чему-то усмехнулся, поставил передо мной чашку, дымящегося напитка и продолжил: – Заместителем, конечно, не худо. Но плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. А тебе еще служить да служить. Покомандуешь полком, потом… – Он отхлебнул кофе. – Потом, если все произойдет, как мне обещали, я тебя не забуду.

И, то ли опьяненный предложением Москвы, то ли еще чем, он открыл мне свою тайну: в Главном штабе ВВС ему предложили должность инспектора службы безопасности полетов; на свое место он рекомендовал меня и якобы убедил начальника, который вел с ним беседу, что, кроме меня, более достойной кандидатуры нет.

– Только, сам понимаешь, пока об этом не распространяйся, – предупредил он. – И Светлане, – она была в другой комнате, – ни слова.

Последнее меня несколько озадачило, но в своей семье – свои порядки…

Лесничук встал из-за стола – он был обложен бумагами, – вышел мне навстречу, протянул руку:

– Привет, привет, боевой заместитель. Некоторые тут уже пупок надрывают, а он в холостяцкой постели нежится, – усмехался он беззлобно. – Не иначе с какой-нибудь красоткой залетной? Говорят, ты и Инну из Москвы от какой-то знаменитости умыкнул?

Упоминание об Инне с таким пошловатым подтекстом резануло по сердцу, и я ответил резко, не скрывая иронии:

– Что-то после Москвы ты о красотках заговорил, уж не повстречалась ли таковая на твоем боевом пути?

И Лесничук, показалось мне, смутился, крутнулся на каблуках и пошел вальяжной походкой на свое место, приговаривая с улыбкой:

– А что? Мы такие, мы все могем. Ничто человеческое нам не чуждо.

Я еще не знал, что попал пальцем в небо. Он сел за стол, пододвинул к себе большой исписанный лист, и лицо его стало серьезным, деловым.

– Сейчас, боевой зам, у нас одна задача. Вернее, две: встретить окружное начальство и провести летно-тактические учения на высшем уровне. От этого будет зависеть многое.

Представители штаба округа – генерал-майор с красными лампасами и два авиационных полковника – прилетели к нам в начале одиннадцатого и сразу объявили сбор. Пока мы бегали за «тревожными» чемоданами, получали оружие, полетные карты, посредники развесили в клубе части схемы предполагаемых боевых действий.

Генерал-майор, крупный, солидный мужчина с большой лысой головой, вышел к схемам и хорошо поставленным командирским басом начал докладывать обстановку:

– По данным воздушной разведки установлено, что к нашему побережью движется армада военно-морских кораблей «синих» под прикрытием авианосца типа «Энтерпрайз». Предполагается, что в ночь на первое ноября «противник» попытается высадить морской десант на нашем полуострове, для чего предварительно нанесет ракетные и бомбовые удары по нашим «военным объектам», расположенным прежде всего на побережье. Задача вашему полку: сорвать замысел «противника». Перехватывать и уничтожать его воздушные цели – бомбардировщики и истребители – в секторе Б, – он очертил указкой на карте район, – вести постоянную воздушную разведку и оказывать помощь нашей бомбардировочной авиации в уничтожении отдельных кораблей, пытающихся подойти с этой стороны к побережью. Решение задачи прошу доложить к восемнадцати ноль-ноль. Какие будут вопросы? – Зал безмолвствовал. Задача была настолько сложная, что прежде надо было осмыслить ее. – Нет? Отлично. Командир, люди в вашем распоряжении.

Лесничук дал команду летному составу следовать на аэродром (инженерно-технический состав был уже там), готовить самолеты к перелету и боевым действиям, руководящему составу, заместителям и командирам эскадрилий остаться в клубе.

Едва за посредниками закрылась дверь – они отправились в гостиницу отдыхать, – Лесничук обвел всех оставшихся озабоченным взглядом и цыкнул на начальника продовольственной службы батальона обслуживания:

– А ты чего тут? А ну давай в гостиницу! Твоя задача – посредники. Обеспечение и разведка. Понял? Докладывать мне через каждый час, а при необходимости – в любое время.

Круглолицый и румяный, как пампушка, капитан лихо козырнул, повернулся на сто восемьдесят градусов и торопливо засеменил к двери, но на полпути замедлил шаг, оглянулся, пожал плечами. Потом махнул рукой – была не была, – снова заспешил. Да, ему разведка предстояла не менее трудная и ответственная, чем летчикам.

– Теперь слушайте мою задачу, – сказал Лесничук, рассматривая схему боевой обстановки. – Перелет на запасной аэродром, думаю, начнем в двадцать один ноль-ноль. А до этого, вернее, к восемнадцати ноль-ноль командирам эскадрилий подготовить схемы боевых атак. Первая эскадрилья – схемы поиска кораблей, противоракетных и противозенитных маневров, атак сверху на попутных, встречных и попутно-пересекающихся курсах. Вторая – скрытых выходов с места предполагаемой высадки десанта, бомбовых ударов с кабрирования; третья – схемы перехватов на разных высотах и под разным ракурсом.

Лесничук говорил четко, ясно и, главное, убедительно. Я, откровенно говоря, завидовал его знанию тактики – не зря учился в академии, – умению быстро ориентироваться в сложной обстановке и принимать грамотные решения. Он выдавал такие неожиданные и хитроумные тактические ходы, словно давно знал замысел командования и заранее проиграл ряд вариантов, определяя наиболее выгодный.

Закончив постановку задачи командирам эскадрилий и начальникам служб, Лесничук повернулся к Дятлову:

– Сколько у нас в полку художников?

– Если считать художниками тех, кто рисует стенгазету, боевые листки, троих наскребем, – ответил замполит.

– Я не спрашиваю, сколько «наскребем», – резко оборвал Лесничук, – а спрашиваю, сколько имеем. Всех, кто рисует.

– Человек пять, наверное. – У Дятлова даже голос задрожал от обиды, хотя внешне выглядел он спокойно.

– Замполит должен знать точно, а не «наверное». – Командир говорил тихо, но внушительно. – В общем, всех, кто рисует, офицеров, солдат, служащих, посадить в класс тактики и подготовить такие схемы, чтоб глаз не отвести. Ясно? Выполняйте.

За полчаса до встречи с посредниками я зашел в класс тактики и еще раз удостоверился в организаторском таланте командира: за столами сидели восемь художников, военных и штатских – двое из Дома офицеров, – и заканчивали схемы. Точнее сказать, даже не схемы, а красочно написанные картины: с серебристыми перехватчиками, с темными на фоне океана кораблями и авианосцем, с прикрытым сопками портом и высаживающимся морским десантом. Красные извилистые линии показывали, где, над какой целью и какой надо произвести маневр, чтобы успешно атаковать. Сбоку слева черной тушью в столбец шли цифры: высота, скорость, угол атаки и прочие данные. Летчику, идущему на то или иное задание, оставалось лишь запомнить эту схему и действовать по ней.

Ровно в 18.00 эскадрильи полка в полном боевом составе были выстроены на линейке напротив штаба. Но генерал дал новую вводную: начальникам служб и командирам не ниже эскадрилий с полетными картами следовать на аэродром; оттуда вертолет доставит их на КП соседей, где решение задач будет принимать сам командующий авиацией округа.

Подали автобус. Лесничук, назначив меня старшим, посадил в свою «Волгу» посредников и укатил. Мы ехали неторопливо и молча; каждый был погружен в свои мысли; доклад самому командующему авиацией округа – не рапорт командиру полка на дежурстве; кто из нас не знал, что мнение о человеке, о его способностях порой складывается от одной встречи, от одного слова – с большими начальниками часто встречаться не приходится, – и потому каждому не хотелось ударить в грязь лицом. Волновался и я; хотя лично мне докладывать не предстояло, но кто знает, как обернется дело – вдруг командующий даст вводную: командир полка убит, – значит, докладывать, принимать решение мне и мне за все отвечать.

Я еще раз мысленно прокрутил предстоящие действия. Первая эскадрилья – майора Пальчевского. Ей предстоит главное – вести разведку, наносить удары по наземным целям, военно-морскому порту, ракетным установкам. Задачи самые сложные: подойти к объекту, прикрытому сильнейшими радиолокационными станциями, которые проглядывают каждый клочок неба и способны «увидеть» истребителей за сотни километров и нацелить ракеты, – по плечу только асам. Надо выбрать такой маршрут полета и такую высоту, чтобы «противнику» не удалось обнаружить самолеты до самого момента удара. Первая эскадрилья по условиям игры – под моим непосредственным контролем, и, если никаких дополнительных вводных не поступит, поведу на цель ее я.

Вторая эскадрилья – майора Журавлева. Ее цели – надводные корабли. Попутно тоже будет производить воздушную разведку и доразведку. За нее я почему-то беспокоился менее всего: и командир эскадрильи там думающий, толковый офицер, и летчики по уровню подготовки поровнее, и задача, может, и не проще, но для мирного времени менее безопасна, что ли, – в смысле безопасности полета над местностью (не то что между гор и сопок, где, чуть собьешься с курса или не выдержишь заданную высоту, не успеешь и ойкнуть) и над целью, где маневр не столь виртуозен и энергичен. Ко всему эскадрилью курирует самый опытный из нас командир и летчик – замполит подполковник Дятлов.

Третья эскадрилья – майора Октавина – будет осуществлять перехваты воздушных целей, стратегических бомбардировщиков и истребителей. Летчики там менее опытные, а Супрун к тому же немного поотстал, но он, можно надеяться, постарается и не подведет.

Подполковник Дятлов сидел рядом, отвернувшись к окну, смотрел вдаль, а думал, наверное, о полете: лицо сосредоточенно, глаза прищурены.

Отношения между нами по-прежнему сугубо официальные, о чем я очень сожалею, но твердо знаю – поправить их пока нельзя. Удастся, может быть, только после учений, если они пройдут успешно и Дятлов убедится, что с нашими летчиками можно бороться за звание полка мастеров боевого применения. И я не тороплю события. Как говорят, поживем – увидим. Надеюсь, с заданием справимся. Правда, когда вспоминаю Супруна и Неудачина, отчего-то по спине пробегает холодок.

Октавин категорически отказался включить Неудачина в свою группу, поэтому я взял его к себе и беспокоюсь за него больше, чем за кого бы то ни было.

Так вся дорога и прошла в раздумьях. И в автобусе, и в вертолете.

Ми-6 опустился у крутобокой сопки, поросшей низкорослыми дубками с еще неопавшей листвой, березками и колючим кустарником, словно обрезанной с одной стороны. Срез был не похож на естественный, будто у слоеного пирога отхватили острым ножом кусок для пробы, – видны прожилки пород, различные по цвету и структуре пласты. И несмотря на то что подножие у сопки было каменистое, я заметил ведущий к самому центру среза след – чуть блестящую, отшлифованную обувью тропинку. А потом на фоне пластов увидел часового, стоявшего с автоматом на груди чуть ли не по стойке «смирно».

Нас встретил дежурный офицер с красной повязкой на рукаве и повел к срезу сопки. Часовой вытянулся при виде генерала и проводил нас взглядом.

Ранее я слышал об этом современном укрытии, но ни разу здесь не бывал и теперь видел все воочию: каменная, может из самого гранита, сопка; при нашем приближении в срезе вдруг появилась большая дыра – открылась каменная дверь, – и мы вошли в длинный, освещенный электрическими лампочками тоннель. Слева и справа виднелись металлические двери, на которых белой краской были написаны цифры. Что они обозначали, знали только те, кто нес здесь службу.

Шли минуты три – прямо-таки какой-то фантастический лабиринт, – наконец свернули вправо, влево и очутились в большом, с различной радио– и электронной аппаратурой помещении. У стены, где висела карта с нанесенной обстановкой, стояла группа офицеров, среди которых возвышался Обламонов, тучный, с вырисовывающимся животиком полковник – настоящий бомбер, вряд ли поместившийся бы в кабине нашего истребителя. Увидев нас, он повернул свой тяжеловесный корпус и забасил насмешливо, развел в стороны руки:

– А еще хвастают, что у них скорость выше. Мы тут уже по два захода сделали, вдрызг порт разнесли, а они только пожаловали.

– Куда нам! – не полез в карман за словом Лесничук. – Особенно когда дело касается начальства и довольствия, тут вы и в самом деле парни прыткие. А вот посмотрим, какие вы в небе. Уверен, хвосты мы вам надерем.

Обламонов округлил свои выпуклые болотного цвета глаза: он не ожидал от Лесничука, в общем-то сдержанного офицера, уклонявшегося ранее от подобных стычек, такого выпада. Откровенно говоря, и я не ожидал. Видно, допек его Обламонов в прошлый раз, когда мы обращались к нему с предложением о взаимодействии. Полковник долго шевелил губами, наконец выдавил:

– Грозила теляти волка спиймати.

Офицеры, стоявшие вокруг, захохотали, разумеется, не над Лесничуком, а над Обламоновым, и полковник смутился еще более, опустил свою большую, с толстой шеей, голову. Он хотел еще что-то сказать – когда поднял голову, глаза его насмешливо щурились, – но вошел генерал-лейтенант Гайдаменко, командующий авиацией округа, и смех мгновенно оборвался, офицеры подобрались, вытянулись в струнку.

– Товарищи офицеры! – первым нашелся Лесничук, подавая команду и без того застывшим по стойке «смирно» летчикам.

Гайдаменко махнул рукой:

– Вольно!

– Товарищи офицеры! – до конца выполнил ритуал Лесничук, и летчики захрустели кожей сапог, расступаясь, чтобы пропустить к карте генерал-лейтенанта.

– Все уяснили задачу? – весело спросил Гайдаменко, кивнув на карту. – Работенка, скажу вам по секрету, предстоит пресложнейшая. – Перевел взгляд на Обламонова: – Как, Анатолий Адамович, приготовил перехватчикам сюрпризец?

– Да уж постараемся, товарищ генерал-лейтенант, – подобрал животик Обламонов.

– Ваш главный противник, – указал летчикам-перехватчикам взглядом на Обламонова Гайдаменко, – такую, говорят, установил систему помех, что ни станциям цель не взять, ни перехватчикам не увидеть.

Обламонов расплылся в довольной улыбке и хотел чем-то дополнить командующего авиацией округа, но его снова опередил Лесничук:

– Они, бомберы, товарищ генерал-лейтенант, не страдают скромностью, на земле решили нас запутать. А мы как в той песне: «Нас побить, побить хотели, побить собиралися. А мы сами, атаманы, того дожидалися».

– Ну что ж, быть посему. Раз вы так уверены в успехе, вам первым и выходить на перехват.

– Готовы, товарищ генерал-лейтенант, – щелкнул каблуками меховых сапог Лесничук. И хотя лицо его продолжало улыбаться, мне показалось, по нему пробежало темное облачко. Возможно, и показалось, но лично я пожалел, что Лесничук напросился первым идти на перехват. Он надеется на идеальные условия, а я-то знал, на себе испытал, что такое помехи. И то было тринадцать лет назад, а за это время система помех, как и система наведения, намного повысила свой потенциал. Как бы мы не оказались в смешном положении! И когда генерал-лейтенант Гайдаменко попросил нас выйти в коридор, остаться лишь командирам и начальникам бомбардировочного полка, я испытал неодолимое желание узнать их тайну. Но даже на учениях военная тайна остается за семью печатями и добыть ее так же трудно, как и на войне.

Обламонов вышел минут через двадцать, раскрасневшийся, но довольный. Лесничук не упустил случая подколоть его:

– Что, кондиционер отключили? Взмок ты очень…

– А вот постоишь перед Гайдаменко, посмотрю, каким ты выйдешь, – парировал Обламонов.

Обламонов предупреждал не зря. Я хорошо знал генерал-лейтенанта, не раз присутствовал на разборах полетов, на постановке задач. Острый на ум, с поразительной памятью человек, он помнит фамилии всех командиров эскадрилий, летные происшествия и их причины за многие годы, знает наставления по производству полетов назубок, и тот, кто попадает к нему на экзамены, долго потом заглядывает на сон грядущий в книжицы темно-синего переплета…

Гайдаменко был в хорошем настроении и дал право за полки отчитываться только командирам.

Мы стояли полукругом и внимательно слушали, как они докладывали свои решения на уничтожение воздушных, наземных, надводных и подводных целей. Доклады в основном были лаконичны, коротки, четки, и генерал-лейтенант лишь изредка задавал вопросы. Правда, соседа нашего, командира истребительно-бомбардировочного полка, сбившегося на ответе, Гайдаменко погонял до седьмого пота.

Очередь дошла до Лесничука. И когда он развесил вдоль стены схемы перехватов воздушных целей и ударов по кораблям и наземным целям, Гайдаменко удовлетворенно потер руки, прошелся взад-вперед вдоль схем.

– Вот это то, что нужно, товарищи офицеры. Не зря говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Такую картинку нельзя не запомнить. Правильно я говорю, товарищ Лесничук?

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант! – отчеканил Лесничук. – Эти схемы изучены в эскадрильях, и каждый летчик перерисовал в свой рабочий план.

– Теперь верю, что бомберам вы накрутите хвосты, и оставляю в силе свое решение: первым на перехват идти вам.

ЛЕТНО-ТАКТИЧЕСКИЕ УЧЕНИЯ

С тех пор как не стало Инны, я не люблю дальневосточные позднеосенние ночи; длинные, непроглядные, они навевают на меня тоску и безысходность – ухудшается сон, настроение, и я рад этим летно-тактическим учениям, захватившим всецело, закружившим стремительным водоворотом. Не успели мы прилететь на аэродром и поужинать, как завыла сирена, призывая нас снова на аэродром, к истребителям. Поступила команда: взлет поэскадрильно согласно боевому расчету – и курс на запасной аэродром, что расположен на острове; командир взлетает первым, я – замыкающим.

С волнением наблюдал я с земли, как уносятся в черное небо огненные кометы, как быстро сгорают у них хвосты, превращаясь в звездочки; звездочки невдалеке от аэродрома описывают полукруг и исчезают за сопками на востоке, где начинается море. Оттуда, с запасного аэродрома, мы будем вести перехваты бомбардировщиков «противника», наносить бомбовые и ракетные удары по наземным и морским целям.

Зря все-таки напросился Лесничук на первую роль, думаю я, вспоминая перепалку с Обламоновым. Хотя Гайдаменко мог и без его желания и согласия поднять наш полк первым: мол, коль хотите стать инициаторами соревнования, надо делом доказать право на это.

На душе почему-то неспокойно. И погода не радует – небо чистое, полный штиль, видимость – миллион на миллион. А звезды помаргивают как-то печально, зябко. Ночь холодная, мороз градусов пять, к утру будет не менее десяти – последние осенние погожие ночки-денечки, скоро задуют ветры и циклон за циклоном поползут с юго-юго-запада на северо-северо-восток, вдоль побережья, распуская над нашей грешной землей космы слоистых, перистых и других, без названия, непроглядных облаков, туманов с дождем и снегом, чтобы закрыть от нас горизонт и землю, не пустить в небо.

Но вот подходит и мой черед, я запускаю двигатели и выруливаю на старт. Как только впереди летящий самолет отрывается от взлетной полосы, я даю обороты двигателям, и мой истребитель срывается с места.

В небе тихо, спокойно, не то что летом, когда болтанка швыряет самолет на десятки метров; двигатели поют ровно и в унисон; стрелки приборов отсчитывают скорость, высоту и все другие необходимые для летчика параметры полета.

Гряда сопок (это я определяю по стрелке радиовысотомера) проскакивает под самолетом, и вот я лечу уже между двумя океанами. – Пятым и Тихим, а точнее, это еще не океан, предокеанье – Японское море, но мы привыкли величать его именно так, потому что острова тут мало что значат, да и лететь до них считанные минуты, и повадки у моря точно такие же, как у океана: штормы, тайфуны, цунами…

Звезды надо мною крупные и яркие, рассыпаны по всему небу. Лишь к горизонту, который я не вижу, а чувствую интуитивно, они бледнеют и группируются более хаотично, чем над головой, да впереди две красные и две зеленые – аэронавигационные огни – уходят то влево, то вправо – самолеты Дровосекова и Неудачина. Рыскают вправо, влево, видимо, чтобы погасить скорость: каждый должен произвести посадку в строго рассчитанное время. Радиообмен с КП и между собой строго запрещен – в боевой обстановке так оно и будет, чтобы не дать противнику раскрыть свой замысел и обнаружить себя.

Я тоже делаю змейку – даю рули вправо, влево, – в истребитель мой, точно верный, послушный конь, бросается вправо, влево, небо будто опрокидывается, россыпь звезд падает под одно крыло, потом под другое, небо снова распрямляется над головой; и вот внизу уже мелькают ровные огоньки – улицы небольшого города, а справа нетрудно определить гавань с портовыми сооружениями, подъемными кранами и иллюминаторами кораблей.

Слева вдали вспыхивают прожекторы – командир группы подполковник Лесничук заходит на посадку.

Эфир оживает, в наушниках звучит команда:

– Ноль двадцать первому посадку разрешаю…

А я уже над океаном – черным, непроглядным, притаившимся. Вспоминаю Юркино купание, и по спине пробегает холодок.

Аэронавигационные огоньки самолетов Дровосекова и Неудачина круто уходят влево, я тоже делаю разворот и иду к острову на посадку.

Нас разместили в небольшом деревянном домике с тремя рядами двухъярусных кроватей. Каждый летчик занимал место по порядку приземления, и Лесничук оказался на одном конце, а я на другом, рядом с Неудачиным. Когда я пришел в профилакторий – так летчики назвала домик, – старший лейтенант (всех молодых летчиков недавно повысили в звании) уже был в спортивном костюме и готовился к вечернему туалету: из «тревожного» чемоданчика доставал бритву, одеколон, зубную пасту. Когда он потянул из чемоданчика махровое полотенце – вафельное, что висело на спинке, его не устраивало, такой уж он был чистюля, что пользовался только своим, – на пол упала и рассыпалась пачка фотографий. Неудачин стал быстро их подбирать. Одну, упавшую к моим ногам, я поднял. На ней была запечатлена такая сценка: медведь, с раскрытой пастью и ощеренными зубами, на задних лапах шел прямо на фотографа. А у лап его лежали растерзанные кабан и тигр.

– Откуда это у вас? – поинтересовался я.

– Да так, – замялся Неудачин. – В прошлую зиму подвернулся.

Я слыхал, что Неудачин помимо поэзии увлекается еще фотографией, но чтобы сделать такой снимок…

– Это ваш?

Он кивнул.

– И вы один? – не верилось мне.

– Вообще-то в тайгу мы пошли вдвоем, с майором Шостиным. Напали на след кабанов, целое стадо, – начал рассказывать Неудачин. – Решили сфотографировать их. Пошли по следу. По разрытой земле было ясно, что кабаны недалеко.

– У вас оружие-то было? – Я вспомнил, что прошлая зима была многоснежная и морозная, а из-за того что тайга летом не уродила, многие медведи не залегли в берлоги и бродили по тайге в поисках пищи.

– А как же? – отозвался Неудачин. – Без хорошего винтореза в тайге делать нечего. Хотя, скажу откровенно, человека любой зверь боится. Стоило нам заночевать где-то, на другое утро вокруг километрах в трех ни одного живого существа не встречали. А первую ночь я ой как дрейфил, думал: ну что за убежище от волка или медведя палатка? А Шостин дрыхнул как убитый. Потом и я привык, когда убедился, что от человека все бегут. Так вот, идем мы, значит, по следу, ждем, когда стадо на корневища съедобные нападет: голодные, они и о бдительности забывают, все набрасываются на еду и могут подпустить на полсотню метров. Вдруг смотрим, к кабаньим следам прибавился медвежий. А через некоторое время следы разделились надвое, одни влево пошли, по балке, другие вправо, на бугорок. Шостин, знаете, охотник старый, каждую балочку, каждый бугорок на сотню верст помнит. Это, говорит, они медведя учуяли и разделились, чтобы с панталыку его сбить: сильные на взгорок подались, а молодые и слабые – понизу; примерно через километр они сойдутся. Вот и ты, говорит, помоложе, давай поверху, а я, потяжелее, тут за ними приударю. Так и сделали. Только, не успел я на бугорок взобраться, смотрю, еще след прибавился – теперь тигровый. Откровенно говоря, под ложечкой у меня засосало: тигр – не медведь, может из-за куста или с дерева на плечи прыгнуть. Вернуться – Шостин засмеет, да и попробуй его теперь догнать. Ну, думаю, была не была, загнал патрон в патронник – и айда по следу. Не знаю, сколько прошел, с версту или более, вижу – снег словно бульдозером взрыт и кровь на снегу. Я чуть было и про фотоаппарат не забыл. Покрутил головой – Шостина нигде не видно. Я поближе к кустарнику и потихоньку вперед. Верчу головой на сто восемьдесят, как курсант в полете на выпускном экзамене, и вот вижу сквозь кусты: медведь тигра потрошит, а рядом кабанья туша распластана. Вот когда я пожалел, что чуть опоздал. Эх и зрелище было, представляете? Тигр с медведем схватились! Раньше я думал, что тигр сильнее. А оказалось, наоборот. Медведь оскальпировал тигра. Видно, когда он прыгнул тому на шею, медведь и подцепил его своими когтищами.

– Ну, Степа! – захохотал вдруг Дровосеков. – Никогда не думал, что ты врать так здоров.

– Ничего не вру, – смутился Неудачин. – Вот посмотрите. – Он выбрал из пачки еще три фотокарточки и протянул капитану. – Это вот я щелкнул его, когда он справлял победную тризну. Это вот – когда услышал, видно, щелчок затвора фотоаппарата и повернул ко мне голову. А это вот – уже увидел меня и приготовился броситься.

– И как же было далее? Конечно, догнать такого спортсмена медведю не под силу.

– Вас точно догнал бы, – отрезал с издевочкой Неудачин. – А у меня на шее карабин висел, и я успел медведю три пули в грудь влепить. Вот тому подтверждение.

Дровосеков повертел фотокарточку. Я протянул к ней руку, и он молча отдал. На снимке действительно рядом с тушами кабана и тигра лежал медведь.

– А что было потом? – спросил я.

– Ничего особенного, – смущенно пожал плечами старший лейтенант. – На выстрелы мои примчался Шостин. Мы разделали тушу, сварили шурпу из медвежатины. Никогда не ели? Неимоверная вкуснятина. А шкуру я домой приволок. Кто не верит, можете прийти посмотреть.

– А скажешь, сколько заплатил? – снова подначил Дровосеков.

– Скажу, приходите, – не растерялся Неудачин. Убрал фотокарточки и пошел бриться.

Несмотря на то что мы встали ранее обычного и весь день были на ногах, немало истратили сил и нервов при постановке задачи и ответе генералу Гайдаменко, я долго не мог уснуть. Вспоминал рассказ Неудачина и думал о нем. Вот ведь какое откровение – все считают его белоручкой, интеллигентиком, а он на медведя с фотоаппаратом пошел. Я ставил себя на его место и ломал голову, как бы поступил; скорее всего, схватился бы за карабин, а не за фотоаппарат. А Неудачин молодец. Не зря я отстаивал его, и не напрасно инструктор в училище втолковывал нам одну из летных заповедей: о летчике судят не по внешнему виду и годам, а по летному почерку и делам.

Первой на вылет получила команду первая эскадрилья. Ей поручалось произвести разведку военно-морского порта «противника» и нанести по нему ракетно-бомбовый удар. Поскольку эскадрилья находилась под моей опекой, на разведку решил лететь сам. А для отвлечения ПВО «противника» послать пару Пальчевского.

По условиям задачи порт охраняется истребителями и ракетами класса «земля – воздух». Надо как-то обмануть «противника», выйти на объект незаметно, сфотографировать его и уносить ноги.

Мы с Пальчевским обсудили детали полета. Он взлетит позже и пойдет над морем вдоль острова строго на север. Потом разворачивается, подходит к материку и идет вдоль побережья на малой высоте, прикрываясь засветками от сопок, до самого порта. Конечно, вряд ли паре истребителей удастся пройти над морем, хотя и под прикрытием сопок, незамеченно. Но другого, лучшего варианта вроде бы и нет. И «противник» должен клюнуть, сосредоточить все внимание на этой паре. А я тем временем, пройдя сотни полторы километров на юг, устремлюсь в глубь материка (тоже на предельно малой высоте), развернусь над рекой на сто восемьдесят градусов и пойду вдоль реки, затененной с обеих сторон сопками, до траверза порта. А там, по долине, маневрируя между сопок, выскакиваю на цель. Взмываю ввысь и на кабрировании фотографирую ее. Сразу же сваливаюсь на крыло, чтобы не сбили ракетами, и ухожу тем же маршрутом, срезав его невдалеке от слияния долины с рекою, домой.