Текст книги "На острове нелетная погода"
Автор книги: Иван Черных
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)
Мы прилетели в Адлер рано утром. Небо было чистое и праздничное, кругом зеленели кипарисы, каштаны, самшит, и не верилось, что всего десять часов назад мы в зимней одежде дрогли от холода, ожидая посадки в самолет. А здесь была теплынь. И на душе сразу стало тепло и празднично. Я уложил пальто в чемодан (я был в штатском), Геннадий перекинул шинель через руку, и мы пошли на остановку такси. Там стояло всего два человека – мужчина и женщина.
– В Сочи? – обратился к Геннадию мужчина, когда мы подошли.
– Туда, – кивнул Геннадий.
– В санаторий Министерства обороны?
Геннадий снова кивнул.
– Значит, вместе. Будем знакомы, – мужчина протянул Геннадию руку, – Петр. А это моя жена.
Женщина приветливо улыбнулась и назвала себя:
– Варя.
Худенькая, одетая в белую гипюровую кофточку и песочного цвета чесучовую юбку с широким поясом, она выглядела изящной и молоденькой, хотя по лицу ей можно было дать за тридцать. Мужу ее было за сорок, одет элегантно. На нем модный светлый костюм, белая нейлоновая рубашка с широким галстуком. Сам он полный, лицо широкоскулое, с двойным подбородком, руки большие, крепкие. Во всей его плотной фигуре, во взгляде темно-карих навыкате глаз, которыми он, казалось, просматривал человека насквозь, чувствовалась внутренняя сила и твердая воля. Такие люди мне нравились, и я охотно назвал себя.
Подошло такси. Варя села впереди, а мы втроем еле втиснулись на заднее сиденье – Петр занял добрую половину. Судя по его солидности и седым вискам, я предположил, что он уже не менее чем полковник, но, когда мы разговорились, выяснилось, что он всего-навсего майор, тоже летчик, командир эскадрильи, служит в Группе войск в Германии.
Оформляли нас долго, заставили читать правила поведения в санатории, распорядок дня, заполнять какие-то бланки, принять душ. У Петра (отчества своего он не захотел называть) была только одна путевка, жене он рассчитывал купить путевку на месте, и пока дежурная занималась с нами, он сбегал к начальнику санатория, но вернулся с пустыми руками.
– Даже курсовок здесь не продают, – недовольно сказал он.
– Я к этому была готова, – усмехнулась Варя. – Хорошо, что мы гостиницу заказали. – Она взяла свой чемодан. – Вы тут до вечера, наверное, будете оформляться, а я пошла.
– Давай, – одобрительно кивнул Петр. – Устроишься, приезжай.
Варя ничего не ответила, крутнулась на своих каблучках-шпильках и пошла к выходу.
Мы попросили дежурную поселить нас троих вместе.
После завтрака мы сразу же направились к морю. Петр оказался свойским человеком, и мы чувствовали себя о ним на равных.
– Поклонимся Посейдону и посмотрим, каких русалочек он вам приготовил, – пошутил Петр.
Мы спустились на пляж. Море было синее и спокойное, как чистое небо, и, казалось, дремало, дыша глубоко и ровно: волны лениво вздымались и так же лениво катились к берегу, шурша по гальке. Вдали маячили лодки, у самого горизонта дымил пароход.
– Н-да, русалочки того, с пенсионным стажем, – продолжал острить Петр. – Скучно вам тут покажется.
Я окинул пляж взглядом. Народу было немало, но в основном мужчины. Женщины объединились двумя небольшими группками, человек по пять, одни лежали, другие сидели на деревянных лежаках, подставив просоленное морской водой тело солнечным лучам. Ни одной среди них не было молодой.
– А мы сюды приихалы не амурничать, – вполне серьезно ответил Геннадий, не поняв шутки. – У нас дома жинки остались.
– Правда? – усмехнулся Петр. – И как же вы не побоялись их одних оставить?
– А они не дуже грамотни, не сбегут, – перешел и Геннадий на шутливый лад. Но Петр почему-то замолчал, и мне показалось, что по его лицу пробежало облачко. Однако он быстро согнал его.
– Этой грамоте долго учиться не надо, – сказал он и снова помолчал. – А вообще-то правильно поступаете, что с первых дней не балуете их. Женщин надо держать в руках.
– А свою отпустили, – не утерпел, чтобы не подпустить шпильку, Геннадий.
– Моя никуда не денется. Мы с ней десятый год живем. К обеду будет в санатории…
Мы разделись и пошли купаться. Вода была не очень холодная, и когда тело немного попривыкло, вылезать не хотелось, и я испытывал настоящее блаженство. Петр нырнул и долго был под водой. Показался он шумно, держа в поднятой руке небольшого краба.
– Вот подарок Варюхе своей приготовил, – сказал он и поплыл к берегу.
А мы с Геннадием еще с полчаса барахтались в воде: то гонялись друг за другом, то состязались, кто дальше нырнет, то просто лежали, отдавшись ласковым волнам.
Когда мы вышли из воды, Петр уже приготовил карты. К нам четвертым партнером подсела женщина лет сорока пяти, полнотелая, с ярко накрашенными губами и подведенными глазами. Играла она азартно и безошибочно, чувствовалось, что за таким занятием провела не один день. Петр пересыпал игру анекдотами и выспрашивал у женщины, кто она и откуда. Она назвалась Капой, женой капитана первого ранга, полгода находившегося в плавании. На нас она смотрела, как на мальчишек, а Петра бесцеремонно склоняла к «экскурсии» в ресторан. Петр хитро посмеивался, не отвергая предложения и не давая согласия.
Время до обеда пролетело незаметно. Петр поднялся первым.
– До встречи, старушка, – помахал он своей знакомой. – Дас фатум.
– Чего? – не поняла Капа.
– Рок, – пояснил Петр. – Молодая жена ждет.
– Эх, Петя-петушок, – разочарованно вздохнула Капа. – Врешь, поди. Молодая… В твои-то года пора понимать толк в женщинах.
Мы оделись и поднялись на фуникулере к корпусу. Петр рассчитывал, что жена уже ждет его, но ее не оказалось.
– Вечером придет, – сказал Петр беспечно, однако по глазам его я заметил, что он расстроен.
Варя не пришла ни вечером, ни на следующее утро.
– И вы не знаете, где жинка? – удивился Геннадий.
– Не затеряется. – Петр по-прежнему старался казаться веселым, но это ему уже не удавалось. На пляже он рассказывал анекдоты без прежнего огонька и в карты играл рассеянно. По глазам было видно, что он обеспокоен, но попыток разыскать жену или что-то узнать о ней не предпринимал.
Варя появилась на пляже около двенадцати часов. Мы о Геннадием плавали, она отыскала нас взглядом и весело поприветствовала своей изящной ручкой. Потом подсела к Петру на лежак, достала из сумки полиэтиленовый мешочек с виноградом и позвала нас. Она выглядела много симпатичнее, чем в день знакомства. А когда разделась и осталась в одном купальнике, с соседних лежаков на нее уставилась не одна пара мужских глаз.
Петр сразу оживился и, уплетая виноград, снова начал сыпать анекдотами. Теперь он перемежал их остротами в адрес жены, из которых мы узнали, что Варя устроилась в гостинице «Сочи» и успела побывать в ресторане, где познакомилась с моряком. Варя лишь посмеивалась и обещала мужу еще не так расплатиться за его «заботу».
Мы снова купались, плавали, загорали и болтали о всякой чепухе.
Так побежали наши отпускные денечки. После обеда мы строго соблюдали мертвый час, а вечером шли либо в кино, либо на танцы. Карты и анекдоты нам скоро наскучили, и я взял в библиотеке «Бремя страстей человеческих», а Геннадий решил все-таки одолеть «Капитал». Петру врач предписал радоновые ванны, и он стал раньше уходить с пляжа, оставляя на наше попечение свою Варюху. Варя была компанейская женщина, откровенничала с нами на любые темы и подшучивала над нашим целомудрием. Но чаще всего она подшучивала над мужем, намокая на какие-то давние его грехи и грозясь расплатиться за них. Из их, казалось бы, безобидных перепалок я понял, что Варя мужа не любит, а Петр, делая вид, что не особенно привязан к ней, все же всячески старался удержать ее. Каждый раз, возвращаясь с радоновых ванн, он привозил жене разные безделушки – сувениры из ракушек, разрисованные камешки, медальоны, – и Варя радовалась им, как ребенок новой игрушке, но так же, как ребенок, забывала о них на другой день.
Однажды Петр купил жене миниатюрные, словно с ноги Золушки, белые босоножки. Варя была от них в восторге.
– Сегодня мы идем на танцы! – торжественно объявила она.
Вечером, когда мы вышли из столовой, она уже поджидала нас на лавочке, наряженная и сияющая, словно перед свиданием с принцем. Мы направились к танцплощадке, откуда доносилась музыка.
Вдруг Варя споткнулась, глянула себе под ноги, ахнула: «Золушкины» туфельки расползались, каблук осел и поморщился, тесемки-паутинки отклеились и вылезли из-под стелек.
– Где ты купил это?! – воскликнула Варя, придя в себя и чуть не плача от досады.
– У одного парня… симпатичного, – виновато ответил Петр.
– Симпатичного, – передразнила Варя и сняла босоножку. – Посмотри, они на клею и подошва из картона.
– Ну, подожди, он у меня заплатит за это, – негромко, но убедительно пригрозил Петр.
Настроение было испорчено, и мы вернулись. Петр повез Варю в гостиницу, а мы с Геннадием отправились в кино. Через неделю это маленькое происшествие забылось, и никто о нем не вспоминал.
В воскресенье Петр пригласил меня прогуляться. Варя обещала прийти к нам только вечером, Геннадий читал, и мы отправились вдвоем.
Петр вел меня по незнакомым узеньким улочкам и переулкам с низкими, совсем не городского типа домами, стоявшими в окружении садов и виноградников, пока мы не вышли к рынку. Через широкие, раскрытые настежь ворота бесконечным потоком вливались люди. Только теперь я обратил внимание на портфель в руках Петра и догадался, куда и зачем он меня привел. Он решил разыскать того, что всучил ему эти туфельки.
– Сейчас ты увидишь возмездие, – заговорщицки подмигнул Петр.
Мы влились в людской поток, и Петр стал внимательно всматриваться в лица мужчин.
Чем здесь только не торговали: платьями и блузками, плащами и шубами, сапогами и туфлями и многим другим. «В такой толчее отыскать человека, которого видел один раз в жизни, напрасные труды», – подумал я. Но у Петра, кажется, и сомнения не возникало относительно своего плана. Он пробирался сквозь толпу, выставив вперед плечо, и я шел за ним, как суденышко за ледоколом.
Мы пересекли базарную площадь один раз, второй, третий, осматривая стоявших за прилавком торговцев, но того, кого искал Петр, не было. Поиски мне надоели, и я высказал пожелание уйти.
– Подожди еще немного, – попросил Петр.
– Вы хоть помните, за каким прилавком он торговал?
– Какой там прилавок! Я купил у него на улице, недалеко отсюда. А сегодня он обязательно должен быть здесь: где еще можно сбыть свой негодный товар, как не на толкучке?
– Махните вы рукой на эти босоножки. Что с воза упало, то пропало.
– Ну нет, – усмехнулся Петр. – И дело тут не в деньгах, а в принципе. Не могу простить себе, что меня надул какой-то молокосос. Это ему даром не пройдет.
В том, что Петр не жаден, я убедился раньше, по тем же самым безделушкам, покупаемым ежедневно, и по тому, как он сорил деньгами налево и направо, когда мы посещали магазины. А теперь мне открылась еще одна черта его характера – злопамятность, и это было для меня откровением.
– Вот он, – тихо сказал Петр, указывая взглядом на высокого парня, стоявшего в группе таких же длинноволосых верзил. Этому «молокососу» было не менее двадцати: загорелый, смуглолицый, с симпатичными голубыми глазами. А среди его дружков были такие, которые годились ему в отцы.
– В разговор не встревай, – предупредил меня Петр и протиснулся к компании. Остановился он около низкорослого небритого мужчины, державшего в руках дамские лакированные туфли.
– Какой размер? – поинтересовался Петр.
– Какой нужен? – на вопрос вопросом ответил небритый.
Петр бесцеремонно взял туфлю, повертел в руках и вернул обратно.
– А белые босоножки есть?
– Какой размер? – снова спросил низкорослый.
– Тридцать пятый.
– Отойдем немного.
Они стали пробиваться к деревянному домику, где народу было поменьше. Низкорослый нес большую разбухшую хозяйственную сумку. От компании отделился еще один мужчина и пошел следом за ними. Он остановился возле угла дома, за которым скрылись Петр с низкорослым. Я прошел мимо него, давая понять, что мой приятель тоже не один. Компания мне не нравилась, и я был настороже.
Небритый показал Петру белые босоножки, тот бегло взглянул на них и сказал, что ему нужны не такие, а с тонкой сеткой-паутинкой. Мужчина достал вторую пару, третью, но все они были другого фасона.
– Не то, – с сожалением сказал Петр.
– Других нет.
И небритый зашагал обратно, а к Петру подошел тот, что стоял возле угла, и достал из-за пазухи белые босоножки. Но и эти оказались не «Золушкины». Мы вернулись к компании. Петр остановился рядом с голубоглазым.
– Не то, – огорченно повторил он, глядя на своего знакомого, который то ли не узнавал его, то ли не хотел в этом признаться.
– А какие вы хотите? – поинтересовался голубоглазый.
– Белую паутинку.
– Сейчас сделаем, – пообещал парень и юркнул в толпу.
«И поминай как звали, – подумал я. – Он, конечно, узнал Петра и решил улизнуть подобру-поздорову».
Однако Петр оставался спокойным. И не напрасно. Минуты через три голубоглазый привел к нам еще одного обладателя белых босоножек, фасон которых походил на те, которые так неудачно приобрел Петр. Но и эти босоножки не отличались тем изяществом, с каким были сработаны прежние, и Петр долго вертел их в руках.
– Нет, и это не то. Грубая работа, – обращаясь к голубоглазому, сказал он. – Мне нужны такие же, какие я купил у вас. Помните, неделю назад? Отослал их жене, а у нее подруги… Вот и сделал услугу на свою голову. Просят точно такие же. Завтра я уезжаю и хотел бы приобрести пары четыре.
– Я знаю, какие вам нужны, – оживился парень. – Шота! – позвал он своего дружка. – Пойдем к дядюшке Сатико.
К нам присоединился коренастый, с короткой боксерской шеей парень лет двадцати трех, флегматичный и угрюмый.
Голубоглазый повел нас по той же улочке, по которой мы только что шли с Петром, затем свернул в еще более глухой переулок. Минут через десять мы остановились у высокого забора из металлических прутьев, оплетенных густыми колючими стеблями неизвестного растения, и Шота постучал в массивную железную калитку. Залаяла собака, и немного спустя послышались чьи-то шаркающие шаги. Калитку открыла худая морщинистая старуха с натруженными узловатыми руками. Шота сказал несколько обрывистых фраз на своем языке, и она впустила нас во двор. Цыкнула на рвавшуюся к нам собаку, и та неохотно полезла в свою будку.
Старуха повела нас по выложенной кирпичом дорожке к большому дому, проглядывающему сквозь зелень.
На веранде нас встретил усатый великан, бритоголовый, широкобровый – настоящий Ибрагим-оглы, нарисованный моим воображением после прочтения «Угрюм-реки», – жестом хозяина пригласил сесть.
– Покажи им босоножки, белую паутинку, – сказал ему голубоглазый.
– Какой размер? – спросил Сатико.
– Две пары тридцать пятый и две – тридцать шестой, – ответил за парня Петр.
Сатико ушел в комнату и вскоре вернулся о точно такими же, какие купил Петр, босоножками. Петр внимательно осмотрел их.
– Да, это то, что нам нужно. Ваша работа? – глянул он в глаза могучему дядьке.
– Конечно, – гордо выпятил грудь Сатико.
Петр усмехнулся и, открыв портфель, вытащил оттуда расползшиеся «Золушкины» туфельки. Вызывающим жестом протянул их великану:
– Возьмите. За такую работу морду бьют. – И повернулся к голубоглазому: – Особенно вот таким соплякам, которые в восемнадцать лет продают свою совесть.
Я был ошарашен дерзостью Петра: затевать скандал в чужом доме с этим верзилой! И он не один: Шота с боксерской шеей и толстыми волосатыми руками; голубоглазый, длинный и гибкий. Глухой переулок, высокий забор… Все это молнией промелькнуло у меня в голове. Я смотрел на Сатико, который даже рот приоткрыл от удивления. Но постепенно он приходил в себя, и на лице его выступили красные пятна, глаза налились кровью.
– Эй, ты! – угрожающе зарычал он. – Кто ты такой, что ругаешься в моем доме?
Шота, как по сигналу, отступил к двери, преграждая нам путь к выходу. Петр словно не заметил этого.
– Ругаюсь? – переспросил он. – Нет, ругаться не в моих правилах. Таких, как вы, словом не проймешь. А проучить вас надо бы. Очень надо…
– Уходи! – рявкнул Сатико и бросил ему под ноги босоножки. – Забирай свое барахло и вылетай отсюдова, пока я тебя не вышвырнул!
– Оставьте себе на память, – пнул Петр носком туфли босоножки и, повернувшись к голубоглазому, властно, как выстрелил, потребовал: – Деньги!
Парень растерянно уставился на Сатико.
– Послушай, – после небольшой паузы заговорил великан, чуть не скрежеща зубами, – ты забываешь, где находишься.
– А ты – где можешь оказаться со своими подручными. – И он снова повернулся к голубоглазому: – Так что ты ответишь насчет денег?
– Но у меня сейчас нет, – виновато промямлил парень.
– Вечером принесешь. К санаторию. Ровно в двадцать ноль-ноль. Понял?
– Понял.
Напористость Петра обескураживала противников, и они терялись перед ним, пасовали. Даже Сатико обмяк, и гнев на лице его сменился озабоченностью. Петр победоносно глянул на него, обвел взглядом веранду и повернулся к двери, где стоял Шота.
Широкие брови «боксера» сошлись у переносицы, голова втянулась, как у черепахи, в могучие плечи, кулаки сжаты.
– Разреши, дядя Сатико, поговорить с ними мало-мало? – Он занял стойку для нападения.
Мускулы мои мгновенно напряглись, я приготовился к схватке. Трудно будет, но другого выхода нет. Надо защищать себя.
– Ты хочешь испытать крепость своего лба? – спросил Петр и с ухмылочкой опустил руку в карман брюк.
И странное дело: Шота, словно ягненок под гипнотическим взглядом удава, обмяк и отступил от двери.
– Так-то благоразумнее, – сказал Петр и неторопливо направился к выходу.
– Подожди. – Голос Сатико стал заискивающим. – Возьми вот эти босоножки, они сделаны на совесть. – Он протянул Петру другую пару.
– Нет, – не согласился Петр, – доверие, как и жизнь, теряют единожды.
– Хорошо. Забери деньги. – Сатико достал из кармана две двадцатипятирублевки. – Стоит из-за такой чепухи портить отношения.
– Найдется ли сдача? – Петр забрал деньги и полез в карман.
– Э-э, пятнадцать рублей, какие это деньги, – повеселел Сатико. – В другой раз отдашь.
– Не люблю быть должником. – Петр отсчитал три пятерки, и мы пошли.
Сатико провожал нас до калитки, крутя головой и причмокивая губами:
– Вай, вай, смелый ты человек. И умный: «Твоя работа?» – «Конечно!» Так обвести Сатико… Ты в разведке работаешь?
– Не важно где, но если еще попадешься…
– Что ты, что ты! Это чертенок Мишка. Хотят все побыстрее да полегче. – Он открыл нам калитку.
– Ну и ну! – только и сказал я, когда мы отошли за угол.
Петр засмеялся:
– Учись жить, дружище. Спуску наглецам давать нельзя, затопчут…
Этот эпизод еще выше поднял его в моих глазах, и я чуть не привязался к нему, если бы не одно обстоятельство…
НА КДПГанжа увидел меня и протянул руку. Мы поздоровались. О том, что к нам прибыли инспекторы полковник Мельников и подполковник Ганжа, я слышал, когда шел на аэродром. Но что это тот самый Петр, с которым мы отдыхали в Сочи, я и предположить не мог. И вот мы стоим друг против друга. За шесть лет Ганжа стал еще солиднее и держался теперь совсем по-другому – строго и официально, как и подобает начальству.
– Вот где мы обитаем, – сказал он, тоже немного удивленный неожиданной встречей. – И меня, как видишь, к вам прислали. На укрепление дальневосточных рубежей. Ну, мы еще поговорим об этом. Встретимся после полетов. – И он отошел к полковнику Синицыну. – Погодка – сам черт шею сломает. Какая-нибудь «Лора» или «Флора» рядом бродит.
Синицын не ответил, отвернулся к взлетно-посадочной полосе, словно не к нему обращались. Чем-то не пришелся ему по душе инспектор. Ганжа, однако, не смутился, тоже стал смотреть в сторону посадочной полосы. Выручить из неловкого положения его взялся майор Вологуров, завтрашний его коллега.
– Интересно, почему тайфунам дают такие красивые имена? – спросил он, обращаясь ко всем присутствующим.
– И обратите внимание, только женские, – вставил Дятлов.
– Да, и только женские, – повторил Вологуров.
– Потому что они так же коварны, как и красивые женщины, – ответил Ганжа.
Синицын повернулся и, чуть прищурив глаза, спросил с иронией:
– Неужели, Петр Фролыч, на горьком опыте эту истину познал?
Синицын как в воду глядел. А может быть, он знает сочинскую историю? Не подумает ли Ганжа, что это я посвятил командира в его интимную жизнь? Мне стало неловко. Но Ганжа умел держать себя, он и на этот раз не подал виду, что командир угодил в самом больное место.
– Кто из нас не грешен? – пошутил Дятлов, не догадываясь, как близок к истине.
– Вот уж никогда не думал, что встречу грешного комиссара, – парировал Ганжа.
– Это он ради психологического эксперимента согрешил, – перенес Синицын огонь острот на Дятлова.
– Не полк у вас, а прямо-таки академия, – перешел в наступление инспектор. – Командир новые тактические приемы разрабатывает, замполит – психологию.
– А за инструкторов приходится инспекторам летать, – съязвил снова Синицын. – Кстати, как слеталось?
– Неплохо. Шадрина проверил, Кочеткова. Толковые летчики.
– Само собой – из первой эскадрильи, – отозвался Вологуров.
– Не хвастайтесь, Борис Борисович, – повернулся к нему Ганжа. – Есть у меня претензии и к первой.
– Не может быть, – возразил все тем же шутливо-ироническим тоном Вологуров.
– Может. – Улыбка исчезла с лица Ганжи. – Ваши командиры звеньев при оценке полетов подчиненных не учитывают данные приборов объективного контроля.
– Откуда такие сведения? – Глаза Синицына стали строгими.
– Я нашел в каптерке несколько фотопленок. Почему они не подшиты к полетным листам?
– Наматывай на ус, Борис Борисович, как надо работать летчику-инспектору. – Синицын отошел к пульту управления. – Каптерку, мусорный ящик не пропустить. Глядишь, там не только прошлогодняя фотопленка попадется, а и какая-нибудь разглашающая военную тайну бумажка.
– Кому-то надо и этим заниматься, если люди истины не хотят понять. Сколько директив спущено…
Нет, это был совсем не тот Петр, любитель острых ощущений, с которым я познакомился в Сочи, это был подполковник Ганжа, требовательный, серьезный и педантичный инспектор, суровый страж летных законов.
– Только один вы и боретесь за безопасность, – перебил инспектора Синицын. – Что бы мы делали без вас? Пойдем-ка лучше покурим, чтобы не мешать тут.
Они вышли. Да, Ганжа явно чем-то не нравился нашему командиру, и было похоже, что полковник осведомлен о его личной жизни.
– А к замечаниям стоило бы прислушаться, – сказал Дятлов, когда Синицын и Ганжа вышли на балкон. – Придется на парткоме об этом разговаривать.
– Сразу на парткоме? – встал на защиту командира Вологуров. – Странную привычку вы взяли, Иван Кузьмич. Разве не прав Александр Иванович? Полк такую работу проделал, за четыре месяца полугодовую программу выполнил, а Петра Фролыча, видите ли, какие-то фотопленки волнуют. Все недостатки выискивает.
– Успехи не дают права нарушать указания, – стоял на своем Дятлов.
– Бросьте, Иван Кузьмич, мы и так свободной минуты не видим. А если дешифровать каждую фотопленку, летать некогда будет.
Раньше Вологуров не вступал в спор с замполитом, зная, что Дятлова в полку уважают и что подполковник не особенно благоволит к майору. Теперь же, когда вопрос о переводе решен, комэск не побоялся встать в оппозицию. Вообще-то в нашем полку между офицерами стычек особых не наблюдается, хотя подшучивания, подначки любят многие. Синицын умеет держать людей в руках и, если видит, что кто-то пускает в ход недозволенные приемы, быстро охлаждает его пыл, не останавливаясь даже перед такой мерой, как изгнание из коллектива. Перевод в другую часть считается у нас самым суровым наказанием. Но, несмотря на это, подводные течения все же существуют, вот и сейчас одно из них стало пробиваться наружу. Не знаю, чем бы закончился спор командира эскадрильи с замполитом, если бы в это время оператор не доложил, что внезапно исчезла засветка от самолета Октавина. Дятлов вышел на балкон и позвал Синицына. За ними вошел и Ганжа. Полковник взял микрофон в руки.
– Тридцать третий, вызываю на связь, – потребовал он властно. Но ответа не последовало. – Тридцать третий, наберите высоту… Высоту наберите.
Минуты две мы ждали в мертвой тишине. Лишь в динамике изредка слабо потрескивало, будто где-то далеко догорал костер.
– Когда и как это произошло? – спросил Синицын.
– Только что, – ответил Макелян. – Октавин вышел к побережью, стал снижаться, и засветка исчезла.
«Неужели что-то случилось?» – мелькнула у меня тревожная мысль, но я тут же стал успокаивать себя: когда истребитель выходит к побережью, других засветок на экране не просматривалось, так что сбить Октавина не могли. С того времени, как я сбил «дельфина», в нашем воздушном пространстве больше не появлялся ни один иностранный самолет-нарушитель. А тот, что ретранслировал передачи с шара, находился слишком далеко. Об отказе двигателя Октавин непременно сообщил бы. Скорее всего, он снизился за грядой сопок над океаном – там безоблачно – и локатор его не видит, а радиостанция не слышит. Такое случалось не раз.
Синицын дал команду летчикам, находящимся в воздухе, идти на посадку. Как назло, ветер завыл еще громче, еще ниже опустились облака, окутав Вулкан почти до подножия. Но все сели благополучно. А Октавин молчал. Теперь я не сомневался, что с ним что-то произошло: запас горючего на самолете исчерпан.
Зазвонил телефон дальней связи. Синицын снял трубку. Все, кто находился на КДП, затаили дыхание, вслушиваясь в разговор.
– Какой самолет? – спросил Синицын. – Я имею в виду тип… Да, похоже, что мой.– – Он с минуту слушал, потом глухо сказал «до свидания» и положил трубку. Глаза его сразу как-то потускнели. – Дай команду на взлет вертолету и Ил-четырнадцатому, – приказал он Макеляну. – В квадрате 25—40.
Взгляды всех метнулись к карте. Квадрат 25—40 – у самого берега. Приводнил Октавин самолет или… Но никто не задал этого вопроса.
– Разрешите и мне? – обратился к Синицыну майор Вологуров. Лицо моего комэска было спокойно, но полно решимости. – Если удастся найти, я передам координаты на вертолет.
– Погода резко ухудшается. – Синицын думал. – И сумерки уже.
– Тем более, – настаивал Вологуров. – На истребителе я быстрее облечу район.
– Только повнимательнее, – согласился Синицын. – И особенно не снижайся.
Вологуров приложил руку к фуражке и быстро вышел. По лестнице застучали его торопливые шаги. Синицын снял трубку телефона, чтоб доложить о происшествии начальству.
– Докладывает полковник Синицын. В квадрате 25—40, в море, в километре от берега, упал самолет… Пограничники позвонили. Есть предположение, что это мой, старший лейтенант Октавин… Выслал… Трудно сказать… Полковника Мельникова нет, а подполковник Ганжа здесь. – Полковник кивком головы подозвал Ганжу и передал ему трубку.
– Слушаю. Так точно… Есть. – Ганжа положил трубку и окинул всех таким взглядом, словно перед ним находились виновники происшествия. – Прошу с этой минуты к полетной документации не прикасаться, – сказал он повелительно. – Все передать мне. – И он тут же забрал у Макеляна плановую таблицу полетов, хронометраж, журнал, где записывались ошибки и замечания.
