Текст книги "Высота"

Автор книги: Иван Лазутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

Пока генерал разрезал складным ножом муаровые ленточки и распечатывал пакет, начальник штаба просмотрел удостоверения и стопкой положил их перед собой на стол.

Пробежав глазами документ с государственным гербом Германии, командарм улыбнулся и многозначительно посмотрел на начальника штаба:

– Без переводчика, Павел Филиппович, пожалуй, не обойдемся.

– Пожалуй, – с усмешкой ответил полковник и взглядом дал генералу понять, что Казаринов свое дело сделал и может быть свободен.

– Лейтенант, ты пока отдохни в предбаннике, покури. Как только мы допросим твоего «козырного валета», если он, конечно, тянет на «козырного», я тут же всех вас позову, хочу посмотреть на твоих орлов. Хасановцы или те, с кем выносил знамя полка из вяземского котла?

– С двоими шел из-под самого Бреста, с третьим вместе вырывались из-под Вязьмы. Он вынес знамя полка. Чемпион Москвы по боксу среди юниоров. Тяжеловес. Ученик Градополова. Сам Николай Королев ждет, когда ему придется встретиться с ним на ринге после войны.

– Как фамилия?

– Богров. Егор Богров.

– Звучит. С такой фамилией и таким именем можно и с Николаем Королевым потягаться. Я сам в молодости когда-то баловался боксом, пока однажды мне не расквасили лицо так, что я почти неделю не показывался на глаза своему взводу.

Член Военного совета и лейтенант Русман вошли в отсек одновременно.

– Как посты? – обратился командарм к бригадному комиссару.

– Проверил все. Муха пролетит – услышат.

Генерал повернулся к Казаринову:

– Вы свободны.

С первой же минуты, как только Казаринов вошел в отсек блиндажа, генерал подумал: «Может быть, сейчас сообщить, что ему предстоит встреча с дедом? Или чуть повременить, сказать после допроса «языка»? – И командарм решил повременить: – Не буду комкать… Это нужно сделать душевно, по-отцовски».

Как только Казаринов вышел от командарма, генерал приказал адъютанту ввести пленного. Заложив руки за спину и широко расставив ноги, он стоял посреди просторного отсека блиндажа, в котором при необходимости мог бы разместиться взвод.

В сопровождении бойца караульной роты следом за адъютантом в отсек вошел немецкий офицер с погонами майора. Генералу бросилось в глаза: пленный был высок ростом и широк в плечах. Даже стянутые за спиной руки и завязанные грязной обмоткой почти до кончика носа глаза и перемазанные серой болотной грязью шинель и брюки не делали вид пленного жалким. В высоко поднятой голове, в развороте упругих плеч, в крепко сжатых в пренебрежительной гримасе губах проступало что-то вызывающее, дерзкое.

Генерал дал адъютанту знак, чтобы он размотал обмотку на голове пленного. Адъютант сделал это с таким проворством и ловкостью, словно полжизни только и занимался тем, что развязывал глаза пленным.

Командарм сделал шаг в сторону майора и пристально посмотрел ему в глаза. Голубоглазый, светловолосый, с румянцем во всю щеку…

Командарм кивком дал переводчику знак, чтобы тот садился за стол, на котором лежали чистые листы бумаги и несколько заточенных карандашей. Догадливый лейтенант Русман на лету понял мысль генерала, поспешно сел за стол, пододвинул к себе листы бумаги.

Ростом пленный был почти на голову выше командарма.

Генерал невольно подумал: «Да… такого трудно было брать лейтенанту Казаринову… А взгляд-то!.. Один взгляд чего стоит!.. Ведь знает, стервец, что перед ним не средний офицер, а генерал! Ну что ж, посмотрим, какая тебе цена, майор, и зачем тебе понадобилось прыгать с парашютом перед линией фронта моей армии».

– Вы готовы? – спросил командарм, обращаясь к переводчику.

– Так точно! – привстав, отчеканил лейтенант и, присаживаясь, поправил обеими руками сползающие на нос очки.

– Сколько вам лет, майор? – задал вопрос генерал.

Не дожидаясь, пока переводчик переведет вопрос командарма, пленный на русском языке, с типичным для немцев акцентом, четко ответил:

– Двадцать шесть, господин генерал.

– Вы говорите по-русски?

– К сожалению или к счастью – да!

Переводчик, судорожно сжав в пальцах дужки очков, удивленно смотрел на пленного. Он понял, что работы для него не будет и показать себя перед командармом в деле ему на этот раз не придется.

– Где вы учились русскому языку? – поинтересовался генерал.

– Мой дед был дальновиден. Еще до прихода Гитлера к власти (мой дед был одним из основателей и лидеров партии национал-социалистов)… он предвидел, что в первой половине нашего века Германии придется вести войну с Россией. И поэтому для меня, своего единственного внука, – мне тогда было тринадцать лет – он нанял опытного педагога.

– Кто был этим педагогом?

– Профессор-лингвист, эмигрировавший из Одессы. Для моего обучения дед денег не жалел.

– И сколько времени вы изучали русский язык?

– Около пяти лет. С шестнадцати лет я уже свободно читал Льва Толстого, Достоевского и Чехова.

– А Горького вы читали?

– У Горького мне нравятся только ранние рассказы.

– Ваш дед жив?

– Нет, он три года назад погиб в автомобильной катастрофе.

– Кем он был?

– Он был известный коммерсант.

Командарм повернулся в сторону адъютанта:

– Снимите с майора ремень, расстегните шинель и распахните полы. Хочу посмотреть, есть ли что на груди у «козырного» майора.

– А это обязательно? – в тоне, каким был задан этот вопрос, в улыбке, скользнувшей по слегка вздрогнувшим губам майора, отразилось отчетливо выраженное чувство непогрешимости перед теми, кто сейчас будет решать его судьбу.

Адъютант снял с пленного ремень, бросил его на стоявший у стены ящик из-под патронов, расстегнул шинель и широко, так что обнажилась вся грудь майора, распахнул ее полы. На фоне мышиного цвета сукна кителя отчетливо выделялись два немецких ордена.

– Что за ордена у вас?

– Железные кресты.

– За что вы их получили?

– За храбрость и доблестное служение великой Германии!..

– Назовите часть, в которой вы воюете. Полк, бригада, дивизия?..

– Берите выше, господин генерал.

– Штаб армии?

– Еще выше! – как издевка прозвучал ответ майора, в насмешливой улыбке которого командарм прочитал или упорное нежелание по-деловому отвечать на вопросы, или нечто такое, что пока не поддавалось определению.

– Кончайте спектакль, майор!.. У нас слишком мало времени!..

– На ваши вопросы я отвечаю точно, господин генерал!

– Так все-таки в каком соединении вы служите? – с трудом скрывая раздражение, произнес командарм.

– В генеральном штабе главнокомандующего сухопутными силами германской армии, – все тем же ровным и спокойным голосом ответил пленный. Со стороны могло показаться, что своим спокойствием и уравновешенностью он хотел или расположить генерала к себе, или, наоборот, еще сильнее взвинтить его.

– У генерал-полковника Гальдера? – Командарм впился взглядом в глаза пленного.

– Совершенно верно.

– В какой должности вы состоите в генеральном штабе?

– Чтобы для вас было достовернее, об этом вы можете узнать из документов, которые были изъяты у меня и у моей охраны вашими разведчиками и которые сейчас лежат на вашем столе.

Командарм просмотрел все три удостоверения. То, на котором была фотография пленного майора, передал переводчику:

– Напишите по-русски все, что здесь значится.

Не успел переводчик написать и двух слов, глядя в удостоверение пленного, как майор, словно идя на подмочу допрашивающим, проговорил:

– Не тратьте время на перевод. В генеральном штабе главнокомандующего сухопутными силами германской армии я состою в должности офицера связи по особо важным поручениям. А те двое, что были со мной и погибли при схватке на болоте, состояли при мне как охрана. Оба – унтер-офицеры.

– Охрана оказалась неопытной? В настоящем деле себя не оправдала? – Генерал с каждой минутой убеждался, что перед ним стоит человек, который с молоком матери впитал фанатическую уверенность в праведности всего того, во имя чего он с оружием в руках пошел на захват чужих земель.

– Нет, господин генерал, охрана была надежной, проверенной в деле. Оба унтер-офицера были отчаянными парнями. С ними я выполнял задания куда более сложные. Нас предал летчик. Выбросил на болото, в стан врага, и улетел.

Командующий обернулся в сторону переводчика:

– Успеваете?

– Успеваю.

– Напишите слово в слово все, что значится во всех трех удостоверениях. Только не сейчас, потом, после допроса.

– Слушаюсь, товарищ генерал! – четко ответил переводчик, не отрывая головы от листа, по которому быстро и уверенно скользил грифель карандаша.

– Вы довольны своим служебным положением, майор?

– Вполне!

– Каковы были у вас перспективы по службе?

Майор улыбнулся, впервые обнажив ровный ряд белых с голубым отливом зубов.

– Меня ожидала неплохая карьера.

– А если конкретно, коль вы решились на полную откровенность?

– Перед последним заданием я со дня на день ждал назначения на должность помощника начальника штаба 17-й пехотной дивизии 4-й полевой армии фельдмаршала фон Клюге, которая, как вам, очевидно, известно по данным вашей разведки, на сегодняшний день занимает рубеж где-то на стыке вашей армии и армии генерала Рокоссовского.

– Вы бывали в этой дивизии?

– Не приходилось.

– Кто командует этой дивизией?

– Генерал Лох. Но в штабе главнокомандующего сухопутными силами фельдмаршала Браухича, как мне достоверно известно, уже есть решение о назначении генерала Лоха командиром одного из корпусов, действующих под Ленинградом.

– Какого корпуса?

– Вот это мне неизвестно. Мой старый друг из штаба генерал-полковника Гальдера мне об этом не сказал. Пока это тайна.

– А в штабе фельдмаршала фон Клюге вы были?

– Тоже нет. Несколько раз мне приходилось выполнять задания по связи со штабом командующего группой армий «Центр» фельдмаршала фон Бока. Других командировок на восточный фронт у меня не было. Чаще мне приходилось держать связь со штабом командования группы армий «Юг».

Генерал хотел задать несколько вопросов, связанных с группой армий «Юг», но тут же подумал: «Подробности об этой группе армий у него спросят в штабе фронта, может быть, в Генштабе в Москве, если пленный им вообще понадобится. Нужно сначала разобраться в вопросах, связанных с группой армий «Центр». И тут же, как бы для разрядки напряжения, решил задать вопрос, не относящийся к конкретным делам, связанным с положением на фронте:

– Вот как она, судьба-то, шутит с нами, майор: не случись ошибки или предательства пилота, не исключено, что в ближайшем будущем нам с вами пришлось бы встретиться не в ситуации сегодняшнего мирного, хотя и неприятного для вас, диалога, а грудь в грудь, как смертельные враги. – Командарм повернулся в сторону члена Военного совета: – Как вы думаете, Петр Федорович?

Член Военного совета словно ждал этого вопроса, а потому, стряхивая с папиросы пепел, даже не удосужившись поднять глаз на пленного, проговорил вяло, с усталостью в голосе, словно допрос ему уже давно изрядно наскучил и больше не представлял интереса. Его сейчас интересовало только одно: что содержится в секретном пакете с множеством печатей. Но вопрос он все-таки задал:

– Может быть, в этой ошибке или предательстве вашего пилота заключено ваше спасение? Вы в плену. Вам гарантирована жизнь.

Слова члена Военного совета словно обожгли майора.

– Если бы судьба не взвалила мне на плечи этот тяжелый удел – быть вашим пленным – и меня утвердили бы недели через две-три помощником начальника штаба 17-й пехотной дивизии, то, как вы выразились, грудь в грудь смертельными врагами мы с вами не встретились бы. Этому помешали бы некоторые обстоятельства.

– Какие же? – Командарм, задав вопрос, чувствовал по выражению лица и по улыбке майора, что в ответе пленного сейчас обязательно проскользнет что-то такое, что его не только не унизит, а непременно возвысит. «Умен, бестия, – подумал генерал, – и нервы железные. Непонятно только, на что рассчитывает?.. Посмотрим, что скажет…»

– Москва падет в ближайшие дни. И я не успел бы занять до ее падения обещанного мне поста в 17-й пехотной дивизии.

– Вы в этом уверены? – Командарм глубоко вздохнул и расправил затекшие плечи.

– От силы восемь – десять дней! Это приказ фюрера. По Москве должен быть нанесен решающий удар. Знаю даже довольно романтическое название этой успешно начатой под Вязьмой классической операции по окружению и захвату Москвы. Причем осуществление этой операции, как вы, наверное, уже почувствовали на состоянии дел своего Западного фронта, началось по приказу фюрера в пять тридцать утра второго октября.

– Что за романтическое название? – Командарм бросил взгляд на переводчика: «Успевает ли?»

– Эта операция называется «Тайфун». И автор этого названия – сам фюрер.

– А вы все-таки не только самоуверенный человек, майор, но к тому же не в меру дерзкий, даже наглый. И это в вашем-то положении… – Генерал, видимо забыв, что он не в кресле, а на табуретке, резко откинулся назад, отчего чуть не потерял равновесие, но вовремя удержался, положив руки на стол. – Вы представляете себе ваше теперешнее положение?!

– Представляю.

– Из какой вы семьи?

По лицу пленного было видно, что вопрос этот ему пришелся по душе.

– Из семьи потомственных военных!

– Кто ваш отец?

– Мой отец был известный в германской армии генерал. Месяц назад он погиб в Африке. Был начальником штаба в армии Роммеля.

– Значит, в карьере вашей вам уже некому помогать, коль отец ваш погиб?

– Но у отца остались друзья.

– Вы женаты?

– Я помолвлен.

– Кто же ваша невеста, если не секрет?

– Родная племянница генерала Вагнера.

– Какой он занимает пост?

– Он генерал-квартирмейстер при генеральном штабе главнокомандующего сухопутными силами фельдмаршала Браухича.

– Вам известно, где находится штаб командующего 4-й полевой армией фельдмаршала фон Клюге?

– Неизвестно. Об этом знал только летчик, который должен был выбросить нас с парашютами в заранее условленном со штабом армии месте.

– Что за условленное место? Чем оно могло быть обозначено в ночное время?

– Мы должны были выброситься с парашютами, увидев три костра, расстояние между которыми не больше 500 метров. Точка нашего приземления должна была находиться в центре этого равностороннего треугольника.

– Лично вы видели эти костры, когда выбрасывались из самолета?

– Нет, не видел.

– А ваша охрана?

– Не знаю. Их увидел летчик. Мы всецело доверились летчику.

Командарм энергично положил руку на пакет с перекрестьем черных муаровых ленточек.

– На сегодня довольно. Предупреждаю вас, майор: ваша судьба в ваших руках. И чем искреннее вы будете в своих показаниях, тем лучше будет ваше положение в плену. Расстреливать вас, отъявленного нациста, мы не собираемся. Это вы, доблестные потомки тевтонских рыцарей, расстреливаете наших попавших в плен коммунистов и комиссаров. А иногда, перед тем как расстрелять, подвергаете их жестоким пыткам. Мы же не делаем этого даже тогда, когда в наши руки попадают вот такие убежденные нацисты, как вы. Мы сохраним вам жизнь. Это мое решение. Уверен, что оно совпадет с решением вышестоящего командования, с которым, возможно, вам придется встретиться. Так что хорошенько подумайте и постарайтесь вспомнить дислокацию полков и дивизий 4-й полевой армии фельдмаршала фон Клюге и обязательно – дислокацию 17-й пехотной дивизии, в которой вам уже никогда не придется занимать пост помощника начальника штаба. Вам все понятно?

– Все понятно, – глухо прозвучал голос майора, румянец на его щеках потух. – У меня к вам есть просьба, господин генерал.

– Слушаю вас.

– Мой дядя по отцу – видный генерал германской армии и на хорошем счету у фюрера.

– И что же?

– Могу вас заверить: если перед вашим высоким командованием встанет вопрос об обмене попавших в плен ваших генералов, то в моем лице вы имеете вполне достойную кандидатуру для обмена.

Такая самоуверенность пленного всколыхнула в душе командарма с трудом скрываемое негодование.

– А вы уверены, что за вас дадут советского генерала? – Командарм словно ошпарил взглядом сразу сникшего майора, у которого от лобового вопроса генерала даже сел голос.

– Уверен. Это может сделать родной дядя моей невесты генерал-полковник Вагнер. Для своей любимой племянницы он сделает все, что в его силах.

– А вы не боитесь, коль уж вы заговорили об обмене пленных, что из-за провала вашего последнего задания за вас, офицера связи по особым поручениям в генеральном штабе главнокомандующего сухопутными силами германской армии, не дадут не только советского генерала, но и простого солдата?

– Думаю… этого не случится… – упавшим голосом проговорил пленный и, опустив голову, еле слышно произнес: – Я очень устал, господин генерал…

Командарм повернулся к начальнику штаба:

– Охрану из караульной роты! Содержать в четвертом блоке. Утром – в штаб фронта.

Ни слова не сказав, начальник штаба встал, вышел из отсека и через несколько минут, пока генерал просматривал листы с записью протокола, которые он взял у переводчика, вернулся в сопровождении трех рослых бойцов с автоматами.

– Объясните им задачу, – сказал командарм, обращаясь к начальнику штаба, и кивнул при этом в сторону вытянувшихся по стойке «смирно» бойцов. – Пленный голоден – накормите.

Генерал встал, расправил затекшие плечи и почти вплотную подошел к пленному. Пристально посмотрел ему в глаза. Майор не выдержал взгляда командарма и опустил голову. Теперь, когда пленный как-то сразу сник духом и, ссутулившись, припал на одну ногу, он показался генералу даже ниже ростом.

– Душу вашу искалечили с молодости. Но ничего, у вас еще все впереди, майор. Вы еще молоды. – Повернувшись к начальнику штаба, сказал: – Лейтенанта Казаринова и его хлопцев ко мне!

Когда охрана увела пленного, а вместе с ним из отсека вышел и начальник штаба, командарм прошелся по блиндажу и, подойдя почти вплотную к переводчику, положил ему руку на плечо:

– Вот так-то, лейтенант!.. Видел?

– Видел, товарищ генерал. – Переводчик хотел было встать, но командарм жестом удержал его.

– Сиди, ты сегодня славно поработал. Передохни чуток. А вот то, что находится в этом пакете… – Генерал вытащил из пакета документ с государственным гербом, изображающим орла с распростертыми крыльями, державшего в когтях венок с фашистской свастикой. Первый документ был напечатан на одном листе, другой – на четырех. Пробегая глазами немецкий текст, генерал добродушно улыбнулся: – Как это там у Маяковского сказано: смотрит, как в афишу коза… Кроме «хальт» и «хенде хох», из немецкого ничего не усвоил.

– Потеря небольшая, Александр Дмитриевич, проживем и с нашим родным русским, – заметил член Военного совета.

– Та я ж не русский, я ж хохол.

– А это, как говорят у нас в деревне, что в лоб, что по лбу.

На шутку члена Военного совета генерал хотел что-то ответить, но в это время в отсек нерешительно, один за другим, вошли сразу четыре человека. Вместе с лейтенантом Казариновым были ефрейтор Иванников, сержант Вакуленко и боец Богров.

– Товарищ генерал, группа захвата прибыла по вашему приказанию! – доложил Казаринов и, сделав шаг в сторону, застыл по стойке «смирно».

Генерал выпрямился, подобрался и, тоже приняв стойку «смирно», твердо произнес:

– За выполнение боевого задания от имени командования армии и от себя лично всем участвующим в захвате «языка» объявляю благодарность!

Четырехголосое «Служу Советскому Союзу!» в приземистом блиндаже под тройным накатом и земляной насыпью в рост человека прозвучало хоть и глухо, но внушительно.

– Вольно!.. – врастяжку произнес генерал. – А как те двое, что угодили в госпиталь?

– Ранения легкие, товарищ генерал, думаю, недели через две вернутся в строй, – пояснил Казаринов.

– Все шестеро будете представлены к награде.

Сразу же, после того как бойцы караульной роты увели пленного, командарм вспомнил, что он должен обязательно, ни на минуту не откладывая, сообщить Казаринову, что несколько часов назад его дед, академик Казаринов, выступал перед бойцами и командирами 113-го стрелкового полка и что дед уже, наверное, ждет его, как они и условились в Можайске, на командном пункте комдива Полосухина.

Открытая, широкая улыбка командарма смутила Казаринова, он даже вытянулся в ожидании того, что, как ему показалось, собирается сказать ему генерал.

– А для вас, лейтенант, у меня сюрприз.

– Слушаю вас, товарищ генерал!

– На командном пункте… – генерал взглянул на часы, – по моим расчетам, вас уже ждет дед, академик Дмитрий Александрович Казаринов. Он сегодня, как мне сообщили, на митинге в Можайске перед бойцами и командирами 113-го полка выступил с такой речью, после которой можно смело идти в рукопашный бой. – Видя, как сразу изменилось и вытянулось лицо Казаринова, генерал решил смягчить волнение лейтенанта: – Ваш дед – орел!.. Так что оставляйте за себя кого-нибудь и сейчас же на штабной машине – на КП комдива. Не томите деда в ожидании. – Повернувшись к члену Военного совета, попросил: – Петр Федорович, распорядитесь насчет машины.

Все время, пока командарм разговаривал с разведчиками, взгляд его нет-нет да и останавливался на Иванникове. Словно чем-то притягивало, о чем-то напоминало и будило память это усыпанное бледными веснушками лицо с большими серыми глазами и резко очерченным волевым ртом. И вдруг что-то ворохнуло память генерала.

– Послушай, ефрейтор, а ведь твое лицо мне знакомо! Где-то мы с тобой встречались. Тебе не кажется?

– Так точно, товарищ генерал, встречались и вместе воевали!

– Уж не воевал ли ты в артполку Горяинова?

– Так точно, товарищ генерал, в артполку Горяинова!

– Ведь это ты со своим расчетом в бою под Даугавпилсом подбил шесть танков?

– Было дело, товарищ генерал! – отчеканил Иванников.

– Постой… Постой… – Командарм, болезненно морщась и потирая лоб, что-то усиленно пытался вспомнить. – Иваненко… Иванов… Ивашкин… – И, высоко подняв голову, гневно сказал: – Ну, помоги же!

– Ефрейтор Иванников, товарищ генерал!..

– Совершенно верно, Иванников, вспомнил… А ну, расстегни телогрейку!..

Дождавшись, когда смутившийся Иванников распухшими, в ссадинах пальцами расстегнул телогрейку, генерал подошел к нему и не увидел на груди награды.

– А где орден Красного Знамени, к которому я тебя представил? Ведь реляция о твоем награждении была подписана командующим армией!

– Не могу знать, товарищ генерал! Наверное, мой орден еще отливают на Монетном дворе в Москве!

Ответ ефрейтора командующего огорчил. Это было видно по его лицу.

– Да… – тяжело вздохнул генерал, – к сожалению, при отступлении много штабных документов погибло… До Москвы не дошли. А некоторые попали в руки врага. – Командарм положил на плечо Иванникова руку: – Но ничего, Иванников, не горюй, война завтра еще не кончится. Все будет: будут ордена, будет и… кое-что похуже. Может быть, разыщем и твой орден за шесть подбитых танков под Даугавпилсом.

– Неплохо бы отыскать, товарищ генерал!.. – громко произнес Иванников.

Вошедший адъютант, поеживаясь от ночного морозца, доложил:

– Машина для лейтенанта Казаринова у поста номер один.

На прощание командарм тоном отцовского напутствия наказал, обращаясь к Казаринову:

– Не огорчай деда разговорами о предстоящих тяжелых боях. Ведь ты у него один на целом свете. У нас с ним был душевный разговор. Хватит ему одного удара, который он пережил, когда тебе было три года.

– Какой удар? – Казаринов не понял, о чем хотел сказать генерал.

– Ты разве не знаешь, что твой отец в гражданскую войну командовал 113-м стрелковым полком, который сейчас занимает позиции на Бородинском поле?! Только тогда этот полк назывался Петроградским.

– Мой отец?! Командовал 113-м стрелковым полком?! – В расширенных глазах Казаринова металась тревога.

– Да, твой отец командовал Петроградским, теперь он стал 113-м стрелковым полком, и погиб на льду Финского залива при штурме Кронштадтской крепости. Разве ты об этом не знал?

– Я знал о его гибели… – Губы Казаринова дрожали. – А то, что этот полк – теперь наш полк, 113-й, я не знал.

– Дед твой тоже об этом узнал только сегодня. Как и ты, он был глубоко растроган. Итак, торопись, лейтенант, штабная машина ждет тебя у первого поста. – Генерал и член Военного совета крепко пожали Казаринову руку, и тот, откозыряв, покинул отсек командарма.

– Ну а вы… – генерал обратился сразу к трем разведчикам, – вы, орлы, отдыхайте. Вы заслужили за сегодняшнюю ночь по двойной законной фронтовой норме. В болоте-то, в октябре, да еще в такую стужу, чего доброго, можно и легкий насморк схватить.

Шутка командарма разведчиков развеселила.

– А вот об этом, товарищ генерал, лучше всего старшине или начпроду прикажите, а то ведь нам не поверят, – нашелся и здесь Иванников. – Или накажите своему адъютанту. – Иванников кивнул в сторону адъютанта.

– Ох, Иванников!.. – Генерал, сощурившись, погрозил Иванникову пальцем. – Горит земля у тебя под ногами!.. Смотри у меня, сорвиголова!.. Ну ладно, хлопцы, вы свободны, ступайте отдыхать. Все будет приказано.

После ухода разведчиков командарму сразу показалось, что главный отсек блиндажа словно опустел. Почти совсем не спавший двое последних суток адъютант генерала, сидя на корточках в углу отсека, боролся с одолевавшим его сном. Зато переводчик, ерзая на чурбаке, служившем ему сиденьем, ждал приказаний командарма или члена Военного совета.

– Сколько вам нужно времени, чтобы перевести этот документ? – Генерал положил перед лейтенантом лист, который извлек из пакета пленного.

Переводчик пробежал взглядом по страницам текста.

– А писаря мне дадите? У меня скверный почерк.

– Сразу двух, чтоб написанный перевод был в двух экземплярах.

– Для этого нам потребуется не больше десяти минут.

– Прекрасно! Значит, к пяти ноль-ноль перевод будет готов?

– Так точно, товарищ генерал. А может, даже раньше. Кому сдать перевод и подлинники?

– С вами будет дежурный по оперативному отделу. Передадите ему. – Бросив взгляд на адъютанта, командарм распорядился: – Дежурного по оперотделу и двух писарей ко мне. Да побыстрее!

Когда через несколько минут в отсек командарма вошли дежурный по оперотделу в звании майора и следом за ним два худеньких, небольшого росточка лейтенанта, которые, вскинув к виску руку, хотели доложить о своем прибытии, генерал жестом остановил их:

– Без доклада! Бумага и ручки с собой?

– С собой! – почти в один голос ответили писари.

– Тогда марш за стол и – за работу. Когда рукописный перевод будет готов – срочно перепечатайте на машинке. Ясно? – Вопрос был обращен к дежурному по оперотделу штаба.

– Ясно! – отчеканил майор.

– Документ секретный? – спросил командарм у переводчика, который, нахмурившись, сосредоточенно читал документ. Вопроса генерала он не слышал – так захватил его текст документа. – Я спрашиваю – бумага секретная?! – повысил голос командарм.

Переводчик вскочил как ужаленный. Глаза его выражали испуг.

– Документ особо секретный!.. Директива штаба верховного главнокомандования вооруженных сил Германии. Очень опасная директива…

Командарм окинул взглядом майора, переводчика и писарей:

– Задача ясна?

– Ясна! – вразнобой ответили все четверо.

– Как только будет отпечатан машинописный текст документа – оригинал и перевод принесите сразу же ко мне во второй отсек. А сейчас надо подняться наверх. Подышать кислородом Бородинского поля. Завтра утром его задушат дымы тротила.

Командарм и начальник штаба, сопровождаемые адъютантом генерала, вышли из блиндажа. Ночь стояла тихая, лунная, для первой половины октября не по сезону морозная. После сырого воздуха блиндажа, прокуренного махоркой, на всех пахнуло такой свежестью и нежными, еле уловимыми запахами облетевшей листвы окружающих Бородинское поле рощ, что командарм, широко разбросав руки, несколько раз полной грудью вдохнул, задерживая на несколько секунд дыхание.

– Эх, в эту ночку посидеть бы на крылечке родительского дома, полюбоваться звездами и луной! Смотрите, какая она сегодня круглолицая и почему-то печальная.

На Москву на большой высоте, давая о себе знать нудным, тянущим за душу монотонно-вибрирующим гулом, шла волна тяжелых ночных бомбардировщиков. Командарм стал прислушиваться к нарастающему гулу.

– Судя по силе и плотности звука, идет целый полк тяжелых бомбардировщиков.

– Это уже третья волна за сегодняшнюю ночь, – пояснил начальник штаба.

– Вы что, совсем не спали?

– Почти. Мы с лейтенантом Русманом, пока он переводил, а писарь стучал на машинке, искурили полторы пачки «Беломора». Хороший парень этот Русман. Умница и воспитан. Его нужно поощрить.

Командарм хотел что-то сказать в ответ, но выбежавший из блиндажа сержант-связист запальчиво протараторил:

– Товарищ генерал!.. Вас срочно просит к телефону Тридцать второй.

Командарм чертыхнулся, спустился по бетонным ступенькам в блиндаж, прошел в центральный отсек, где в углу, у железной печки, в которой потрескивали сухие дрова, сидел дежурный телефонист. Остановив взмахом руки пытающегося встать телефониста, Лещенко взял у него трубку.

– Слушаю тебя, Тридцать второй.

Голос Полосухина звучал глухо, словно доносился откуда-то из подземелья.

– Товарищ Пятый!.. Сообщаю горькую весть: по дороге из Можайска на мой командный пункт академик Казаринов попал под бомбежку.

– Он жив?.. Ранен?.. – сдавленно проговорил командарм.

– Погиб. Тело его повезли в Можайск.

– Где это произошло?

– За Горками, метрах в двухстах от памятника Кутузову, на шоссе. Почти прямое попадание.

Много потерь пришлось пережить генералу Лещенко за войну. Не раз хоронил он павших на поле боя друзей, прощался со смертельно раненными, писал письма-соболезнования вдовам и сиротам погибших… Но эта смерть как-то особенно потрясла его. Еще утром у него с академиком была хоть и непродолжительная, но не по-военному трогательная, задушевная беседа, которая на всю жизнь оставит след в его душе.

– На похороны академика отпустите в Москву лейтенанта Казаринова! – отрывисто бросил командарм в трубку. – На четверо суток. Он только что поехал к тебе. И срочно обеспечьте транспортом доставку тела покойного академика в Москву. Не забывайте, что погиб выдающийся советский ученый, депутат Верховного Совета. Поддержите лейтенанта Казаринова.

– Сделаю все как положено, – глухо, словно через подушку, донесся из трубки голос полковника Полосухина.

– Готовьтесь к утренней контратаке. Она будет горячей. – Командарм передал трубку телефонисту и, застыв на месте, первую минуту никак не мог сообразить, что он сейчас должен делать. Из этого состояния его вывел адъютант.

– Товарищ генерал, уже второй час ночи. Вам нужно отдохнуть, день будет жарким. Вы двое суток не спали.

Не шелохнувшись, командарм невидящими глазами смотрел в одну точку, потом еле слышно, почти шепотом, на выдохе, произнес:

– Да… День сегодня будет жарким. И для кого-то он станет последним. Пойду спать. Разбудишь меня, как только переведут директиву Гитлера.