Текст книги "Высота"

Автор книги: Иван Лазутин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

– Какая перед памп задача, товарищ генерал? – Майор невольно вытянулся по стойке «смирно», но тут же расслабился.

– Доставить мне из этого легиона «языка». И чтобы он обязательно был офицер. И чем выше будет его командирский ранг, тем лучше. Но предупреждаю: сделать это очень трудно. У легиона усиленное боевое охранение. Две группы захвата из дивизии соседней армии еще не вернулись. Очевидно… – Генерал не договорил фразы. Ему трудно было сказать, что разведчики из дивизии соседней армии могли погибнуть. – Сегодняшний день посвятите сборам. Карту вам дадут в штабе дивизии, хорошенько изучите местность и пути подхода к этим трем деревням. Как сообщил пленный сержант, штаб и командный пункт легиона находятся в Выглядовке. Так что начните с этой деревушки. Задача ясна?

– Ясна, товарищ генерал! – бойко отчеканил майор. – Разрешите выполнять?

Командарм кивнул. А когда Казаринов и майор туго затянулись широкими командирскими ремнями с портупеями, генерал не удержался от тяжелого вздоха – знал, на какое рискованное задание посылает разведчиков.

– Знайте: мое задание – это и задание командующего фронтом. Он только что пожелал вам удачи.

– Спасибо, товарищ генерал!

– В этих жениховских полушубках поползете за линию фронта?

Майор на шутку командарма ответил шуткой:

– Нет, товарищ генерал, на свидание к немецким зазнобам мы ходим налегке, в фуфаечках и в маскхалатах. Так ловчее обниматься со своими невестушками.

Понравился командарму этот неунывающий и знающий себе цену командир. Все в нем дышало отвагой, горячим желанием броситься в бой.

– Кого вы назначите командиром группы захвата? – Генерал перевел взгляд с майора на Казаринова.

– По-моему, этот вопрос, товарищ генерал, вами уже решен. – Майор остановил взгляд на Казаринове. – Но если разрешите, то эту группу поведу я. У нас в штабе дивизии есть писарь, который перед войной закончил Московский университет. Свободно говорит по-французски. Сегодня мы у него вытянем десятка два ходовых французских фраз. Может, пригодятся при захвате. Беру это на себя. Способность к языкам у меня отмечали еще в школе.

Генерал с трудом сдержал смех, он был уверен, что майор сочиняет, но не стал уличать его в этом.

– Начальнику штаба полка, когда в этом нет острой необходимости, лезть под пули не положено. С этой задачей не хуже вас справится командир разведроты лейтенант Казаринов. Это я уже обговорил с вашим комдивом. – Говоров повернулся к Казаринову: – Задача ясна, лейтенант?

– Ясна, товарищ генерал!

– На каком кладбище похоронили деда?

– На Новодевичьем.

– Выполните задание – получите недельный отпуск. Очевидно, вам еще нужно решить кое-какие дела, связанные с наследством. Полосухин говорил мне, что вы единственный наследник академика.

– Все эти дела, товарищ генерал, я уже решил за те четыре дня, которые мне дал комдив на похороны деда. Осталось одно, самое главное дело.

– Какое?

– Бить врага! Только в этом я могу найти успокоение.

– Верю вам, лейтенант. Насколько мне известно, вы и жену потеряли при форсировании Днепра?

– Не только жену, но и ребенка, которого она носила под сердцем.

Командарм задумался. Взгляд его был устремлен в одну точку на сырой стене блиндажа.

– Еще в октябре мне в руки случайно попал обрывок газеты. На нем были напечатаны стихи, которые буквально обожгли меня. К моему огорчению, фамилия поэта была оторвана. Их мог написать только человек, которому война надорвала душу. – Командарм перевел взгляд с майора на Казаринова: – Прочитать вам их? В них, лейтенант, выражена и ваша боль.

На вопрос, обращенный к Казаринову, ответил майор:

– С удовольствием послушаем, товарищ генерал!

– Удовольствия в этих стихах мало. Но… – Командарм достал из лежащего на столе планшета в несколько раз сложенную четвертушку газетной полосы и развернул ее: – Я все-таки прочитаю вам их.

Перед тем как начать читать, генерал пристально посмотрел майору в глаза, потом перевел взгляд на Казаринова. Убедившись, что оба приготовились слушать, глухим голосом начал читать:

 
…Ее увели на позор и на стыд.
Скрутили ей нежные руки,
Отец ее ранен, братишка убит,
Так мне написали подруги.
 

Словно забыв, что рядом с ним почти навытяжку стоят два боевых командира, которым он только что дал ответственное задание, выполнение которого может стоить им жизни, командарм сделал продолжительную паузу и голосом, в котором звучали нотки неутешного горя, продолжил:

 
И нет мне покоя ни ночью ни днем,
От ярости я задыхаюсь,
И только в атаке, в бою, под огнем
Я местью своей упиваюсь…
 

Закончив читать, командарм посмотрел на Казаринова с таким глубоким сочувствием, что тот даже отвел взгляд.

– Вы любите Есенина, лейтенант?

– Люблю.

– Я очень люблю!.. А впрочем, сейчас не до поэзии. – Лицо командарма как-то сразу посуровело, на майора он посмотрел строго и требовательно: – А ты, майор, хорошенько продумай партитуру артподдержки огнем. Разумеется, если ее попросит группа захвата. О сигналах договоритесь заранее. Этому мне тебя не учить.

– Будет исполнено, товарищ генерал!

– Желаю удачи! – Командарм крепко пожал руки Казаринову и майору.

Пока майор и лейтенант, пригибаясь, шли по траншее, ведущей от блиндажа командарма к дороге, где под маскировочным брезентовым навесом их ждала штабная машина, оба, словно сговорившись, твердили про себя: «Марьино…», «Выглядовка…», «Калюбаково…», «полковник Лябон…».

Орудийная канонада, доносившаяся со стороны правого фланга армии, в блиндаже генерала слышалась приглушенно. Сейчас, когда они вышли из траншеи, она соединилась с единым нарастающим гулом, по которому можно было судить, что на участке генерала Рокоссовского идут тяжелые бои.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Пятистенный дом, в котором разместились разведчики Григория Казаринова, был выстроен в шестнадцатом году по решению волостной управы как дар Георгиевскому кавалеру Емельяну Ивановичу Коршунову, вернувшемуся с империалистической войны на костылях к пепелищу. Беда, о которой в народе говорят, что она не ходит одна, выбрала себе в то жаркое засушливое лето многодетную семью Коршуновых. Весной, на третий день пасхи, цыгане угнали из ночного их единственного гнедка, которым Емельян Иванович очень гордился. Бывало, рано утром, когда над лугом еще стелется непроглядное молоко сизого тумана, свистнет Емельян трижды своим особым свистом – и тут же с лугов донесется ответное ржание жеребца. Не успеет Емельян раскурить самокрутку, как уже слышит со стороны реки топот и надсадный храп своего верного друга и кормильца. Никогда в ночном Емельян не треножил гнедка. Не раз, как уверяли мужики, Коршуновский жеребец спасал табун пасущихся в ночном коней от крадущегося к лошадям голодного волка: вставал грудью к табуну, храпя, вертел головой, дрожал всем телом и, когда волк, пригибаясь на лапах, стремительно бросался на табун, гнедок с такой силой бил задними копытами, что под таким ударом не то что волк – бык не устоял бы.

– А вот угнали, окаянные, – вздыхала, рассказывая разведчикам об угнанном жеребце Емельяниха, с грохотом выкатывая из дышащей жаром печки ведерный чугун с картошкой, исходящей сизым паром. – Уж какие такие цыганские колдовские слова нашептали бесы черномазые нашему Орлику – один сатана знает. Угнали. После Орлика пошли сплошные неприятности. В троицын день отбилась от стада корова, попала задними ногами в заброшенный колодец лесника. Когда вытащили бедную, она уже на ногах не стояла: хребет поломала. Фершал посмотрел и сказал: дня не проживет. Пришлось прирезать. А такая умница была, первой в стаде ходила. Зорькой звали. А уж молоко-то – на три пальца сливок с каждого горшка. Три коровы после Зорьки держала, а такого надоя ни одна не давала. – Емельяниха вывалила из чугуна картошку в большое блюдо, стоявшее на чисто вымытом сосновом столе с выступающими от частого скобления шишками сучков. – Уж такое случилось, не приведи господь… Ну а потом пошло… Пришла беда – открывай ворота. В день именин старшего сыночка получила от Емельяна из гошпиталя письмо. Спрашивает: нужен ли он мне без ноги, вертаться ли ему, калеке, домой или оставаться в Петрограде сидеть с кружкой на паперти у церкви? – Емельяниха тяжело вздохнула. Давнишняя боль снова накатилась на сердце. – Убил он меня этим письмом. А у меня в ту пору было их уже четверо, один другого меньше, старшему исполнилось двенадцать, меньшому шестой годок пошел. Заставил Емелюшка меня этим письмом с утра до вечера слезами умываться. И детки разучились смеяться. Прячу от них свои слезы, а они сердцем чуют, что гнет меня горе к земле. Бывало, часами, до упаду, стояла на коленях перед иконами, уж как я ни просила господа бога и царицу небесную вселить в душу Емельяна силы, но не услышал господь бог моей молитвы. Через неделю после письма Емельяна гроза была такая, какой отродясь никто в деревне не видывал. МолоньЯ по черному небу ходила такая, что иголку можно было на земле разглядеть. И ведь надо же – не чью-нибудь, а нашу избу выбрала. Лето стояло жаркое, сухое, соломенная крыша вспыхнула, как спичка. Ночью это было, в одном исподнем из избы выскочила, один сундук успели соседние мужики вытащить, да еще кое-что из одежонки. Когда приехали с пожарной бочкой – изба уже догорала. – Вспоминая горестное прошлое, Емельяниха как бы заново просеивала сквозь душу горячие угли пережитых бед. – Спасибо людям добрым, не дали наложить на себя руки. Бывало, погляжу на своих бедных горемык-погорельцев, а у самой сердце заходится. Хоть и несмышленыши, а и на их души горе колесом своим наехало. Наехало и остановилось. И не стронуть мне этот воз ни взад ни вперед. Уж сколько лет прошло, а как вспомню их глазенки, так дышать становится печем. Поплакала бы, да нечем, слезы все выплаканы.

Емельяниха чувствовала, что слова ее летят не впустую, что разведчики внимательно слушают ее. С полатей, сомлев от духоты, смотрели на нее растянувшиеся на животе Иванников и Вакуленко. Не перебивали вопросами ее вздохи и горькие воспоминания. На полу в горнице, дверь в которую была открыта, вповалку лежали пятеро разведчиков, которые тоже слышали, как грохочет каток, на котором Емельяниха выхватывала из печи ведерный чугун с картошкой, как гремела она на столе блюдом, как жаловалась на свое горемычное житье-бытье, в котором за одной напастью спешила другая. А когда она умолкла, с полатей донесся голос Иванникова:

– Емельяну-то ответила на письмо?

Емельяниха не ждала этого вопроса. А не ответить было нельзя, раз растравила душу постояльцам своей горестной исповедью.

– Как же не ответить, ответила, – напевно произнесла Емельяниха.

– И что же вы прописали ему? – никак не успокаивался Иванников.

– Прописала, что приму всякого. И еще прописала, что, если он не вернется в родной дом, соберу ребятишек и пойду с ними по миру. Люди добрые не дадут помереть с голоду.

– Ну и что, подействовало на Емельяна ваше письмо? – долетел с полатей простуженный голос все того же Иванникова.

– Не токмо подействовало, оно его на путь наставило, сразу остепенило. Через две недели получаю от него другое письмо, прописывает в нем, чтоб я не дурила, чтоб выбросила из головы дурные мысли, что он не допустит, чтобы сыновья Георгиевского кавалера с сумой по миру пошли. Про Георгия это я уж потом от него узнала, спьяну проговорился. А раненые, с кем лежал в палате, пристыдили его: Георгиевский кавалер собирается сесть на паперти с кружкой.

Разговор оборвал неожиданно вошедший в кухню Емельян. Впустив в избу сизое облако утреннего морозца, он протяжно крякнул и, стуча о пол ногой-деревяшкой, спросил:

– Командир от генерала еще не вернулся?

– Ждем. Все ждут. Вишь, как галчата, разинули рты на полатях. Давно проснулись и в горнице. – Емельяниха поправила под платком выбившуюся седую прядь. – Без командира завтракать не хотят.

Несмотря на изрядно поседевшую бороду, стариком Емельяна не назовешь. Все при нем: рост, осанка, широкий разворот плеч, на которые он в молодости, по рассказу старухи, своими руками взваливал шестипудовый чувал с солью.

Сибиряки-разведчики за три дня постоя в его доме шевельнули в душе Емельяна память о былой солдатской лихости и отваге. Видя, что старуха уже нарезала крупными ломтями соленые, пахнущие укропом огурцы, облила подсолнечным маслом горячую картошку, подал Емельян зычным голосом команду, которая по уставным армейским канонам жила и живет у военного люда во все времена:

– Подъем!..

Первым, слезая с полатей, отозвался Иванников:

– Взвод!.. Выходи строиться!..

Зашевелились разведчики и в горнице.

А когда разведчики были уже на ногах и Емельян, постукивая по полу деревяшкой, расставил вокруг стола посреди кухни все скамейки и табуретки, что были в избе, дверь открылась – и в дом вошли майор Казаков и лейтенант Казаринов. Разведчики знали, что Казаринов рано утром был вызван к командарму. Знали также и то, что по пустякам командира роты не вызовут в штаб армии.

– Ох и накурили же вы, братцы!.. Хотя бы хозяев пощадили, – бросил майор Казаков. Взяв из блюда самую крупную горячую картофелину, обжигаясь, он начал катать ее в руках. Повернувшись к Емельянихе, спросил: – Можно, мамаша, я пальцы чуток погрею, а то совсем окоченели, язви их в душу.

– Чего же нельзя, можно, – хитро улыбаясь, ответила Емельяниха. – Можно не только руки погреть, но и желудок приласкать. Поди, со вчерашнего вечера в нем и маковой росинки не было.

– Угадала, хозяюшка!.. Как в воду глядела… – Майор подмигнул Вакуленко и бросил веселый взгляд на Иванникова, который, сидя на лавке, словно священнодействуя, неторопливо наматывал на ногу портянку. Разломив картофелину пополам, одну половину майор протянул Иванникову: – У вас на Орловщине старики говорят: «Бог велить пополам делить».

Справившись с горячей картофелиной, майор окинул взглядом разведчиков, появившихся на кухне. Было время завтрака. Иванников орудовал финским ножом над банкой со свиной тушенкой, а Вакуленко достал из вещмешка литровую зачехленную фляжку с водкой, потряс ею у уха и поставил на стол:

– Всклянь. Пустоты не больше сантиметра.

За завтраком главенствовал Емельян Иванович. Сам неторопливо нарезал крупные ломти хлеба, сам разливал меркой по разномастным кружкам, черепушкам и стопкам положенные по зимним нормам фронтовые сто грамм. Не обошел и себя: знал, что бойцы, как и вчера, настоят на своем.

– Ну как генерал? – поинтересовался Иванников, обращаясь к майору. – Не лютует, что армейские разведчики вот уже неделю возвращаются несолоно хлебавши? Говорят, у них даже не клюет.

– Клевать-то клюет, да не то, что надо. Все больше верхоплавка, – ответил майор и почти до самых ушей нахлобучил шапку. Он собрался уходить, и это вызвало у разведчиков недоумение.

– Товарищ майор, куда вы? Не хотите с нами позавтракать? – удивился Вакуленко, уставив на майора свои большие серые глаза.

– Меня ждет ординарец. Без меня у него кусок в горло не полезет.

– Ну а это? – Иванников пододвинул на край стола граненый стакан с водкой.

– И это успеется. Не буду вас объедать. – Лицо майора мгновенно стало озабоченно-деловым, взгляд его упал на Казаринова. – О задании командарма вам расскажет лейтенант. И этим… – майор кивнул на кружки с водкой, – не увлекайтесь. Задание сверхтрудное. После майора вы таскали из передних окопов плотву да ершей, а сегодня вам предстоит выловить стерлядку. Лейтенант обо всем расскажет. – И уже с порога, повернувшись, обратился к Казаринову: – Я в штаб дивизии, а вам после завтрака предстоит урок французского языка с писарем. Через час-полтора он подойдет к вам. К его приходу заготовь, лейтенант, десятка полтора ходовых фраз, которые писарь переведет на французский язык. Могут пригодиться. Подготовь вопросы и команды.

– Понял вас, товарищ майор. Только боюсь, как бы мои соколы не сломали язык.

– Поручи Иванникову, он все сможет. Ходят слухи, что он здорово ругается по-татарски. А по-французски ему раз плюнуть.

Слова майора потонули в хохоте разведчиков.

– А ты, лейтенант, реши, кто с тобой пойдет. Карту района с расположением нужных вам населенных пунктов пришлю с писарем. До обеда сделайте рекогносцировку местности, наметьте, где будете переползать нейтралку, хорошенько согласуйте план движения и план захвата «языка». Не мне вас учить. Почти все уже пулей не раз мечены и в медсанбате лечены. – Майор приветственно поднял руку и вышел из избы, впустив за собой белесое облачко холода.

За завтраком Казаринов о задании командарма не сказал ни слова, чем озадачил разведчиков, которые молча ели картошку с тушенкой и солеными огурцами. У каждого в голове засели слова майора о предстоящем сложном задании: «…сегодня вам предстоит выловить стерлядку».

Когда вышли из-за стола и, накинув на плечи полушубки, цепочкой потянулись на перекур в сенцы, Иванников проворчал, обращаясь к Вакуленко:

– Что-то нынче водка какая-то слабая, даже не почувствовал. Уж не балует ли начпрод?

– А что для тебя сто грамм? Как слону дробина.

– Я серьезно.

– И я не шутя.

Курили молча, жадно затягиваясь крепкой махоркой. Несколько мешков ее три дня назад начпрод полка получил как дар от алтайских колхозников с трогательным письмом, опубликованным во вчерашней дивизионной многотиражке.

По выражению лица Казаринова разведчики поняли, что задание командарма не из легких.

– Кончай перекур!.. Всем в горницу! – строго сказал Казаринов и первым вошел в избу.

Сейчас его смущало одно: как лучше сообщить разведчикам задание. Втайне от Емельяна, попросив его удалиться из избы, или не таиться от старика? Но, вспомнив вчерашний разговор с Емельянихой, которая, вздыхая, рассказывала, что двое из ее четырех сыновей служат в кадровой армии и войну встретили где-то у самой границы, а два младших ушли в леса партизанить, счел, что опасаться Емельяна у него нет никаких оснований. И сразу же до прихода писаря с картой района, в котором ему с разведчиками предстояло проникнуть в расположение передовых частей противника, решил спросить у Емельяна о тех деревнях, где, согласно данным армейской разведки, засели французские легионеры.

Емельян ухмыльнулся, видя, с каким напряжением на лице лейтенант ждал его ответа, разгладил усы и неторопливо достал из кисета щепоть махорки. Ответил, когда прикурил самокрутку и, сделав первую глубокую затяжку, прокашлялся:

– Выглядовка? Верст семь от нашей деревни будет. Когда-то я мог до нее добраться с завязанными глазами.

– А как туда дорога?

– Если по Варшавке, то сейчас вам не с руки – посты выставлены.

– А если обходом?

– Тогда вдоль речки, бережком. А зачем она сдалась вам, эта Выглядовка?

– Имеем задание, Емельян Иванович, взять в этой Выглядовке «языка». – Казаринов окончательно решил, что таиться от старика нет никакого смысла. – А вот как добраться побезопасней до этой самой Выглядовки – пока не имею понятия. Жду из штаба карту.

– В Выглядовке у меня кум живет, давно у него не был. А так, почитай, в этой деревне по молодости много было дружков, правда, половину перебили в империалистическую, некоторые с гражданской не вернулись. Но кое-кто из ровесников остался. Не знаю, как под немцами они там сейчас.

– Не могли бы вы нам помочь, Емельян Иванович?

– Чем?

– В Выглядовке дислоцируется штаб французского легиона. А нам высокое начальство приказало во что бы то ни стало сегодня ночью добыть «языка». И непременно офицера, желательно штабного. Хоть расшибись, а достань!..

Емельян болезненно поморщился, тяжело поднялся со скамьи, зачем-то несколько раз прошелся по избе. Было видно по его лицу, что он озадачен. Даже скрипнул крепкими не по возрасту зубами, прижав правую ладонь к груди.

– Что, сердечко барахлит? – с сочувствием спросил Казаринов.

Емельян покачал головой:

– Пока, слава богу, не сердце, но все равно иной раз места не находишь, а сделать ничего нельзя.

– Зубы? – подал голос Иванников.

– Пятка!.. Пятка правой ноги… Так свербит, что готов разодрать, язви ее в душу.

Взгляды разведчиков скрестились на кончике окольцованной металлической полоской деревянной ноги Емельяна.

– Шутник ты, Емельян Иванович, – с улыбкой произнес Казаринов, не спуская глаз со страдальческого лица Емельяна.

– Нет, не шутник я, товарищ командир. – Емельян сел на лавку у стола и с силой ударил кулаком по коленке. Вот двадцать пять годков, как ее уже почти до колена нет, а как немного понервничаю – проклятущая правая пятка так начинает зудить, будто в ней муравьи ползают. И так щекочут!..

Разведчики в недоумении переглянулись. Было видно по их лицам, что никто старику не поверил: чешется пятка, которой нет. Спросить об этом, однако, никто не решался. А Казаринов подумал: «О помощи даже говорить не хочет». Но он ошибся. Емельян долго комкал густоседеющую бороду, молчал, думал. И всем казалось, что он собирается что-то сказать, и не о мучительно зудящей пятке, а о чем-то другом, более важном, касающемся всех.

– Рыск, конечно, большой, но попробую. Вся надежа на седую бороду да на деревянную култышку. Прошлую зиму брал взаймы у кума копну сена. А с долгами честные люди рассчитываются.

– А если задержат постовые боевого охранения?

– Ну что ж, пусть задерживают. Слезу с саней и покостыляю к ним. На пальцах покажу, что везу сено. А там уж куда кривая вывезет. Не думаю, чтобы во мне они увидели разведчика. А если усомнятся – что-нибудь придумаю. Были когда-то и мы рысаками.

Казаринов подошел к простенку, где в застекленных рамках висели фотографии. С одной из них смотрел ефрейтор с Георгиевским крестом на мундире. Дерзкий, вызывающий взгляд, лихо закрученные усы, твердая складка упрямого рта – все выдавало в облике солдата удаль, отвагу и буйство натуры. И вот теперь сидит он на лавке, сутулый, поседевший, безногий, и взвешивает: как помочь своим, русским солдатам и во что может обернуться для него эта помощь, если его задумка будет разгадана врагом?

– Когда будете выступать? – угрюмо спросил Емельян, обращаясь к Казаринову.

– Как только стемнеет. Ночи сейчас длинные. Если все будет идти по плану, то успеем. Сейчас принесут карту, по ней мы и прикинем путь следования в эту самую Выглядовку.

– Карта картой, а лучше всего послушайте, что я вам посоветую. – Окинув взглядом разведчиков, Емельян понял: каждое его слово, каждый жест они ловят с жадностью, будто от того, что он им сейчас скажет, во многом будет зависеть успех предстоящей операции. – Левым берегом речки пройдете до того места, где через нее перекинут старенький деревянный мосток, если он, конечно, уцелел. А если не уцелел, то на том месте есть примета – деревянная часовенка, а рядом с ней каменная баба с человека ростом. Говорят, ее тысячу лет назад вытесали дикари. – Емельян стал разглаживать бороду, вспоминая что-то. – Так вот с этого места речка круто поворачивает влево. Поворачивайте и вы, по льду не идите, а то, чего доброго, можете ухнуть в прорубь. Всю зиму сатана вон как бомбит. А бомба, она дура, она не разбирает, куда ей падать: на окопы или в речку. После этого поворота пройдете версты три, и начнется ваша Выглядовка. Деревушка так себе, неказистая, всего две улицы, но длинная, на целую версту по-над берегом тянется. – И снова взгляд Емельяна пробежал по сосредоточенным лицам разведчиков. – А вот уж где штаб располагается и где офицерье находится – придется искать вам.

Григорий сидел с закрытыми глазами, стараясь запомнить все детали: деревянный мостик, часовня, каменная баба, крутой поворот речки…

– А вы-то когда повезете куму сено? – поинтересовался Казаринов, не теряя надежды, что Емельян может доставить важную для них информацию.

– Через полчасика могу и тронуться. Мне недолго. Запрягу свою буланку – и в путь-дорожку. Мой стожок сена стоит как раз за мостиком в низине, копен шесть будет.

– Чья у вас лошадь-то, своя? – спросил Иванников. Как деревенский житель, он был удивлен: откуда у колхозника собственная лошадь.

– Была колхозная, а когда немцы нахлынули – всех хороших лошадей угнали в Германию, а мосластую худобу бросили на произвол судьбы. Вот мы, мужики, чтоб не околевать этим несчастным с голоду, и развели их по дворам. Когда подвинетесь подальше на запад, мы снова сведем их в колхозные конюшни.

– А когда думаете вернуться назад? – спросил Казаринов.

Этого вопроса командира разведчиков Емельян ждал, а потому ответил без раздумий:

– Дак засветло вернусь, если не ухайдокает боевое охранение или если не попаду под бомбежку. А то, глядишь, и «рама» налететь может. Эта гадина так и рыскает над дорогами да над деревнями. Бросает бомбочки, такие длинненькие, наподобие свеклочек.

Казаринов подошел к Емельяну Ивановичу и долго по-сыновьи смотрел ему в глаза.

– Мы поняли друг друга, Емельян Иванович! Прошу вас как старого русского солдата: если сможете – помогите. Нам нужно знать, в каком доме в Выглядовке размещается штаб и где проживают офицеры. И чем выше по рангу, тем для нас они будут нужнее. Остальное мы постараемся сделать сами. Это мы умеем.

Вкрадчивая улыбка Емельяна запуталась в густой всклокоченной бороде.

– За этим и еду. Вы что, и вправду подумали, что я должен куму копну сена?

По лицам разведчиков скользнули улыбки.

– Вы из Выглядовки вернетесь домой?

– Да, вернусь аккурат сюда! – Емельян обвел рукой горницу: – Только курите в сенцах. Старуха меня-то с трудом переносит. Головой мается. – Емельян встал и похромал на кухню. Следом за ним вышел Казаринов.

Буланку Емельян запрягал не торопясь, с причетом, а когда, заканчивая упряжь, продел в кольцо дуги повод уздечки и подтянул чересседельник, вытащил из кармана большой ломоть еще теплого, час назад испеченного хлеба и поднес его к вздрагивающим бархатистым ноздрям лошади:

– Ешь, милая, на важное дело идем. Не подкачай, если придется худо.

Григорий видел, как Емельяниха с крыльца тайком из-под наброшенной на плечи шали перекрестила мужа, когда за ним скрипуче закрылись ворота. И чтобы как-то утешить женщину, Казаринов, поднявшись на крыльцо, сочувственно произнес:

– По-другому нельзя, мамаша. Вся Россия поднялась.

– Да все это так, – ответила Емельяниха, кутая в шаль худенькие плечи. – Умом-то понимаю, а сердцу не прикажешь, болит. Да и куда ему на старости лет на деревяшке скакать с вами наравне. Он свое отскакал на империалистической.

– Войны мы не ждали, а вот пришла и смешала землю и небо. Весь народ всколыхнула.

С приходом писаря разведчики оживились. Не успел Казаринов разложить на столе карту, как разведчики склонились над ней, выискивая Выглядовку.

– Вот она, разлюбезная! – воскликнул Иванников и ткнул пальцем в маленький кружочек на карте. – Наконец-то выглянула.

– Все так, как говорил Емельян, – вмешался в разговор сержант Вакуленко. – После резкого поворота речки у часовенки до этой Выглядовки, судя по масштабу, не больше трех – трех с половиной километров.

– И длинная же эта деревня, треклятая!.. – не унимался Иванников. – Точно баранья кишка растянулась. Найти дом, где располагается штаб и офицерье, будет не так-то легко.

– Найдем, – глухо произнес Казаринов. – Будем руководствоваться пословицей «по Сеньке и шапка».

– А как это понимать? – подал голос до сих пор молчавший краснощекий, стройный как кедр, высокий боец Муранов.

– Да очень просто, – продолжая внимательно изучать карту, ответил Казаринов. – Чем лучше изба, тем выше чин в ней поселился.

– Как и у нас, – с хитрецой в голосе проговорил Иванников. – И как в Польше: у кого живот толще, тот и есть церковный староста.

– Иванников!.. – Казаринов сердито посмотрел на бойца. – Пускаешь в ход крапленую карту.

– А я весь в вас, товарищ лейтенант: вы ходите под меня пословицей, а я крою козырной, вот моя и пляшет.

Изучив местность, Казаринов сложил карту и протянул ее писарю, который с первой минуты прихода не произнес ни одного слова и как совершенно посторонний человек сидел на корточках, прислонившись спиной к лежанке горячей печки.

– Все ясно, Выглядовку засекли, – заключил Казаринов, сворачивая самокрутку. – А теперь всем надо хорошенько проверить исправность автоматов, готовность гранат, наточить финки. Валенки, надеюсь, просушили?!

– Просушили, – хором ответили бойцы.

– И чтобы на этот раз не грохали ими об пол, как булыжниками! Пусть наукой вам послужит последний поиск. – Казаринов остановил взгляд на Иванникове, который виновато опустил глаза. – Если бы не твои ледниково-каменные бахилы, грохот которых фрицы услышали еще в сенях, не пришлось бы нам пускать в ход гранаты. Хорошо еще, что ушли подобру-поздорову.

– Зато человек восемь уложили, – огрызнулся Иванников.

– И вернулись почти с покойничком. Даже двух слов от него не добились. А ведь за «языком» ходили.

– Я не виноват, что такой хилый попался. А насчет валенок, товарищ лейтенант, будьте спокойны, просушил так, что на ногах не чую – легонькие, мягонькие, как бабушкины чулочки.

Только теперь Казаринов заметил, что писарь, глядя в бумажку, которую он поднес почти к самому носу, что-то нашептывал, плохо разбирая размашистый почерк Казаринова.

– Что, сержант, штудируешь французско-русский разговорник?

– Русско-французский, товарищ лейтенант, – поправил Казаринова писарь и, придерживая очки, встал. Высокий, нескладный – на всю жизнь штатский.

– Посмотрим, что там у тебя. – Казаринов взял у писаря листок и быстро пробежал его взглядом.

– Итак, братва, начинаем урок французского языка! – торжественно начал Иванников. – Для начала у меня простой вопросик. Можно, сержант?

– Пожалуйста.

– Как по-французски сказать: я родился в Париже.

– Жё сюи нэ а Пари, – перевел писарь, грассируя букву «р».

– Чего? – удивился Иванников. – Какой там пагы?! Париж, а не пагы.

– Пагы! – настойчиво, еще больше искажая русскую букву «р», повторил писарь.

– Да ты что, парень, ни «р» ни «ж» не выговариваешь? – возмутился Вакуленко.

– Не баламутить! – одернул сержанта Казаринов. И, обращаясь к писарю, предложил: – Ну что, начнем? Как прозвучит по-французски: «Стой, кто идет?»

Писарь перевел оклик постового на французский.

– Повтори еще раз, сержант, громче и отчетливее! – приказал Казаринов.

Писарь почти выкрикнул фразу, которую разведчики тут же вразнобой, разноголосо, не сдерживая смеха, начали повторять – кто нараспев, кто очень быстро.

– Прекратить гвалт! – окриком оборвал галдеж Казаринов и повернулся к писарю: – А как по-французски ответить: «Смена караула»?

Писарь, не глядя в шпаргалку, громко произнес ответ.

И снова под низким потолком избы разноголосо заметалась исковерканная на русский лад французская фраза, в которой, как и в слове «Париж», звук «р» произносился разведчиками крайне исковерканно.

Почти все последующие фразы разговорника, включавшие вопросы воображаемого часового боевого охранения и ответы на них, заключали в себе звук «р», а также звуки «м» и «н», которые в устах писаря слышались с гнусавинкой.